Струан поднял свой бокал:

— Ваше здоровье.

— Да, здоровье. Это хороший тост в наше злое время. Взять хотя бы малярию, да и все остальное. — Его маленькие поросячьи глазки сверкнули. — Я слышал, у вас есть друг, который заболел малярией.

— Вы знаете, где можно достать хинную корку?

Скиннер покачал головой:

— Нет, Тай-Пэн. Все, что мне доводилось читать про нее, говорит о том, что эта штука — вроде блуждающего огонька, в руки не дается. Легенда, одним словом. — Он вытащил из кармана гранки еженедельника «Ориэнтл Тайме» и протянул листы Струану: — Я тут подумал, возможно, вам захочется взглянуть на редакционную статью о сегодняшних скачках. Завтра выйдет специальный выпуск.

— Благодарю вас. Вы для этого хотели меня видеть?

— Нет, сэр. — Скиннер жадно проглотил виски и посмотрел в пустой бокал.

— Если хотите еще, наливайте, не стесняйтесь.

— Благодарю вас. — Скиннер грузно двинулся к графину, его слоновий зад и ляжки вздрагивали, как студень, при каждом шаге. — Хотел бы я иметь вашу фигуру, мистер Струан.

— Тогда не ешьте так много. Скиннер рассмеялся.

— Еда тут совершенно ни при чем. Вы либо толстый, либо нет. Это одна из тех вещей, которые Господь Бог определяет при рождении раз и навсегда. Я все время был крупным. — Он наполнил свой бокал и вернулся на место. — Вчера вечером ко мне в руки попала кое-какая информация. Не могу открыть вам источник, из которого я ее получил, но мне захотелось обсудить ее с вами, прежде чем я ее напечатаю.

Что за скелет и в чьем шкафу ты учуял своим длинным носом, мой дорогой друг, подумал Струан. Их так много, выбирай любой. Я лишь надеюсь, что ты выбрал правильный.

— «Ориэнтл Тайме» принадлежит мне, да. Насколько мне известно, только мы с вами знаем об этом. Однако я никогда не говорил вам, что публиковать, а что не публиковать. Вы редактор и издатель. Вы несете полную ответственность, и если то, что вы напечатаете, окажется клеветой, вас привлекут к суду. Привлечет любой, кто будет оклеветан.

— Да, мистер Струан. И я ценю свободу, которую вы мне предоставляете. — Его глаза, казалось, нырнули еще глубже в заплывшие жиром складки лица. — Свобода предполагает ответственность — перед самим собой, перед газетой, перед обществом. Правда, не обязательно именно в таком порядке. Но на этот раз все обстоит иначе… видите ли… как бы это сказать?.. «взрывная сила» данного известия очень велика. — Он достал обрывок бумаги. Лист был целиком испещрен скорописными значками, прочесть которые мог только он. Скиннер поднял глаза: — Договор Чуэн-пи отвергнут Короной, и Гонконг вместе с ним.

— Это какой-нибудь новый анекдот, мистер Скиннер? — Струан озабоченно подумал, насколько убедителен был Блор. Все ли ты рассчитал правильно, дружище, спросил он себя. У парня, кстати, прекрасное чувство юмора: Жеребец взял мундштук. Правда, «тяжеловоз» подошло бы больше.

— Нет, сэр, — ответил Скиннер. — Наверное, мне лучше прочитать вам. — И он прочитал вслух, почти слово в слово, то, что написал в своем письме сэр Чарльз Кросс и что Струан предложил Блору под большим секретом шепнуть на ухо Скиннеру. Струан решил, что Скиннер был как раз тем человеком, который сумеет расшевелить торговцев, пробудить в них злость и негодование, чтобы они не дали Гонконгу погибнуть, и начали — все вместе и каждый по-своему — бороться против Каннингтона, как боролись много лет назад против Ост-Индской Компании и в конце концов взяли над ней верх.

— Я в это не верю.

— Думаю, вам все-таки следует в это поверить, Тай-Пэн. — Скиннер допил свой виски. — Вы позволите?

— Конечно. Принесите сюда весь графин. Тогда вам не нужно будет ходить взад и вперед. Кто передал вам эту информацию?

— Этого я не могу вам сказать.

— А если я буду настаивать?

— Даже в этом случае. Если я назову имя, для меня как для газетчика все сразу будет кончено. Здесь затронуты очень важные принципы профессиональной этики.

