Глава 1

— Ради Бога, Кулум, я знаю об этом не больше, чем ты. В Куинз Тауне свирепствует смертельная лихорадка. Никто не знает, отчего она возникает, а вот теперь и маленькая Карен заболела. — Струан чувствовал себя несчастным. Уже неделю он не получал вестей от Мэй-мэй. На Гонконге он не появлялся почти два месяца, не считая торопливого двухдневного визита несколько недель назад, когда потребность увидеть Мэй-мэй пересилила все остальное. Она выглядела восхитительной и свежей, как цветок, беременность ее протекала легко, и они остались довольны друг другом больше, чем когда-либо. — Благодарение Господу, наш последний корабль ушел, и завтра мы покидаем поселение!

— Дядя Робб пишет, что это малярия, — возбужденно говорил Кулум, размахивая письмом, которое они только что получили. Он не находил себе места от тревоги за Тесс. Только вчера от нее пришло письмо, где она сообщала, что вместе с сестрой и матерью перебралась с корабля в частично законченную факторию Брока. Но о малярии в нем не упоминалось ни словом. — Как можно излечиться от малярии?

— Я никогда не слышал, чтобы от нее существовало лекарство. Но я не доктор. К тому же, Робб пишет, что только некоторые из врачей считают, что это малярия. — Струан раздраженно махнул метелкой, отгоняя мух. — «Малярия» — латинское слово, означающее «плохой воздух». Это все, что я знаю — что знает любой. Матерь Божья, если воздух Счастливой Долины отравлен, нам конец!

— Говорил же я тебе не строиться там, — взорвался Кулум. — Я сразу возненавидел это место, едва лишь увидел его!

— Клянусь кровью Христовой, ты что, хочешь сказать, будто заранее знал, что воздух там гнилой?

— Нет. Этого я не говорю. Я имею в виду… ну, эта долина сразу мне не понравилась, вот и все.

Струан захлопнул окйо, чтобы не пускать в комнату вонь с площади перед поселением, и снова принялся отгонять мух. Он молился про себя, чтобы эта лихорадка оказалась не малярией. Если это малярия, то болезнь может коснуться каждого, кто ночует в Счастливой Долине. Всем было хорошо известно, что земля в некоторых районах мира отравлена малярией и по каким-то неведомым причинам испускает ночью смертоносные газы.

Как писал Робб, лихорадка возникла словно из ниоткуда четыре недели назад. Первыми заболели китайские рабочие. Затем стали заболевать другие — европейский торговец здесь, ребенок там. Но только в Счастливой Долине. Больше нигде на Гонконге. К настоящему моменту были заражены четыре-пять сотен китайцев и человек двадцать-тридцать европейцев. Суеверные китайцы перепугались насмерть, уверенные, что это боги карают их за нарушение императорского указа, запрещавшего им работать на острове. Лишь повышение платы за работу убедило их остаться на Гонконге.

А теперь слегла крошка Карен. Робб писал в конце своего послания: «И Сара, и я в отчаянии. Болезнь протекает очень коварно. Сначала ужасная лихорадка, длящаяся полдня, потом выздоровление, потом более сильный приступ лихорадки дня через два-три. Цикл повторяется снова и снова, и каждый новый приступ тяжелее предыдущего. Доктора дали Карен рвотное из каломели; такое сильное, какое только осмелились. Бедной девочке пустили кровь, но мы не питаем большой надежды. Носильщики-китайцы обычно умирают после третьего или четвертого приступа. А Карен так ослабела после рвотного и пиявок, так ослабела. Господи, помоги нам, я думаю, мы ее потеряли».

Струан направился к двери. Боже милостивый, сначала малыш, а теперь и Карен! На следующий день после бала Сара разрешилась от бремени сыном, Локлином Россом, но мальчик родился слабеньким, с поврежденной левой ручкой. Роды были очень тяжелыми, и она едва не умерла. Но родовая болезнь, которой опасались больше всего, миновала ее, и хотя молоко у нее быстро пропало и волосы поседели, силы понемногу возвращались к ней. Когда Струан ездил на остров, чтобы увидеть Мэй-мэй, он навестил Сару. От страданий и ожесточенности на ее лице залегли глубокие морщины, она выглядела как старуха. Струан опечалился еще больше, когда ему показали новорожденного: неподвижная левая ручка, болезненный вид, жалобный мяукающий плач — труд но было надеяться, что малыш будет жить. Жива ли еще крошка, спросил себя Струан, рывком распахивая дверь. Робб ничего не написал о нем. — Варгаш!

