Маркитанты демократии

      Они ушли в "залу", к старому дубовому шкафу, заполненному кляссерами, коробками, альбомами с монетами. Шкаф запирается на замок, который гвоздем не откроешь, Андрей это знает с детства. Поскольку матери запрещено "совать нос" в секретный шкаф, в нем на всякий случай хранится поллитровка, почему-то всегда початая, и граненый стаканчик. Отец для маскировки достал кляссер, открыл его, потом откупорил бутылку, налил стаканчик, подал сыну.
      - Сейчас обедать будем, к чему такая таинственность? - удивился Андрей.
      - Поминки, - объявил отец и пояснил: - Продал полтинники и рубли.
      - Но зачем? Это же твоя коллекция!
      - Ерунда, полтинники ушли оптом, а рубли - поштучно, и в хорошие руки. - отец говорил о коллекции, как о живой.
      - И ради чего? - снова спросил Андрей.
      - Вижу - у тебя дела неважные, приехал за помощью, а попросить не решаешься.
      - Но с чего ты взял, что у меня неважные дела? Мне что, на хлеб не хватает, на одежду, на жизнь?
      - Я всю жизнь жил так, чтоб на нее хватало, в завтрашний день заглядывал, как ребенок - в запертый буфет со сластями, монеты, марки покупал тайком от матери. Бывало, выпью сто грамм, а куража делаю на поллитру, чтоб мать думала, будто я из загула. Пьянку она прощала, а то, что деньги трачу на дурь, то есть на марки, не простила бы. И хотел я, чтоб хоть вы жили без оглядки на этот завтрашний день, будь он неладен, чтоб не шарили в бумажнике монетки, хватит ли их на хлеб, если выпьешь рюмку водки или купишь редкую марку. Ты зажил, как хотелось жить мне, и слава Богу. И хочу, чтоб ты всегда так жил. Тут полторы тысячи. Отец вытащил из кармана пачку долларов. - спрячь, чтоб мать не увидела. Видишь, в семье живу как шпион, без доверия.
      - А я думал, что у вас в этом плане полный ажур.
      - Полный ажур бывает только в гробу. Шутка.
      - Ну и шутки у тебя!
      Андрей хотел признаться, что приехал домой не за такой помощью, что он решил жить здесь, в этом городе, в этой квартире, вернуться на завод, быть поближе к сыну, но промолчал: отец все равно не поймет. Он хочет видеть своего сына богатым, удачливым, не имея представления о том, чем за это расплачиваются. Андрей же этого ему не расскажет. Выходит, прошлое не принимает его, отторгает как чужого. И потом, он не может отказаться от денег, которые ему вручили на раскрутку мать и отец, хотя денег этих хватит на один вечер в кабаке, если их не пустить в дело. А он обязан их пустить.
      - Что ж, - сказал Бусыга, малость подумав, - тогда мне надо завтра же улетать, чтоб делать деньги.
      - Ну вот, сразу и уезжать! - возмутился отец. - Побудь еще, мы так за полгода соскучились.
      - Это сантименты, папа, а бизнес напрочь их исключает.
      На другой день он улетел. В Москве, во Внуково, его встречала лишь удача, она чувствовала вину за недавнее прошлое, за историю с утюгом, и готова была все исправить.
      Материалисты утверждают, что нельзя дважды войти в одну реку, дескать, и вода утекла, и поезд ушел, но что нам, наивным идеалистам, делать с нашей памятью, которая ежедневно, ежечасно возвращает нас в прошлое, где наши родители, друзья, где мы сами остались молодыми, счастливыми или несчастными. И сколько бы ни "крутился", ни бедокурил в своей жизни "новый русский" Бусыга, память будет возвращать его, пусть даже после похмелюги, в одну и ту же реку, в прошлое, которое не захотело принять его, клейменного новой жизнью, обратно.
      Высказалась
      Мой муж окунулся в бизнес, как в дерьмо: стал пить и изменять. Я работала в школе учителем математики, домой приходила поздно и остаток дня проверяла тетрадки, то есть света белого не видела. Из школ тогда началось бегство, зарплату задерживали по полгода, а у нас два математика уехали в Израиль, так что мы с Анастасией Михайловной остались как бы на передовой, каждая на трех ставках. Тут еще рынок в раж вошел, и вся наша преподавательская и воспитательная работа - псу под хвост, в телевизорах замелькали миллионеры, политики, проститутки, воры, а дети всегда ищут идеалов, им надо кому-то подражать. Раньше они хотели стать космонавтами, учеными, артистами, а теперь всем захотелось денег и денег. Бог с ними, с перегрузками, но когда ты внушаешь ученикам, что главное в жизни чистая совесть, а с голубого экрана талдычат: нет - деньги, совесть - это пристанище неудачников, - хочется бросить все и поселиться там, где нет ни радио, ни телевидения, ни денег, а лишь тайга и Бог. Ну, как Лыковы. Так вот, пока я совершала свой педагогический подвиг, моя дочь Олюшка жила у мамы до тех пор, пока мама однажды не привела ее в школу.
