Глава 9

— Хейа, масса! — с цветущей улыбкой произнес Лим Дин, широко распахивая дверь.

— Хейа, Лим Дин, — ответил Струан, бросая взгляд на барометр. 29, 8 дюйма, «ясно». Превосходно.

Он двинулся по коридору, но Лим Дин загородил ему дорогу и с важностью показал на гостиную:

— Мисси говолит зде-ся мозна. Мозна?

— Можно, — весело хмыкнул Струан.

Лим Дин подал ему его бренди, уже налитое в бокал, с поклоном проводил до кожаного кресла с высокой спинкой и заторопился из комнаты, Струан забросил ноги на оттоманку. Старое уютное кресло пахло кожей, его резкий запах приятно смешивался с ароматом духов Шевон, который, казалось, все еще окружал его.

Часы на каминной доске показывали без двадцати минут двенадцать.

Струан начал напевать матросскую песню.

Он услышал звук открывшейся двери и приближающийся шелест шелкового платья. Ожидая, когда Мэй-мэй появится на пороге, он опять стал сравнивать ее и Шевон. Этим сравнением он занимался весь вечер, пытаясь непредвзято оценить каждую из них. Шевон была прелестной игрушкой, без сомнения, энергичной и полной жизни. Он бы с удовольствием занялся приручением такой женщины, да. И как жена Шевон была бы в его доме превосходной хозяйкой — уверенная в себе, наделенная тонким умом, она открыла бы ему многие двери. Брать с собой в Англию Мэй-мэй — как жену — означало бы пойти на крайний риск. Как любовницу — другое дело. Н-да, сказал он себе. Но даже и в этом случае я все равно женюсь на ней. Имея за спиной могущество «Благородного Дома» и с лицензией на монопольное право торговли с Россией в кармане, я могу рискнуть показать длинный нос условностям светской морали и разрушить почти непреодолимый барьер между Западом и Востоком. Мэй-мэй, вне всякого сомнения, докажет — на все времена — тем людям, которые действительно определяют общественное мнение, что Восток во всем достоин нас и способен обогатить нашу жизнь и наш быт. Самим своим появлением Мэй-мэй приблизит день равенства. И он наступит еще при моей жизни.

Да, загораясь, думал он. Мэй-мэй будет чудесным ходом в моей игре. Вместе мы добьемся успеха. На все времена. Чуть-чуть йосса, и весь Лондон будет у ее ног.

Он поднял глаза, и окрылившая его радость разлетелась на тысячу осколков, словно хрустальная птица, рухнувшая на пол.

Мэй-мэй, вертясь туда-сюда, стояла в дверях с лучезарной улыбкой на лице. Ее европейское платье с огромной юбкой и турнюром было бешено разноцветным и вдобавок все сверкало драгоценными камнями. Волосы завитыми колечками опускались на голые плечи, на голове сидела шляпа с перьями. Она выглядела чудовищно. Кошмарно.

— Кровь Господня!

Мгновение они смотрели друг на друга посреди жуткого молчания.

— Это… это очень красиво, — спотыкаясь, выговорил он с фальшивой улыбкой, раздавленный болью в ее глазах.

Мэй-мэй ужасно побледнела, лишь высоко на щеках запылали два багровых пятна. Она знала, что страшно потеряла лицо перед Струаном. Она покачнулась, едва не потеряв сознание. Потом зарыдала и бросилась прочь.

Струан рванулся следом за ней по коридору. Не разбирая дороги, он пробежал через ее комнаты и остановился перед дверью в спальню, запертую изнутри на задвижку.

— Мэй-мэй, девочка. Открой мне.

Ответа не последовало, и он почувствовал, что за спиной у него появились Лим Дин и А Сам. Когда он обернулся, они исчезли, до смерти напуганные выражением его глаз.

— Мэй-мэй! Отопри дверь!

