Глава 8

Кулум вежливо поклонился.

— Добрый вечер, — механически произнес он, и очередной гость растворился в праздничной голпе. Вот уже почти целый час как он стоял рядом с отцом и дядей, официально приветствуя гостей бала, и никак не мог дождаться окончания церемонии.

Он окинул взглядом танцевальный круг. Среди обнаженных плеч, роскошных платьев всех цветов, великолепных мундиров и постоянно подрагивающих вееров он нашел Мэри Синклер. На мгновение он почувствовал раздражение, увидев, что она беседует с Глессингом. С другой стороны, сказал он себе, ты не должен ревновать. Мэри безусловно самая прекрасная женщина из всех присутствующих на балу, и Джордж совершенно прав, выбрав себе место подле нее Я ни капли не сержусь на него.

С двух сторон танцевального круга, прямо напротив друг друга, были сооружены два помоста: один — для морского оркестра, другой — для армейского. Услышав, что адмирал согласился предоставить для бала свой оркестр, генерал сделал то же самое.

Сейчас играли солдаты, все в алых мундирах. Всем не терпелось начать танцы, но приходилось ждать, когда прибудет Лонгстафф. А он опаздывал, что являлось его привилегией.

Кулум поклонился следующему гостю, потом следующему и с облегчением заметил, что их поток редеет. Он взглянул в сторону берега, туда, где полоска огней освещала гостям путь от их баркасов к дому, и увидел, как катер Лонгстаффа мягко ткнулся в песок. Лонгстафф, великий князь и адмирал сошли на берег. Хорошо, подумал Кулум. Теперь уже не долго. Вновь его взгляд заскользил по площадке для танцев и на этот раз остановился на Мануэлите де Варгаш. Девушка наблюдала за ним, прикрыв лицо веером. Она была очень красива — белоснежная кожа, темные глаза, мантилья поверх черных волос. Кулум улыбнулся и чуть заметно поклонился ей. У глаз Мануэлиты появились морщинки, веер затрепетал, и она отвернулась. Кулум дал себе слово, что обязательно протанцует с ней хотя бы один танец.

Он стряхнул пыль с лацканов, сознавая, что одет по последней английской моде, далеко опережая в этом большинство из собравшихся мужчин. Его сюртук был небесно-голубого цвета с темно-синими отворотами, узкий в талии и расширяющийся над бедрами. Бледно-голубые брюки в обтяжку были заправлены в черные короткие сапоги. Кудрявые волосы прикрывали уши и спускались на высокий накрахмаленный воротник. Портной Робба замечательно поработал, подумал он. И так дешево. Да на сто пятьдесят гиней в месяц я мог бы позволить себе несколько дюжин отличных костюмов и сапог. Жизнь прекрасна!

Он поклонился еще одной группе гостей, они прошли мимо, оставив после себя тяжелый запах застарелого пота, смешавшийся с ароматом духов и помад. Странно, подумал он Теперь он чувствовал запах других людей, и от них действительно воняло. Его уже поражало, что он не замечал этого раньше. Он определенно чувствовал себя лучше, гораздо луч ше, с тех пор, как начал ежедневно принимать ванну и менять одежду. Тай-Пэн оказался прав.

Он посмотрел на отца, который о чем-то беседовал с Морли Скиннером. Кулум сознавал, что за ним наблюдают и что выражение его лица враждебно. Никто из гостей не мог бы заметить, что отношения между отцом и сыном потеплели. Наоборот, их вражда стала глубже, превратившись в холодную вежливость. С той поры, как началась эта игра, Кулум обнаружил, что с каждым разом ему все легче и легче дается его роль в этом обмане. Отец перестал быть твоим кумиром, говорил он себе. Ты по-прежнему уважаешь его — но он еретик, прелюбодей, и влияние его опасно. Поэтому ты не притворяешься, ты действительно холоден. Холоден и осторожен.

— Полно тебе, Кулум, дружище, — встревоженно прошептал Робб.

— О чем вы, дядя?