— Газетчик прежде всего должен иметь газету, — без обиняков объявил Струан, испытывая его.

— Верно. В этом и заключается риск, на который я пошел, решив поговорить с вами. Но если вы и так поставите вопрос, я вам все равно ничего не скажу.

— Вы уверены, что это правда?

— Нет. Но я так думаю.

— Когда было отправлено это сообщение? — спросил Струан.

— 27 апреля.

— Вы серьезно считаете, что оно могло попасть сюда так быстро? Это просто смешно!

— Я сказал то же самое. И тем не менее я считаю, что эта информация достоверна.

— Если это так, тогда нам всем конец.

— Вполне вероятно, — ответил Скиннер.

— Не вероятно, а совершенно точно.

— Вы забываете о могуществе прессы и о том, чего могут добиться торговцы, объединив свои усилия.

— Мы недостаточно могущественны, чтобы тягаться с министром иностранных дел. Да и время против нас. Вы собираетесь напечатать это?

— Да. В свое время.

Струан покрутил в руке хрустальный бокал, наблюдая игру света в его резных гранях.

— Я бы сказал, что когда вы это сделаете, паника поднимется невиданная. И вы тут же попадете на ковер к Лонгстаффу.

— Меня это не беспокоит, мистер Струан. — Скиннер был озадачен: Струан реагировал на известие совсем не так, как он предполагал. Разве что Тай-Пэн уже и так обо всем знает, в сотый раз сказал он себе. Но тогда я не вижу никакого смысла в том, чтобы посылать ко мне Блора. Блор прибыл неделю назад, а за эту неделю Тай-Пэн вложил в Гонконг бесчисленные тысячи тэйлов. Если он знает о судьбе договора, это было бы актом маньяка-самоубийцы. Так чьим же курьером был Блор? Брока? Маловероятно. Потому что Брок тратит деньги так же безоглядно, как и Струан. Скорее всего, это генерал… или адмирал… или Монсей. Монсей! Кто, как не Монсей, имеет связи в министерских кругах? Кто, как не Монсей, ненавидит Лонгстаффа и метит на его место? Кто, как не Монсей, жизненно заинтересован в том, чтобы идея Гонконга увенчалась успехом? Потому что без сильного Гонконга Монсею не сделать карьеры в Дипломатическом Корпусе. — Похоже, что с Гонконгом покончено. Все деньги, все силы, которые вы вложили — все мы вложили — в него, смахнули в сторону, как крошки со стола.

— Гонконг нельзя оставлять. Без этого острова все порты на материковом побережье, которые мы откроем, не будут стоить выеденного яйца.

— Я знаю это, сэр. Мы все это знаем.

— Да. Но министр иностранных дел полагает иначе. Почему? Мне очень интересно знать, почему? И что мы вообще могли бы сделать в данной ситуации? Как убедить его в нашей правоте, а? Как?

Скиннер был таким же ревностным защитником новой колонии, как и Струан. Без Гонконга не будет «Благородного Дома». А, без «Благородного Дома» не будет ни еженедельника «Ориэнтл Тайме», ни работы.

— Может быть, нам и не придется ни в чем убеждать этого мерзавца, — отрывисто проговорил он, и глаза его холодно блеснули.

— А?!

— Не вечно же этому пакостнику быть у власти. — повторил Скиннер.

Струан посмотрел на него с возросшим интересом. Это был новый поворот в игре, причем неожиданный. Скиннер не пропускал ни одной газеты, ни одного периодического издания и был самым информированным человеком в отношении той части парламентских дел, которая освещалась в печати. В то же время, обладая необыкновенной памятью и испытывая к людям самый живой интерес, Скиннер имел другие, и очень разнообразные, источники информации.

— Вы полагаете, существует возможность смены правительства?

— Я готов поставить любые деньги, что сэр Роберт Пил и консерваторы опрокинут вигов в течение этого года.

— Это было бы дьявольски рискованно с вашей стороны. Я сам бы сыграл против вас.

— Хотите поставить «Ориэнтл Тайме» против падения вигов еще в этом году — и закрепления Гонконга за Короной?

Струан прекрасно понимал, что такое пари сделает Скиннера самым верным его союзником, а газета — не такая уж большая цена за это. Но поспешное согласие выдало бы его.

— У вас нет ни единого шанса в мире выиграть это пари.