      - Вот, привела показать тебе твою дочь. - Тут Олюшка заплакала от радости, я - от вины перед ней, а мама - от жалости к нам обеим. Я уволилась сразу после экзаменов, бросила Анастасию Михайловну на произвол судьбы. Она до сих пор со мной не здоровается.
      Работать я устроилась во вновь открывшийся детский сад для детей состоятельных родителей воспитателем-педагогом, то есть должна была, кроме воспитательной работы, обучать малышей азам математики - видимо, для того, чтоб они с детства умели считать деньги. При этом я выцыганила место для Олюшки за льготную плату.
      Заработок там был небольшой, зато питание как у буржуйских детей, и Олюшка весь день рядом. Если бы Олег не полез в этот бизнес! Он ведь мог приработать хоть на ремонте квартир, хоть автомобилей, у него руки умные, но к дураку приставлены, хотя он институт окончил и работал конструктором, изобретал то, что на Западе уже успели забыть, и мечтал об Америке, где инженеры получают больше шахтеров. В конце концов его мечта о капитализме сбылась, капитализм пришел к нему, как гора к Магомету. Дерзай, мечтатель! И Олег дерзнул, взял кредит. Бизнесмен у нас начинается с кредита, длинного пальто, автомобиля с заграничной свалки и любовницы-секретарши. Создав себе необходимую для бизнеса ауру, муж принялся за дело: закупил десять тонн помидоров, нанял крытый "КамАЗ" и отправился в Москву за прибылью. Погода стояла жаркая, для овощей губительная, и сотрудники ГАИ драли взятки беспощадно. Торговая база тоже не помиловала - оприходовала товар вторым сортом. Так что вместо прибыли Олег привез убыли и за кредит не смог вовремя рассчитаться. Когда ему "включили счетчик", он заявился ко мне на работу, прохныкал обо всем и закончил:
      - Они меня зарежут. Надо срочно продавать квартиру, пока за нее можно взять семь тысяч баксов. Я уже нашел покупателя.
      - Какую квартиру? - не поняла я.
      - Нашу, Анечка, нашу - я под нее взял кредит.
      Я подумала, что он шутит, квартиру-то мне оставила в наследство баба Лена.
      - Ты шутишь? - спросила я.
      - Какие могут быть шутки? Они похитят нашу дочь.
      - Ты взял кредит под Олюшку?
      - Под квартиру, Анечка, под квартиру. В конце концов, я глава семьи или нет?!
      - Ты - глава семьи! - Я захохотала и не могла остановиться - началась истерика.
      Когда я обессилела, он продолжил:
      - Тысячи три останется. Жить перейдете к теще. Теперь я уже буду продавать не овощи-фрукты, а ноу-хау, займусь концертной деятельностью или вербовкой рабочих в Израиль.
      Живешь с человеком, любишь его, детей от него рожаешь - и вдруг обнаруживаешь, что он дурак и подлец... Мне бы с ним раньше развестись, когда узнала о его любовницах. Боялась поверить. Когда поверишь, надо совершать поступок, а это всю жизнь меняет. Вот и приходится во имя семьи поддерживать установившийся порядок неверием не только в сплетни, слухи, но и в факты.
      Доложив о своих планах, он ушел, где-то напился и, вернувшись домой, не раздевшись, заснул на диване.
      Олюшка последние месяцы спала со мной. Подкатится под бок и дышит на грудь, отогревает душу, так что нежность порой переполняет меня, и я плачу. В ту ночь заснуть не смогла. Как тут заснешь, когда этот сказал, что у меня Олюшку могут выкрасть.
      Утром подступилась к нему: говори, у кого занимал. Он сразу на дыбки встал, дескать, это наши разборки, нечего тебе вмешиваться.
      - Не ваши, - говорю, - это он тебя на части разбирать будет, кредитор твой. Либо ведешь меня к нему, либо я завтра подаю на развод, и тогда разбирайтесь сами... Кстати, у твоей мамы в Москве квартира.
      Бессонница пошла мне впрок, многое передумала и решила, что, если на Олега полагаться - пропадем. Он подчинился. Мы отвезли Олюшку в детсад, я отпросилась с работы, и отправились к кровососу-процентщику.
      По виду процентщик не был крутым: упитанный, лысенький, улыбка неловкая, смущенная. С этой улыбкой он мне и поведал, что за четыре дня просрочки долг вырос на сорок долларов.
      - Ваша квартира стоит семь, - сказал он, - если вы будете тянуть с продажей, у вас ничего не останется.
      - А если... - начала было я, но он опередил:
      - Если долг в срок не погасите, я вашему Олегу не завидую. - и после паузы: - Вам тоже. Впрочем...
      Я это "впрочем" поняла по-своему и озлобилась.
      - Никакого "впрочем" не будет!
      Он рассмеялся и тут же посуровел.
