Струан несколько мгновений смотрел ей вслед, потом направился к Гордону Чену. С каждым днем мальчик все больше становится похож на китайца, подумал он. В море баркас с Орловом и Мауссом был все еще далеко от «Китайскою Облака». Торопитесь, клянусь Богом!

Его перехватил Скиннер. Редактор выглядел озабоченным.

— Добрый день, мистер Струан.

— О, здравствуйте, мистер Скиннер.

— Сегодня великий день для Востока, не правда ли?

— Да. Извините, но мне нужно…

— Я задержу вас буквально на секунду, мистер Струан. Я пытался увидеться с вами вчера вечером. — Скиннер понизил голос. Он потел больше обычного, и пахло от него так же невыносимо, как и всегда. — Если память мне не изменяет, сегодня истекает срок векселям «Благородного Дома».

— Не изменяет? В самом деле?

— Они будут оплачены?

— У вас вдруг возникли какие-то сомнения на этот счет мистер Скиннер?

— Ходят слухи. О серебре.

— Я их тоже слышал.

— Надеюсь, они подтвердятся. Я бы расстроился, если бы у «Ориентл Тайме» сменился владелец.

— Я бы тоже. Сегодня вечером у меня будет для вас нечто интересное. А сейчас, надеюсь, вы извините меня?

Скиннер увидел, как Струан подошел к Гордону Чену и пожалел, что не может слышать их разговора. Тут он заметил Брока и его семейство, беседующих с Нагреком Тумом. Это действительно великий день, радостно подумал он, грузно зашагав в их сторону. Кому же достанется круглый холм?

— Я был так огорчен, узнав о вашей утрате, сэр, — говорил между тем Гордон Чен. — Я пытался увиделся с вами, но не сумет исполнить свой долг. Я вознес молитву.

— Спасибо.

— Мать просила передать вам, что будет соблюдать положенные сто дней траура.

— Пожалуйста, скажи ей, что в этом нет нужды, — попросил Струан. зная, что Кай-сун все равно сделает по-своему. — А теперь, как идут твои дела со времени нашей последней встречи?

— Ничего особенного не произошло. Я старался помочь Чен Шеню отыскать кредит для компании, сэр. Но боюсь, наши старания не увенчались успехом. — Beтep взметнул ею косичку и стал играть ею.

— Найти кредит — очень трудное дело, — заметил Струан.

— Да, действительно. Мне очень жаль. — Гордон Чен подумал о невероятном количестве серебра в трюме «Китайского Облака», и его охватило чувство восхищения своим отцом. Сегодня утром до нею дошли слухи о серебре, и они совпадали с теми, которые еще раньше просочились в Тай Пинь Шан, слухи о том, что Тай-Пэн вывез слитки из Кантона под самым носом у ненавистных маньчжуров. Но Гордон ни словом не обмолвился о возрождении «Благородного Дома», поскольку это было бы невежливо.

— Возможно, пришло время открыть и тебе небольшой кредит. Может быть, мне удастся ею устроить. Скажем, один лак серебром.

Гордон Чен часто заморгал, открыв рот.

— Это огромный кредит, сэр.

— Ты возьмешь себе одну четвертую часть прибыли, я возьму три.

— Это было бы очень справедливо, сэр, — произнес Гордон, приходя в себя и быстро собираясь с мыслями. — Очень щедро. В такие тяжелые времена, как теперь, просто очень справедливо. Но если бы я должен был получать две трети, а вы одну, это помогло бы мне значительно увеличить вашу прибыль Очень значительно.

— Я и так ожидаю, что прибыль будет значительной. — Струан отбросил сигару и заговорил серьезно: — Мы станем партнерами. Прибыль будем делить поровну. Мы заключим с тобой джентльменское соглашение. Для всех оно должно оставаться тайной. Ты будешь вести книги и отчитываться предо мной ежемесячно Согласен?

— Согласен. Поистине, вы слишком щедры ко мне, сэр. Благодарю вас.

— Приезжай сегодня вечером, я передам тебе необходимые бумаги. Я буду на «Китайском Облаке».

