— Кровь Христова, сейчас здесь уже никого нет, девочка! Прекрати говорить на «пиджин»! Я потратил достаточно времени и денег, чтобы ты могла говорить по-английски не хуже королевы! — Струан поднял ее на вытянутых руках. — Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.

— От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.

— «Если бы ты надел эту вонючую одежду», — механически поправил ее Струан. — Что ты здесь делаешь, и к чему все эти «вонии одежды»?

— Отпусти меня, Тай-Пэн. — Он поставил ее на пол, и она печально поклонилась ему. — Я прибыла сюда тайно и в большой печали, потому что ты потерял свою Верховную Госпожу и всех детей от нее, кроме одного сына. — Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки. — Жалко, жалко.

— Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не способна вернуть их назад. — Он погладил ее по голове и провел рукой по щеке, тронутый ее состраданием.

— Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?

— Никакого траура, Мэй-мэй. Их больше нет. Не нужно ни плача, ни траура.

— Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.

— Спасибо. Ну а теперь, что ты здесь делаешь и почему ты уехала из Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.

— Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.

— У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.

— Моя ни на что не годная ама. А Гип ждет внизу. У нее с собой моя одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?

Струан дернул шнур звонка, и в ту же секунду на пороге появился слуга с расширенными от удивления глазами.

— Корова чилло моя ванна, ясно? Ама войти можно. Принеси чоу! — Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: — Твоя говорить, какой чоу можно.

Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.

Ее необычная ковыляющая походка неизменно трогала Струана. Ступни Мэй-мэй были перевязаны. Их длина не превышала трех дюймов. Когда Струан купил ее пять лет назад, он разрезал повязки и пришел в ужас от увечья, являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской красоты — крошечных ступней. Только девушка с перевязанными ногами — ступнями лотоса — могла стать женой или наложницей. Те, у кого ноги оставались нормальными, становились крестьянками, слугами, дешевыми проститутками, амами или работницами, и их презирали.

Ноги Мэй-мэй были искалечены. Боль, которую она испытывала без тесных сдавливающих повязок, вызывала жалость. Поэтому Струан позволил восстановить повязки, и через месяц боль утихла, и Мэй-мэй снова смогла ходить. Только в преклонном возрасте перевязанные ноги становились нечувствительными к боли.

Струан расспросил ее тогда, пригласив Гордона Чена в качестве переводчика, как это делалось. Она с гордостью поведала ему, что мать начала перевязывать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.

— Повязки представляли собой влажные ленты шириной два дюйма и длиной двенадцать футов. Мама плотно намотала их мне на ноги: вокруг пятки, через подъем и под стопой, подогнув четыре пальца и оставив большой свободным. Высохнув, повязки сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы, и пятка приближается к большому пальцу, а подъем выгибается дугой. Раз в неделю повязки снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет четыре подогнутых пальца сморщиваются, отмирают и их удаляют. Когда мне почти исполнилось двенадцать, я уже могла ходить довольно хорошо, но мои ноги были еще недостаточно маленькими. Тогда моя мама спросила совета у женщины, сведущей в искусстве перевязывания ног. В день моего двенадцатилетия эта мудрая женщина пришла к нам в дом с острым ножом и мазями. Она сделала ножом глубокий надрез поперек стопы, посередине. Этот надрез позволил еще больше прижать пятку к пальцам, когда повязку наложили снова.

— Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.

— Она говорит: «За каждую пару перевязанных ног проливается озеро слез. Но что есть слезы и боль? Теперь я, не краснея от стыда, могу позволить каждому померять мои ноги». Она хочет, чтобы вы измерили их, мистер Струан.

— Об этом не может быть и речи!

— Пожалуйста, сэр. Это даст ей возможность очень гордиться собой. Ее ноги идеальны в представлении китайца. Если вы этого не сделаете, она будет считать, что вы стыдитесь ее. Она ужасно потеряет лицо перед вами.

— Почему?

— Она думает, вы сняли повязки, потому что решили, что она вас обманывает.

— Почему она должна так думать?