— Да, сеньор.

— У вас в Макао когда-нибудь была малярия?

— Нет, сеньор. — Варгаш побледнел. Его сын и племянник работали на «Благородный Дом» и теперь жили на Гонконге. — Вы уверены, что это малярия?

— Нет. Лишь некоторые из врачей так полагают. Не все. Найдите Маусса. Передайте ему, что я хочу безотлагательно видеть Дзин-куа. Вместе с ним.

— Слушаюсь, сеньор. Его превосходительство желает, чтобы вы отужинали с ним и великим князем сегодня в девять часов.

— Прими приглашение от моего имени.

— Слушаюсь, сеньор.

Струан закрыл дверь и с мрачным видом опустился в кресло. Он был в легкой рубашке без галстука, легких брюках и тонких сапогах. Все остальные европейцы считали подобную беспечность чистым сумасшествием: всем известно, что летние ветра вызывают порой дьявольски жестокую простуду.

— Это не может быть малярия, — произнес он. — Никак не может. Это что-то другое.

— Над этим островом тяготеет проклятие.

— Полно, ты рассуждаешь, как женщина.

— Лихорадки там не было, пока не появились кули. Нужно избавиться от кули, тогда и лихорадка исчезнет. Они переносят ее с собой. Они все это и делают, это их вина.

— Откуда нам знать, Кулум? Я признаю, что все началось именно среди них. И я согласен, что кули живут в низко лежащих местах. Согласен я и с тем, что, насколько нам известно, заразиться малярией можно только подышав отравленным ночным воздухом. Но почему тогда лихорадкой болеют только в долине? Неужели в одной Счастливой Долине воздух так губителен? Воздух есть воздух, черт меня возьми, а там большую часть дня и йочи дует свежий бриз. Получается чепуха какая-то.

— Никакой чепухи нет, все очень просто. Это воля Божья.

— Чума на такой ответ! Кулум вскочил на ноги.

— Я бы попросил тебя не богохульствовать.

— А я бы попросил тебя не забывать, что еще не так давно людей сжигали на кострах только за то, что они утверждали, будто Земля вращается вокруг Солнца! Божья воля здесь ни при чем!

— Что бы ты ни говорил, Господь имеет в нашей жизни решающее слово, в любой ее момент. Тот факт, что лихорадка поразила единственное во всей Азии место, которое мы выбрали для жилья, является, по моему мнению, волей Божьей. Ты не можешь отрицать этого, потому что не в силах доказать обратное, точно так же, как и я не могу доказать, что это правда. Но я верю, что это так — в это верит большинство, — и я считаю, что мы должны оставить Счастливую Долину.

— Если мы сделаем это, мы оставим Гонконг.

— Мы могли бы начать строительство рядом с Глессинг Пойнтом.

— Ты хоть представляешь, сколько денег мы и все остальные торговцы вложили в Счастливую Долину?

— А ты хоть представляешь, сколько денег ты сможешь забрать с собой, когда ляжешь на шесть футов в землю?

Струан смерил сына холодным взглядом. За эти последние недели он почувствовал, что враждебность Кулума с каждым днем становится все менее наигранной. Но это его не тревожило. Он понимал, что чем больше Кулум будет узнавать, тем больше будет стараться осуществлять не чужие, а свои собственные идеи и тем больше будет жаждать власти. Это справедливо, решил он про себя, с огромным удовлетворением наблюдая за успехами сына. В то же время он начал беспокоиться за безопасность Кулума. Юноша проводил слишком много времени в компании Горта и был с ним опасно откровенен и чересчур доверчив.

