Днем он виделся с Горацио. Горацио был в бешенстве, потому что А Тат, ама Мэри, исчезла.

— Я убежден, это именно она напоила бедную Мэри ядом, — горячился он. Мэри рассказала ему, что по ошибке выпила вместо чая какие-то травы, которые нашла на кухне — ничего больше.

— Чепуха, Горацио. А Тат живет с вами уже столько лет. Зачем бы ей понадобилось затевать такое? Это произошло случайно.

После того, как Горацио откланялся, Струан разыскал людей, которые были вместе с Кулумом и Гортом вчера вечером. Большей частью это оказались приятели Горта, и все они уверяли его, что через несколько часов после ухода Горта ушел и Кулум, что он пил, но был не пьянее остальных и не пьянее, чем обычно.

Ах, Кулум, идиот ты несчастный, думал Струан. Говорил же я тебе.

Внезапно он заметил, что к его дому приближается безупречного вида слуга в парике и ливрее. Он сразу узнал герб епископа. Слуга не спеша двигался вдоль praia, но у его дома не остановился и скоро исчез в толпе.

Начинало быстро темнеть, и свет масляных фонарей, освещавших променад, стал ярче в сгущавшихся сумерках. Струан увидел, как перед его домом остановился закрытый портшез. Два почти неразличимых во тьме носильщика поставили его на мостовую и исчезли в боковой улочке.

Струан бросился из комнаты и сбежал вниз по лестнице.

Кулум без сознания развалился на задней скамье портшеза. Его одежда была порвана и заляпана пятнами рвоты. От него сильно пахло спиртным.

Струана этот вид больше позабавил, чем разозлил. Он рывком поднял Кулума на ноги, взвалил себе на плечо и, не обращая внимания на изумленные взгляды прохожих, внес его в дом.

— Ло Чум! Ванну, быстро раз-раз!

Струан положил Кулума на кровать и стащил с него одежду. На груди и на спине синяков не было. Он перевернул его. Царапины от ногтей на животе. И посиневшие пятна любовных укусов.

— Ах ты, дурачок, — проговорил он, осматривая сына быстро и внимательно. Сломанных костей нет. Зубы на месте. Кольцо-печатка и часы исчезли. Карманы пусты.

— Тебя обобрали, парень. Возможно, в первый раз, но уж никак не в последний.

Струан знал, что подсыпанное в бокал неискушенного клиента снотворное было обычным трюком во всех борделях.

Слуги принесли ведра с теплой водой и наполнили ванну. Струан перенес в нее Кулума и вымыл его губкой с мылом. Ло Чум поддерживал бессильно болтающуюся голову.

— Масса сильно ужасный пить безумный, сильно ужасный джиг-джиг, хейа.

— Ай-й-йа! — ответил Струан. Когда он вынимал Кулума из ванны, острая боль пронзила левую щиколотку, и он понял, что за день натрудил изувеченную ногу больше, чем предполагал. Надо будет несколько дней перевязывать ее потуже, подумал он.

Струан вытер Кулума полотенцем и уложил в постель. Легко похлопав его по щекам, он попытался привести сына в чувство, но это ни к чему не привело, поэтому он поужинал один и стал ждать. Прошел час, потом другой. Его тревога усилилась, потому что к этому времени, сколько бы Кулум ни выпил, он уже должен был бы прийти в себя.

Кулум дышал глубоко и ровно. Сердце его билось размеренно и сильно, не внушая никаких опасений.

Струан встал с кресла и потянулся. Ему оставалось только ждать.

— Я ходить номер один мисси, — сказал он — Ты оставаться смотреть оч-чень хорошо, хейа?

— Ло Чум смотреть оч-чень как мама!

— Дашь знать, ясно9 Какое время масса просыпаться одинаково, дашь знать, ясно?

— Почему Тай-Пэн ясна говорить, хейа? Всегда ясна оч-чень когда, ладна Хейа?

Но в ту ночь Ло Чум так и не прислал за ним.