— Да нет, ни о чем. Просто сегодняшняя ночь — это праздничная ночь.

— Да, вы правы.

Кулум прочел озабоченность на его лице, но не сказал ничего и отвернулся, чтобы приветствовать новых гостей, поглядывая на Мэри и, время от времени, на Мануэлиту. Он уже решил не говорить Роббу о том, что произошло между ним и Тай-Пэном на вершине утеса.

— Вы еще не знакомы с моим племянником Кулумом, — услышал он позади себя голос Робба. — Кулум, познакомься с мисс Тесс Брок.

Кулум повернулся. Сердце его остановилось, и в тот же миг он влюбился без памяти.

Тесс присела в реверансе. Юбка ее платья из белой парчи вздымалась поверх пышного каскада нижних юбок, выбивавшихся из-под края подобно морской пене. Под низким лифом, приоткрывавшим высокую грудь, талия казалась невероятно узкой. Волосы мягкими кольцами ложились на обнаженные плечи. Кулум увидел голубые глаза и чувственные губы. И она смотрела ему прямо в лицо, пока он разглядывал ее.

— Для меня большая честь познакомиться с вами, — услышал он свой голос, показавшийся ему чужим и ненастоящим. — Может, вы удостоите меня первого танца.

— Благодарю вас, мистер Струан, — услышал он ее ответ, прозвеневший, как колокольчик, и она отошла.

Лиза, затаив дыхание, наблюдала эту сцену. Она видела выражение лица Кулума и ответную реакцию Тесс. О Господи, пусть это случится, сделай так, чтобы это случилось, думала она, следуя за Броком через зал.

— Я и не узнал малышку Тесс, а ты? — говорил тем временем Струан Роббу. Он тоже заметил взгляды, которыми обменялись его сын и дочь Брока, и в голове его сразу закрутились мысли о преимуществах и опасностях, заключавшихся в союзе Кулума и Тесс. Господи Иисусе!

— Я тоже. Ты только посмотри на Брока. Его прямо-таки распирает от гордости.

— Что верно, то верно.

— А Мэри-то, Мэри. Никогда бы не подумал, что и она может быть такой… такой потрясающей.

— Да. — Струан на мгновение задержал взгляд на Мэри. Черное платье выгодно подчеркивало светящуюся матовую бледность ее кожи. Потом он пристально рассмотрел Мануэлиту. Потом его взгляд вернулся к Тесс. Она улыбалась Кулуму, который так же открыто улыбался ей. Боже милостивый, подумал он, Кулум Струан и Тесс Брок.

— Черт бы побрал Шекспира, — невольно вырвалось у него.

— А, Дирк?

— Нет, ничего. Я бы сказал, что Мэри действительно с полным правом может претендовать на приз.

— Она не в том классе, клянусь Богом, — заметил проходивший мимо Квэнс и подмигнул ему. — Ее никак не сравнишь, скажем, с Мануэлитой де Варгаш.

— Или с Шевон, готов поспорить, — продолжал Струан, — когда она снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием.

— А, обворожительная мисс Тиллман. Я слышал, она собирается появиться в одних только панталончиках и прозрачной газовой накидке. И больше ничего! О, великие сфероиды Юпитера, какое это будет зрелище, а?

— Аристотель, я ищу тебя, — сказал Джефф Купер, подходя к ним. — Могу я поговорить с тобой? Речь пойдет о заказе на картину.

— Да благословит Боже мою светлую душу! Нет, я решительно не понимаю, что это на вас всех нашло, — подозрительно прищурившись, сказал он. Весь день прямо-таки отбоя пег от заказчиков.

— Мы вдруг оценили непревзойденное совершенство твоих работ, — быстро ответил Купер.

— Ну что ж, самое время, клянусь Богом, ибо то, что ты сказал, бессмертная истина. Мои расценки возросли. Пятьдесят гиней.

— Давай обсудим это за бокалом шампанского, а? — Купер украдкой подмигнул Струану поверх головы Квэнса и, взяв старичка под руку, увел его с собой.