По-прежнему никакого ответа. Он был в ярости на себя за то, что не сумел скрыть своих чувств, за то, что оказался так глуп и неподготовлен. Он должен был догадаться, что Мэй-мэй непременно захочет по-своему принять участие в бале, и, конечно, все ее вопросы должны были подсказать ему, что она собирается сшить себе бальное платье, и… о, Господи!

— Отопри мне!

Вновь молчание. Его каблук с треском врезался в дверь. Она распахнулась и повисла на искореженных петлях.

Мэй-мэй стояла подле кровати, глядя в пол прямо перед собой.

— Не следовало тебе запирать дверь, девочка. Ты… видишь ли, ты… это платье и ты просто ошеломили меня на мгновение. — Он знал, что должен вернуть ей лицо, или она умрет. Умрет от горя или от собственной руки. — Пойдем, — сказал он. — Мы отправляемся на бал.

Мэй-мэй захотела упасть на колени, чтобы поклониться ему и вымолить прощение, но запуталась в юбках и споткнулась. Она открыла рог, чтобы заговорить, но не смогла произнести ни звука. Шляпка с перьями соскользнула на пол.

Струан бросился к Мэй-мэй и постарался поднять ее на ноги.

— Полно, девочка моя, не нужно этого.

Но она не хотела подниматься. Она еще глубже уткнулась лицом в ковер и попыталась зарыться в него, вцепившись в ворс ногтями.

Струан неловко поднял ее и встал рядом, поддерживая. Мэй-мэй отвернулась. Он твердо взял ее за руку.

— Пойдем?

— Что? — тупо спросила она.

— Мы отправляемся на бал. — Он понимал, что это станет катастрофой и для него, и для нее. Понимал, что после этого он перестанет существовать для европейцев как член их общины и что над ней будут смеяться. Но и в этом случае он знал, что должен взять ее с собой или дух ее умрет и никогда больше не воскреснет. — Пойдем, — повторил он, и голос его дрогнул на опасной грани. Но она лишь продолжала смотреть себе под ноги, дрожа всем телом.

Он мягко потянул ее за руку, но она едва не упала. Тогда Струан мрачно сжав губы, поднял Мэй-мэй на руки. Ее тело бессильно привалилось к его груди, словно мертвое. Он понес ее к двери.

— Мы идем на бал, и точка.

— Подожди, — всхлипнула она. — Я… я… я должна, ш… ш… шляпка.

Он отпустил ее, и она вернулась в спальню. В этом платье ее раскачивающаяся семенящая походка казалась безобразной. Отныне между ними все будет уже не так, как прежде, с горечью признал Струан. Она совершила ужасную ошибку. Он должен был бы предвидеть ее, но…

Он вдруг увидел, как она метнулась к острому, как бритва, стилету, которым пользовалась при вышивании. Струан оказался рядом в тог самый миг, когда Мэй-мэй направила его себе под сердце, и ухватился за рукоятку. Острие скользнуло вдоль костяной пластинки ее корсета. Он отшвырнул нож и попытался обнять ее, но она, исступленно затараторив что-то по-китайски, оттолкнула его и стала раздирать на себе платье. Струан быстро повернул ее к себе спиной и расстегнул крючки. Мэй-мэй разорвала перед платья пополам, выбралась из него, скинула корсет и вцепилась в панталоны. Освободившись от них, она принялась топтать платье, заходясь в безумном, диком крике.

— Прекрати! — крикнул он, хватая ее в охапку, но она уперлась руками ему в грудь и с неистовой силой отшвырнула от себя. — Прекрати!

Он с размаху хлестнул ее по лицу ладонью. Она пьяно покачнулась и рухнула на кровать. Веки ее затрепетали, и она потеряла сознание.

Струан остановился на мгновение, чтобы справиться с молотом, стучавшим у него в ушах. Сорвав простыни с постели, он накрыл ими Мэй-мэй.

— А Сам! Лим Дин!

Два перекошенных от страха лица появились у сломанной двери.

— Чай — быстро раз-раз! Нет. Принеси бренди.