— Потому что… видите ли, она никогда раньше не встречалась с европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна оправдать все ее слезы.

Тогда Сгрузи измерил ее ноги и выразил радость, которой не испытывал, и она трижды низко поклонилась ему.

Он терпеть не мог эти поклоны, когда мужчины и женщины, стоя на коленях, касались лбом пола. Но древняя традиция требовала именно такого выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к господину, и Струану приходилось мириться с этим. Если бы он начал протестовать, то опять испугал бы Мэй-мэй, и она потеряла бы лицо перед Гордоном Ченом.

— Спроси ее, болят ли у нее ноги сейчас.

— Они всегда будут болеть, сэр. Но уверяю вас, ей было бы гораздо больнее, если бы у нее были большие, отвратительные ноги.

После этого Мэй-мэй что-то сказала Чену, и Струан уловил слово «фан-квэй», которое означало «дьявол-варвар».

— Она хочет знать, как доставлять удовольствие некитайцу, — перевел Гордон.

— Скажи ей, «фан-квэи» от китайцев ничем не отличаются.

— Да, сэр.

— И еще скажи ей, что ты начнешь обучать ее английскому. Немедленно. Предупреди ее, что никто не должен знать о ваших занятиях. Никто не должен догадываться, что она говорит по-английски. Перед другими она будет говорить только по-китайски или на «пиджин», которому ты ее также обучишь. И последнее, отныне ты отвечаешь за нее передо мной своей жизнью.

— Могу я теперь войти? — Мэй-мэй стояла на пороге, склонившись в изящном поклоне.

— Пожалуйста.

Чистый овал лица, миндалевидной формы глаза под идеальными дугами бровей. Теперь Мэй-мэй вся благоухала, а длинный просторный голубой халат был сшит из тончайшей шелковой парчи. Волосы были убраны в два полумесяца на затылке и украшены нефритовыми заколками.

Для китаянки она была высокого роста. Кожа ее отличалась такой белизной, что казалась почти прозрачной. Мэй-мэй была родом из провинции Сучжоу.

Хотя Струан купил ее у Дзин-куа и много недель препирался со стариком из-за цены, он знал, что на самом деле Дзин-куа подарил ему Тчунг Мэй-мэй в благодарность за многочисленные услуги, которые Тай-Пэн оказывал ему на протяжении долгих лет. Он знал, что Дзин-куа без труда мог бы продать ее самому богатому человеку в Китае — какому-нибудь маньчжурскому князю или даже самому императору, — получив за нее столько нефрита, сколько она весила. Что уж тут говорить о пятнадцати тысячах тэйлов, на которых они в конце концов сошлись. Мэй-мэй была неповторима и не имела цены.

Струан поднял ее и нежно поцеловал.

— Ну, а теперь рассказывай, что происходит. — Не выпуская ее из рук, он опустился в глубокое кресло.

— Во-первых, я приехала переодетая из-за опасности, которая грозит не только мне, но и тебе. За твою голову по-прежнему назначена награда. А похищение с целью получить выкуп — наша древнейшая традиция.

— С кем ты оставила детей?

— Со Старшей Сестрой, разумеется, — ответила она. Старшей Сестрой, как то предписывал обычай, Мэй-мэй называла Кай-сун, бывшую любовницу Тай-Пэна. Кай-сун была теперь третьей женой китайского компрадора «Благородного Дома». Тем не менее Мэй-мэй и Кай-сун относились друг к другу с большой теплотой, и Струан знал, что у Кай-сун дети будут в безопасности и она присмотрит за ними, как за своими собственными.

— Хорошо, — кивнул он. — Как они?

— У Дункана синяк под глазом. Он споткнулся и упал; я порола это черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась. У Дункана плохой характер из-за варварской крови.

— Твоей — не моей. А Кейт?

— У нее прорезался второй зубик. Это большой йосс. Раньше, чем наступил второй день рождения. — Она на мгновение прижалась к нему. — А потом я прочитала газету. Этот Скиннер. Опять плохой йосс, хейа? Этот сын собаки Брок старается разорить тебя с помощью больших денег, которые ты должен. Это правда?