Струан усмехнулся. Он заранее позаботился о том, чтобы Квэнса постоянно кто-то занимал и не давал ему трепать языком — до объявления результатов конкурса. И ему удалось надежно привязать Морин Квэнс к ее временному жилищу на борту его плавучего склада, убрав с него все баркасы.

В этот момент Лонгстафф, великий князь и адмирал появился в полосе света.

Барабаны забили дробь, все встали, и оба оркестра сыграли «Боже, храни королеву». Потом они, слегка запинаясь, исполнили российский гимн и под конец — «Правь, Британия». Все дружно зааплодировали.

— Я ценю такое внимание с вашей стороны, мистер Струан, — сказал Сергеев.

— Благодарю вас, ваше высочество. Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя как дома. — Струан знал, что сейчас все глаза устремлены на них и отметил про себя, что действительно удачно выбрал костюм для бала. В противоположность всем гостям он был одет в черное, лишь волосы сзади у воротника были перехвачены узкой зеленой лентой. — Может быть, вы согласитесь вести первый танец?

— Почту за честь. Но боюсь, я не представлен ни одной из дам. — Сергеев прибыл на бал в великолепном казачьем мундире, рубашка была элегантно присборена на одном плече, с унизанного драгоценными камнями пояса свисала парадная шпага. Двое слуг в ливреях незаметно держались поблизости.

— Ну, это легко поправимо, — улыбнулся Струан. — Не хотите ли выбрать. Я буду рад официально представить вас.

— Это было бы очень невежливо с моей стороны. Может быть, вы сами решите, кто согласится удостоить меня этой чести.

— Чтобы остальные потом выцарапали мне глаза? Что же, очень хорошо.

Он повернулся и зашагал через танцевальный круг. Самой подходящей кандидатурой была бы Мануэлита. Это принесло бы огромную честь и доставило удовольствие португальской общине, из которой и «Благородный Дом», и все другие торговцы набирали своих клерков, бухгалтеров, кладовщиков — всех тех, без кого не может существовать ни одна компания. Мэри Синклер была бы почти столь же хорошим выбором, ибо она выглядела сегодня как-то необычайно интригующе и была самой прекрасной женщиной в зале. Но с этим выбором он ничего не выигрывал, если не считать поддержки Глессинга. Струан заметил, что Глессинг не отходит от Мэри ни на шаг. С тех пор, как он стал начальником гавани, его значение сильно возросло. И он мог бы оказаться весьма ценным союзником.

Струан увидел, как широко раскрылись глаза Мануэлиты и как Мэри Синклер затаила дыхание, когда он направился в их сторону. Но он остановился перед Броком.

— С твоего позволения, Тайлер, может быть Тесс согласится вести первый танец в паре с великим князем? — Струан с удовольствием услышал за спиной шорох изумления.

Брок кивнул, весь вспыхнув от оказанной ему чести. Лиза была в экстазе. Тесс зарделась и едва не лишилась чувств. А Кулум проклинал и ненавидел отца и одновременно благословлял его за то, что он так выделил Тесс перед всеми. Торговцы же, все без исключения, спросили себя, уж не собрался ли Тай-Пэн помириться с Броком. И если так, то зачем?

— Я не верю своим глазам, — сказал Глессинг.

— Да, — озабоченно кивнул Купер: мир между Броком и Струаном не сулил ему ничего хорошего. — Это просто не укладывается в голове.

— Это очень хорошо укладывается в голове, — возразила Мэри. — Она моложе всех нас, ей и следует предоставить эту честь.

— Все не так просто, мисс Синклер, — сказал Глессинг. — Тай-Пэн никогда и ничего не делает без причины. Возможно, он надеется, что она упадет и сломает ногу или еще что-нибудь в этом роде. Он ненавидит Брока.

— Мне кажется, с вашей стороны очень жестоко так думать, капитан Глессинг, — резко заметила Мэри.