На рассвете Струан покинул дом Мэй-мэй и вернулся в резиденцию. Мэй-мэй проспала ночь спокойно, зато Струан вздрагивал всякий раз, когда слышал шаги прохожего или когда мимо проносили портшез — и часто это была лишь игра его воображения.

Ло Чум открыл ему дверь.

— Зачем Тай-Пэн рано, хейа? Завтлак готовый, ванна готовый, чего Тай-Пэн хочит мозна, хейа?

— Масса просыпаться, хейа?

— Зачем спрашивать? Если просыпаться давать знать. Я оч-чень сильно хорошо ясна, Тай-Пэн, — проворчал Ло Чум с оскорбленным видом.

Струан поднялся наверх. Кулум по-прежнему крепко спал.

— Один раз, два раз масса делай как… — и Ло Чум застонал, зачавкал, тяжело двигая челюстью, шмыгнул носом, зевнул и застонал еще громче.

После завтрака Струан послал слугу к Лизе и Тесс с известием, что Кулум вернулся, но не стал сообщать им, в каком виде. Затем он попытался сосредоточиться на делах компании.

Он подписал несколько бумаг и одобрил увеличение строительных расходов на Гонконге, возмущаясь ростом цен на строительный лес, кирпич, рабочую силу и на все виды припасов для кораблей, на их ремонт и оснащение.

Чума на это безобразие! Цены взлетели на пятьдесят процентов — и никаких признаков того, что они упадут. Теперь клиперы: закладывать ли мне новые на будущий год или рискнуть остаться с теми, что уже есть? Положиться на то, что море не потопит ни одного? Нет, придется докупить еще.

Поэтому он подписал заказ на один новый клипер. Он назовет его «Облако Тесс», и корабль будет подарком Кулуму ко дню его рождения. Но даже мысль о еще одном красавце-паруснике не обрадовала его, как это неизменно бывало. Она напомнила ему об «Облаке Лотоса», который скоро будет заложен на стапелях Глазго, и о предстоящем через год морском сражении с By Квоком — если он был еще жив — или его отцом By Фан Чоем и их пиратами. Он вдруг подумал о мальчиках Скраггера, благополучно ли они доберутся до дома. Пройдет не меньше месяца, прежде чем они попадут в Лондон, и еще три месяца, пока известие об этом вернется сюда.

Он запер контору и отправился в Английский Клуб, где перекинулся парой слов с Горацио, потом кое с кем из торговцев и сыграл партию в бильярд. Он не получил удовольствия ни от игры, ни от компании. Разговор велся исключительно о делах: все с тревогой говорили о признаках вновь нависшей над миром катастрофы и озабоченно гадали, насколько рискованными окажутся их огромные торговые операции в этом году.

Струан расположился в просторной тихой библиотеке и взял газеты трехмесячной давности, прибывшие с последней почтой.

Сделав над собой усилие, он сосредоточился на редакционной статье, которая рассказывала о ширящихся волнениях среди промышленных рабочих Мидленда. Автор настаивал на необходимости справедливой платы за честный труд. Другая статья проливала слезы по поводу того, что гигантская машина английской промышленности работает только вполсилы, и решительно требовала открыть новые, более емкие рынки для того изобилия товаров, которое она способна произвести: рост производства означал бы снижение цен и безработицы и повышение заработной платы.

Следом пошли статьи, в которых говорилось о напряженных отношениях между Францией и Испанией, о грозовых облаках войны, нависших над этими государствами из-за нерешенного вопроса об испанском наследстве; Пруссия протягивала свои щупальца к мелким германским княжествам с целью подчинить их себе, и франко-прусский конфликт представлялся делом ближайшего будущего; «грозовые облака войны» нависли также над Россией и Святой Римской империей Габсбургов; те же пресловутые облака висели над итальянскими государствами, которые желали вышвырнуть из Италии новоиспеченного французского короля Неаполитанского и потом объединиться или же не объединяться, вследствие чего Папа, поддерживаемый французами, оказался вовлеченным в политическую борьбу; грозовые тучи собрались и над южной Африкой, потому что буры, которые последние четыре года непрерывным потоком покидали на своих фургонах Капскую провинцию, чтобы основать Трансвааль и Оранжевое свободное государство, угрожали теперь английской колонии Наталь, и уже со следующей почтой ожидалось известие о начале военных действий; по всей Европе катилась волна антисемитских выступлений, в городах устраивались погромы, католики сражались с протестантами, мусульмане — с индусами, католиками, протестантами и друг с другом; в Америке шли войны с индейцами, Северные штаты враждовали с Южными, Америка и Британия ссорились из-за Канады; беспорядки в Ирландии, напряженная обстановка в Швеции, Финляндии, Индии, Египте, на Балканах…