Десять дней назад между отцом и сыном случилась жестокая, так ничем и не окончившаяся ссора. Кулум пространно и с увлечением излагал ему всякие теории. Насчет использования пароходов — явно пересказывал взгляды Горта, — а Струан в итоге с ним не согласился. Тогда Кулум заговорил о вражде между Броком и Струаном и заявил, что молодое поколение не станет повторять ошибок старших, Горт, мол, понимает, что совсем не обязательно сыновьям попадать в те же сети, в которых запутались их родители. Горт и он решили похоронить любую неприязнь между собой и непременно постараться помирить своих отцов. И когда Струан начал возражать, Кулум отказался его слушать и выбежал из комнаты.

Потом, нельзя было забывать еще об одной проблеме — Тесс Брок.

Кулум ни разу не упоминал о ней при Струане. Тай-Пэн тоже не касался этой темы. Но он понимал, что Кулума безнадежно тянет к Тесс, и это затуманивает его разум. Струан вспомнил свою молодость и то, как он страстно томился по Рональде. В то время все казалось ему таким ясным, и значительным, и чистым.

— Ах, Кулум, дружище, не распаляй себя, — сказал он, не желая спорить с сыном. — Сегодня жаркий день, и мы все на взводе. Сядь и успокойся. Крошка Карен больна, и многие из наших друзей тоже. Я слышал, у Тиллмана лихорадка, и кто знает, у кого еще?

— А мисс Тиллман?

— Нет, у нее, кажется, нет.

— Горт сказал, что они завтра закрывают свою факторию. Он собирается провести лето в Макао. Все Броки туда поедут.

— Мы отправляемся на Гонконг. Наша фактория здесь остается открытой.

— Горт говорит, что летом лучше жить в Макао. У него там дом. Я знаю, у нас тоже есть там собственность, она ведь никуда не делась, правда?

Струан шевельнулся в кресле.

— Правда. Если хочешь, возьми неделю или дней десять отпуска. Можешь провести его в Макао, но потом ты нужен мне в Куинз Тауне. И я снова предупреждаю тебя, смотри в оба. Горт тебе не друг.

— Тогда я должен опять повторить тебе, что, по-моему, все-таки друг.

— Он пытается завоевать твое Доверие, чтобы однажды уничтожить тебя.

— Ты ошибаешься. Он понятен мне. Он мне нравится. Мы прекрасно ладим. Я нахожу, что нам есть о чем поговорить, общение с ним доставляет мне удовольствие. Мы оба сознаем, что тебе, как и его отцу, трудно понять вас, но, видишь ли, все это так сложно объяснить.

— Я понимаю Горта даже слишком хорошо, клянусь Господом!

— Давай не будем обсуждать это, — спокойно сказал Кулум.

— А я думаю, что это необходимо. Горт околдовал тебя. Для Струана это гибельно.

— Ты смотришь на Горта другими глазами. Он — мой друг.

Струан открыл коробку, выбрал гаванскую сигару и решил про себя, что момент подходящий.

— Ты думаешь, Брок одобрит твою женитьбу на Тесс? Кулум вспыхнул и порывисто произнес:

— Не вижу, почему бы нет. Горт — за.

— Ты обсуждал это с Гортом?

— Я не обсуждал этого с тобой. И вообще ни с кем. Так с какой стати я должен говорить об этом с Гортом?

— Тогда откуда ты знаешь о его отношении?

— А я и не знаю. Просто он постоянно говорит, как хорошо, что мисс Брок и я, похоже, сдружились и как ей нравится бывать в моем обществе, поощряет меня писать ей, ну, и все такое.

— Ты полагаешь, я не вправе спрашивать о твоих намерениях относительно Тесс Брок?

— Да нет, конечно же, вправе. Просто… ну да, что ж, я действительно думал о том, чтобы жениться на ней. Но Горту об этом никогда не говорил. — Кулум смущенно замолчал и промокнул лоб платком. Его поразила та неожиданность, с которой Тай-Пэн приступил к тому, что составляло предмет его самых сокровенных раздумий, и хотя ему давно хотелось выговориться, подобная прямота, как он считал, принижала его любовь и претила ему. Черт возьми, я должен был быть готов к такому разговору, думал он, услышав будто со стороны свой голос, торопливо говоривший против его воли: — Однако я не считаю, что моя… моя симпатия к мисс Брок должна заботить кого-то В данный момент. Ничего не было сказано между нами, и нет ничего… В общем, те чувства, которые я испытываю к мисс Брок, — это мое личное дело.