— Отчасти правда. Да, если йосс не переменится к нам, мы банкроты. Так что больше не будет ни шелков, ни дорогих духов, ни нефрита, ни домов в подарок, — поддразнил он ее.

— Ай-й-йа! — воскликнула она, качнув головой. — Ты не единственный мужчина в Китае.

Он шлепнул ее пониже спины, и в то же мгновение ее рука с длинными ногтями метнулась к его лицу, но он перехватил ее за кисть.

— Никогда больше не говори так, — сказал он, награждая ее страстным поцелуем.

— Кровь Христова, — выдохнула она, отстраняясь от него. — Посмотри, что ты сделал с моими волосами. Эта ленивая потаскуха А Тип трудилась над ними целый час. Ну да ладно.

Она знала, что доставляла ему огромное удовольствие, и гордилась тем, что в свои двадцать лет умела читать и писать по-английски и по-китайски и говорила на английском и на трех наречиях китайского: кантонском, своей родной провинции Сучжоу и мандаринском — языке Пекина и императорского двора. Кроме этого, она знала многое из того, что Гордон Чен почерпнул в школе, он оказался хорошим учителем, и они сильно привязались друг к другу. О, Мэй-мэй прекрасно понимала, что второй такой, как она, нет во всем Китае.

В дверь тихо постучали.

— Европеец? — прошептала она.

— Нет, девочка. Это всего лишь слуга. Им приказано сначала докладывать мне о любом человеке, который приходит в этот дом. Да?

Вслед за первым слугой вошли двое других. Все трое избегали смотреть на Струана и девушку, но их явно разбирало любопытство, и они дольше обычного накрывали на стол, расставляя блюда с китайской пищей и раскладывая палочки.

Мэй-мэй обрушила на них поток слов на кантонском наречии, после чего они нервно поклонились и заторопились к двери.

— Что ты им сказала, что они так испугались? — поинтересовался Струан.

— Я просто предупредила их, клянусь Богом, что если они кому-нибудь расскажут, что я здесь, я своей рукой разрежу им языки напополам, отрежу уши, а потом уговорю тебя прико вать их цепями к одному из твоих кораблей и утопить его в океане вместе с их чертовыми женами, детьми и родителями, а перед этим ты еще наведешь свой Дурной Глаз на это проклятое отребье и на их проклятое мерзкое потомство на веки вечные.

— Перестань ругаться, дьяволенок ты кровожадный! И не шути насчет Дурного Глаза.

— А это и не шутка. Он у тебя как раз такой. Ведь ты и есть дьявол в варварском обличий — для всех, кроме меня. Я-то знаю, как с тобой справиться.

— Черт побери, Мэй-мэй, прекрати это. — Он перехватил ее руки, собиравшиеся интимно погладить его. — Лучше поешь, пока все горячее, я с тобой потом потолкую. — Струан легко подхватил ее на руки и отнес к столу.

Она положила ему на тарелку креветок, обжаренных в масле, постной свинины, грибов, потушенных с соей, мускатного ореха, горчицы, меда, потом занялась своей тарелкой.

— Смерть господня, я проголодалась, — сказала она.

— Может быть, ты все-таки прекратишь богохульствовать!

— Ты забыл добавить свое «клянусь Господом», Тай-Пэн! — Она лучезарно улыбнулась ему и с огромным наслаждением принялась за еду.

Он взял палочки и, ловко орудуя ими, тоже начал есть. Струан нашел обед превосходным. Понадобились месяцы, чтобы он развил в себе вкус к такой пище. Ни один из европейцев не признавал китайской кухни. Струан тоже одно время предпочитал плотные завтраки и обеды доброй старой Англии, но Мэй-мэй убедила его, что для здоровья полезней есть так, как едят китайцы.

— Ну, а теперь расскажи, как ты добралась сюда? — спросил Струан.

Мэй-мэй выбрала крупную креветку из тех, что сначала обжарили, а потом потушили в соевом соусе с травяными приправами, изящным движением отломила ей голову и принялась чистить.