Гордон Чен был так счастлив, что ему хотелось прыгать и кричать от радости. Он не знал, чем объяснить такую невероятную щедрость отца. Но был уверен, что свой лак он теперь обязательно получит, и эти деньги умножатся во сто, в тысячу крат. Если йосс поможет, добавил он быстро. Тут он вспомнил о Хун Мун Тонге и задумался, не вступит ли верность тонгу в противоречие с преданностью отцу. И ее ни это случится, какое из чувств возобладает. — Я не могу найти слов, чтобы выразить вам свою благодарность, сэр. Может ли это соглашение вступить в силу теперь же?

— Да. Полагаю, ты захочешь принять участие в аукционе.

— Я уже думал… — начал было Гордон Чен и вдруг замолчал.

К ним с решительным выражением лица приближался Кулум.

— Привет, Кулум, — сказал Струан.

— Здравствуй, отец.

— Познакомься, это Гордон Чен. Мой сын Кулум, — представил их друг другу Струан, чувствуя на себе изумленные взгляды притихшей толпы на пляже.

Гордон Чен поклонился:

— Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр.

— Гордон — твой сводный брат, Кулум, — произнес Струан,

— Я знаю. — Кулум протянул руку. — Рад нашему знакомству.

Оглушенный словами Струана, Гордон слабо пожал протянутую руку. — Спасибо. Спасибо вам большое.

— Сколько вам лет, Гордон? — спросил Кулум.

— Двадцать, сэр.

— Сводным братьям полагается называть друг друга по имени, не так ли?

— Если вам так угодно.

— Мы должны ближе узнать друг друга. — Кулум повернулся к Струану, глубоко пораженному тем, что его сын вот так при всех, открыто признал молодого евразийца своим братом. — Извини, что помешал вам, отец. Я просто хотел познакомиться с Гордоном, — сказал он и удалился.

Струан почувствовал, как окружавшая их тишина лопнула и замерший было пляж снова ожил. И он с удивлением заметил, что по щекам Гордона катятся слезы.

— Простите… мне… я ждал этого всю свою жизнь, мистер Струан. Благодарю вас. Благодарю вас, — произнес Гордон едва слышно.

— Большинство людей зовут меня Тай-Пэном, парень. Давай забудем «мистера Струана».

— Да, Тай-Пэн. — Гордон поклонился и зашагал прочь.

Струан направился вслед за Кулумом, но вдруг увидел, как к берегу подошел катер Лонгстаффа. В катере, кроме капитан-суперинтенданта, находились адмирал и группа морских офицеров. А также Горацио.

Хорошо, подумал Струан. Теперь Брок. Он помахал рукой Роббу и показал на Брока. Робб кивнул, оставил Сару и догнал Кулума. Вместе они присоединились к Струану.

— Бумаги у тебя с собой, Робб?

— Да.

— Тогда пошли. Пора нам заполучить наши векселя обратно. — Струан бросил взгляд на Кулума: — Нервничать нет причин, парень.

— Да, отец.

Некоторое время они шли молча, потом Струан заговорил, обращаясь к сыну:

— Я рад, что ты не отказался от знакомства с Гордоном. Спасибо.

— Я… хотел увидеть его сегодня. Вместе с тобой. Знаешь… на людях.

— Зачем?

— Разве это не дает тебе лицо, которое всегда для тебя так важно?

— Кто рассказал тебе о Гордоне?

— До меня дошли слухи, когда я вернулся из Кантона. Люди всегда с готовностью распространяют дурные вести. — Он вспомнил довольные, ехидные усмешки большинства торговцев и их жен, с которыми он встречался. «Так обидно, парень, что ты приехал в столь несчастливое время. Жаль, право, что вашему торговому дому конец. Без „Благородного Дома“ здесь будет уже не то», говорили все они, каждый на свой лад. Но Кулум видел, что эти люди ликовали в душе, упиваясь их унижением. О Гордоне он узнал от тети Сары. Она первая по-настоящему открыла глаза его наивности. Они тогда шли вместе по Куинз Роуд, и по дороге на глаза им попались евразийцы — Кулум видел их в первый раз — мальчик и девочка. Он спросил у нее, какой они национальности и из какой страны приехали.

