Это вроде как приказ Тай-Пэна. Вытирай задницу бумагой или лишишься платы за два месяца и проси дишь десять суток в чертовом карцере. — Матрос рассмеялся — Тай-Пэн горазд на всякие шутки, прошу прощения, сэр. Но это его корабль, так что если сказано вытирать задницу, мы ее и вытираем. — Он легко спрыгнул на палубу, окунул руки в ведро с морской водой и поплескал ее себе на ноги. — Руки чертовы тоже мой, клянусь Богом, и ноги тоже, или отправляйся в карцер! Прямо чудно все это. Ни дать, ни взять сума… прошу прощения, сэр-р. Но вы только подумайте: руки чертовы мой, чертову задницу вытирай, каждую чертову неделю мойся целиком и каждую чертову неделю меняй одежду — не жисть, а прямо мука, провалиться мне на этом месте.

— Как же мука, черта с два, — откликнулся другой матрос, он жевал табак, облокотившись на фальшборт. — Плату получаешь звонкой монетой? И всегда, черт побери, в срок, клянусь Господом! Жратва что у твоего принца за столом? Да еще призовые деньги. Какого же рожна тебе еще надобно, Чарли? — Потом обратился к Кулуму: — Уж не знаю, как Тай-Пэн это делает, сэр, да только на его кораблях болезней и цинги меньше, чем на любом другом, сколько их тут ни плавает. — Он выпустил изо рта на ветер длинную струю черной от табака слюны. — Так что я свою задницу вытираю и всем при этом доволен. Прошу прощения, сэр, на вашем месте, сэр, я сделал бы то же самое. Тай-Пэн страх как любит, когда его приказы выполняются!

— Взять рифы на брамселях и бом-брамселях, — прокричал с юта капитан Орлов неожиданно мощным для такого маленького человечка голосом.

Моряки ловко отдали Кулуму честь и присоединились к тем, кто уже карабкался наверх к парусам.

Кулум воспользовался бумагой, вымыл руки и спустился вниз к отцу и дяде, где стал ждать подходящего момента, чтобы вступить в разговор.

— Какой смысл в том, чтобы пользоваться бумагой?

— А? — Струан удивленно поднял брови.

— В гальюне. Подтирайся бумагой или десять суток в карцере.

— А, вон что. Забыл сказать тебе, сынок. Китайцы полагают, что между испражнениями и болезнью существует какая-то связь.

— Это смешно, — фыркнул Кулум.

— Китайцы так не думают. И я тоже. — Струан повернулся к Роббу: — Я пробую это уже три месяца на «Китайском Облаке». Больных стало меньше.

— Даже по сравнению с «Грозовым Облаком»?

— Да.

— Это совпадение, — покачал головой Кулум. Робб хмыкнул.

— На наших кораблях ты обнаружишь много совпадений, Кулум. Прошло лишь пятьдесят с небольшим лет с тех пор, как капитан Кук открыл, что лимоны и свежие овощи излечивают цингу. Может быть, испражнения действительно как-то связаны с болезнями.

— Когда ты мылся в ванне последний раз, Кулум? — спросил Струан.

— Не знаю… месяц… нет, вспомнил. Капитан Перри на «Грозовом Облаке» настоял, чтобы раз в неделю я мылся вместе с командой. Я тогда едва не умер от холода. Почему ты спрашиваешь?

— Когда ты в последний раз стирал свою одежду? Кулум недоуменно заморгал, глядя на отца, потом опустил глаза на свои плотные штаны из коричневой шерсти и сюртук:

— Да никогда не стирал! Зачем ее нужно стирать? Глаза Струана сверкнули:

— Отныне, на берегу или в море, ты будешь мыться целиком раз в неделю. Будешь пользоваться бумагой и мыть руки. Раз в неделю будешь отдавать свою одежду в стирку. Воду пить не будешь, только чай. И каждый день станешь чистить зубы.

— Зачем? Не пить воды? Это безумие. Стирать одежду? Господи, да ведь она от этого сядет, покрой испортится, и Бог еще знает что!

— Все это ты будешь делать. Это Восток. Ты нужен мне живым. Сильным. И здоровым.