— Я заказала место на лорке. Я покупила фантастический дешевый билет и вымазалась грязью для безопасности. Ты должен мне пятьдесят монет.

— Выплатишь их себе из своего содержания. Я не просил тебя приезжать сюда.

— Ай-й-йа! Этот колова чилло деньги достать легко мозна, беспокойся нет.

— Прекрати это и веди себя пристойно. Она рассмеялась, предложила ему очищенную креветку и взялась за другую.

— Спасибо, мне довольно.

— Ешь их больше. Они для тебя очень полезны. Я уже говорила тебе много раз, что они приносят здоровье и дают много-много силы.

— Полно, девочка моя.

— Нет-нет, в самом деле, — настаивала она с полной серьезностью. — Креветки очень полезны для тех, кто хочет много любить. Очень важно хотеть много любить! Жена должна следить за своим мужем. — Она вытерла пальцы вышитой салфеткой и взяла палочками одну из креветочных голов.

— Черт возьми, Мэй-мэй, неужели нужно есть и головы тоже?

— Да, клянусь Господом. Ты разве не знаешь, что это самая вкусная часть? — проговорила она, передразнивая его, и расхохоталась так, что поперхнулась. Он похлопал ее по спине, но очень нежно, а потом дал ей выпить несколько глотков чая.

— Вперед тебе наука, — сказал он.

— Головы все равно самая вкусная часть, даже так, можешь не беспокоиться.

— Даже так, выглядят они ужасно, можешь не беспокоиться.

Некоторое время они ели молча.

— С Броком действительно все так скверно?

— Скверно.

— Так ужасно просто разрешить эту скверность. Убей Брока. Теперь пора.

— Что ж, это один из выходов.

— Этот выход, тот выход — ты найдешь выход.

— Почему ты так уверена?

— Ты не захочешь потерять меня.

— Почему я должен тебя терять?

— Я тоже не хочу довольствоваться кем-то вторым. Я принадлежу Тай-Пэну. Я не какая-нибудь чертова Хакка, или речная женщина, или кантонская шлюха. Чай?

— Да.

— Пить чай после еды очень полезно для тебя. Тогда ты никогда не станешь толстым. — Она налила чай и грациозным движением поднесла ему чашку. — Ты мне нравишься, когда ты сердитый, Тай-Пэн. Но ты не пугаешь меня. Я знаю, что доставляю тебе слишком много радости, как и ты мне. Когда я стану второю сорта, другая займет мое место и не о чем беспокоиться. Это йосс. Мой йосс. А также и твой.

— Откуда ты знаешь, может, ты уже отступила на второе место, Мэй-мэй?

— Нет. Тай-Пэн, еще нет. Позже — да, но пока — нет. — Она склонилась над ним и поцеловала его, а потом, когда он попытался удержать ее, легко скользнула в сторону.

— Ай-йа, я не должна была давать тебе столько креветок! — Она со смехом побежала, но он догнал ее, и она обвила руками ею шею и поцеловала его. — Ты должен мне пятьдесят монет!

— Дьявол тебя забери! — Он опять поцеловал ее, желая ее так же сильно, как она желала его.

— Твои поцелуи хороши на вкус. Сначала мы поиграем в трик-трак.

— Нет.

— Сначала мы поиграем в трик-трак, потом будет любовь. Времени много. Я теперь живу с тобой. Мы играем один доллар за очко.

— Нет.

— Один доллар за очко. Может быть, у меня болит голова, слишком устала.

— Может быть, я не сделаю тебе новогоднего подарка, который собирался сделать.

— Какой подарок?

— Можешь не беспокоиться.

— Пожалуйста, Тай-Пэн. Я больше не буду тебя дразнить. Какой подарок?

— Можешь не беспокоиться.

— Ну, пожалуйста, скажи мне. Пожалуйста. Это нефритовая заколка? Или золотой браслет? Или шелк?

— Как теперь твоя голова?

Она сердито шлепнула его, потом обняла за шею.