— Черт побери, какую газету ни возьми, везде одно и то же! — взорвался Струан, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Весь мир сошел с ума, клянусь Богом!

— Что случилось, Тай-Пэн? — вздрогнув, спросил Горацио, очнувшийся от своих отравленных ненавистью мыслей.

— Весь мир сошел с ума, вот что случилось! Какого дьявола люди не прекратят кромсать друг друга на куски и не начнут наконец жить в мире?!

— Полностью согласен, — прокричал Мастерсон с другого конца комнаты. — Абсолютно. Клянусь Господом, это же ужас, что мы оставляем детям. Весь мир летит в тартарары. Уже провалился гуда. Вспомните, насколько лучше все было в старые времена, ну? Отвратительно!

— Да, — закивал Роуч. — Мир слишком разогнался. Голова нашего чертова правительства оказалась в его же пресловутой прямой кишке — обычное, впрочем, дело. Клянусь Богом, каждый раз думаешь, что они все-таки чему-то научатся, но этого, видно, никогда не произойдет. Каждый Богом проклятый день мы читаем, как премьер-министр призывает нас «потуже затянуть пояса». Ради Создателя, вы слышали когда-нибудь человека, который призывал бы немного их ослабить?

— Говорят, ввозную пошлину на чай удваивают, — подлил масла в огонь Мастерсон. — А если этот маньяк Пил пролезет к власти, этот мерзавец как пить дать введет еще и подоходный налог! Это новейшее измышление дьявола!

Его слова вызвали всеобщее возбуждение, и на голову Пила посыпались проклятия и язвительные насмешки.

— Да этот человек сущий анархист, черт бы его побрал! — негодовал Мастерсон.

— Чепуха, — спокойно заметил Роуч. — Налоги здесь ни при чем. Все дело просто в том, что у нас слишком много людей. Что нам нужно, так это контроль рождаемости.

— Что? — проревел Мастерсон. — Только не говорите мне об этой богохульной, омерзительной идее! Вы что, антихрист, клянусь Создателем?

— Нет, клянусь Богом. Но низшие классы засасывают нас, как болотная трясина. Я не говорю, что мы должны это делать, но уж они-то должны непременно, черт побери! Среди этого отребья в кого ни ткни, в висельника попадешь!

Струан отшвырнул газеты в сторону и отправился в Английский Отель. Отель, как и Клуб, занимал величественное здание с колоннами.

В парикмахерской ему вымыли и подровняли волосы. Позже он послал за Свенсоном, шведским моряком-массажистом.

Скрюченный старик молотил его стальными ладонями, растирал все тело льдом, а потом тер грубым сухим полотенцем, пока кожа не начала гореть.

— Разрази меня гром. Свенсон, я заново родился на свет.

Свенсон засмеялся, но ничего не сказал. Много лет назад корсары в Средиземном море вырвали ему язык.

Он сделал Дирку Струану знак лежать на покрытом матрасом столе, плотно укутал его одеялами и оставил отдыхать.

— Тай-Пэн! — это был Ло Чум. Задремавший было Струан тут же проснулся.

— Масса Кулум?

Ло Чум покачал головой и улыбнулся беззубым ртом:

— Длиннополая масса!

Струан следовал за молчаливым монахом-иезуитом по крытой галерее собора, окружавшей внутренний двор с его великолепным садом.