— Да, вы правы, и я прошу извинить меня; я сказал вслух то, о чем сейчас думает каждый. — Глессинг посетовал на свою глупость: он должен был предвидеть, что такое возвышенное, чистое создание, конечно же, бросится защищать этого дьявола. — Меня раздражает только то, что вы здесь самая красивая леди, и, вне всякого сомнения, эта честь принадлежит вам.

— Вы очень любезны. Но вы не должны думать, что Тай-Пэн способен делать что-то злонамеренно. Это не так.

— Вы правы, а я ошибался, — покорно опустил голову Глессинг. — Может быть, я могу рассчитывать на первый танец — и вы позволите сопровождать вас к ужину. Тогда я буду знать, что прощен.

Прошло уже больше года с того дня, когда Мэри впервые задумалась о Джордже Глессинге как о возможном муже. Он ей нравился, но любви к нему она не испытывала. И вот теперь все кончено, думала она.

— Благодарю вас, — произнесла она вслух. — Если вы пообещаете впредь быть более… более мягким.

— Идет, — кивнул Глессинг со счастливой улыбкой. Струан вел Тесс через танцевальный круг.

— Ты умеешь вальсировать, девочка?

Она кивнула и постаралась не смотреть на сына Тай-Пэна.

— Позвольте представить вам мисс Тесс Брок, ваше высочество. Великий князь Алексей Сергеев.

Тесс стояла парализованная, колени ее дрожали. Но мысль о Кулуме. о том, как он смотрел на нее, подстегнула ее уверенность в себе и вернула ей самообладание.

— Я польщена, ваше высочество, — сказала она, приседая в реверансе.

Великий князь поклонился и галантно поцеловал ей руку.

— Это я чувствую себя польщенным, мисс Брок.

— Приятно ли прошло ваше путешествие? — спросила она, обмахиваясь веером.

— Да, благодарю вас. — Он посмотрел на Струана: — Скажите, все юные леди Англии так прекрасны?

Едва он договорил, как в зал вплыла Шевон, держа под руку Тиллмана. Платье из зеленого газа окутывало ее подобно облаку, его колоколообразная юбка была огромна. Верхнее платье имело длину всего до колена, чтобы подчеркнуть пирамиду из дюжины пышных нижних юбок изумрудного цвета. Руки были в длинных зеленых перчатках, в рыжих волосах — перья райской птицы. И совершенно невероятная деталь: лиф ее платья не поддерживался рукавами.

— Простите нас за опоздание, ваше превосходительство, мистер Струан, — извинилась она, приседая в поклоне среди общего молчания. — Перед самым уходом я потеряла пряжку с туфли.

Лонгстафф оторвал взгляд от глубокого декольте и спросил себя, вместе со всеми остальными, как, черт возьми, держится на ней это платье и не свалится ли оно в один прекрасный момент.

— Вы всегда появляетесь вовремя, Шевон. — Он повернулся к Сергееву: — Позвольте представить вам мисс Шевон Тиллман из Америки. О, и мистера Тиллмана. Его высочество великий князь Алексей Сергеев.

Тесс, которая в этот момент стояла рядом, всеми забытая, смотрела, как Шевон приседает перед князем, и ненавидела ее всем своим существом за то, что та украла у нее миг славы. Впервые она почувствовала ревность к другой женщине. И впервые она подумала о себе как о женщине, а не как о девушке.

— Какое восхитительное платье, мисс Тиллман, — пропела она. — Вы сами его сшили?

Глаза Шевон зло блеснули, но она ответила с не меньшей любезностью:

— О нет, дорогая, боюсь, у меня нет вашего таланта. — Грязная ты потаскушка, недомерок, договорила она про себя.

— Не окажете ли вы мне честь, подарив мне свой первый танец, Шевон? — спросил Лонгстафф.

— С удовольствием, ваше превосходительство. — Зависть и ревность, которые она вызывала, кружили ей голову, упоительно будоражили кровь. — Здесь все так красиво, Тай-Пэн. — Она улыбнулась Струану.

— Э… благодарю вас, — ответил Струан. Он повернулся и сделал знак дирижеру флотского оркестра.