— Ты такой плохой со мной, а я такая хорошая с тобой. Ну что ж, пусть будет любовь.

— Мы сыграем четыре партии. По тысяче долларов за очко.

— Но это слишком огромная ставка! — Она прочла в его смеющихся глазах вызов, и ее глаза сверкнули в ответ: — Четыре партии. Я разобью тебя в прах, клянусь Господом!

— О нет, клянусь Господом!

Они сыграли четыре партии, и она тараторила то проклятия, то благословения йоссу, плакала, смеялась, вскрикивала в зависимости от того, как складывалась игра. Она проиграла восемнадцать тысяч долларов.

— Смерть господня, я разорена, Тай-Пэн. Разорена. О, горе мне, горе, горе. Все мои сбережения и даже больше. Мой дом… Еще одну партию, — умоляла она. — Ты должен дать мне возможность вернуть проигранные деньги.

— Завтра. По тем же ставкам.

— Никогда в жизни я больше не буду играть по таким ставкам. Никогда, никогда, никогда. Только еще один раз завтра.

Мэй-мэй выскользнула из большой кровати с резным навесом на четырех высоких столбах и подошла к камину. Чугунный чайник тоненько посвистывал на низкой железной полке рядом с огнем.

Опустившись на колени, она вылила горячую воду из чайника на чистые белые полотенца. Отблески пламени танцевали на ее изумительном по красоте и чистоте линий теле. Ее ноги были обуты в крошечные спальные туфельки, аккуратные повязки плотно охватывали щиколотки. Ноги у нее были длинные и очень стройные. Движением руки она отбросила рассыпавшиеся иссиня-черные волосы за спину и вернулась к кровати.

Струан протянул руку за одним из полотенец.

— Нет, — остановила его Мэй-мэй. — Я сама. Это доставляет мне удовольствие, и это моя обязанность.

Вытерев его насухо, она вымылась сама и мирно устроилась рядом с ним под стеганым одеялом. Свежий ветер шевелил камчатные занавеси на окнах и заставлял шипеть огонь в камине. По стенам и высокому потолку метались тени.

— Посмотри, вон там дракон, — сказала Мэй-мэй.

— Нет. Это корабль. Тебе тепло?

— Рядом с тобой — всегда. А вон пагода.

— Да.

Он обнял ее, наслаждаясь прохладной шелковистостью ее кожи.

— А Тип готовит нам чай.

— Хорошо. Чай — это будет замечательно. Чай освежил их, они вернулись в кровать, и он задул лампу. Они опять начали рассматривать тени.

— Твой обычай говорит, что у тебя может быть только одна жена, хейа?

— Да.

— Китайский обычай лучше. Тай-тай — это более мудро.

— Что такое «тай-тай», девочка моя?

— «Повелительница повелителей». Муж, конечно, главное лицо в семье, но внутри дома первая жена всегда главная из главных. Это закон для китайцев. Много жен — это тоже закон, но всегда только одна Тай-тай. — Она поправила свои длинные волосы, чтобы они ей не мешали. — Ты скоро женишься снова? Что говорит ваш обычай?

— Не думаю, что я теперь вообще женюсь когда-нибудь.

— Ты обязательно должен жениться. На шотландке или на англичанке. Но сначала ты должен жениться на мне.

— Да, — ответил Струан. — Может быть и должен.

— Да, может быть, ты должен. Я твоя Тай-тай. — Она теснее прижалась к нему и быстро уснула безмятежным сном Струан еще долго наблюдал за пляской теней, потом заснул и он.

Едва лишь рассвело, он проснулся с предчувствием близкой опасности. Достав из-под подушки нож, он подошел к окну и приоткрыл занавесь. К его крайнему удивлению оказалось, что площадь пуста. Позади площади, на реке, над плавучими деревнями повисла тревожная тишина.

Он услышал приглушенный звук шагов, направлявшихся к его комнате. Струан бросил взгляд на Мэй-мэй. Она спала все так же безмятежно. С ножом наготове он прислонился к стене позади двери и стал ждать.