Монастырские часы отзвонили четыре пополудни.

Монах свернул в конце галереи и первым вошел в большую тиковую дверь, которая вела в просторную приемную. На ее стенах висели гобелены. Изрядно вытертый мраморный пол устилали ковры.

Монах почтительно постучал в дальнюю дверь, и они вошли в следующую комнату. Величественный, как монарх, Фалариан Гинеппа восседал в кресле с высокой спинкой, весьма похожем на трон. Он едва заметно шевельнул рукой, отпуская монаха, тот поклонился и вышел.

— Пожалуйста, садитесь, сеньор.

Струан опустился в деревянное кресло, на которое указал епископ. Оно было несколько ниже, чем кресло епископа, и он чувствовал силу воли прелата, обволакивавшую его, чтобы подчинить себе.

— Вы посылали за мной?

— Я просил вас прийти повидать меня, это так. Хинная корка. В Макао ее нет, но, кажется, небольшое ее количество есть в нашей миссии в Ло Тине.

— Где это?

— Внутри страны. — Епископ разгладил складку на своей пурпурной мантии. — Около ста пятидесяти миль на северо-запад.

Струан поднялся.

— Я немедленно пошлю туда кого-нибудь.

— Я уже сделал это, сеньор. Пожалуйста, садитесь. — Епископ хранил торжественный вид. — Наш курьер вышел на рассвете с приказом обернуться в рекордное время. Я думаю, это ему удастся. Он китаец, родом как раз из той местности.

— Как вы полагаете, сколько времени уйдет у него на это путешествие? Семь дней? Шесть дней?

— Это еще одна причина моей озабоченности. Сколько приступов лихорадки было у девушки?

Струан хотел было спросить у епископа, как он узнал о Мэй-мэй, но сдержался. Он понимал, что источники секретной информации католиков неисчислимы, да и в любом случае «девушка» была бы несложным выводом для такою проницательного человека, как епископ.

— Один. Пот выступил два дня назад. Примерно в это же время.

— Значит, следующий будет завтра. Или никак не позже, чем через день. Чтобы дойти до Ло Тиня и вернуться обратно, курьеру потребуется семь дней — это при условии, что все пройдет хорошо и не возникнет никаких непредвиденных трудностей.

— Я не думаю, что она сможет вынести еще два приступа.

— Я слышал, она молодая и сильная девушка Она должна быть в состоянии прожить еще восемь дней.

— Она уже шесть месяцев носит ребенка.

— Это очень плохо.

— Да. Где находится Ло Тинъ? Дайте мне карту. Возможно, мне удастся сократить время на день.

— В этом путешествии мои возможности превышают ваши тысячекратно, — ответил епископ. — Может быть, оно займет только семь дней. Если на то будет воля Божья.

Да, подумал Струан. Тысячекратно. Как бы я хотел обладать теми знаниями, которые католики собрали на протяжении столетий, постоянно совершая вылазки в глубь Китая. Интересно, какой именно Ло Тинь? Их там может быть полсотни в радиусе двухсот миль.

— Да, — проговорил он после долгого молчания, — если на то будет воля Божья.

— Вы — необычный человек, сеньор. Я рад, что мне выпала возможность встретиться с вами. Не хотите ли выпить бокал мадеры?

— Какова цена коры? Если она существует, если она будет доставлена вовремя и если она излечит лихорадку?

— Не хотите ли выпить бокал мадеры?

— Благодарю вас.

Епископ позвонил в колокольчик, и в ту же секунду в дверях появился ливрейный лакей с графином с бокалами на гравированном серебряном подносе.

— За лучшее понимание многих вещей, сеньор. Они выпили — и смеряли друг друга взглядом.

— Цена, ваша светлость?

— В настоящий момент существует слишком много «если». Это пока может подождать. Но две другие вещи — нет. — Епископ сделал еще один глоток, смакуя вино. — Поистине, мадера — несравненный аперитив. — Он собрался с мыслями. — Меня очень тревожит сеньорита Синклер.

— Меня тоже, — сказал Струан.