— А, эти, — ответила тетя Сара. — Это полукровки: наполовину англичане, наполовину язычники. Многие из торговцев имеют здесь незаконных детей от своих языческих любовниц. Все это, конечно, держится в секрете, но об этом тут знает каждый. У твоего дяди Робба тоже есть одна.

— Что?

— Я спровадила ее подальше вместе с ее отродьем еще много лет назад. Полагаю, все было бы не так скверно, если бы эта женщина была христианкой и красавицей. Это я еще могла бы понять. Но такое — нет.

— А у… у отца есть… другие дети?

— Насчет детей не знаю, Кулум. У него есть сын, который работает на его компрадора Чен Шеня. Его зовут Гордон Чен. У твоего отца, должно быть, странное чувство юмора, раз он решил дать ему клановое христианское имя. Я слышала, впрочем, что мальчика крестили, и он христианин. Полагаю, это уже кое-что. Может быть, мне и не следовало говорить тебе всего этого, Кулум. Но кто-то должен это сделать, и, наверное, лучше узнать правду от близкого человека, чем услышать ее в перешептываниях за своей спиной. О, да. В Азии у тебя есть, по крайней мере, один сводный брат.

В ту ночь он не мог уснуть. На следующий день он в отчаянии отправился на берег. Несколько морских офицеров, Глессинг среди них, играли в крикет, и Кулума попросили дополнить команду. Когда наступила его очередь стоять у калитки, он перенес всю свою злость на мяч, вкладывая в удары максимум силы, словно хотел убить его и вместе с ним свой стыд. Он играл великолепно, но игра не доставила ему удовольствия. Позже Глессинг отвел его в сторону и спросил, в чем дело. Кулум выпалил все, как есть, дрожа от возмущения.

— Я не одобряю твоего отца, как тебе, без сомнения, известно, — сказал ему тогда Глессинг. — Но это не имеет никакого отношения к его личной жизни. У меня и у самого та же проблема, что и у тебя. По крайней мере, мне известно, что у моего отца есть любовница в Майда Вэйл. А также два сына и дочь. Он никогда не говорил мне о них, хотя, полагаю, он знает, что я знаю. Все это чертовски осложняет жизнь, но что может поделать мужчина? Вероятно, дожив до его лет, я поступлю так же, как он. Что ж, подождем, там видно будет. Конечно, я согласен, дьявольски это неловко — знать, что у тебя есть брат-полукровка.

— Ты с ним знаком?

— Я его видел. Никогда с ним не разговаривал, хотя, если верить слухам, он славный малый. Послушайся моего совета — не принимай слишком близко к сердцу то, что делает твой отец в своей личной жизни. Он твой единственный отец, другого не будет.

— Ты его не любишь и при этом принимаешь его сторону. Почему?

Глессинг пожал плечами.

— Может быть, потому, что я усвоил одну истину: грехи отцов — это их проблемы, а не их сыновей. Или потому, что мне никогда не стать таким мореходом, как Тай-Пэн, и он управляет лучшим флотом самых красивых кораблей на свете и обращается со своими матросами как должно: хорошие пища, жалованье, жилье. В то время как нас вынуждают обходиться теми крохами, что выделяет нам этот проклятый парламент: денег, черт побери, ни фартинга, а вместо команды висельники да насильно завербованные остолопы. Может быть, еще из-за Глессинг Пойнта — или потому что он Тай-Пэн. Может быть, потому, что им восхищаются Синклеры. Не знаю. Я открыто заявляю тебе, что если я когда-нибудь получу приказ преследовать его, я пойду на все, что только будет в рамках закона. Но даже так, я от всей души надеюсь, что он сумеет снова перехитрить этого проклятою грубияна Брока. Я бы не перенес, если бы Тай-Пэном стала эта свинья.

С того дня Кулум часто виделся с Глессингом. Их отношения переросли в тесную дружбу…

— Сегодня, — продолжал Кулум, обращаясь к Струану и чувствуя себя крайне неуютно, — ну, когда я увидел тебя вместе с Гордоном Ченом, я спросил о нем у Джорджа Глессинга. Он был достаточно честен, чтобы рассказать мне все, как есть.

Струан остановился.

— Ты хочешь сказать, что с моей стороны было нечестно скрыть это от тебя?