Лим Дин вернулся с бутылкой. Струан бережно приподнял Мэй-мэй и помог ей сделать глоток. Она поперхнулась и слегка закашлялась. Затем веки ее задрожали и открылись. Глаза неподвижно смотрели на него, не узнавая.

— С тобой все в порядке, девочка? Мэй-мэй, ответь мне!

Она словно не слышала его. Ее пугающий, застывший взгляд упал на изуродованное платье, и лицо жалобно сморщилось. Из приоткрывшихся губ вылетел стон, и она что-то пробормотала по-китайски. А Сам с круглыми от ужаса глазами заставила себя шагнуть вперед. Опустившись на колени, она начала лихорадочно собирать разбросанную одежду.

— Что она сказала? Что мисси говорит? — спросил Дирк Струан, не сводя с Мэй-мэй встревоженного взгляда.

— Дьявольские одежды огонь, масса.

— Нет огонь, А Сам. Моя комната класть. Прятать. Прятать. Ясно?

— Ясна, масса.

— Потом иди сюда.

— Ясна, масса.

Струан махнул рукой Лим Дину, отпуская его, и он тут же исчез.

— Ну же, девочка, — мягко проговорил он, напуганный неподвижностью и безумием ее взгляда. — Давай-ка мы оденем тебя в твое обычное платье. Ты должна пойти со мной на бал. Я хочу познакомить тебя с моими друзьями.

Он шагнул к ней, но она резко дернулась назад, словно изготовившаяся к обороне змея. Он замер на месте. Ее лицо исказилось, пальцы скрючились и превратились в когти. В углу рта блеснула капелька слюны. Выражение ее глаз внушало ужас.

Его вдруг охватил страх за нее. Он уже видел однажды этот взгляд. В глазах морского пехотинца за миг до того, как его мозг разлетелся в клочья. В тот первый день на Гонконге.

Он быстро вознес немую молитву Господу и собрал всю свою волю.

— Я люблю тебя, Мэй-мэй, — мягко сказал он, потом повторил это еще раз, еще и еще, медленно двигаясь через комнату. Ближе. Медленно, очень медленно. Вот он уже вырос перед ней и увидел занесенные для удара когти. Подняв руки, он нежно коснулся ее лица. — Я люблю тебя, — повторил он. Его глаза, которые он даже не пытался как-то защитить, подчиняли ее себе неиссякаемостью струившейся из них силы.

— Ты нужна мне, девочка, нужна мне.

Безумие в ее глазах сменилось болью, и она, рыдая, упала к нему на грудь. Он обнял ее и, обессиленный, возблагодарил Бога.

— Мне… я… прости, — всхлипывала она.

— Не надо извиняться, девочка. Ну же, ну, полно. Он отнес ее к кровати и сел, держа ее на руках и мягко покачивая, как ребенка.

— Ну же, ну.

— Оставь… меня… теперь. Все… все теперь хорошо.

— Ни за что не оставлю, — сказал он. — Давай-ка сначала соберись с силами, а потом мы оденемся и пойдем на бал. Не переставая плакать, она покачала головой:

— Нет… не могу. Я… пожалуйста…

Потом плач стих, она мягко высвободилась из его объятий и встала рядом, пошатываясь. Струан подхватил ее и подвел к кровати, где помог снять остатки разорванной одежды. Уложив ее в постель, он заботливо укутал ее простынями.

Ее тело безжизненно обмякло на кровати, и она закрыла глаза, лишенная последних сил.

— Пожалуйста. Сейчас хорошо. Должна… спать. Ты иди.

Он ласково погладил ее по голове, убрав с лица нелепые завитки волос.

Позже он ощутил спиной, что в дверях стоит А Сам. Он обернулся, и девушка вошла в комнату, по щекам ее катились слезы.

— Твоя уходить, масса, — прошептала она. — А Сам смотреть, нет беспокойся. Бояца нет. Мозна.