— Отец Себастьян — чудодейственный целитель. Но он постоянно дает мне понять, что если сеньорита не получит духовной помощи, она может лишить себя жизни.

— Только не Мэри! Она очень сильная девушка. Она не станет этого делать.

Фалариан Гинеппа свел свои тонкие пальцы в пирамиду. Косой луч солнца упал на огромный рубин его перстня, и камень словно расплавился в ослепительном сиянии.

— Если бы ее можно было полностью поручить заботам отца Себастьяна — и святой Христовой Церкви, — мы смогли бы обратить ее проклятие в благословение. В ее положении это явилось бы наилучшим выходом. Я всем сердцем верю, что это единственное подлинное решение. Но если это невозможно, то, прежде чем она выйдет от нас, я должен передать ответственность за нее кому-то, кто эту ответственность примет.

— Я приму ее.

— Очень хорошо, хотя я не думаю, что вы поступаете разумно, сеньор. Однако, как бы там ни было, ваша жизнь и душа — как и ее — также пребывают в руках Господа. Я молюсь, чтобы вам и ей было даровано понимание и прозрение. Очень хорошо. Пока она находится здесь, я приложу все усилия, чтобы постараться спасти ее душу но как только она достаточно окрепнет телом, чтобы уйти, я тотчас же дам вам знать.

Часы собора пробили пять часов.

— Как рана великого князя Сергеева? Струан нахмурил брови:

— Это вторая вещь, которая не может ждать?

— Для вас, британцев, вполне возможно. Фалариан Гинеппа открыл ящик и извлек из него кожаный портфель с тяжелыми сургучными печатями.

— Меня просили конфиденциально передать вам вот это. Похоже, что определенные дипломатические круги крайне встревожены присутствием великого князя в Азии.

— Церковные круги?

— Нет, сеньор. Мне предложено сказать вам, что вы, по своему желанию, можете передать эти документы дальше. Как я понимаю, некоторые печати, которые вы найдете внутри, послужат доказательством их подлинности. — По его лицу скользнула легкая улыбка: — Портфель тоже запечатан.

Струан узнал печать, которой пользовались чиновники, состоявшие при генерал-губернаторе.

— С какой стати меня вдруг посвящают в дипломатические тайны? Существуют специальные дипломатические каналы. Мистер Монсей живет всего в полумиле отсюда, а его превосходительство находится на Гонконге. И тот и другой прекрасно знакомы с протоколом.

— Я ни во что вас не посвящаю. Я лишь выполняю просьбу, с которой ко мне обратились. Не забывайте, сеньор, сколько бы я лично ни презирал все то, за что вы выступаете, вы пользуетесь влиянием при Сент-Джеймском дворе, а ваши торговые связи охватывают весь мир. Мы живем в изменчивые времена, а Португалия и Британия являются старыми союзниками. Британия всегда была для Португалии добрым другом, а разум подсказывает, что друзья должны помогать друг другу, нет? Может быть, именно этим все и сказано.

Струан взял протянутый портфель.

— Я извещу вас сразу же, как только наш курьер вернется из Ло Тиня, — сказал Фалариан Гинеппа. — В какое бы время дня или ночи это ни произошло. Вы желаете, чтобы отец Себастьян осмотрел вашу даму?

— Не знаю. — ответил Струан, поднимаясь. — Возможно. Я бы хотел подумать над этим, ваша светлость.

— К вашим услугам, сеньор. — Епископ заколебался на мгновение: — Ступайте с Богом.

— Бог да пребудет с вами, ваша светлость, — сказал Струан.

— Хэллоу, Тай-Пэн, — с трудом выговорил Кулум. В голове у него словно стучал молот, а язык был как высохшая коровья лепешка.

— Привет, парень.

Струан положил на стол еще не распечатанный портфель, который жег ему руки всю дорогу до дома. Он подошел к буфету и плеснул в бокал глоток бренди.

— Кушать, масса Кулум? — радостно спросил Ло Чум. — Полосенка? Калтофель? Соуса? Хейа?