— Я не стану. Я не ребенок и не один из твоих матросов!

— Тебе лучше послушаться отца, — сказал Робб. — Я тоже противился ему. Всем его нововведениям. Пока он не доказал мне, что они срабатывают. Как и почему, не знает никто. Но там, где люди мерли, как мухи, мы остались здоровыми.

— А вот и нет, — возразил Кулум. — Вы сами говорили мне, что постоянно болеете.

— Да. Но этой болезни уже много лет. Я так и не поверил твоему отцу про воду и продолжал пить ее. Теперь мой живот кровит и всегда будет кровить. Мне уже с этим ничего не поделать, слишком поздно, но, клянусь Богом, я жалею, что не попробовал. Может быть, эта гниль и не забралась бы ко мне внутрь. Дирк никогда не пьет воду. Только чай.

— Это то, что делают все китайцы, парень.

— Я в это не верю.

— Что ж, пока ты выясняешь, правда это или нет, — резко бросил Струан, — ты будешь подчиняться приказам. Ибо это приказы.

Кулум вскинул подбородок:

— Из-за каких-то варварских обычаев этих язычников-китайцев я должен поменять весь свой образ жизни? Ты это хочешь сказать?

— Я готов учиться у них. Да. Я перепробую все, чтобы сохранить здоровье, и ты будешь делать то же самое, клянусь Богом. Стюард! — рявкнул он.

Дверь распахнулась.

— Да, сэр-р.

— Приготовьте ванну для мистера Кулума. В моей каюте. И чистую одежду.

— Есть, сэр-р.

Струан пересек комнату и встал перед Кулумом. Он обследовал голову сына. — У тебя вши в волосах.

— Я совсем тебя не понимаю! — взорвался Кулум. — Вши есть у всех. Они всегда с нами, нравится нам это или нет. Ты просто почесываешься немного, вот и все.

— У меня нет вшей, нет их и у Робба.

— Тогда вы особенные. Прямо уникальные. — Кулум раздраженно отхлебнул из бокала с шампанским. — Мыться в ванной — значит глупо рисковать здоровьем, все это знают.

— От тебя дурно пахнет, Кулум.

— Ото всех дурно пахнет, — нетерпеливо отмахнулся Кулум. — Зачем же еще мы постоянно таскаем с собой помады? Вонь — просто часть нашей жизни. Вши — это проклятие, ниспосланное людям, о чем тут еще говорить.

— От меня не пахнет, не пахнет от Робба и от членов его семьи, не пахнет ни от одного из моих матросов, и мы самая здоровая компания на всем Востоке. Ты будешь делать то, что от тебя требуют. Вши — это совсем не обязательно, равно как и вонь.

— Тебе надо побывать в Лондоне, отец. Наша столица воняет, как ни один другой город мира. Если люди услышат, что ты проповедуешь насчет вшей и вони, тебя сочтут сумасшедшим.

Отец и сын сверлили друг друга взглядом.

— Ты подчинишься приказу! Ты вымоешься, клянусь Богом, или я заставлю боцмана вымыть тебя. На палубе!

— Соглашайся, Кулум, — вмешался Робб. Он чувствовал растущее раздражение Кулума и слепое упрямство Струана. — В конце концов, какое это имеет значение? Пойди на компромисс. Испробуй это в течение пяти месяцев, а? Если к этому времени ты не почувствуешь себя лучше, вернешься к тому, как жил раньше.

— А если я откажусь?

Струан посмотрел на него с неумолимым видом.

— Я люблю тебя, Кулум, больше своей жизни. Но некоторые вещи ты будешь делать. В противном случае я буду поступать с тобой, как с матросом, ослушавшимся приказа.

— Как это?

— Протащу тебя на веревке за кораблем десять минут и вымою таким образом.

— Вместо того, чтобы сыпать приказами, — обиженно выпалил Кулум, — почему бы тебе иногда просто не сказать «пожалуйста».

Струан рассмеялся в ту же секунду.