— Я понимаю, что именно так ты и думаешь, — сказал Струан, — но это не означает, что ты прав. Ты когда-нибудь задумывался о том, что тебя могут Использовать?

— Кто? Мисс Брок?

— Горт. И Брок.

— А ты не задумывался, что твоя ненависть к ним окрашивает самым определенным образом все твои суждения? — Кулум был вне себя.

— Да. Я принял это в расчет. А ты Кулум? Подумал ли ты, что они, возможно, используют тебя?

— Давай предположим, что ты прав. Допустим, я действительно женился на мисс Брок. Разве это не на пользу твоему делу?

Струан был рад, что они наконец заговорили об этом в открытую.

— Нет. Потому что Горт слопает тебя со всеми потрохами, когда ты станешь Тай-Пэном. Он заберет себе все, что принадлежит нам, и уничтожит тебя — чтобы самому стать «Благородным Домом».

— Почему он должен уничтожать мужа своей сестры? Почему нам не объединить наши компании — Брок и Струан? Я буду вести дела, он займется кораблями.

— И кто же будет Тай-Пэном?

— Мы могли бы поделить это между собой — Горт и я.

— Тай-Пэн может быть только один. Это заложено в самом значении слова. Таков закон.

— Но твой закон — это не обязательно и мой закон. Или закон Горта. У нас есть возможность учиться на чужих ошибках. Слияние двух компаний даст нам гигантские преимущества.

— Так вот что у Горта на уме? — Струан спрашивал себя, уж не ошибся ли он в Кулуме. Его безоглядная увлеченность Тесс и столь же безоглядное доверие к Горту станут залогом гибели «Благородного Дома» и дадут Броку и Горту все, чего они добиваются. Остается всего три месяца, а потом я уезжаю в Англию. Боже всеблагой и милосердный! — А? — настаивал он.

— Мы никогда не заговаривали об этом. Наши беседы касались торговли, кораблей, мореплавания, деятельности компаний и прочих подобных вещей. И того, как помирить вас двоих. Но слияние было бы выгодным для нас шагом, разве нет?

— С тобой и с Гортом — нет. Ты уступаешь ему классом. Пока.

— Но когда-нибудь я с ним сравняюсь?

— Возможно. — Струан закурил сигару. — Ты в самом деле считаешь, что смог бы подчинить себе Горта?

— Может быть, мне и не понадобится подчинять его себе. Не больше, чем ему нужно будет подчинять себе Меня. Предположим, я женюсь на мисс Брок. У Горта останется его компания, у нас — наша. По отдельности. Мы можем продолжать конкурировать. Но мирно. Без ненависти. — Его голос стал жестким. — Давай на минуту посмотрим на все глазами Тай-Пэна. У Брока есть любимая дочь. Я влюбляю ее в себя и вкрадываюсь в доверие к Горту. Женившись на ней, я просто смягчу враждебное отношение Брока ко мне и смогу выиграть время, чтобы приобрести необходимый опыт. В качестве наживки постоянно держа у них перед носом идею о слиянии наших компаний. Потом, когда буду готов, я смогу разорить их. Прекрасный и надежный план. Чума на эту девушку. Я просто использую ее — к вящей славе «Благородного Дома».

Струан промолчал.

— Неужели ты не рассмотрел бесстрастно все эти возможности? — продолжал Кулум. — Впрочем, мне и спрашивать не надо: ведь ты слишком умен, чтобы не заметить что я люблю ее.

— Да, — сказал Струан. Он тщательно стряхнул пепел с сигары в серебряную пепельницу. — Я, как ты говоришь, рассмотрел тебя — и Тесс — бесстрастно.

— И каково же твое заключение?

— Что опасности, которые таит для тебя этот брак, перевешивают его преимущества.

— Значит, ты совершенно не одобряешь моей женитьбы на Тесс.

— Я не одобряю того, что ты влюблен в нее. Однако суть дела в том, что ты действительно любишь ее. Или думаешь, что любишь. И следующий вывод столь же очевиден; ты обязательно женишься на ней, если сможешь. — Струан глубоко затянулся сигарой. — Как ты думаешь, Брок даст вам свое благословение?