— Нет. Тебе не нужно оправдываться в своих поступках. Передо мной. Отец не должен ни в чем оправдываться перед сыном, не так ли?

— Гордон — хороший парень, — встревоженно вставил Робб.

— Почему тебе захотелось узнать, сколько ему лет? — спросил Струан.

— Мы ведь с ним одного возраста, не правда ли?

— И что из того?

— Это не имеет значения, отец.

— Имеет. Для тебя. Так почему?

— Я бы предпочел…

— Почему?

— Наверное, это вопрос этики. Раз мы одного возраста, получается, что мать Гордона носила своего сына… в одно время с моей.

— Да. Ты верно описал ситуацию.

— Такое слово, как «прелюбодеяние», описало бы ее не менее верно, разве нет?

— Одна из истин в жизни мужчины заключается в том что прелюбодеяние так же неизбежно, как смерть или восход солнца.

— Вовсе нет, если следовать заповедям Божьим, — возразил Кулум, пряча глаза от отца. — Пора открывать аукцион — Лонгсгафф уже прибыл, — сказал он.

— Ты поэтому так нервничаешь? Встретился с Гордоном и напоминаешь мне о Заповедях?

— Для разговора с Броком я тебе не нужен, отец, ведь правда? Думаю, мне… если ты не будешь возражать, я лучше проверю еще раз, все ли готово.

— Поступай, как знаешь, парень. Я считаю, что сейчас ты должен быть с нами. Это редкий случай. Но поступай, как знаешь. — Струан зашагал дальше по дороге. Кулум поколебался одно мгновение, потом догнал его.

Куинз Роуд шла вдоль берега, она вела из долины прямо на запад. Примерно через милю она проходила мимо палаток морских пехотинцев, охранявших постоянно растущее количество складов королевского флота. За ними на целую милю до самого Глессинг Пойнта тянулись ряды палаток британских солдат. Здесь, у мыса, дорога заканчивалась.

А над Глессинг Пойнтом раскинулся Тай Пинь Шан, связанный с берегом нескончаемой вереницей китайцев, согнувшихся под тяжестью своих пожитков. Эта вереница все время двигалась и постоянно пополнялась за счет без конца прибывающих джонок и сампанов.

— Добрый день, ваше превосходительство, — сказал Струан, приподнимая шляпу, когда они поравнялись с Лонгстаффом и его свитой.

— А, добрый день, Дирк. Привет, Робб — Лонгстафф не стал задерживаться рядом с ними. — Разве вы не готовы начинать, Кулум? — спросил он на ходу.

— Буквально через минуту, ваше превосходительство.

— Что ж, поторопитесь. Меня ждут дела на корабле, ну. Затем он добавил, обращаясь к Струану с оскорбительным опозданием, словно вдруг вспомнил о чем-то: — Рад, что вы вернулись, Дирк. — Он продолжил свой путь, здороваясь с остальными.

— Тон его превосходительства переменится минуты эдак через три, — заметил Струан.

— Глупый, презренный, насквозь прогнивший дурак. — Голос Кулума, задетого за живое, звучал тихо. — Благодарение Богу, сегодня последний день, когда я служу у него.

— Будь я на твоем месте, я бы воспользовался должностью заместителя секретаря колонии себе на пользу, — покачал головой Струан.

— Каким образом?

— Мы вернули себе всю нашу власть. Но по-прежнему именно его рука придает бумаге силу закона. А его рукой все так же нужно управлять, нет?

— Я… да, наверное, — ответил Кулум.

Струаны подошли к Брокам, и на пляже стало тихо, возбуждение нарастало. Горт и Нагрек Тум встали рядом с Броком, Лизой и девочками.

Скиннер принялся насвистывать что-то немелодичное и подобрался к ним поближе.

Кисть Аристотеля Квэнса остановилась на середине мазка.

Лишь самые юные из присутствующих не чувствовали охватившего всех волнения и потому не смотрели и не прислушивались.

— Добрый день, леди, джентльмены, — произнес Струан, приподнимая шляпу.

— Добрый день, мистер Струан, — мягко ответила Лиза Брок. — Вы знакомы с Тесс и Лиллибет, не правда ли?