— Клянусь Господом, парень, а ведь ты прав. — Он хлопнул Кулума по спине. — Пожалуйста, не будешь ли ты так добр сделать то, о чем я прошу? Клянусь Господом, ты прав. Я буду чаще говорить «пожалуйста». И не беспокойся насчет одежды. У тебя будет лучший портной в Азии. К тому же того, что ты привез с собой, все равно недостаточно. — Струан взглянул на Робба: — Как насчет твоего портного, Робб?

— Хорошая мысль. Да. Сразу же, как только мы обоснуемся на Гонконге.

— Мы пошлем за ним прямо завтра, привезем его из Макао со всем, что ему нужно. Если только он уже не на Гонконге. Итак, в течение пяти месяцев, парень?

— Согласен. Но я по-прежнему считаю это пустой затеей. Струан вновь наполнил бокалы.

— Теперь слушайте. Думаю, мы должны отпраздновать возрождение «Благородного Дома».

— Каким образом, Дирк? — спросил Робб.

— Мы устроим бал.

— Что? — Кулум с интересом вскинул глаза, разом забыв все свои обиды.

— Именно, бал. Для всего европейского населения. Роскошный по-княжески. Через месяц, считая от сегодняшнего дня.

— Это все равно что запустить ястреба в голубятню! — воскликнул Робб.

— О чем ты говоришь, дядя?

— Эта новость вызовет среди наших леди такой переполох, какого ты еще никогда не видел. Они ни перед чем не остановятся, чтобы перещеголять соперниц и появиться на балу в самом красивом платье — и, безусловно, самом модном! Они загоняют мужей до седьмого пота и будут красть друг у друга портних! Боже милостивый, бал — это грандиозная идея. Интересно, что наденет Шевон.

— Ничего — если решит, что это пойдет ей больше всего! — Глаза Струана весело сверкнули. — Да, бал. Мы назначим приз для той леди, чье платье будет признано лучшим. Думаю…

— Ты что, не помнишь, чем кончился суд Париса? — скривившись, спросил Робб.

— Помню. Но судьей будет Аристотель.

— Он слишком умен, чтобы согласиться на это.

— Посмотрим. — Струан на мгновение задумался. — Приз должен быть значительным. Тысяча гиней.

— Ты шутишь! — воскликнул Кулум.

— Тысяча гиней.

Кулума ошеломила такая расточительность. Это было неприлично. Более того, преступно. На эту тысячу гиней в сегодняшней Англии человек мог прожить, как король, пять или даже десять лет. Заработная плата фабричного рабочего, трудившегося от зари до зари и еще часть ночи шесть дней в неделю круглый год, составляла пятнадцать-двадцать фунтов за год — и на эту сумму он устраивал жилье, содержал жену, воспитывал детей, платил ренту, покупал еду, уголь, одежду. Мой отец сошел с ума, думал он, помешался на деньгах. Только подумать о двадцати тысячах гиней, которые он просвистел — да, именно просвистел! — в том глупом споре с Броком и Гортом. Но там, по крайней мере, нужно было убрать с дороги Брока. Эта рискованная затея оправдала бы себя, если бы сработала, да она по-своему и сработала — серебро на «Китайском Облаке», и мы снова богаты. Богаты.

Теперь Кулум понимал, что быть богатым значит прежде всего перестать быть бедным. Он убедился, что его отец был прав: сами деньги не имеют значения — только их отсутствие.

— Это слишком много, слишком много, — потрясение бормотал Робб.

— Да. С одной стороны это так. — Струан закурил сигару. — Но у «Благородного Дома» есть обязанность — все делать по-княжески. Эта новость заполнит умы и сердца людей, как ни одна другая. И об этом станут рассказывать сотни лет спустя. — Он положил руку на плечо Кулуму: — Запомни еще одно правило, дружок: когда ты хочешь крупно выиграть, ты должен крупно рисковать. Если ты не готов рисковать по-крупному, большая игра не для тебя.

— Такое огромное количество денег заставит, может заставить некоторых людей рискнуть большим, чем они могут себе позволить. Это не хорошо, не так ли?

— Главное назначение денег — быть использованными. Я бы сказал, что эти деньги не окажутся потраченными зря.

— Но что же ты приобретаешь с этим?

— Лицо, парень. — Струан повернулся к Роббу: — Кто победительница?