— Наоборот, мои шансы весьма велики, мистер Струан. Прошлая зима дома была самой тяжелой за все последние годы — и в производстве, и вообще в экономике. Безработица выросла невероятно. Урожай собрали мизерный. Вам известно, что, согласно последней почте, буханка хлеба стоит теперь один шиллинг два пенса? Кусковой сахар продают по восемь пенсов за фунт, чай — по семь шиллингов восемь пенсов, мыло — по девять пенсов кусок; дюжина яиц стоит четыре шиллинга. Картофель — шиллинг за фунт. Бекон — три с половиной шиллинга за фунт. Теперь возьмите заработную плату: самое большее — семнадцать с половиной шиллингов в неделю за шестьдесят четыре часа работы; сельскохозяйственные рабочие получают девять шиллингов в неделю за Бог знает сколько часов, фабричные рабочие около пятнадцати шиллингов — все это при условии, что у вас вообще есть работа. Боже милостивый, мистер Струан, вы живете где-то в поднебесье со своим несметным богатством, вы можете дать девушке тысячу фунтов только за то, что у нее красивое платье, поэтому вы не знаете этого, не можете знать, но каждый одиннадцатый человек в Англии — нищий. В Стоктоне в прошлом году почти десять тысяч человек зарабатывали меныле двух шиллингов в неделю. Тридцать тысяч в Лидсе — меньше шиллинга. Чуть не каждый живет впроголодь, а ведь мы самая богатая страна в мире. Виги засунули головы себе в задницы и отказываются признавать то, что давно видно всем: чудовищную несправедливость такого положения ве щей. Возьмите чартистов: виги так ничего и не поняли, они ограничились лишь тем, что навесили на них ярлык оголтелых анархистов. Они словно не замечают, в каких ужасающих условиях работают люди на ткацких и иных фабриках. Господи Иисусе, шести-, семилетние дети трудятся по двенадцать часов в сутки, и женщины тоже, а их труд обходится нанимателю дешевле, и он увольняет с работы мужчин, Да и с какой стати вигам что-то менять? Большинство фабрик им и принадлежит. И у них один Бог — деньги, все больше, и больше, и больше денег, а народ пусть идет к чертям. Возьмите ирландскую проблему: виги так ничего и не предпринимают для ее решения. Бог мой, в прошлом году там был голод, если и в этом году будет то же самое, вся Ирландия вновь восстанет, да и пора уже. А виги даже пальцем не шевельнули, чтобы реформировать банковскую систему. Зачем — ведь банки тоже принадлежат им! Вспомните, как вам самому не повезло этой зимой! Если бы мы имели справедливый и жесткий закон, защищающий вкладчиков от проклятых махинаций проклятых вигов… — Он сделал над собой усилие и замолчал, лицо его раскраснелось, толстые щеки тряслись от возмущения. — Извините, я вовсе не хотел произносить перед вами целую речь. Конечно, вигам придется уйти. Я бы сказал, что если они не сделают этого в ближайшие полгода, в Англии начнется такая кровавая баня, рядом с которой французская революция будет выглядеть невинным пикником. Единственный, кто может спасти нас, это сэр Пил, клянусь всеми святыми. Струан вспомнил, что рассказывал ему Кулум об условиях жизни в Англии. Он и Робб сочли это тогда горячностью романтически настроенного студента университета. И то, что писал ему его собственный отец, тоже показалось ему тогда не заслуживающим внимания.

— Если лорд Каннингтон уйдет в отставку, кто станет следующим министром иностранных дел?

— Сам сэр Роберт. Если не он — то лорд Абердин.

— Но они оба противники свободной торговли.

— Да, но они также слывут либералами и настроены вполне миролюбиво. А оказавшись у власти, они должны будут сразу же изменить свое отношение к свободной торговле. Как только оппозиция получит власть и на их плечи ляжет вся ответственность, они пересмотрят свои взгляды. Свободная торговля — это единственный путь, который позволит Англии выжить — вы это знаете, — поэтому им придется поддержать ее. И им понадобится максимальная помощь ото всех, кто обладает реальной силой и богатством.

— Вы хотите сказать, что я должен поддержать их?

— «Ориэнтл Тайме» со всем, что есть у газеты, включая печатный пресс, против падения вигов уже в этом году. И Гонконга.

Струан немного приспустил сапог на искалеченной ноге и опять откинулся на спинку кресла. Он не спешил нарушать молчание.

— Пятьдесят процентов остаются за мной, и считайте, что мы договорились, — сказал он наконец.

— Все или ничего.

— Может, мне стоит просто вышвырнуть вас и забыть об этом.