— Не знаю. Думаю, что нет, да поможет мне Господь.

— А я думаю, что даст, да поможет тебе Господь.

— Но ты — нет?

— Я уже однажды сказал тебе: я единственный человек в целом мире, которому ты можешь доверять полностью. При условии, что ты сознательно не пойдешь против нашего дома.

— А ты считаешь, что этот брак вредит интересам компании?

— Этого я не говорил. Я лишь сказал, что ты не видишь всех опасностей. — Струан затушил сигару и поднялся. — Она несовершеннолетняя. Ты готов ждать ее пять лет?

— Да, — ответил Кулум, внутренне ужасаясь длине этого срока. — Да, клянусь Господом. Ты не представляешь, что она значит для меня. Она… о, она единственная девушка, которую я когда-либо смогу полюбить по-настоящему. Я никогда не передумаю, и ты не понимаешь, не можешь этого понимать. Да, я готов ждать пять лет. Я люблю ее.

— А она тебя любит?

— Не знаю. Она… кажется, я ей нравлюсь. Я молю Создателя, чтобы это было так. О Господи, что же мне делать?

Благодарение Богу, я уже никогда не буду так молод, с теплотой подумал Струан. Теперь я знаю, что любовь — как море: порой спокойное, порой бурное. Она бывает грозной, бывает прекрасной, таит в себе смерть и дарует жизнь. Но она никогда не бывает постоянной, все время меняется. И остается неповторимой лишь на один краткий миг в глазах вечности.

— Тебе ничего не нужно делать, парень. Сегодня вечером я сам поговорю с Броком.

— Нет, — встревоженно запротестовал Кулум. — Это моя жизнь. Я не хочу, чтобы ты…

— То, что ты намерен сделать, заставляет мою жизнь пересекаться с жизнью Брока, — прервал его Струан. — Я поговорю с Броком.

— Значит, ты поможешь мне? Струан прогнал муху с лица.

— А как быть с двадцатью гинеями, Кулум?

— Что?

— Деньги на мой гроб. Те двадцать монет, которые Брок оставил мне, а ты сохранил. Разве ты забыл?

Кулум открыл было рот, чтобы сказать что-то, но передумал.

— Да, я забыл о них. По крайней мере, сейчас они вылетели у меня из головы. — В глубине его глаз отразилась боль. — Почему мне захотелось солгать тебе? Я едва не солгал. Это ужасно.

— Да, — кивнул Струан, довольный тем, что Кулум прошел еще одно испытание и усвоил еще один урок.

— И что же с монетами?

— Ничего. Кроме того, что ты должен помнить о них. Это Брок. Горт еще хуже, потому что у него нет даже отцовской щедрости.

Время близилось к полуночи.

— Присаживайся, Дирк, — пригласил Брок, почесывая бороду. — Грог, пиво или бренди?

— Бренди.

— Ну-ка, бренди, — приказал Брок слуге, затем кивнул на накрытый стол, освещенный двумя канделябрами. — Накладывай себе, Дирк, не стесняйся. — Он поскреб под мышкой, покрытой струпьями от язв, которые торговцы называли между собой «потницей». — Черт, вот проклятая погода! Как это, дьявол тебя забери, ты не мучаешься наравне с нами со всеми?

— Я живу Правильно, — ответил Струан, удобно вытягивая ноги. — Я уже миллион раз тебе говорил. Если мыться четыре раза в день, не будет никакой «потницы». Исчезнут вши, и…

— Это тут вовсе ни при чем, — возразил Брок. — Все это глупость. Противно природе, клянусь Богом. — Он расхохотался. — Те, кто говорят, будто ты у дьявола в помощниках состоишь, может, ближе подобрались к тому, почему у тебя все не как у людей. А? — Он сунул слуге свою пустую серебряную кружку на полгаллона, и тот тут же наполнил ее пивом из небольшого бочонка, стоявшего у стены. Мушкеты и абордажные сабли располагались на стойках рядом. — Но близится, близится срок, когда тебе воздается по заслугам, а, Дирк? — Брок ткнул вниз коротким и толстым большим пальцем.