Робб беспомощно покачал головой:

— Не знаю. По красоте — Шевон. Но лучшее платье? Найдутся такие, которые рискнут целым состоянием, чтобы удостоиться этой чести, не говоря уже о призе.

— Ты еще не встречался с Шевон, Кулум?

— Нет, отец. Как-то раз я видел ее прогуливающейся по дороге, которую Джордж — Джордж Бюссинг — проложил от Глессинг Пойнта до Счастливой Долины. Мисс Тиллман прекрасна. Но я нахожу мисс Синклер гораздо более привлекательной. В ней столько очарования! Джордж и я проводили некоторое время в ее обществе.

— Вот как, в самом деле? — Струан постарался скрыть внезапно мелькнувший в его глазах интерес.

— Да, — простодушно ответил Кулум. — У нас был прощальный ужин с мисс Синклер и Горацио на корабле Джорджа. У бедняги Джорджа забрали его фрегат. Он был так расстроен… Значит у нас в самом деле будет бал?

— Почему Глессинг потерял свой корабль?

— Лонгстафф назначил его начальником гавани и главным инспектором, и адмирал приказал ему занять предложенные должности. Мисс Синклер согласилась со мной, что это открывает перед ним завидные перспективы, но сам он не выглядел особенно счастливым.

— Он тебе нравится?

— О, да. Он очень доброжелателен ко мне. — Хотя я и сын Тай-Пэна, едва не добавил Кулум. Он благодарил судьбу за то, что у него нашлось с Глессингом общее увлечение. Оба они были прекрасными игроками в крикет. Кулум был капитаном университетской команды, а в прошлом году выступал за графство.

— Клянусь Юпитером, — сказал тогда Глессинг, — значит, ты должен быть чертовски хорош. Сам я играл за флот только полевым. Каким номером ты выходил с битой?

— Третьим.

— Вот это да! Я выше четвертого не поднимался [13].

Черт побери, Кулум, старина, может быть, нам следует выделить участок под поле для крикета? Чтобы было где тренироваться, а?

Кулум улыбнулся про себя, очень довольный тем, что оказался хорошим игроком в крикет. Он знал, что без этого Глессинг просто-напросто перестал бы его замечать, и тогда он был бы лишен удовольствия видеть Мэри. Интересно, позволит ли она ему сопровождать ее на бал?

— Мисс Синклер и Горацио очень любят тебя, отец.

— Я полагал, что Мэри в Макао.

— Она и была там, отец. Но где-то около недели назад она на несколько дней вернулась на Гонконг. Очаровательная леди, не правда ли?

Внезапно послышалось тревожное звяканье корабельного колокола, быстрый топот многих ног и крик: «Свистать всех наверх!» Струан рванулся из каюты.

Робб поспешил за ним, но остановился в дверях.

— Две вещи, Кулум, быстро, пока мы одни. Во-первых, делай то, что говорит тебе отец, и будь терпелив с ним. Он странный человек со странными идеями, но в большинстве случаев они себя оправдывают. И, во-вторых, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе стать Тай-Пэном. — После этого он поспешил наверх, Кулум за ним следом.

Когда Струан выскочил на ют, команда уже стояла по местам и открывала пушечные порты, наверху матросы облепили снасти.

Прямо перед ними, растянувшись зловещей линией вдоль горизонта, показалась флотилия боевых джонок.

— Клянусь левой ягодицей Тора, да их тут целый флот! — крякнул капитан Орлов. — Я насчитал больше сотни, Тай-Пэн. Поворачиваем и удираем?

— Следуем прежним курсом, капитан. У нас перед ними выигрыш в скорости. Очистить палубы! Мы подойдем поближе и посмотрим. Поставить брамсель и фор-брамсель!

Орлов проорал наверх:

— Поставить брамсель и фор-брамсель! Все паруса, хоу! — Офицеры подхватили эти крики, матросы бросились к парусам, развернули их, и «Китайское Облако», разрезая форштевнем воду, полетел еще быстрее.