Кулум слабо покачал головой, и Струан отпустил Ло Чума.

— Вот, выпей, — сказал он, протягивая бокал сыну.

— У меня не получится. — Кулум отвернулся, борясь с тошнотой.

— Пей.

Юноша проглотил коньяк. Он поперхнулся и быстро запил его чаем, стоявшим у кровати. Потом откинулся на подушку, стараясь унять пульсирующую боль в висках.

— Хочешь поговорить? Рассказать мне, что случилось? Лицо Кулума было серым, белки глаз — грязно-розовыми.

— Я ничего не могу вспомнить. Господи, я чувствую себя ужасно.

— Начни с начала.

— Я играл в вист с Гортом и несколькими нашими друзьями, — с трудом ворочая языком, заговорил Кулум. — Помню, я выиграл что-то около ста гиней. Мы довольно много пили. Но я помню, как убрал выигранные деньги в карман. Потом… нет, дальше — провал.

— Ты помнишь, куда ты поехал?

— Нет. Точно не помню. — Он сделал еще несколько жадных глотков из чашки с чаем и провел руками по лицу, пытаясь прогнать мучительную головную боль. — О Боже, мне так плохо!

— Ты помнишь, в какой публичный дом ты отправился? Кулум покачал головой.

— У тебя есть какой-то, куда ты ходишь постоянно?

— Боже милостивый, нет!

— Не нужно так картинно возмущаться, дружок. Ты был в борделе — это ясно. Тебя обобрали — это ясно. В бокал тебе подсыпали снотворного — это тоже ясно.

— Меня опоили?

— Это самый старый трюк на свете. Поэтому я и советовал тебе посещать только те публичные дома, которые были рекомендованы тебе человеком, заслуживающим твоего доверия. Это был первый раз, когда ты посетил бордель в Макао?

— Да, да. Господи милостивый, меня опоили?

— Ну же, парень, шевели мозгами. Думай! Ты помнишь, что это был за дом?

— Нет… ничего. Полная темнота.

— Кто выбрал его для тебя, а? Кулум сел на кровати.

— Мы пили и играли. Я был, ну-у, изрядно пьян. Потом… потом все вдруг заговорили о… о девушках. И об этих домах. Ну, и… — он посмотрел на Струана, на его лице ясно читались стыд и боль, — …я был просто… видишь ли, все это вино, и… я почувствовал, ну, потребность в девушке. Это жгло, как огонь. И тогда я решил, что я должен… должен пойти в бордель.

— В этом нет беды, парень. Кто дал тебе адрес?

— Кажется… Нет, не знаю. Но, по-моему, они все давали мне какие-то адреса. Писали мне адреса… или говорили адреса, я не помню. Я помню, как вышел из Клуба. Там стоял портшез, и я забрался в него. Подожди минутку… вспомнил! Я сказал им доставить меня в «У и Ф»!

— Там тебя никогда бы не обокрали, дружок. И не стали бы подсыпать всякой гадости в вино. Или доставлять тебя домой таким образом. Это было бы немного чересчур — они дорожат своей репутацией.

— Нет. Я уверен. Именно это я и сказал носильщику. Да, я абсолютно уверен!

— Куда тебя отнесли? В китайский квартал?

— Не знаю. Помню, кажется… нет, не знаю.

— Ты сказал, это жгло тебя, как огонь. Что за огонь? Опиши подробнее, что ты чувствовал.

— Ну, это было так… помню, я был очень разгорячен и, ну… смерть господня, я все время безумно хочу Тесс, а после стольких бокалов и всего остального… я не знал покоя, поэтому… поэтому я пошел в этот дом… — Кулум умолк. — О Господи, у меня раскалывается голова. Пожалуйста, оставь меня одного.

— У тебя было с собой чем предохраняться? Кулум покачал головой.

— Этот огонь. Эта потребность. Вспомни, было в них что-то необычное вчера вечером? Кулум опять качнул головой.