Тот взмахнул палочкой, и по залу поплыли первые волнующие такты венского вальса. Хотя вальсы все еще заставляли хмуриться благовоспитанную публику, они уже прочно заняли главенствующее место среди других танцев.

Великий князь повел Тесс по центру круга, и Шевон от души помолилась, чтобы Тесс оступилась и упала или, еще лучше, танцевала, как корова. Но Тесс заскользила по залу, словно лепесток, подхваченный легким ветром. Лонгстафф вывел Шевон на круг. Грациозно закружившись в танце, она заметила, как Струан направился к темноглазой португальской красавице, которую она никогда раньше не видела, и это привело ее в ярость. Но когда она опять на мгновение оказалась к нему лицом, она увидела, что Струан пригласил Лизу Брок, и подумала про себя: «О, Тай-Пэн, ты умный человек. Я люблю тебя за это». Затем на глаза ей попались Тесс и великий князь, уверенно занимавшие центр круга, и она направила туда Лонгстаффа, превосходного танцора, который, однако, так и не понял, что его куда-то направляют.

Кулум стоял в стороне и наблюдал за танцующими. Он взял бокал шампанского, залпом осушил его, даже не почувствовав вкуса, и в следующий миг застыл в поклоне перед Тесс, приглашая ее на второй танец.

Он не заметил, как нахмурился Брок и как Лиза торопливо отвлекла мужа разговором. Или как в глазах Хорта вдруг вспыхнуло любопытство.

Вальсы сменялись польками, польки — рилами и галопами. В конце каждого танца Шевон окружала толпа поклонников; такая же толпа — но более осторожная — окружала Мануэлиту. Кулум протанцевал с Тесс в третий раз, а четыре танца за вечер были тем пределом, который дозволялся приличиями.

Когда был объявлен последний танец перед ужином, Струан плечом проложил себе дорогу сквозь толпу, окружавшую Шевон.

— Джентльмены, — объявил он со спокойной непререкаемостью, — сожалею, но этот танец — привилегия хозяина.

Мужчины застонали в ответ и дали ему забрать ее. Он не стал ждать, когда заиграет музыка, а сразу повел ее на круг.

Джефф Купер проводил их ревнивым взглядом. Это был его танец.

— Они хорошо смотрятся вместе, — заметил он Тиллману.

— Да. Почему ты не настаиваешь на женитьбе? Ты знаешь мое мнение. И мнение моего брата.

— Время еще есть.

— Теперь, когда Струан овдовел, уже нет. Глаза Купера превратились в узкие щелки:

— Ты бы одобрил такой союз?

— Разумеется, нет. Но для меня вполне очевидно, что Шевон увлечена этим человеком. — Помолчав немного, Тиллман раздраженно добавил: — Пора ей угомониться. С того дня, как она прибыла сюда, я не знал ни минуты покоя, и мне надоело исполнять при ней роль сторожевого пса. Я знаю о твоих намерениях, поэтому официально попроси ее руки, и давай покончим с этим.

— Не раньше, чем я буду уверен, что она готова меня принять — с радостью принять — по собственной воле и без понукания. Она не вещь, которую можно покупать и продавать.

— Согласен. Но при этом она остается женщиной, младшим членом семьи, и она поступит так, как сочтут нужным ее отец и я. Должен признаться, я не одобряю твоего отношения ко всему этому, Джефф. Ты напрашиваешься на неприятности.

Купер промолчал. Он смотрел на Шевон, и весь низ живота у него сводило от боли.

— Из них получилась идеальная пара, — сказала Мэри, мучительно желая оказаться на месте Шевон. И в этот момент она вдруг почувствовала себя нечистой: из-за своей тайной жизни, из-за ребенка и из-за Глессинга. Сегодня он весь вечер был таким внимательным, нежным и мужественным, и очень англичанином, очень чистым. Она едва не разрыдалась от боли, которую ей причиняла ее безнадежная любовь к Тай-Пэну.

— Действительно, — согласился Глессинг. — Но если только на свете существует справедливость, приз достанется вам, мисс Синклер.