Корабль находился в проливе между крупным островом Поклью Чау в двух милях по левому борту и небольшим островком Ап Ли Чау в полумиле справа. Ап Ли Чау отстоял на четверть мили от Гонконга и образовывал удобный залив, получивший название Абердин. На берегу этого залива располагалась рыбацкая деревушка. Струан заметил в заливе больше сампанов и рыбацких джонок, чем их было там месяц назад.

На ют поднялись Робб и Кулум. Робб увидел джонки на горизонте, и волосы зашевелились у него на затылке.

— Кто они такие, Дирк?

— Не знаю, парень. Ну-ка, в сторону!

Кулум и Робб отскочили с дороги, когда несколько матросов спустились по вантам и, покрикивая хором, закрепили натянутые тросы, а затем бросились к боевым местам на корме. Струан протянул бинокль Мауссу, чья грузная фигура появилась на юте рядом с ним: — Ты можешь разобрать, что у них за флаг, Вольфганг?

— Нет, пока нет, Тай-Пэн. — Вольфганг, чувствуя, как у него пересохло во рту, вглядывался в огромную неповоротливую боевую джонку, шедшую впереди, одну из самых больших, какие ему доводилось видеть, — более двухсот футов в длину и водоизмещением около пятисот тонн. Ее корпус с несоразмерно большой кормой слегка кренился под давлением трех обширных парусов. — Gott im Himmel, их слишком много для пиратского флота. Но это вряд ли армада для вторжения на остров? Они, конечно, не осмелятся напасть на Гонконг, пока наш флот так близко.

— Мы скоро все узнаем, — сказал Струан. — Два румба вправо!

— Два румба вправо, — отозвался рулевой.

— Так держать! — Струан проверил положение парусов. Свежий ветер и натянутые, звенящие снасти заражали его радостным возбуждением.

— Смотрите! — крикнул капитан Орлов, показывая назад.

Еще одна флотилия джонок показалась из-за южной оконечности Поклью Чау, готовясь отрезать им путь к отступлению.

— Это засада! Приготовиться повернуть…

— Остановитесь, капитан! Я на юте!

Капитан Орлов угрюмо отошел к рулевому и встал у компаса, проклиная правило, в котором оговаривалось, что когда Тай-Пэн находился на юте любого судна, принадлежащего «Благородному Дому», он становился его капитаном.

Что ж, подумал Орлов, удачи тебе, Тай-Пэн. Если мы сейчас не развернемся и не бросимся наутек, эти джонки с их висельниками отрежут нас, а те, что впереди, просто задавят нас численностью, и мой прекрасный корабль перестанет существовать. Черта с два, разрази меня гром! Со своими пушками мы отправим штук тридцать в огненные ямы Валгаллы и пролетим сквозь их строй подобно Валькирии.

И впервые за эти четыре дня он забыл о серебре и радостно думал лишь о предстоящей схватке.

Корабельный колокол пробил восемь склянок.

— Разрешение сойти вниз, капитан! — крикнул Орлов.

— Да. Возьмите с собой мистера Кулума и покажите ему, что нужно делать.

Орлов быстро проводил Кулума в глубь корабля.

— Когда пробьет восемь склянок в утреннюю вахту — это полдень по береговому времени, — капитан обязан завести хронометр, — объяснил он, испытывая облегчение от того, что ушел с юта, когда Тай-Пэн узурпировал командование судном. Хотя, опять же, признался он себе, будь ты на месте Тай-Пэна, ты сделал бы то же самое. Оказавшись там, ты бы никогда и никому не уступил самой прекрасной должности на свете.

Его маленькие голубые глазки изучали Кулума. Он заметил его мгновенную неприязнь к нему и взгляды исподтишка на его горб и короткие ноги. Даже после сорока лет таких взглядов он все еще не выносил, когда его считали уродом.

— Я родился на льдине в снежную бурю. Моя мать говорила, я был таким красивым малышом, что злой дух Ворг растоптал меня своими копытами через час после моего рождения.

Кулум неуютно задвигался в полутьме.

— О?

— У Ворга раздвоенные копыта, — с коротким смешком добавил Орлов. — Ты веришь в духов?

— Нет. Нет, не думаю.

— Но в дьявола ты веришь? Как все добрые христиане?

— Верю. — Кулум старался не выдать голосом охватившего его страха. — Что следует делать с хронометром?