Струан принял от слуги шарообразный хрустальный бокал и поднес бренди к носу.

— Воздаяние по заслугам ожидает всех нас, Тайлер.

Струан не спешил убирать бокал от лица: аромат бренди перебивал вонь, стоявшую в комнате. Интересно, пахнет ли от Тесс так же, как от ее отца и матери, спросил он себя, и знает ли Брок о цели моего визита. Окна кабинета были плотно закрыты и не пропускали ни ночного воздуха, ни гула людских голосов на площади внизу.

Брок крякнул, поднял наполненную кружку и жадно припал к ней. Он был одет в свой обычный сюртук из плотной шерсти, теплое белье, галстук, завязанный под самым горлом, и жилет. Его колючие глазки неодобрительно разглядывали Струана. Щотландец выглядел спокойным и могучим в своей легкой рубашке, белых брюках и коротких сапогах, рыжеватые волосы на широкой груди отливали золотом в желтом пламени свечей.

— Гляжу я на тебя, парень, и кажется мне, что сидишь ты словно как голый совсем. Смотреть противно.

— Это новая мода, Тайлер. Твое здоровье! — Струан поднял бокал, и они выпили.

— К слову о дьяволе, я слышал, Морин Квэнс скрутила бедного старого Аристотеля почище прежнего. Поговаривают, что они отправляются домой со следующим отливом.

— Он сбежит или перережет себе горло, прежде чем это случится.

Брок громко захохотал.

— Помнишь, как она нежданно-негаданно появилась тогда на балу? Я столько не смеялся с тех самых пор, как Ма защемила себе грудь в катках для белья. — Он махнул слуге рукой, и тот исчез. — Я слышал, ты отправил свой последний корабль.

— Да. Великий сезон, а?

— Угу. И он будет еще лучше, когда «Голубая Ведьма» первая встанет у лондонского причала. Мы получили весточку, что она на сутки впереди. — Брок сделал несколько глубоких глотков, и на лице его тут же выступил пот. — Джефф Купер говорил, что и его последний корабль отчалил, так что Вампоа свободен.

— Ты останешься в Кантоне? Брок покачал головой.

— Мы уезжаем завтра. Сначала в Куинз Таун, пртом в Макао. Но это место мы оставим открытым, не как раньше.

— Лонгстафф остается. Переговоры будут продолжены здесь, я так полагаю. — Струан почувствовал в воздухе напряженность, и его беспокойство усилилось.

— Ты знаешь, что здесь они все равно не завершатся. — Брок занялся повязкой на глазу. Он поднял ее и потер изуродованную, всю в шрамах глазницу. Бечевка, годами удерживавшая повязку на месте, прорезала на его лбу тонкую красную канавку. — Горт сказал мне, что младшенькая у Робба подхватила лихорадку.

— Да. Наверное, он узнал это от Кулума.

— Ага. — Брок отметил про себя, как резко прозвучал голос Струана. Он опять приложился к кружке и отер пену с усов тыльной стороной ладони. — Жаль, что так обернулось. Плохой йосс. — Он выпил снова. — Твой парень да мой сейчас ровно как старые приятели.

— Славно будет вновь выйти в море. — Струан пропустил мимо ушей насмешку Брока. — Сегодня днем я виделся с Дзин-куа и долго беседовал с ним. О лихорадке. Насколько он знает, в Квантуне никто и никогда не болел ею.

— Если это и взаправду малярия, нам придется несладко. — Брок протянул руку и взял со стола цыплячью грудку. — Угощайся. Я слышал, цены на носильщиков опять подскочили. Вообще цены на Гонконге лезут вверх, как сумасшедшие.

— Ну, не настолько быстро, чтобы серьезно бить нас по карману. Лихорадка пройдет.

Брок, морщась, пошевелился всем своим огромным телом и осушил кружку.

— Ты хотел меня видеть, наедине? Чтобы поговорить о лихорадке?

— Нет, — ответил Струан, с омерзением чувствуя, как вонь, перемешавшись с запахом стоялого пива и духов Брока, влажной пленкой оседает на его коже. — Дело касается моего старинного обещания прийти за тобой с плеткой-девятихвосткой.