— Может, и стоит. Вашего богатства с избытком хватит и вам, и вашим близким вплоть до Страшного Суда. Я спрашиваю вас, насколько вам нужен Гонконг — и будущее Англии. Мне кажется, у меня есть ключ ко всему этому.

Струан налил себе еще виски и вновь наполнил бокал Скиннера.

— Идет. Все или ничего. Не пожелаете ли составить мне компанию за ужином? Я немного проголодался.

— О, с удовольствием. Весьма вам признателен. Работа языком всегда будит во мне чувство голода. Сердечно благодарю вас.

Струан позвонил в колокольчик, благословляя свой йосс за то, что его риск опять оправдал себя. Вошел Лим Дин, и он заказал ужин.

Скиннер залпом проглотил свой виски и возблагодарил Бога за то, что не ошибся с Тай-Пэном и все рассчитал верно.

— Вы не пожалеете об этом, Тай-Пэн. Теперь послушайте меня. Отставка Лонгстаффа — я знаю, он ваш друг, но я говорю с точки зрения политики — огромная удача для Гонконга. Во-первых, он дворянин; во-вторых, он виг и в третьих — дурак. Сэр Клайд Уэйлен — сын сквайра; во-вторых, не дурак и в-третьих, он человек действия. В-четвертых, он знает Индию — провел там тридцать лет на службе в Ост-Индской Компании. До этого служил в королевском флоте. И в-последних, что наиболее существенно: хотя он и считается вигом, я уверен, что в душе он тайно ненавидит Каннингтона, а вместе с ним и нынешнее правительство, и сделает все, что только будет в его силах, дабы добиться его отставки.

— Почему?

— Он ирландец. Каннингтон руководил разработкой большинства законов, принятых по Ирландии за последние пятнадцать лет, и лично ответствен, как считают все ирландцы, за нашу катастрофическую политику в этой стране. Это ключ к Уэйлену… если мы сможем найти способ воспользоваться им. — Скиннер в возбуждении принялся грызть испачканный чернилами ноготь большого пальца.

Лим Дин вернулся вместе с еще одним слугой, неся тарелки с холодным мясом, копчеными колбасами, цукатами, холодными пирогами и пирожками, а также огромные кружки охлажденного пива и шампанское в ведерке со льдом.

Скиннер плотоядно улыбнулся:

— Пир, достойный владельца ткацкой фабрики!

— Достойный издателя и владельца собственной газеты! Приступайте, не стесняйтесь. — Мысли быстро сменяли одна другую в голове Струана. Как подчинить себе Уэйлена? Неужели виги действительно потеряют власть? Следует ли мне теперь перенаправить свое влияние в помощь консерваторами? Перестать поддерживать таких людей, как Кросс? К этому времени в Англии уже знают, что «Благородный Дом» остался все тем же «Благородным Домом» и силен, как никогда. Должен ли я поставить на сэра Роберта Пила?

— Когда вы опубликуете свое сообщение, всех охватит паника, — сказал он, сужая, подобно беркуту, круги для последнего броска, который прикончит ничего не подозревающую жертву.

— Да, мистер Струан. Даже если бы я не был так решительно настроен против того, чтобы оставить Гонконг, мне еще нужно думать о будущем моей газеты. — Скиннер набил полный рот и продолжал говорить и жеватъ одновременно: — Но существует столько разных способов представить читателю одну и ту же новость Именно это и делает работу газетчика такой захватывающей. — Он расхохотался, и несколько кусочков пищи вывалилось у него изо рта, запачкав подбородок. — О да, я должен заботиться о будущем моей газеты. — После этого он целиком сосредоточил свое внимание на еде, поглощая все в чудовищных количествах.

Струан, погруженный в размышления, ел мало. Наконец, когда даже Скиннер насытился, он встал и поблагодарил его за информацию и советы.

— Я извещу вас частным образом, прежде чем опубликую сообщение, — сказал Скиннер, придерживая руками плотно набитый живот. — Это произойдет скоро, через несколько дней, но мне требуется время, чтобы все спланировать. Благодарю вас, Тай-Пэн. — Он ушел.

Струан спустился вниз. Мэй-мэй все так же металась во сне. Он распорядился поставить в ее комнате кушетку и позволил себе ненадолго забыться в полусне.

К утру Мэй-мэй начало знобить. Ледяной холод проник в ее вены, в голову, в чрево. Наступил пятнадцатый день.