— Его следует завести. — Орлов опять хохотнул. — Если бы тебя мать рожала на свет так же. как меня, может и ты вышел бы Кулумом Горбуном вместо Кулума Стройного Красавчика, а? С высоты моего роста на все смотришь по-другому.

— Мне очень… вам, должно быть, ужасно трудно.

— Не трудно — ваш Шекспир нашел слова получше. Но ты не волнуйся, Кулум Силач. Я могу убить человека вдвое больше меня безо всякого труда. Хочешь, я научу тебя убивать? Скажу сразу, лучшего учителя тебе не найти. За исключением, разве что, Тай-Пэна.

— Нет. Нет, спасибо.

— Ты поступишь разумно, если научишься этому. Очень разумно. Попроси своего отца дать тебе несколько уроков. Когда-нибудь тебе понадобится такое умение. Да, и скоро. Ты знал, что у меня есть дар провидения?

Кулум передернулся.

— Нет.

Глаза Орлова сверкнули в темноте, улыбка сделала его еще больше похожим на маленького злого гнома.

— Тебе еще многому нужно научиться. Ты ведь хочешь стать Тай-Пэном, не так ли?

— Да. Я надеюсь стать им. Когда-нибудь.

— В тот день руки твои обагрятся кровью. Кулум вздрогнул, но тут же постарался вернуть себе самообладание.

— Что вы хотите этим сказать?

— Уши у тебя есть. В тот день на твоих руках будет кровь. Да. И очень скоро тебе понадобится человек, которому ты сможешь доверять в течение многих-многих дней. Пока Нор-стедт Страйд Орлов является капитаном одного из твоих кораблей, ты можешь верить ему.

— Я запомню, капитан Орлов, — сказал Кулум и пообещал себе, что когда станет Тай-Пэном, он первым делом спишет Орлова на берег. И тут, подняв голову и заглянув ему в лицо, он вдруг испытал странное чувство, будто Орлов прочел его тайные мысли.

— В чем дело, капитан?

— Спроси у себя самого. — Орлов отпер шкафчик, в котором хранился хронометр. Для этого ему пришлось встать на ступеньку приставной лесенки. Затем он начал аккуратно заводить часы большим ключом.

— Эти часы нужно заводить на тридцать три оборота.

— А почему вы сами делаете это? Почему не один из офицеров? — спросил Кулум, хотя это его нисколько не интересовало.

— Это обязанность капитана. Одна из них. Навигация — такая вещь, которую следует хранить в Тайне. Если бы с этим мог справиться любой матрос на корабле, конца бы не было бунтам. Лучше всего, когда только капитан и несколько офицеров обладают необходимыми навыками и знаниями. Тогда матросы без них беспомощны и обречены на гибель. Мы держим хронометр на запоре и здесь, подальше от глаз, безопасности ради. Разве он не прекрасен? Какая работа, а? Сделано добрыми английскими руками с помощью добрых английских мозгов. Он показывает точное лондонское время.

Воздух в проходе был спертый, и Кулум почувствовал приступ дурноты, тем более сильный, что его терзал страх перед Орловом и предстоящей схваткой. Но он сумел справиться с тошнотой и твердо решил, что не доставит удовольствия Орлову, раскиснув у него на глазах. Он постарался не замечать кисловатого запаха, который шел из льял. Когда-нибудь я рассчитаюсь с ним за все, поклялся он про себя.

— Неужели хронометр настолько важен?

— Ты посещал университет и задаешь такие вопросы? Без этого красавца нам конец. Ты слышал о капитане Куке? Шестьдесят лет назад он первый воспользовался хронометром и доказал его необходимость. До того времени мы не могли определять долготу. Но теперь, имея точное лондонское время и секстант, мы можем определить свое местонахождение с точностью до мили. — Орлов запер шкафчик и бросил на Кулума короткий взгляд.

— Ты умеешь пользоваться секстантом?

— Нет.

— Когда мы потопим джонки, я покажу тебе. Или ты полагаешь, что сможешь быть Тай-Пэном «Благородного Дома» сидя на берегу? А?

