– Если сеньор один – он пришел из Манилы?

– Нет. Я никогда не был в Азии, – осторожно сказал Блэксорн. Его испанский язык был превосходен, – Это было мое первое плавание в качестве кормчего. Я был… Я был за границей. Почему вы здесь?

– Иезуиты заточили меня сюда, сын мой. Иезуиты и их мерзкая ложь. Сеньор был за границей? Ты не испанец, нет – и не португалец… – Монах подозрительно всмотрелся в него, и Блэксорна обдало его зловонным дыханием, – Корабль был португальским? Скажи мне правду, ради Бога!

– Нет, отец. Корабль был не португальский. Перед Богом клянусь!

– О, Благословенная Дева, благодарю тебя! Пожалуйста, простите меня, сеньор, Я боюсь – я старый человек, глупый и больной. Твой корабль был испанский, откуда? Так рад – откуда вы, сеньор? Из Испанской Фландрии? Или из герцогства Бранденбургского, может быть? Откуда-нибудь из наших доминионов в Германии? О, так хорошо опять поговорить наконец на языке моей благословенной матери! Сеньор так же, как и мы, потерпел кораблекрушение? А потом подло брошен в эту тюрьму, подло обвиненный этими дьявольскими иезуитами? Мой Бог проклинает их и показывает им грех их измены! – Его глаза вспыхнули яростью. – Сеньор сказал, что он никогда не был в Азии раньше?

– Нет.

– Если сеньор никогда не был в Азии раньше, то он будет здесь как ребенок в джунглях. Да, здесь можно много чего рассказать! Сеньор знает, что иезуиты только торговцы, незаконно ввозящие оружие и занимающиеся ростовщичеством? Что они командуют здесь всей торговлей шелком, всей торговлей с Китаем? Что ежегодный Черный Корабль стоит миллион золотом? Что они вынудили его святейшество папу отдать им всю власть над Азией – им и их собакам, португальцам? Что все другие религии здесь запрещены? Что иезуиты имеют здесь дело только с золотом, покупая и продавая для наживы – для себя и для варваров – против прямых приказов его святейшества, папы Клементия, короля Филиппа и против законов этой страны? Что они контрабандой ввозят оружие в Японию для христианских князей, подстрекая их к мятежу? Что они вмешиваются в политику и сводничают для князей, лгут и мошенничают и дают лживые свидетельства против нас? Что их игумен сам послал секретное послание нашему испанскому вице-королю в Лусон с просьбой прислать конкистадоров для завоевания страны – они просили об отторжении Испании, чтобы скрыть новые португальские ошибки. Все наши несчастья могут быть отнесены на их счет, сеньор. Это иезуиты лгут, мошенничают и вредят нашему любимому королю Филиппу! Их ложь привела меня сюда и вызвала казнь двадцати шести святых отцов. Они думают, что, если я был когда-то крестьянином, я не понимаю… но я могу читать и писать, сеньор, я могу читать и писать! Я был одним из секретарей его превосходительства вице-короля. Они думают, что мы, францисканцы, не понимаем… – Он вдруг опять перешел на напыщенную смесь испанского и латыни.

Настроение у Блэксорна поднялось, его любопытство возрастало по мере рассказа священника. Что за оружие? Что за золото? Какая торговля? Какой Черный Корабль? Миллион? Что за вторжение? Какие христианские короли?

«А ты не обманываешь бедного больного старика? – спросил он себя. – Он думает, что ты его друг, а не враг.

Я не лгал ему.

Но ты не имел в виду, что ты его друг?

Я отвечал ему прямо.

Но ты ничего не предложил?

Нет.

Это честно?

Первое правило выжить во враждебных водах – ничего не предлагать».

Вспышка раздражения монаха была для всех неожиданной. Японцы, лежавшие рядом, с трудом подвинулись. Один из них встал, мягко потряс священника и заговорил с ним. Отец Доминго постепенно пришел в себя, его глаза прояснились. Он посмотрел на Блэксорна, узнавая его, ответил японцу и успокоил остальных.