— Разумеется. Добрый день, леди, — приветствовал их Струан. Девочки сделали книксен. Он отметил про себя, что Тесс очень выросла с того времени, когда он видел ее в последний раз. — Можем мы уладить наше дело? — обратился он к Броку.

— Что же, сейчас момент подходящий, как и любой другой. Лиза, ты с девочками давайте-ка идите на корабль. И, Лиллибет, не опускай ручки в море по дороге, а то поймаешь свою смерть. И смотри не свались в воду. А ты, Тесс, голубушка, будь осторожна и приглядывай за сестренкой. Ну, бегите, да слушайтесь маму и делайте все, как она скажет.

Девочки торопливо присели и побежали вперед, радуясь, что их наконец отпустили.

— Деги с жизнью на корабле никак не вяжутся, а? — заметил Брок. — Никогда не уследишь, куда они деваются. С ума можно сойти.

— Да. — Струан протянул Горту банковский чек. — Теперь мы в расчете, Горт.

— Благодарю вас, — ответил Горт. Он внимательно осмотрел чек.

— Может быть, ты хочешь удвоить свой выигрыш?

— Как это?

— Ставлю еще двадцать тысяч, что один из наших кораблей обойдет тебя на пути домой.

— Благодарствуйте. Только говорят, у дурака деньги надолго не задерживаются. Я не дурак — и не игрок. — Он опустил глаза на чек. — Это может мне как раз пригодиться. Вдруг удастся откупить кусочек круглого холма у батюшки.

Зеленые глаза Струана потемнели.

— Давайте подойдем к палатке, — предложил он и, повернувшись, зашагал вперед.

Робб и Кулум последовали за ним, Робб радовался про себя, что не он, а его брат является Тай-Пэном «Благородного Дома». Его старые страхи вернулись. Как я смогу один справиться с Броком? Как?

Струан остановился у палатки, не заходя внутрь, и кивнул Кьюдахи.

— За дело, ребятки, — крикнул Кьюдахи небольшой группе матросов. — Шевелись!

К огромному удивлению всех, матросы выдернули колышки и повалили палатку.

— Наши векселя, пожалуйста, Тайлер.

Брок неторопливо достал бумаги из кармана:

— Восемьсот двадцать четыре тысячи ровно. Струан передал векселя Роббу, который тщательно сверил их с дубликатами.

— Благодарю, — сказал Струан. — Теперь, пожалуйста, распишись здесь.

— А что это?

— Расписка.

— А где чек вашего банка? — подозрительно прищурившись, спросил Брок.

— Мы решили расплатиться наличными.

Моряки оттащили палатку в сторону. Почти закрывая собой пустые бочонки, глазам всех открылись аккуратные ряды серебряных слитков. Сотни и сотни слитков, тускло поблескивающих в предвечернем солнечном свете. Пораженный Брок не мог отвести от них взгляда. Чудовищное молчание повисло над всем Гонконгом.

— «Благородный Дом» решил расплатиться наличными, — небрежно повторил Струан. Он чиркнул спичкой и поднес ее к свернутым в трубку векселям. Достав три сигары, он предложил одну Роббу, одну Кулуму, и все трое прикурили от горящих документов. — Здесь все взвешено. Но у нас есть весы, если вы пожелаете проверить.

Кровь бросилась Броку в лицо:

— Будь ты проклят, дьявол!

Струан уронил сгоревшие векселя на песок и раздавил их каблуком.

— Благодарю вас, мистер Кьюдахи. Доставьте людей на «Грозовое Облако».

— Есть, так точно, сэр. — Кьюдахи и матросы кинули последний взгляд на серебро и, отирая пот со лба, бросились к своим лодкам.

— Ну, с этим покончено, — сказал Струан Роббу и Кулуму. — Теперь мы можем заняться землей.

— Действительно «редкий случай», Дирк, — заметил Робб. — Это была великолепная идея.

Кулум посмотрел вокруг. Он увидел жадность и зависть и глаза, исподтишка наблюдающие за ними. Благодарю Тебя, о Господи, молча помолился он, за то, что Ты позволил мне быть частью «Благородного Дома». Благодарю Тебя за то, что Ты позволил мне стать Твоим орудием.