Они услышали торопливый топот ног по палубе и почувствовали, что «Китайское Облако» еще больше прибавил в скорости. Здесь, внизу, казалось, что весь корабль пульсирует, словно живое существо.

Кулум облизнул сухие губы.

— А мы сможем потопить так много джонок и уйти от опасности?

— Если не сможем, до берега придется добираться вплавь. — Коротышка посмотрел на Кулума снизу вверх: — Ты когда-нибудь терпел кораблекрушение или тонул?

— Нет. И я не умею плавать.

— Если ты моряк, лучше и не учиться. Это способно лишь ненадолго отсрочить неизбежное — если море захотело тебя и твое время пришло. — Орлов дернул за цепочку, проверяя замок. — Тридцать лет я провел в море, а плавать не умею. Я тонул больше десятка раз, от Китайских морей до Берингова пролива, но всегда находил рею или лодку. Когда-нибудь море возьмет меня. Оно само решит, когда. — Он поправил боевой цеп на руке. — Я был бы рад вернуться сегодня в порт. Кулум благодарно последовал за ним вверх по трапу.

— Вы доверяете команде?

— Капитан доверяет своему кораблю, только своему кораблю. И только себе изо всех людей.

— А моему отцу вы доверяете?

— Он капитан.

— Я не понимаю.

Орлов не ответил. Очутившись на юте, он проверил паруса и нахмурился. Слишком уж их много в такой близости от берега. Слишком много неизвестных рифов в этих водах, и в воздухе пахнет бурей. Линия преградивших им путь джонок протянулась в двух милях прямо по курсу; маленькие суда молча и неумолимо надвигались на них.

Корабль шел под всеми парусами, фок и грот по-прежнему зарифлены, и радостно подрагивал всем корпусом. Эта радость передалась команде. Когда Струан приказал убрать рифы, матросы прыгнули к снастям и с песней взялись за дело, забыв про серебро, отравившее их души алчностью. Ветер посвежел, и паруса начали покряхтывать. Клипер накренился, набирая скорость, морская пена, как дрожжи, поднималась в шпигатах.

— Мистер Кьюдахи! Возьмите вахтенных по трюму и вынесите оружие на палубу!

— Есть, так точно, сэр-р! — Кьюдахи, первый помощник капитана, черноволосый ирландец с прыгающими глазами, носил в ухе золотую серьгу.

— Так держать! Палубная вахта! Пушки к бою! Заряжать картечью!

Люди облепили пушки, выкатили их из пушечных портов, зарядили картечью и закатили обратно.

— Расчету третьей пушки по чарке рома сверх нормы! Расчету восемнадцатой чистить льяла!

Крики радости перемешались с громкими проклятиями.

Это был обычай, который Струан ввел на своих судах много лет назад. Расчет, приготовившийся первым перед сражением, получал награду, а отстающим доставалась самая грязная работа на корабле.

Струан окинул взглядом небо, тугие паруса и направил бинокль на огромную боевую джонку. Он заметил много пушечных амбразур, носовую фигуру в виде дракона и флаг, который пока не мог распознать на таком расстоянии. Увидел десятки китайцев, толпящихся на палубе, и горящие факелы.

— Приготовить бочки с водой! — прокричал Орлов.

— Зачем нужны бочки, отец? — спросил Кулум.

— Чтобы тушить огонь, парень. На джонках горят факелы. Китайцы, должно быть, в избытке запасли зажигательные ракеты и дымовые бомбы Дымовые бомбы делают из дегтя и серы, они испускают страшную вонь, очень едкую, и могут превратить клипер в сущий Бедлам, — если вовремя не приготовиться. — Он посмотрел за корму: другая флотилия входила в пролив позади них.

— Мы отрезаны, не так ли? — спросил Кулум, чувствуя, как сжалось сердце у него в груди.

— Да. Но только дурак повернул бы в ту сторону. Посмотри на ветер, парень. Если бы мы развернулись, нам бы пришлось лавировать против ветра, а что-то подсказывает мне, что он встанет еще круче против нас. Но, двигаясь вперед, как сейчас, мы дадим фору любой джонке. Ты только взгляни, как они неповоротливы, дружок! Словно тяжеловозы в сравнении с нами — легконогой борзой. У нас десятикратный перевес в огневой мощи, если брать корабль на корабль.