– Извините меня, сеньор, – сказал он, задыхаясь, – Они… они думают, я рассердился на сеньора. Бог простит мне мой глупый гнев! Это было затмение, иезуиты приходят из ада, вместе с еретиками и язычниками. Я много могу рассказать тебе о них. – Монах вытер слюну с подбородка и попытался успокоиться. Он нажал себе на грудь, чтобы облегчить в ней боль. – Сеньор что-то сказал? Твой корабль, он причалил к берегу?

– Да. В некотором роде. Мы доплыли до земли, – ответил Блэксорн. Он осторожно вытянул ноги. Люди кругом, которые смотрели на него и слушали разговор, подвинулись. – Спасибо, – сказал он сразу, – да, как вы говорите «спасибо», отец?

– «Домо». Иногда вы можете сказать «аригато». Женщина должна быть особенно вежлива, сеньор. Она говорит «аригато годзиемашита».

– Спасибо. Как его имя? – Блэксорн показал на человека, который встал.

– Это Гонсалес.

– А какое у него японское имя?

– Ах да. Он Акабо. Но это значит «носильщик», сеньор. У них нет имен. Имена имеют только самураи.

– Что?

– Только самураи имеют имена, имена и фамилии. Таков их закон, сеньор. И каждый должен делать то, что он есть – носильщик, рыбак, повар, палач, фермер и так далее. Сыновья и дочери просто Первая Дочь, Вторая Дочь, Первый Сын и так далее. Иногда они зовут человека «рыбак, который живет у вяза» или «рыбак с больными глазами». – Монах пожал плечами и подавил зевок, – Обычным японцам не разрешают иметь имена. Проститутки дают себе имена типа Карп, Лепесток, Угорь или Звезда. Это странно, сеньор, но таков их закон. Мы даем им христианские имена, настоящие имена, когда крестим их, даем им спасение и слово Божие… – Его слова замерли, и он уснул.

– Домо, Акабо-сан, – сказал Блэксорн носильщику. Человек застенчиво улыбнулся, поклонился и вздохнул. Позднее монах проснулся и произнес краткую молитву.

– Только вчера, сказали, сеньор? Он пришел только вчера? Что случилось с сеньором?

– Когда мы пристали здесь, там был иезуит, – сказал Блэксорн. – А что вы, отец? Вы говорите, они обвиняют вас? Что случилось с вами и вашим кораблем?

– Наш корабль? Сеньор говорит о нашем корабле? Сеньор приехал из Манилы, как мы? О, о, как я глуп» Я помню теперь, сеньор был за границей и никогда не был в Азии раньше. Клянусь благословенным телом Христовым, хорошо опять поговорить с цивилизованным человеком, на языке моей блаженной матери! Куе ва, это было так давно. Моя голова болит, болит, сеньор. Наш корабль? Мы давно собирались домой. Домой из Манилы в Акапулько, в страну Кортеса, в Мексику, оттуда сушей до Вера-Круц. А там другой корабль через Атлантику и длинный, длинный путь домой. Моя деревня находится под Мадридом, сеньор, в горах. Она называется Санта-Вероника. Сорок лет я не был там, сеньор. В Новом Свете, в Мексике и на Филиппинах. Всегда с нашими славными конкистадорами, может быть. Дева следит за ними! Я был в Лусоне, когда мы разбили короля местных язычников, Лумалона, и завоевали Лусон и таким образом принесли слово Божье на Филиппины. Много наших новообращенных японцев сражалось с нами даже тогда, сеньор. Такие бойцы! Это было в 1575 году. Мать-церковь хорошо укрепилась там, мой сын, и нигде не было видно грязных иезуитов или португальцев. Я приехал в Японию почти два года назад и должен был вернуться в Манилу, когда иезуиты выдали нас.