Она сумела улыбнуться и вновь постаралась разобраться, кто же отец ее ребенка — не то чтобы это имело какое-то значение, потому что в любом случае его отец был китайцем. Родить китайского ублюдка! Я раньше умру, твердо сказала она себе. Еще два или три месяца, а потом это станет заметно. Но я не доживу до этого дня, чтобы не видеть ужаса и упрека на их лицах. Ее глаза наполнились слезами.

— Ну же, Мэри, полно, — сказал Глессинг, мягко касаясь ее руки. — Вы не должны плакать потому, что я сделал вам комплимент. Вы в самом деле самое прекрасное создание в этом зале — прекраснейшее из всех, кого я знал. Это чистая правда.

Она рукой смахнула слезы, прикрывшись веером. И в ее затуманенном ужасом сознании возник образ Мэй-мэй. Может быть, Мэй-мэй сумеет ей помочь? Наверное, у китайцев есть лекарства, с помощью которых можно избавиться от ребенка. Но это же убийство. Убийство! Нет, это мое тело, и никакого Бога нет, и если я рожу, меня ждет проклятие.

— Извините, Джордж, дорогой, — сказала она, несколько успокоившись теперь, когда приняла решение. — Я на мгновение почувствовала, что у меня кружится голова.

— Вы уверены, что сейчас вам уже лучше?

— О да, вполне.

Глессинга переполняли любовь и желание защитить и утешить ее. Бедная хрупкая девочка, думал он. Ей нужен человек, который будет заботиться о ней, и этот человек — я. Только я.

Струан становился в пустом центре танцевального круга.

— Я все спрашивала себя, когда же я удостоюсь этой чести. Тай-Пэн. — В глазах Шевон светилось лукавство.

— Этот танец посвящается вам, Шевон, — любезно сказал он.

В тот же миг прозвучал первый такт самой зажигательной музыки на свете. Канкан. Необузданный, веселый, буйный танец с высоким выбрасыванием ног, который появился в тридцатые годы в Париже и тут же стал излюбленным танцем парижан, а потом штурмом взял остальные столицы Европы, но оставался под запретом в высшем свете как слишком несдержанный.

— Тай-Пэн! — ошеломленно воскликнула она.

— Я подкупил дирижера, — прошептал он ей на ухо.

Она колебалась, но, чувствуя на себе шокированные взгляды гостей, небрежно взяла Струана за руки, подстегиваемая пульсирующей музыкой.

— Я надеюсь, у вас ничего не свалится? — сказал Струан.

— Если свалится, вы меня защитите, я надеюсь?

И в следующий момент они заскакали по кругу. Шевон отпустила руки Струана, подхватила юбки и выбросила вверх ногу, показав кружевные панталончики. Раздался ликующий крик, и мужчины бросились разбирать партнерш. Теперь уже танцевали и вскидывали ноги все до единого, захваченные заразительным, безудержным ритмом.

Музыка в одночасье подчинила себе и развратила всех. Всех без исключения.

Когда она окончилась, раздались бешеные аплодисменты и непрекращающиеся крики «бис!», и оркестр заиграл снова. Мэри забыла о ребенке, а Глессинг решил, что сегодня же вечером он попросит — нет, черт побери, потребует, — чтобы Горацио благословил их брак. Танцующие продолжали кружиться, высоко задирать ноги, подбадривать друг друга, восторженно вскрикивать — и потом все разом кончилось. Молодежь окружила Струана и Шевон, наперебой благодаря его и поздравляя ее. Она с видом собственницы держала его под руку и обмахивалась веером, бесконечно довольная собой. Он вытер вспотевший лоб, радуясь, что обе его карты оказались выигрышными: Тесс и канкан.

Все вернулись к своим местам за столами, и официанты начали разносить подносы с едой. Копченый лосось, копченые окорока, рыба, устрицы, съедобные моллюски и колбасы. Свежие фрукты, которые Чен Шень выкрал с лорки, совершившей опасное путешествие из Манилы. Говяжьи бока, приобретенные у королевского флота и зажаренные на открытом огне. Молочные поросята. Маринованные свиные ножки в сладком желе.