Он устало кивнул. Мэй-мэй глубоко спала. А Сам опустилась на колени рядом с кроватью и осторожно, с нежностью, погладила голову Мэй-мэй,

— Бояца нет, масса. А Сам оч-чень смотреть, когда масса приходить.

Струан на цыпочках вышел из комнаты.

Глава 10

Кулум первым встретил Струана, когда тот опять появился на балу.

— Можем мы наконец начать конкурс? — отрывисто спросил он. Ничто не могло нарушить его радостного настроения по поводу вновь обретенной возлюбленной и ее брата, вновь обретенного друга. Но он продолжал играть свою роль.

— А чего вы дожидались все это время? — в тон ему ответил Струан. — Где Робб? Кровь господня, неужели я должен все делать сам?

— Ему пришлось уйти. Сообщили, что у. тети Сары начались схватки. Кажется, там не все благополучно.

— Что именно?

— Не знаю. Но с ним отправилась миссис Брок — посмотреть, не сможет ли она помочь.

Кулум отошел. Струан едва заметил его отсутствие. К нему вернулась тревога за Мэй-мэй, а теперь к ней добавились и переживания за Сару и Робба. Но Лиза Брок слыла лучшей повивальщицей в Азии, поэтому если какая-то помощь понадобится, Сара ее получит.

Подошла Шевон. Она принесла ему бренди. Молча протянув Струану бокал, она невесомым движением взяла его под руку. Шевон понимала, что собеседник был ему сейчас не нужен. В такие минуты лучше не говорить ничего: размышляй, сколько угодно, но никаких вопросов. Ибо даже самые, сильные натуры, как она знала, временами нуждаются в теплоте молчаливого, понимающего, терпеливого сочувствия. Поэтому она ждала, стараясь окружить его своим присутствием, словно неким облаком.

Струан медленно потягивал бренди. Его взгляд быстро пробежал по оживленной толпе гостей, и он увидел, что все было в порядке: взрывы смеха то здесь, то там, порхающие веера, сверкающие эфесы. Он понаблюдал за Броком, занятым приватной беседой с великим князем. Брок слушал русского с предельной сосредоточенностью, время от времени кивая головой. Что говорил ему Сергеев? Предлагал ту же самую лицензию? Мэри обмахивалась веером рядом с Глессингом. Там что-то не так, отметил он про себя. Тесс, Кулум и Горт весело смеялись, стоя тесной группой. Хорошо.

С последним глотком бренди к Струану полностью вернулось самообладание, и он посмотрел на Шевон.

— Благодарю вас, — произнес он. сравнивая уродливую гротескность Мэй-мэй в европейском платье и с европейской прической с тем совершенством, которое такой наряд придавал облику Шевон. — Вы очень красивы и наделены глубоким пониманием.

Его голос звучал отрешенно, и она догадывалась, что это должно быть как-то связано с его любовницей. Ну и пусть, подумала она и ободряюще сжала его руку.

— Теперь все хорошо, — сказал он.

— Сюда направляется мистер Квэнс, — предупредила она его вполголоса. — Пора назвать победительницу. Яркая зелень его глаз потемнела.

— Вы не только прекрасны, Шевон, но и умны.

Она уже приготовилась поблагодарить его, но сдержалась. Слова замерли на кончике языка, и она лишь слегка шевельнула веером. Шевон чувствовала, что бренди, молчание и понимание — прежде всего то, что не было задано ни одного вопроса — сделали много, чтобы подвести его вплотную к принятию решения.

— А, Тай-Пэн, мой дорогой друг, — заговорил Квэнс, подходя к ним. От него изрядно несло спиртным. В глазах плясало веселье, лицо раскраснелось. — Настало время судить конкурс!

— Очень хорошо, Аристотель.

— Ну так объявляйте, и давайте приступим к делу!

— Мистер Квэнс! — Слова прокатились в ночи подобно раскатам грома.

Все повернулись к выходу, пораженные.

Квэнс испустил громкий стон.