Брок пришел в себя:

— Горт, давай всех своих ребят на берег и быстро.

— Что?

— Быстро, в господа бога мать, — яростно повторил Брок низким голосом. — И чтобы все при оружии. Не пройдет и нескольких минут, как все язычники-пираты, сколько их ни есть в Азии, будут дышать нам в затылок.

Горт бросился бегом.

Брок вытащил свои пистолеты и передал их Нагреку:

— Если xoть кто-нибудь подойдет ближе чем на пять ярдов, сноси ему голову. — Он подошел к Лонгстаффу: — Могу я воспользоваться этими солдатами, ваше превосходительство? Иначе не миновать больших неприятностей.

— А? Солдатами? Солдатами? — Лонгстафф, моргая, смотрел на слитки. — Чертнязьми, это что же, все настоящее серебро? Вот это все? Чертнязьми, на восемьсот тысяч фунтов, вы говорили?

— Чуть больше, — нетерпеливо ответил Брок. — Так как насчет солдат? Морских пехотинцев, матросов. Любых, лишь бы при оружии. Для охраны, клянусь Богом!

— А, при оружии! Конечно. Адмирал, распорядитесь, пожалуйста.

— Эй, там! — рявкнул адмирал, взбешенный алчностью, читавшейся на каждом лице, включая лица офицеров королевского флота. Морские пехотинцы, солдаты и матросы со всех ног бросились к нему. — Образовать круг, пятьдесят шагов от сокровища. Никого не подпускать. Ясно? — Он посмотрел на Брока, сверкая глазами. — Я буду отвечать за его сохранность в течение часа. Потом оставлю, где лежит.

— Премного благодарен, адмирал, — ответил Брок, подавив проклятие. Он взглянул на море. Катер Горта быстро шел к «Белой Ведьме». Часа хватит, прикинул он, проклиная Струана и его серебро. Где, во имя Господа, смогу я пристроить столько денег? Под чью подпись решусь их отдать? Когда вот-вот грянет война, и мы, возможно, опять не сможем торговать, а? Если торговля не прекратится, тогда я легко расплачусь за весь чай этого года. Но до тех пор, пока никто не сможет этого гарантировать… Господи, да векселя любой компании останутся пустыми бумажками. За исключением «Благородного Дома», будь он трижды проклят.

Здесь нет ни банка, ни подвала с сейфами, и не будет тебе покоя, пока ты не избавишься от этих слитков до последнего. Твоя жизнь висит на волоске. Раньше нужно было думать, клянусь Богом. Ты должен был предвидеть, что замыслит этот растреклятый мерзавец. Вот уж подловил он тебя так подловил.

Брок с трудом оторвался мыслями от серебра и посмотрел на Струана. Он увидел на его лице насмешливую улыбку, и ярость обуяла его.

— День еще не закончился, клянусь Богом!

— Ты прав, Тайлер, — ответил Струан. — Осталось уладить еще один маленький спор.

— Да, клянусь Богом. — Брок начал проталкиваться сквозь немую толпу к помосту.

Тревога тут же вернулась к Кулуму, теперь она стала еще мучительнее, чем раньше.

— Послушай, отец, — торопливо заговорил он. — Дядя Робб прав. Брок отступится, когда цена дойдет до…

— Во имя Христа, не начинай все с начала, парень. Kpyглый холм принадлежит «Благородному Дому».

Кулум беспомощно посмотрел на отца. Потом молча зашагал к столику аукциониста.

— Какого дьявола, что с ним такое? — спросил Струан у Робба.

— Ума не приложу. Он сегодня целый день места себе не находит, прямо как сука во время течки.

В этот момент Струан заметил Сару. Она стояла у края толпы с бледным лицом, похожая на статую. Карен прижалась к ее боку. Струан взял Робба под руку и повел к ним.

— Ты ведь еще ничего не говорил Саре, Робб, не так ли? О том, что остаешься?

— Нет.

— Сейчас самый подходящий момент. Теперь вы снова богаты.

Они подошли к Саре, но она их не замечала.

— Пливет, дядя Дилк, — сказала Карен. — Можно мне поиглать вашими класивыми килпичиками?