— Нет. Все это длится уже много недель, но… хотя пожалуй, это несколько отличалось… впрочем нет, не очень. Он у меня стал твердым, как железный прут, и все в паху горело, как в огне, и мне была просто необходима девушка, и… о, я не знаю. Оставь меня! Пожалуйста… мне очень жаль, но, пожалуйста…

Струан подошел к двери.

— Ло Чум!

— Да, масса?

— Ходить дом Чен Шень. Приводить больной номер один корова чилло доктор сюда быстро раз-раз? Ясно?

— Ясна сильно хорошо! — обиженно ответил Ло Чум. — Уже оч-чень сильно хорошо доктар внизу есть для голова бум-бум больной и все больной-больной! Молодая масса одинаково как Тай-Пэн, ладна!

Струан спустился в холл и через Ло Чума поговорил с доктором. Врач сказал, что немедленно пришлет лекарства и пищу для специальной диеты, и удалился, унося щедрое вознаграждение.

Струан вернулся наверх.

— Ты можешь вспомнить что-нибудь еще, парень?

— Нет… ничего. Прости. Я не хотел вот так тревожить тебя своими бедами.

— Послушай меня, парень! Ну же, Кулум, это важно!

— Пожалуйста, отец, не говори так громко, — взмолился Кулум, приоткрывая глаза со страдальческим видом. — Что?

— По твоему рассказу похоже, что тебе дали афродизиак.

— Что?

— Да, афродизиак. Существует целая дюжина таких, которые можно подлить или подсыпать в бокал с вином.

— Невозможно. Во всем виновато вино и моя… моя потребность в… это невозможно!

— Есть лишь два объяснения случившемуся. Первое: кули доставили тебя в притон — и это никак не был местный филиал «У и Ф», — где они получают большую мзду за богатого клиента, а также долю украденных у него денег. Там девушка или девушки опоили тебя, обобрали и доставили назад. Я надеюсь, ради тебя самого, что так все и было. Другой вариант заключается в том, что один из твоих друзей дал тебе афродизиак в Клубе, договорившись предварительно, чтобы тебя ждал портшез, который доставит тебя в определенный дом.

— Ерунда! Зачем кому-то понадобилось бы устраивать все это? Ради сотни гиней, часов и кольца? Один из моих друзей? Да нет, это бред какой-то.

— Однако предположим, что кто-то смертельно ненавидит тебя, Кулум. Скажем, план заключался в том, чтобы подсунуть тебе больную девушку, такую, которая заразилась женской болезнью!

— Что?!

— Да. И я боюсь, что как раз это-то и случилось. У Кулума на мгновение остановилось сердце, все померкло перед глазами.

— Ты просто хочешь попугать меня.

— Клянусь Господом нашим, сын, у меня и в мыслях нет пугать тебя. Но это одна из возможностей, и очень реальная. Я бы сказал она более вероятна, чем первая, потому что тебя принесли назад.

— Кто бы стал так поступать со мной?

— Это уж тебе самому придется мне сказать, дружок. Но даже если это и произошло, еще не все потеряно. Пока. Я послал за китайскими лекарствами. Ты должен выпить их все, не пропустив ни одного приема.

— Но от женской болезни лекарства нет!

— Верно. Когда болезнь уже установилась. Но китайцы считают, что можно убить яд этой болезни или что там ее вызывает, если немедленно принять меры предосторожности и очистить кровь. Много лет назад, когда я впервые появился здесь, со мной случилось то же самое Аристотель подобрал меня в сточной канаве в китайском квартале и нашел китайского врача, после чего со мной все было в порядке. Вот так я и познакомился с ним — вот почему он уже столько лет остается моим другом. Я не могу сказать с уверенностью, был ли тот притон заразным — или девушка, — но у меня болезнь так и не началась.

— О Боже, помоги мне.

— Да. Мы ничего не будем знать наверняка в течение недели. Если к ее исходу не появится никакой припухлости, боли или выделений, тогда можно считать, что на этот раз ты выкрутился. — Он увидел ужас в глазах сына, и сердце его открылось ему навстречу. — Тебя ждет неделя адских мук, дружище, пока ты будешь ждать результата. Я знаю, что это такое — поэтому держи себя в руках. Я помогу всем, чем смогу. Так же, как мне в свое время помог Аристотель.