В дверях стояла Морин Квэнс и ее глаза, устремленные на мужа, буквально испепеляли его. Морин была высокой, широкой в косги ирландкой с лицом, напоминавшим дубленую кожу, крупным носом и ногами, которые упирались в пол, как дубовые столбы Одних с Квэнсом лет, она сохранила недюжинную силу. Ее седые, стального цвета волосы были собраны сзади в неопрятный пучок.

В молодости она слыла привлекательной, но картофель и пиво сделали свое дело, и сейчас ее раздавшееся вширь тело внушало лишь почтительный трепет.

— Добрейший вам вечер, мистер Квэнс, муженек мой разлюбезный, — сказала она. — Вот и сама здесь, славен будь Господь!

Она двинулась через зал, не обращая внимания на шокированные взгляды и неловкое молчание, и встала прямо перед супругом.

— Долгонько же я тебя искала, мой сладкий.

— О? — выдавил Квэнс из себя дрожащим фальцетом.

— "О" и есть. — Она повернула голову. — Добрый вечер, мистер Струан, и я хочу поблагодарить вас за жилье и провизию. Слава Господу, сама поймала-таки проказника.

— Вы… э… выглядите превосходно, миссис Квэнс.

— И верно, на здоровье пожаловаться не могу и чувствую себя неплохо. Не иначе как сам святой Патрик в благости своей сотворил чудо, послав самой туземную лодку и направив ее стопы в это бессмертное место. — Она обратила на Аристотеля скорбный взгляд, и он мелко задрожал. — Ну, а теперь мы будем прощаться, дорогой мой!

— Но, миссис Квэнс, — быстро проговорил Струан, вспомнив о конкурсе. — Мистера Квэнса удерживают здесь некоторые…

— Мы будем прощаться, — повторила она, и в голосе ее послышалось угрожающее ворчание львицы, у которой отнимают ее добычу. — Пожелай хозяевам доброй ночи, мой мальчик.

— Доброй ночи, Тай-Пэн, — пискнул Аристотель. Съежившись, он позволил Морин взять себя под руку и увести.

После т.ого, как они ушли, зал взорвался дружным хохотом.

— Смерть господня, — выругался Струан. — Бедный старина Аристотель.

— Что случилось с мистером Квэнсом? — спросил Сергеев. Струан посвятил его в семейные неурядицы художника.

— Может быть, нам следует прийти к нему на помощь? — предложил Сергеев. — Он мне определенно понравился.

— Мы едва ли вправе вмешиваться в супружеские отношения, как вы думаете?

— Пожалуй. Но кто же тогда будет судьей конкурса?

— Видимо, придется мне взять это на себя. Глаза Сергеева весело прищурились.

— Позвольте мне вызваться добровольцем. Как другу?

Струан внимательно посмотрел на него. Затем повернулся на каблуках и вышел на центр круга. Оба оркестра взяли громкий мажорный аккорд.

— Ваше превосходительство, ваше высочество, леди и джентльмены. Сегодня вечером у нас проводится конкурс среди леди на лучшее бальное платье. Боюсь, что наш бессмертный Квэнс занят в данный момент другими делами. Но ею высочество великий князь Сергеев предложил разрешить наше затруднение и сделать выбор. — Струан повернулся к великому князю и захлопал в ладоши. Его аплодисменты были гут же подхвачены, и вышедшего вперед Сергеева встретил одобрительный рев.

Сергеев взял мешок с тысячью гиней.

— Кого мне выбрать, Тай-Пэн? — спросил он углом рта. — Тиллман для вас, Варгаш для меня, Синклер — потому что она самая интригующая дама в зале? Выбирайте, кто будет победительницей.

— Это ваш выбор, мой друг, — сказал Струан и отошел с безмятежной улыбкой.

Сергеев подождал немного, продлевая приятное волнение. Он знал, что выбор должен пасть именно на ту, кого наметил в победительницы Струан. Наконец он принял решение, прошел через притихший зал, поклонился и положил мешок с золотом к ее ногам.