      - Будет, как я захочу. Впрочем... - он сделал паузу, я промолчала. впрочем, мне ведь тоже не хочется крови. - и перешел на "ты". - я дам тебе отсрочку на полгода. Будешь возвращать мне по семьсот баксов в месяц. Если за полгода не рассчитаешься, отдашь квартиру.
      - Но я не брала у вас денег! - возмутилась я.
      - Муж твой брал, есть расписка. - он открыл сейф и показал расписку. раз муж твой, ты несешь за него ответственность. Так что не теряй времени: либо продавай квартиру, либо принимай это условие.
      - Выходит, если я через полгода не верну весь долг, то, что отдам раньше, пропадет?
      Он пожал плечами: дескать, что поделаешь.
      Я вышла на улицу. Олег исчез. И правильно сделал - я готова была убить его. Надо было что-то предпринимать, искать выход. Я шла куда глаза глядят и оказалась на рынке, напротив торговки нижним бельем. Остановилась и стою как вкопанная.
      - Что, плохо? - спросила торговка.
      Она была толстая, кричаще одетая и раскрашенная, но бабью простоту ничем не прикроешь и не замажешь, если она есть, конечно. Тетка располагала к откровенности, и я рассказала про свою беду.
      Она выслушала и подытожила:
      - Мужик нынче измельчал. Собираешься жить с ним и дальше?
      - Его грозятся убить.
      - Жалеешь... а он тебя жалел, когда закладывал твою квартиру? Семьсот долларов в месяц! Ну и кровосос. Знает, сволочь, что не добыть тебе таких денег. Ну и мужики, ну и подлое племя! А ты добудь деньги назло. Можно добыть, но для этого придется забыть про дом, про стыд и совесть, про то, что ты слабый пол, и с работы теперешней уйти. Я езжу в Польшу раз в месяц, беру там товар, здесь продаю, с пятисот долларов имею триста. Решишься, помогу с реализацией. Тебя как звать?
      - Аня, - назвалась я.
      - Ну а я Дуся. Можешь называть Евдокией Ивановной. Через неделю наша группа едет, я тебя отрекомендую как племянницу.
      Так и стала я челночить. Привезу этот товар, сдам Евдокии Ивановне и рассчитаюсь с Пончиком, такая кличка у моего кровососа. Впрочем, я его оправдала, как и многое из того, что раньше казалось грязным, подлым. Оправдала полячку-таможенницу, что роется в сумках в поисках самой дорогой вещи, чтоб взять ее себе, тогда она закроет глаза на то, что товара вывозится не на триста долларов, как положено, а на все семьсот-восемьсот. Оправдываю украинских таможенников, которых салом не корми, а дай права покачать. Оправдываю правительство, которому надо платить неизвестно за какие заслуги, оправдываю рэкетиров, что дерут плату за место на рынке. Оправдала их, чтоб и себя как-то оправдать, ведь не осталось во мне ничего от девочки Анечки, от студентки-комсомолки Ани и от учителя математики Анны Петровны. Есть Анка-пулеметчица - такая у меня кличка за мою бойкость. Тараню за каждую ездку по три вот такие сумки, любая не меньше мешка. Порой кажется, что жилы вот-вот порвутся. Больше всего боюсь радикулита или смещения позвонков, но думаю - года на два меня еще хватит.
      С мужем развелась, а все равно поддерживаю его, отстегиваю в месяц семьдесят баксов. Перед этой поездкой уговорила лечиться от пьянки принудительно. Ну как его бросишь: хоть и подлый, а свой, дочка у нас, она так на него похожа. Если вылечится, может, и сойдемся, одному ему не выжить.
      Ну вот, говорю все, говорю, а водка стынет. Давайте выпьем за мое освобождение от кабалы. Из Польши водку везу. Дрянь, хуже нашей. Не подумайте: вот, дескать, мужика лечит, а сама пьет. Пью немного, порой так натягаешься, что заснуть не можешь, а выпьешь рюмку-другую и успокоишься. Но курить пристрастилась. Знаю, что вредно, а дымлю. Дочку вижу раз в неделю, когда случается день-другой отдыха меж поездками. Зато сколько радости. И я, и она так ждем этой встречи. Славная она у меня, добрая. Боюсь за нее, на добрых-то в наше время воду возят. Мечтаю в школу вернуться, но, боюсь, не получится - деньгами отравлена, они ведь как наркотик.
      Ну вот, магала началась, Копай-город, кажется, приехала.
      Она сняла сумки с верхней полки, перенесла в тамбур, вернулась проститься:
      - Здоровья вам и счастливого пути. Вот высказалась, и на душе полегчало. Спасибо, что выслушали.
      Вагон остановился. Я помог Ане вынести сумки на перрон. Она погрузила их на ручную тележку, стянула веревкой и въехала в поток людей, катящих, волокущих сумки, баулы, чемоданы, ящики. И составляли этот поток в основном женщины - маркитантки демократии.
      Это они, названные нами слабым полом, охраняют наш очаг, растят наших детей, взваливают на себя наши трудности и беды, пока мы, здоровые мужики, воюем с сомнениями, с ленью, с ветряными мельницами и с зеленым змием.