— Я убью себя. Я убью себя, если… о Боже, как я мог быть таким глупцом? Тесс! Господи, мне лучше рассказать…

— Об этом не может быть и речи! Ей ты скажешь, что по дороге домой на тебя напали грабители. Мы подадим об этом заявление в полицию. Своим друзьям ты расскажешь то же самое. Что ты, должно быть, слишком много выпил — после девушки. Что ты не помнишь ничего. Кроме того, что замечательно провел время и проснулся уже у ворот своего дома. И всю эту неделю ты будешь вести себя совершенно обычно.

— Но Тесс! Как я могу…

— Ты поступишь так, как я сказал, парень! Именно так, как я сказал, клянусь Богом.

— Я не могу, отец. Это нево…

— И ни при каких обстоятельствах ты никому не скажешь ни слова о китайских лекарствах. В публичный дом не ходи, пока мы не будем в чем-то уверены, и не касайся Тесс, пока вы не поженитесь.

— Мне так стыдно.

— Это лишнее, парень. Быть молодым так трудно. Но в этом мире каждому человеку приходится быть очень осторожным. Кругом полным-полно бешеных псов.

— Ты утверждаешь, что это дело рук Горта?

— Я ничего не утверждаю. А сам ты как считаешь?

— Нет, конечно, нет. Но ты-то имеешь в виду именно его, не правда ли?

— Не забывай, ты должен вести себя совершенно нормально, или ты потеряешь Тесс.

— Почему?

— Ты полагаешь, Лиза и Брок отдадут за тебя свою дочь, если узнают, что ты настолько незрел и глуп, что пьяным пускаешься в поход по притонам Макао, да еще попадаешь в неизвестные тебе бордели, где тебя накачивают любовными напитками, а потом обирают до нитки? Будь я на месте Брока, я бы сказал, что у тебя не хватает в голове, чтобы быть моим зятем!

— Мне так жаль.

— Давай-ка отдохни, дружок. Я приду попозже.

И всю дорогу до дома Мэй-мэй Струан выбирал, каким способом он убьет Горта — если Кулум заболеет. Самым жестоким способом. Да, холодно думал он, я могу быть очень жестоким. Я не собираюсь просто убивать его — или делать это быстро. Господь мне свидетель!

— Ты выглядишь ужасно, Кулум, дорогой, — говорила Тесс. — Тебе в самом деле следует лечь пораньше.

— Да.

Они прогуливались вдоль praia в вечерней тишине. Он поужинал, и голова его несколько прояснилась, но душевная мука, которую он испытывал, была почти невыносима.

— Что случилось? — спросила она, почувствовав его состояние.

— Ничего, дорогая. Я просто выпил лишнего. И эти разбойники не очень-то со мной церемонились. Клянусь Господом, я целый год теперь не притронусь к вину. — Пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы ничего не случилось. Пусть эта неделя пролетит быстрее, и пусть ничего не случится.

— Давай вернемся, — предложила она и, решительно взяв его под руку, повернула к дому Броков. — Вот выспишься ночью хорошенько, сразу почувствуешь себя не в пример лучше. — Ее переполняли материнские чувства, и она против воли была счастлива, видя его почти полную беспомощность. — Я рада, что ты отказываешься от спиртного, мой милый. Отец иногда ужасно напивается. И Горт. Честное слово, я столько разов видела его пьяным.

— Столько раз, — сказал он, поправляя ее.

— Столько раз видела его пьяным. О, я так счастлива, что нас скоро обвенчают.

Какие возможные причины могли бы быть у Горта, чтобы пойти на такое, спрашивал себя Кулум. Нет, Тай-Пэн, конечно же, преувеличивает. Да, преувеличивает.

Слуга открыл дверь, и Кулум проводил Тесс в гостиную.

— Так скоро вернулись, мои милые? — удивилась Лиза.