— Полагаю, это принадлежит вам, мисс Брок.

Тесс ошеломленно смотрела на великого князя. Потом тишина лопнула, и ее лицо густо зарделось.

Раздались шумные аплодисменты, и те, кто поставил на Тесс вопреки настроениям большинства, громко закричали от восторга.

Шевон хлопала вместе со всеми, скрывая свое разочарование. Она понимала, что выбор был сделан действительно мудро.

— Идеальный политический ход, Тай-Пэн, — спокойно прошептала она. — Вы очень умны.

— Это решение принял не я, его принял великий князь.

— Вот вам еще одна причина, по которой вы мне так нравитесь, Тай-Пэн. Вы все время невероятно рискуете, и ваш йосс никогда вас не подводит. Это удивительно.

— А вы и сами редкая женщина.

— Да, — призналась она без всякого тщеславия. — Я очень хорошо понимаю политику. Это у нас семейное. Когда-нибудь мой отец — или один из моих братьев — станет президентом Соединенных Штатов.

— Вам следует быть в Европе, — сказал он. — Здесь вы растрачиваете себя.

— В самом деле? — Ее глаза, дразня, посмотрели на него.

Глава 11

Струан вошел в дом, стараясь не шуметь. Близился рассвет. Лим Дин спал возле самой двери и, вздрогнув, пробудился.

— Чай, масса? Завтлак? — спросонья забормотал он.

— Лим Дин кровать, — мягко сказал Струан.

— Да, масса. — Китаец засеменил к себе.

Струан пошел по коридору, но, проходя мимо гостиной, заглянул в открытую дверь и остановился как вкопанный. Мэй-мэй, бледная и неподвижная, сидела в кожаном кресле и смотрела на него.

Когда он вошел в комнату, она поднялась и изящно поклонилась. Ее волосы были собраны сзади в тяжелый пучок, большие темные глаза аккуратно подведены, брови выгнулись двумя ровными дугами. Она надела длинное простое китайское платье.

— Как ты себя чувствуешь, девочка? — спросил он.

— Благодарю вас, ваша раба теперь чувствует себя хорошо. — Бледность и прохладный зеленый цвет ее шелкового платья подчеркивали то огромное достоинство, с которым она держалась. — Вы не хотите ли бренди?

— Нет, спасибо.

— Чай?

Струан покачал головой, пораженный ее величавостью.

— Я рад, что тебе лучше. Наверное, тебе не следовало вставать, час уже поздний.

— Ваша раба умоляет вас простить ее. Ваша раба…

— Ты не раба и никогда не была ею. А теперь запомни, девочка, прощения тебе просить не за что, поэтому давай-ка живо в постель.

Мэй-мэй терпеливо ждала, когда он закончит говорить.

— Ваша раба умоляет вас слушать. Она должна сказать сама все, что должно быть сказано. Пожалуйста, садитесь.

Две слезинки выступили в уголках глаз и сбежали вниз по бледным, как мел, щекам.

Он сел, почти завороженный ее видом.

— Ваша раба просит своего господина продать ее.

— Ты не раба, и тебя нельзя покупать или продавать.

— Пожалуйста, продать. Кому угодно. В притон или другому рабу.

— Ты не продаешься.

— Ваша раба оскорбила вас так, что этого нельзя вынести. Пожалуйста, продать.

— Ты ничем меня не оскорбила. — Он встал, и в его голосе зазвучали металлические нотки. — А теперь иди спать. Она упала на колени и склонилась перед ним.

— Ваша раба больше не имеет лица перед своим господином и владельцем. Она не может жить здесь. Пожалуйста, продать!

— Встань! — Лицо Струана окаменело. Она поднялась на ноги. На ее лицо легла тень, оно казалось лицом призрака.