— Они в самом деле настоящие, Дирк? — проговорила Сара, не отрывая взгляда от серебра.

— Да, Сара, — ответил ей Робб.

— Одному Богу известно, как тебе это удалось, Дирк, но спасибо тебе. — Ребенок зашевелился у нее в животе, она поморщилась и достала нюхательные соли. — Это значит… это значит, что мы спасены, не так ли? — Да, — ответил Струан.

— Мамочка, ну можно мне поиглать одним таким? — пронзительно прокричала ей Карен.

— Нет, дорогая. Беги поиграй где-нибудь. — Сара подошла к Струану и поцеловала его, из глаз ее катились слезы. — Спасибо тебе.

— Не благодари меня, Сара. Цена такого количества металла очень высока — Струан коснулся рукой шляпы и оставил их одних.

— Что он имел в виду, Робб? Робб рассказал ей.

— Я все равно уезжаю, — устало произнесла она. — Сразу, как только буду в состоянии. Как только родится малыш.

— Да Так будет лучше всего.

— Я молю Бога, чтобы ты не нашел ее.

— О, не надо опять об этом, Сара. Пожалуйста, прошу тебя. Сегодня такой необыкновенный день. Мы снова богаты. Теперь ты сможешь иметь все, что только пожелаешь.

— Может быть, мне ничего другого и не нужно, кроме настоящего мужчины в семье. — Сара тяжело двинулась к баркасу и, когда Робб повернулся следом, чтобы проводить ее, резко бросила: — Спасибо, как-нибудь сама управлюсь. Карен, дорогая, пойдем-ка.

— Как тебе будет угодно, — ответил Робб и направился вдоль берега в противоположную сторону. Некоторое время он не мог разыскать Струана в толпе. Потом, подойдя почти к самому помосту, он наконец увидел его. Дирк весело болтал с Аристотелем Квэнсом. Робб присоединился к ним.

— Приветствую тебя, Робб, дружище, — экспансивно обратился к нему Квэнс. — Прими мои поздравления. Это был восхитительный жест. Я как раз говорил об этом Тай-Пэну. Великолепный. Во всем достойный «Благородного Дома». — Он повернулся к Струану, его уродливое лицо лучилось от радости. — Кстати, ты должен мне пятьдесят гиней.

— Ничего подобного!

— Портрет Кулума. Он уже готов. Ты, конечно, забыл о нем.

— Мы сошлись на тридцати гинеях, и ты уже получил десять в задаток, клянусь Господом!

— В самом деле? Черт меня возьми совсем! Ты уверен?

— Где сейчас Шевон?

— Она, как я слышал, больна, бедняжка. — Квэнс взял понюшку табаку. — Королевские у тебя манеры, мой мальчик, поистине королевские. Могу я получить ссуду? Говорю сразу, деньги нужны для благого дела.

— Чем же она больна?

Квэнс огляделся и сказал, понизив голос:

— Сохнет от любви.

— К кому?

Квэнс нерешительно помолчал мгновение.

— К тебе, приятель.

— О, катись ты к черту, Аристотель! — сердито бросил Струан.

— Хочешь верь, хочешь нет. Я-то знаю. Она уже несколько раз о тебе справлялась.

— Во время сеансов?

— Каких сеансов? — переспросил Квэнс с невинным видом.

— Сам знаешь каких.

— Сохнет от любви, мой мальчик. — Старичок расхохотался. — А теперь, когда ты снова богат, держи ухо востро: налетит, как ураган, снесет тебя с ног — да прямо на сено! Клянусь бессмертной мошонкой Юпитера, на сене она должна быть восхитительна! Всего пятьдесят гиней, и я оставлю тебя в покое на целый месяц.

— Что это за «благое дело», о котором ты говорил?

— Я говорил о себе, мой мальчик. Мне нужно лекарство. Последнее время я, знаешь ли, стал прихварывать.

— Ага, и я догадываюсь, в чем тут дело. Седина в бороду, а бес в ребро. Для человека твоего возраста это просто отвратительно!

— Ах, как ты, должно быть, счастлив, мой милый. Должен признать, я великолепен. Пятьдесят монет на поддержание обедневшего гения — это не сумма.