Одна из снастей наверху грот-мачты неожиданно лопнула, рея завизжала, ударившись о стеньгу, и парус заплескался на ветру.

— Вахтенные с левого борта, наверх! — прорычал Струан. — Топенант к бом-брам-рее быстро!

Кулум смотрел, как матросы выбрались на рею почти у самой верхушки грот-мачты и боролись с ветром, вцепившись в нее ногтями и пальцами ног, и он знал, что сам никогда не смог бы так. Он ощутил в желудке желчь, которую пригнал туда страх; из головы не шли слова Орлова про кровь на его руках. Чью кровь? Пошатываясь, он подошел к фальшборту, и его вырвало.

— Вот, возьми, сынок, — сказал Струан, протягивая ему фляжку с водой, висевшую на кофель-нагеле.

Кулум оттолкнул ее, ненавидя отца в этот миг за то, что тот заметил его слабость.

— Ополосни рот, клянусь Богом! — Голос Струана звучал сурово.

Кулум с несчастным видом подчинился и даже не заметил, что это была не вода, а холодный чай. Он сделал несколько глотков, и это вызвало новый приступ рвоты. Затем он сполоснул рот и стал осторожно цедить напиток сквозь зубы, чувствуя себя ужасно.

— В первый раз, когда я участвовал в сражении, меня рвало, как упившегося егеря — ты такого даже вообразить себе не можешь. И я был перепуган до смерти.

— Я в это не верю, — чуть слышно произнес Кулум. — Ты никогда в жизни не знал, что такое страх или тошнота.

Струан хмыкнул.

— Что ж, можешь мне поверить. Это было у Графальгара.

— Я и не знал, что ты был там! — От удивления Кулум даже на время забыл о своем желудке.

— Я был подносчиком пороха, «пороховой мартышкой». Военно-морской флот набирает детей на линейные корабли, чтобы подтаскивать порох из зарядного погреба на пушечные палубы. Проход должен быть узким, насколько это возможно, чтобы уменьшить опасность проникновения туда огня во время боя, иначе весь корабль взлетит на воздух. — Струану вспомнились рев пушек и крики раненых, оторванные конечности, разбросанные по палубе, скользкой от крови, багровый цвет шпигатов — и запах крови. И вонь в нескончаемом черном туннельчике, осклизлом от детской блевотины. Он вспомнил, как на ощупь пробирался к пушкам с бочонками пороха, потом нырял назад в эту страшную темноту, а сердце колотилось как сумасшедшее, и нечем было дышать, и слезы ужаса катились по закопченному лицу — и так час за часом. — Я едва не умер от страха.

— Ты действительно участвовал в Трафальгарской битве?

— Да. Мне было тогда семь лет. Я был самым старшим в моей группе, но боялся больше всех. — Струан тепло потрепал сына по плечу. — Так что не переживай. В этом нет ничего зазорного.

— Мне сейчас не страшно, отец. Это просто запахи в трюме.

— Не обманывай себя. Это запах крови, который ты будто бы уже чувствуешь, и страх, что она окажется твоей собственной.

Кулум быстро перегнулся через борт, и его вырвало снова. Свежий морской ветер никак не мог выветрить тошнотворный сладковатый запах из его ноздрей и зловещее пророчество Орлова из его памяти.

Струан подошел к бочонку с бренди, нацедил чарку и протянул ее Кулуму, наблюдая за ним, пока он пил.

— Прошу прощения, сэр. Ванна готова, как вы приказывали, сэр-р, — доложил стюард.

— Благодарю. — Струан подождал, пока стюард присоединится к своему орудийному расчету, и повернулся к Кулуму: — Ступай вниз, парень.

Кулум весь вспыхнул от унижения:

— Нет. Я останусь здесь. Мне уже лучше.

— Ступай вниз! — Хотя это был приказ, он был отдан мягким тоном, и Кулум понял, что ему дают возможность сойти вниз, сохраняя лицо.

— Пожалуйста, отец, — начал он, чуть не плача. — Позволь мне остаться. Прости меня.