— Тебя нельзя продать, потому что тобой никто не владеет. Ты останешься здесь. Мне ты не нанесла никакого оскорбления. Ты удивила меня, вот и все. Европейская одежда не идет тебе. Те платья, что ты обычно носишь, мне нравятся. И ты нравишься мне такая, как есть. Но если ты не хочешь оставаться, ты вольна уйти.

— Пожалуйста, продать. Это ваша раба. Пока хозяин не продаст, раба не может уйти.

Струан едва не взорвался. Держи себя в руках, отчаянно крикнул ему внутренний голос. Если ты сейчас не совладаешь с собой, то потеряешь ее навсегда.

— Иди ложись.

— Вы должны продать вашу рабу. Продайте вашу рабу или прогоните ее.

Струан понял, что уговорами и убеждением он ничего не добьется. С Мэй-мэй нельзя обращаться, как с европейской женщиной, сказал он себе. Веди себя с ней так, как если бы ты был китайцем. Но как это? Я не знаю. Обращайся с ней как с женщиной, приказал он себе, решив наконец, какую тактику ему избрать.

— Ты никуда не годная рабыня, клянусь Богом! — разразился он в притворном гневе. — И я, пожалуй, продам тебя на улицу Голубых Фонарей, — словно распаляясь, проорал он, выбрав улицу самых грязных притонов в Макао, — хотя кто захочет покупать такую грязную никчемную рабыню, как ты, я не знаю. От тебя одни беды, и я подумываю, уж не отдать ли тебя прокаженным. Вот именно, прокаженным, клянусь Богом! Я заплатил за тебя восемь тысяч полновесных серебряных тэйлов, а ты осмеливаешься сердить меня? Клянусь Богом, меня обманули! Ты не стоишь даже комка грязи! Презренная рабыня — не представляю, как я терпел тебя все эти годы! — Он бешено потряс кулаком перед самым ее лицом, и она отшатнулась. — Разве я плохо обращался с тобой? А? Был недостаточно щедр? А? А? — рычал он, с удовлетворением заметив, как в ее глазах промелькнул страх. — Отвечай!

— Нет, господин, — прошептала она, кусая губы.

— Ты осмеливаешься заказывать наряды за моей спиной, а потом надевать их, не спросив моего разрешения, клянусь Богом! Ну, отвечай?

— Да, господин.

— Я продам тебя завтра же. Меня даже подмывает вышвырнуть тебя из дома прямо теперь, презренная подлая шлюха! На колени! Сейчас же на колени, клянусь Богом!

Она еще больше побледнела при виде его ярости, рухнула на колени и быстро поклонилась.

— А теперь продолжай кланяться, пока я не вернусь!

Он вихрем вылетел из комнаты и направился в сад. Выхватив нож, он выбрал тонкий побег бамбука из только что посаженной рощицы, срезал его, со свистом рассек воздух раз-другой и бегом вернулся в гостиную.

— Снимай одежду, презренная раба! Я собираюсь сечь тебя до тех пор, пока рука не отвалится!

Дрожа всем телом, она разделась. Он вырвал у нее платье и швырнул его на пол.

— Ложись сюда! — он показал на оттоманку. Она сделала, как он приказал.

— Пожалуйста, не сечь меня слишком сильно, я уже два месяца ношу ребенка. — Она уткнулась лицом в оттоманку.

Струану захотелось сжать ее в объятиях, но он знал, что, сделав это, потеряет перед ней лицо. И порка теперь была единственным способом вернуть ей ее достоинство.

Поэтому он хлестнул бамбуковым прутом по ягодицам, рассчитав силу так, чтобы причинить боль, но ни в коем случае не повредить. Скоро она уже громко кричала, плакала навзрыд и извивалась от боли, но он продолжал наказание. Дважды он нарочно промахивался и со всей силы ударял по кожаной поверхности оттоманки; ужасающий звук, который при этом получался, был предназначен для ушей Лим Дина и А Сам, подслушивающих, как он знал, у двери.