Шаги остановились. Через секунду раздался тихий стук в дверь.

— Да?

Мягко ступая, в комнату вошел слуга. Увидев Струана, голого и с ножом в руке, он перепугался и выдохнул, побледнев:

— Масса! Ключконосый масса и челноволосый масса сюда ходить. Говолить твоя быстло лаз-лаз пазалуста мозна.

— Скажи я приходить быстро раз-раз. Струан торопливо оделся. Он уронил расческу, едва не разбудив Мэй-мэй.

— Вставать еще рано Ложись ко мне, — пробормотала она в полудреме, глубже зарылась в одеяло и тут же заснула снова.

Струан открыл дверь спальни. А Гип терпеливо ждала на корточках в коридоре, где и спала ночью. Струан давно бросил бесплодные попытки заставить ее спать где-нибудь в другом месте, а не перед дверью своей госпожи. А Гип только улыбалась, кивала головой, говорила: «Да, масса» и оставалась спать у двери. Ее плотное квадратное тело крепко сидело на коротких ногах, улыбка, казалось, навсегда застыла на ее круглом лице с отметинами оспы. Вот уже три года она была личной рабыней Мэй-мэй. Струан заплатил за нее три тэйла серебром.

Он жестом пригласил ее в комнату.

— Мисси спать можно. Ждать эта комната, ясно?

— Ясна, масса. Он заторопился по лестнице.

Купер и Вольфганг Маусс ждали его в столовой. Маусс с задумчивым видом проверял свои пистолеты.

— Извините, что побеспокоили вас, Тай-Пэн. Надвигаются неприятности, — сказал Купер.

— Какие?

— Повсюду ходят слухи, что вчера ночью в Кантон прибыли две тысячи маньчжурских солдат — «знаменосцев».

— Вы уверены?

— Нет, — ответил Купер. — Но если это правда, наше положение можно назвать незавидным.

— Хау-куа посылал за мной сегодня утром, — тяжелым голосом добавил Маусс.

— Он не сказал, вернулся ли уже Дзин-куа?

— Нет, Тай-Пэн. Он по-прежнему утверждает, что его отца нет в городе. Что касается меня, я так не думаю, hein? Хау-куа был сильно напуган. Он сказал, что его разбудили сегодня рано утром. Ему был предъявлен указ, подписанный самим императором, в котором говорилось, что всякая торговля с вами должна быть прекращена немедленно. Я сам читал его. Печати настоящие. Весь Ко-хонг гудит как потревоженный улей.

Со стороны площади донесся топот копыт. Струан и Маусс бросились к окну. Внизу появилась полусотня маньчжурских; солдат верхом на лошадях, они неторопливой рысцой въехали на площадь с восточного конца и спешились. Это были рослые воины, у каждого имелся мушкет, длинный лук, меч и копье с флажком. Некоторые были бородаты. Их называли «знаменосцами», потому что они являлись императорской гвардией и носили на копьях особые флажки с императорской геральдикой. Китайцев в эти полки не набирали; они составляли элиту императорских войск.

— Что ж, как минимум сорок-пятьдесят человек в Кантону имеется точно, — изрек Струан среди общего молчания.

— А если их здесь действительно две тысячи? — спросил Купер.

— Нам лучше быть готовыми к тому, чтобы покинуть поселение в любую минуту.

— «Знаменосцы» — это плохой знак, — покачал головой Маусс. Он не хотел уезжать из поселения, он желал только одного — быть со своими новообращенными китайцами и дальше проповедовать среди язычников. Это занимало все его время, когда он не переводил для Струана. — Schrechlich [12] плохой.

Струан обдумал возможные варианты развития событий, потом позвонил слуге.

— Большой чоу быстро раз-раз. Кофе — чай — яйца — мясо — быстро раз-раз!

— «Знаменосцы» на площади, а вас словно ничего и не беспокоит, кроме завтрака? — встрепенулся Купер.

— Что толку волноваться на пустой желудок, — ответил Струан. — Сегодня с утра я голоден.