Брок взял со стола колокольчик и яростно зазвонил. Резкий звук заметался по комнате. Когда дверь не открылась в ту же секунду, он позвонил снова.

— Вот чертова обезьяна, — выругался он. — Этот лентяй напрашивается на хороший пинок под зад. — Брок подошел к бочке с пивом, наполнил кружку, вернулся на место и поднял глаза на Струана. И стал ждать.

— Ну так что? — проговорил он после долгой паузы.

— Тесс Брок.

— А? — Брок был поражен этим желанием Струана ускорить принятие решения, над которым он сам — как, без сомнения, и Струан тоже — ломал голову долгими бессонными ночами.

— Мой сын любит ее.

Брок глотнул еще пива и снова вытер рот рукой.

— Они и виделись-то лишь однажды. На балу. Ну, потом еще были прогулки днем с Лизой и Лиллибет. Три раза.

— Да. Но он ее любит. Он уверен, что любит ее.

— Ты это точно знаешь?

— Да.

— И Что ты думаешь?

— Что нам лучше обговорить все это сейчас. В открытую.

— Почему сейчас — подозрительно спросил Брок, лихорадочно пытаясь отыскать настоящую причину. — Она ведь еще очень молода, как ты знаешь.

— Да. Но она уже достаточно выросла, чтобы выйти замуж.

Брок задумчиво поигрывал кружкой, глядя на свое отражение в полированном серебре. Он спрашивал себя, правильно ли он разгадал намерения Струана.

— Так ты что же, просишь, официально просишь, руки Тесс для своего сына?

— Это его обязанность, а не моя — обращаться к тебе с официальной, просьбой. Однако мы должны поговорить неофициально. До того, как это произойдет.

— Ну, и что ты думаешь? — опять спросил Брок. — Об этом союзе?

— Ты знаешь ответ. Я против него. Я не доверяю тебе. Я не доверяю Горту. Но у Кулума своя голова на плечах, и он вынудил меня уступить: не всегда отец может заставить сына делать то, что он хочет.

Брок подумал о Горте. Когда он заговорил, голос его звучал надтреснуто.

— Коли ты так против него настроен, возьми да вколоти ему в башку немного ума-разума; а то отошли домой, пусть собирается и уматывает. Невелик труд избавиться от этого расхорохорившегося воробушка.

— Ты знаешь, что у меня нет выхода, — с горечью произнес Струан. — У тебя три сына: Горт, Морган, Том. А у меня теперь остался только Кулум. Так что, хочу я этого или нет, именно он должен будет прийти мне на смену.

— Есть ведь еще Робб и его сыновья, — заметил Брок, довольный тем, что правильно прочел мысли Струана, и играя с ним теперь, как с рыбкой на крючке.

— Ты знаешь, что я на это отвечу. «Благородный Дом» создал я, а не Робб. А что думаешь ты сам, а?

Брок не спеша выпил кружку до дна. Он опять позвонил в колокольчик. И опять никто не явился.

— Я этой образине все кишки выпущу и наделаю из них подвязок! — Он встал с кресла и подставил кружку к бочонку. — Я тоже против этого брака, — грубо сказал он и увидел, как на лице Струана промелькнуло изумление. — Но даже и так, — добавил Брок, — я приму твоего сына, когда он обратится ко мне.

— Я так и думал, клянусь Богом! — Струан вскочил, сжав кулаки.

— Ее приданое будет самым богатым во всей Азии. Они поженятся в будущем году.

— Раньше я увижу тебя в аду! Оба великана зловеще надвинулись друг на друга. Брок впился взглядом в суровое лицо шотландца, которое впервые увидел тридцать лет назад; оно дышало все той же неиссякаемой жизненной силой. Опять он уловил в нем то неопределимое нечто, которое заставляло все его существо так яростно восставать против Струана. Господи ты Боже мой, вскипел он, я не могу постичь, почему Ты поставил этого дьявола на моем пути. Одно я знаю: Ты сделал это затем, чтобы он был сокрушен в честном поединке, а не ударом ножа в спину, как следовало бы.