После десяти ударов он приказал ей оставаться на месте, а сам подошел к буфету и достал бутылку бренди. Сделав глубокий глоток прямо из горлышка, он запустил бутылку в стену и возобновил порку. Неизменно соразмеряя силу удара.

Наконец он остановился и, ухватив ее за волосы, поставил на ноги.

— Одевайся, презренная рабыня! Когда она оделась, он проревел:

— Лим Дин! А Сам!

Через мгновение они, нервно дрожа, появились на пороге.

— Почему нет чай, нет еда, ленивые рабы! Нести еду! Он швырнул бамбуковый прут к двери и повернулся к Мэй-мэй:

— На колени, развалина несчастная!

В ужасе от его неукротимого гнева, она торопливо подчинилась.

— Приведи себя в порядок и возвращайся сюда. Тридцать секунд, или я начну все сначала!

Лим Дин подал чай, и хотя напиток был приготовлен как подобает, Струан объявил, что он слишком холодный, и швырнул чайник в стену. Мэй-мэй, Лим Дин и А Сам бросились на кухню и торопливо принесли новый чайник.

Еда появилась с той же невероятной быстротой, и Струан позволил Мэй-мэй прислуживать ему. Она всхлипнула от боли, и он тут же закричал:

— Замолчи, или я буду пороть тебя каждый день до скончания века!

Потом он замолчал со зловещим видом и принялся за еду, предоставив им умирать от страха в гнетущей тишине.

— Подай мне палку! — завопил Струан, насытившись. Мэй-мэй принесла бамбуковый прут и протянула ему. Он уперся его концом ей в живот.

— В постель! — хрипло приказал он, и Лим Дин и А Сам выскочили вон из комнаты, твердо уверенные, что Тай-Пэн простил свою Тай-тай, которая приобрела безграничное лицо, терпеливо снося его справедливый гнев.

Мэй-мэй обернулась вся в слезах и пошла по коридору в свои комнаты, но он зарычал:

— В мою постель, клянусь Богом!

Она испуганно вбежала в его спальню. Он проследовал за ней, с треском закрыл дверь и запер ее на задвижку.

— Так, значит ты ждешь ребенка. Чьего ребенка?

— Вашего, господин, — прошептала она.

Он сел на кровать и вытянул обутую в сапог ногу:

— Ну, шевелись.

Она упала на колени и стянула с него сапоги, потом встала рядом с кроватью.

— Как ты осмелилась думать, что я захочу представлять тебя своим друзьям? Когда я захочу вывести тебя на люди, я сам скажу тебе об этом, клянусь Богом.

— Да, господин.

— Место женщины в доме. Здесь! — Он ткнул кулаком в постель.

— Да, господин.

Он позволил себе чуть-чуть смягчить выражение своего лица.

— Вот так-то лучше, клянусь Богом.

— Я не хотела идти на бал, — едва слышно зашептала она. — Только одеться, как… мне и не нужен никакой бал. Зачем ходить на бал — никогда-никогда не нужно. Только чтобы делать удовольствие. Простите. Очень простите.

— Почему я должен прощать тебя, а? — Он начал раздеваться. — А?

— Нет причины, никакой нет. — Теперь она тихо, жалобно плакала. Но он чувствовал, что сейчас еще слишком рано смягчаться окончательно.

— Возможно, раз уж у тебя ребенок, я и дам тебе еще один шанс. Только это должен быть сын, а не девочка. Кому нужна девочка.

— О да… пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста, простите. — Она бросилась на колени и стукнулась лбом в пол.

Ее плач разрывал ему сердце, но он продолжал раздеваться с сердитым видом. Потом задул лампу и забрался в постель.

Ее он оставил стоять у кровати.

Прошла минута, вторая, потом он грубо сказал:

— Ложись в постель. Я замерз.

Позже, когда Струан уже больше не мог выносить ее слез, он нежно обнял ее и поцеловал:

— Ты прощена, девочка моя.

С мокрыми от слез глазами она уснула в его объятиях.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