— Получишь свои двадцать гиней, когда картина будет у меня. — Струан наклонился к нему и со значением прошептал: — Аристотель, хочешь получить заказ? Скажем, фунтов на сто? Золотом?

Квэнс тут же протянул руку ладонью вверх.

— Я твой человек. Вот моя рука. Кого я должен бить? Струан рассмеялся и рассказал ему о бале, о конкурсе и о судействе.

— Черт меня возьми, да никогда в жизни! — взорвался Квэнс. — Я что, похож на круглого идиота? Ты хочешь, чтобы меня оскопили? Загнали в гроб в расцвете лет? Хочешь, чтобы на меня устроили охоту все красотки Азии? Превратили в парию? Подвергли остракизму? Ни за что!

— Только человек твоих знаний и достоинств, твоего…

— Никогда, клянусь Богом! И это предлагаешь мне ты, кого я бывало называл своим другом, — ты за жалкую сотню фунтов готов подвергнуть меня смертельной опасности. Да, клянусь Богом! Именно смертельной опасности! Быть всеми ненавидимым изгоем, погубить свою жизнь, умереть до срока… две сотни даешь?

— По рукам! — кивнул Струан.

Квэнс запустил шляпу в воздух, подпрыгнул, щелкнув каблуками, и любовно стиснул свое брюшко. Потом одернул пурпурный шелковый жилет, поднял шляпу с земли и насадил ее себе на голову, лихо заломив на затылок.

— Ай, Тай-Пэн, ты и вправду князь. Кто, кроме меня, Аристотеля Квэнса, отважился бы на такое? Кто, кроме меня, был бы самой подходящей кандидатурой? Идеальной! О, изумительный Квэнс! Король всех художников! Две сотни. Деньги вперед.

— После конкурса.

— Ты что, не доверяешь мне?

— Нет. Ты можешь удрать. Или тебя одолеют ваперы.

— Да я со смертного одра слезу, чтобы быть судьей в таком конкурсе. Если уж на то пошло, я бы даже вызвался добровольцем. Да, клянусь кровью Рембрандта, я бы сам с радостью заплатил… я бы заплатил сто гиней, чтобы добиться этой привилегии, даже если бы мне пришлось на коленях ползти к Броку и клянчить их у него взаймы.

— Что?

Квэнс опять подбросил шляпу в воздух.

— О, счастливый, счастливый день! О, неповторимый Квэнс, бессмертный Квэнс! Ты обеспечил себе место в истории. Бессмертный, непревзойденный Квэнс!

— Я что-то совсем перестал понимать тебя, Аристотель, — удивленно проговорил Робб. — Ты действительно хочешь судить этот конкурс?

Квэнс подобрал шляпу и стряхнул с нее песок. Его глаза сияли.

— А вы подумали о тех преимуществах, которые дает мне это назначение? А? Господи, да теперь любая красотка в Азии будет — как бы поудачнее выразиться? — будет готова склонить судью на свою сторону, а? Причем заранее.

— А ты только того и ждешь, когда тебя начнут склонять, — вставил Струан.

— Ну, конечно. Но выбор будет честным. Безукоризненным. Я уже знаю, кто победит.

— Кто?

— Еще сто фунтов? Сегодня?

— Куда ты деваешь все эти деньги? Взять Робба, Купера и меня, так мы отвалили тебе целое состояние за эти годы!

— Отвалили! Ха! Отвалили? Да это ваша первая привилегия — не дать угаснуть бессмертному гению. Слышите, привилегия, клянусь седалищем Люцифера! Кстати, в этих бочонках еще осталось бренди? У меня сильнейшая жажда.

— Они пусты. Тут нет ни капли.

— Как это неприлично! Отвратительно — Квэнс взял очередную понюшку и тут заметил приближающегося к ним Лонгстаффа. — Ну что же, я, пожалуй, пойду. Желаю здравствовать, ребятки. — Он удалился, насвистывая. Проходя мимо Лонгстаффа, он с серьезным лицом приподнял шляпу.

— О, Дирк, — приветствовал Струана Лонгстафф с широкой улыбкой на лице. — С чего это Аристотель в таком хорошем настроении?

— Он, как и вы, просто радуется, что мы по-прежнему «Благородный Дом».