Маусс захохотал. До него дошел слух, который шепотом передавали друг другу слуги; слух о том, что таинственная любовница Тай-Пэна приехала к нему под большим секретом. По предложению Струана два года назад он тайно рассказал Мэй-мэй о христианстве и обратил ее в истинную веру. Да, с гордостью подумал он, Тай-Пэн доверяет мне. Благодаря ему, о Господи, по крайней мере одна душа обрела спасение. Благодаря ему и другие смогут унаследовать Царствие Твое и приобщиться благодати Твоей.

— Завтрак — это хорошая идея.

Стоя у окна, Купер видел торговцев, спешивших через парк в свои фактории. «Знаменосцы» собрались на площади в тесную кучу и оживленно болтали, сидя на корточках.

— Может быть, и в этот раз все будет, как тогда: мандарины захватят нас и потребуют выкуп, — предположил Купер.

— Только не в этот раз, дружище. Если начнется заваруха, они первым делом постараются всех нас перерезать.

— Почему?

— А зачем еще посылать в Кантон «знаменосцев»? Это воины, они умеют драться в отличие от местной китайской армии.

Вошли слуги и начали расставлять на огромном столе столовые приборы. Потом внесли завтрак: холодных цыплят, вареные яйца, буханки хлеба, горячее рагу, клецки, горячий мясной пирог, масло, мармелад, джем.

Струан с удовольствием принялся за еду, Маусс старался не отставать от него. Купер ел без всякого аппетита.

— Масса? — спросил слуга.

— Да?

— Одноглазый масса ходить сюда. Мозна?

— Можно.

В комнату вошел Тайлер Брок. Его сопровождал его сын Горт.

— Доброе утро, джентльмены. Доброе утро, Дирк-приятель.

— Завтракать?

— Благодарствуйте, не откажусь.

— Удачно прошло плаванье, Горт?

— Да, благодарю вас, мистер Струан. — Горт был под стать своему отцу, рослый, крепкий, на лице шрам, нос сломан, волосы и борода засалились. — В следующий раз я приду раньше «Грозового Облака».

— В следующий раз, дружок, — со смехом заметил Брок, — ты пойдешь на нем капитаном. — Он сел к столу и начал жадно есть. — Будьте добры, передайте рагу, мистер Купер. — Выставив большой палец, он ткнул им в сторону окна: — Эти черти не предвещают нам ничего хорошего.

— Верно. Что вы обо всем этом думаете, Брок? — спросил Струан.

— Ко-хонг сейчас рвет свои поросячьи хвостики с корнем. Стало быть, торговле пока конец. Надо же, первый раз я своими глазами вижу этих проклятых «знаменосцев», чума на них.

— Эвакуируем поселение?

— Силой меня отсюда не погонят ни китаезы, ни «знаменосцы». — Брок положил себе на тарелку еще рагу. — Ну, конечно, я могу немного отступить. Когда сам сочту нужным. Завтра большинство из нас все равно собирались возвращаться назад, чтобы участвовать в распродаже. Но вот совет созвать стоит, и чем скорее, тем лучше. У вас здесь есть оружие?

— Недостаточно.

— А у нас полно, на любую осаду хватит. Горт привез. Этот дом оборонять удобнее всего. К тому же, он и так почти что наш, — добавил он.

— Сколько у вас людей?

— Два десятка. Ребята Горта. Каждый управится с сотней китайцев.

— У меня тридцать человек, считая португальцев.

— К черту португальцев. Мы уж лучше сами как-нибудь. — Брок вытер рот, разломил пополам буханку хлеба и намазал ее маслом и мармеладом.

— Поселение непригодно для обороны, Брок, — вмешался Купер. — У вас ничего не получится.

— В этой фактории мы сможем продержаться сколько угодно, парень. Вы за нас не переживайте. Вам и остальным американцам лучше спрятаться в своей и сидеть там потише. Вас не тронут — это мы им понадобились.

— Да, — согласно кивнул Струан. — И вы будете нужны нам, чтобы присмотреть за торговлей в случае, если нам придется уехать.