— Клянусь жизнью, — заметил Сергеев, — давно уже не видел я такого изобилия за столом и не проводил время так чудесно, мистер Струан.

— Ла-ла, ваше высочество, — сказала Шевон. приподняв одну бровь, — а по-моему, «Благородный Дом» сегодня как раз решительно ничем не смог нас удивить.

Струан рассмеялся вместе с остальными и сел во главе сгола. Сергеев опустился на стул по правую руку от него, Лонгстафф — по левую, рядом с великим князем расположилась Шевон. Мэри Синклер села подле Лонгстаффа, следом за ней — Глессинг, внимательный и заботливый. За тем же столом сидели Горацио, Аристотель, Мануэлита и адмирал. Потом Брок с Лизой и Джефф Купер. Робб и Кулум были хозяевами за своими собственными столами.

Струан посмотрел на Аристотеля, удивляясь про себя, как это старику удалось уговорить Варгаша позволить Мануэлите быть дамой Аристотеля за обеденным столом. Господи всемогущий, подумал он, неужели это Мануэлита позирует ему для той картины?

— Канкан, — говорил между тем Лонгстафф, — нет, чес-с-слово. Это был дьявольски рискованный трюк, Тай-Пэн.

— Отнюдь, ваше превосходительство, ведь здесь собрались вполне современные люди. Мне кажется, все получили массу удовольствия.

— Но если бы мисс Тиллман — не взяла на себя инициативу, — вставил Сергеев, — сомневаюсь, что кто-то из нас нашел бы в себе достаточно мужества.

— Что еще оставалось делать бедной девушке, ваше высочество? — ответила Шевон. — Честь была поставлена на карту. — Она повернулась к Струану: — С вашей стороны это было очень нехорошо, Тай-Пэн.

— Верно, — кивнул он. — Прошу вас извинить меня на минуту, я должен проследить, чтобы о гостях позаботились должным образом.

Он обошел столы, приветливо кивая всем. Когда он приблизился к столу Кулума, наступило молчание, и Кулум поднял глаза.

— Хэллоу, — произнес он.

— Все в порядке, Кулум?

— Да, благодарю вас. — Кулум был безукоризненно вежлив, но голос его звучал холодно. Горт, сидевший напротив Тесс за его столом, спрятал довольную усмешку. Струан кивнул и отошел.

Когда ужин закончился, дамы удалились в большую палатку, поставленную специально для них. Мужчины собрались группами у столов. Они курили, потягивали портвейн, отдыхали, довольные тем, что ненадолго остались одни. Разговор в основном шел о поднявшихся ценах на пряности, и Робб и Струан между делом заключили несколько выгодных сделок на их поставку, а также на предоставление другим торговцам скупленного ими грузового пространства на торговых судах. По поводу предстоящего конкурса все сходились во мнении, что победительницей будет Шевон, но Аристотеля это, как будто, ни в чем не убеждало.

— Если вы не отдадите ей приз, — говорил Робб, — она убьет вас.

— Ах, Робб, дорогая ты моя простота! — возражал Аристотель. — Вы все не можете оторвать взгляд от ее грудок — они и в самом деле дивно хороши, — но конкурс-то объявлен на лучшее платье, а не на полное отсутствие такового!

— Но ее платье восхитительно. Самое лучшее здесь, даже думать нечего.

— Ах, бедняга ты бедняга, ты не обладаешь глазом художника — и чувством ответственности, которую налагает на человека бессмертный выбор.

Так что шансы Шевон стали расцениваться несколько ниже. Многие отдавали предпочтение Мэри. Мануэлита также имела своих сторонников.

— А кого выбрал бы ты, Кулум? — спросил Горацио.

— Мэри Синклер, разумеется, — ответил Кулум, как того требовала вежливость, хотя, насколько это касалось его, в мире теперь существовала лишь одна леди, достойная этой чести.