— Это, кстати, еще одна причина, почему я пришел сюда, Дирк. Хотел поговорить с тобой в открытую насчет торговли и насчет «Купера и Тиллмана». Я сделал им предложение, которое было принято.

— Предложение было принято на том условии, что «Струан и компания» окажется не в состоянии выполнить ранее заключенные договоренности, добавил Купер. — Мы даем вам тридцать дней, Дирк. Сверх этих тридцати дней.

— Спасибо, Джефф. Это великодушно.

— Это глупо, парень. Но мне плевать на время, я тоже буду щедр с твоим временем. У тебя еще целых восемь дней Дирк, а?

Струан повернулся к Мауссу:

— Возвращайся к Ко-хонгу и выясни все, что можно. Будь осторожен по дороге и возьми с собой одного из моих друзей,

— Мне провожатый не нужен. — Маусс грузно поднялся с кресла и вышел.

— Мы проведем совет внизу, — сказал Струан, проводив его взглядом.

— Хорошо. Может, нам стоит сразу всем сюда перебраться. Места хватит.

— Это нас выдаст. Лучше приготовиться и ждать. Возможно, нас хотят просто напугать.

— Ты прав, парень. Пока слуги не разбежались, мы можем чувствовать себя в безопасности. Пойдем, порт. Значит, собираемся через час? Внизу?

— Да.

Брок и Горт ушли. Молчание нарушил Купер:

— Что же все это может значить?

— Думаю, это очередная хитрость Ти-сена. Он хочет заставить нас понервничать. Видимо, решил выторговать какие-то уступки и подготавливает почву. — Струан положил руку Куперу на плечо: — Спасибо за тридцать дней. Я не забуду этого.

— У Моисея было сорок. Я подумал, тридцати вам должно хватить.

Совет проходил бурно, но Струану и Броку совместными усилиями удавалось направлять его ход и поддерживать порядок.

Все торговцы, за исключением американцев, собрались в огромном зале фактории, который служил Струану рабочим кабинетом. Бочонки с коньяком, виски, ромом и пивом выстроились вдоль одной из стен. Вдоль другой тянулись полки с книгами и гроссбухами. Стены украшали картины Квэнса — виды Макао, портреты, корабли. В ящиках со стеклянными дверцами стояли оловянные кружки и серебряные кубки. На полках — груды абордажных сабель и мушкетов, порох, пули.

— А я говорю вам, все это ерунда, — горячился Мастерсон, краснолицый торговец тридцати с небольшим лет с двойным подбородком, глава фирмы «Мастерсон, Роуч и Роуч». Он был одет, как все остальные — темный сюртук из тонкого сукна с шелковой отделкой, жилет яркой расцветки и фетровый цилиндр. — Китайцы никогда не покушались на само поселение с тех пор, как оно здесь стоит, клянусь Богом.

— Верно. Но это было до того, как мы вступили с ними в войну и выиграли ее. — Больше всего Струану хотелось, чтобы они скорее пришли к какому-нибудь решению и разошлись. Он прикрывал нос надушенным платком, чтобы не чувствовать едкой вони, исходящей от их тел.

— А я говорю, выкинуть этих чертовых «знаменосцев» с площади, и дело с концом, — воскликнул порт, наливая себе еще пива в высокую серебряную кружку с крышкой.

— Мы так и сделаем, если будет надобность. — Брок сплюнул в оловянную плевательницу. — Я устал от всех этих разговоров. Так мы принимаем план Дирка или нет?

Сверкая глазом, он оглядел собравшихся.

Большинство в ответ посмотрели на него в упор не пряча глаз. Их было сорок человек — англичан и шотландцев. Исключение составляли датчанин Эликсен, представлявший одну лондонскую фирму, и Румаджи, дородный парси в развевающихся одеждах из Индии. Макдональд, Керни и Мольтби из Глазго и Мессер, Вивиен, Тоуб и Смит из Лондона были наиболее крупными коммерсантами — все суровые и твердые, как столетний дуб, люди в возрасте от тридцати до сорока.