Монах замолчал и закрыл глаза, засыпая. Позднее он проснулся снова и, как это иногда бывает со старыми людьми, продолжил, как будто он и не спал:

– Мои корабль был большой галерой «Сан-Филипп». Мы везли груз золотых и серебряных монет стоимостью в миллион с половиной серебряных песо. Нас захватил один из сильных штормов и выбросил на берега Сикоку. Корабль повредил киль на песчаном баре, когда на третий день мы выгрузили драгоценные металлы и большую часть груза. Тут прошел слух, что все конфисковано, конфисковано самим Тайко, что мы пираты и… – Он замолчал во внезапной тишине.

Железная дверь камеры задрожала, открываясь.

Стражники начали выкликать имена из списка. Бульдог, человек, с которым подружился Блэксорн, оказался одним из вызванных. Он вышел, не оглядываясь. Был также выбран один из людей в круге – Акабо. Акабо стал на колени перед монахом, который благословил его, перекрестил и быстро дал ему последнее причастие. Человек поцеловал крест и ушел.

Дверь опять закрылась.

– Они собираются казнить его? – спросил Блэксорн.

– Да, его Голгофа за дверью. Моя Святая Мадонна заберет его и даст ему вечное блаженство.

– Что он сделал?

– Он нарушил закон, их закон, сеньор. Японцы люди простые. И очень жестокие. Они верны одному наказанию – смерти. На кресте, виселице или обезглавливанием. За такое преступление, как поджог, полагается смерть в огне. Они почти не имеют других наказаний – изгнание иногда, для женщин иногда отрезание волос. Но, – старик вздохнул, – в большинстве случаев смерть.

– Вы забыли заключение.

Ногти монаха задумчиво ковыряли струпья на ладони.

– Это не одно из наказаний у них, мой сын. Для них заключение только временное место, где держат людей перед тем, как они решат, что с ними делать. Сюда отправляют только виновных. И только на короткое время.

– Это вздор. А что с вами? Вы же здесь уже год, почти два.

– Когда-нибудь они придут за мной, как за всеми остальными. Это только место передышки между земным адом и великолепием вечной жизни.

– Я не верю вам.

– Не бойся, мой сын. Это воля Бога. Я здесь и могу выслушать исповедь сеньора, дать ему отпущение грехов и успокоить его – великолепие вечной жизни всего лишь в ста шагах, начинающихся от этой двери. Сеньор не хотел бы, чтобы я выслушал его исповедь прямо сейчас?

– Нет, нет – спасибо. Не сейчас, – Блэксорн посмотрел на железную дверь. – Кто-нибудь пытался выбраться отсюда?

– Зачем бы им это делать? Здесь некуда бежать – негде спрятаться. Власти очень строгие. Каждый, кто поможет осужденному, виновным, совершает преступление. – Он слабо махнул рукой в сторону двери камеры. – Гонсалес – Акабо – человек, который сейчас… ушел. Он кагаман. Он сказал мне.

– Что такое кагаман?

– О, это носильщики, сеньор, люди, которые носят паланкины или меньшего размера каги для двух носильщиков, которые напоминают гамак, качающийся на шесте. Он рассказал нам, что его товарищ украл шелковый шарф заказчика, и поскольку он, бедный парень, сам не сообщил о краже, его также лишают жизни. Сеньор может верить мне, тот, кто пытается бежать, или тот, кто помогает кому-то бежать, теряет жизнь вместе со всей своей семьей. Они очень строги, сеньор.

– Ну так что, каждый идет на смерть как овца?

– Другого выбора нет. Это только воля Бога. «Не злись и не паникуй, – предупредил себя Блэксорн. – Будь терпелив. Ты можешь придумать выход. Не все, что говорит священник, верно. Кто бы выдержал столько времени?»

– Эти тюрьмы у них новые, сеньор, – сказал монах. – Говорят, что тюрьмы устроил Тайко несколько лет назад. До него их не было. Раньше, когда человека ловили, он признавался в своем преступлении, и его казнили.

– А если он не признавался?

– Все признавались – чем скорее, тем лучше, сеньор. У нас так же, если вас поймают.

Монах уснул на некоторое время, почесываясь и бормоча во сне. Когда он проснулся, Блэксорн спросил:

– Скажи мне, пожалуйста, отец, как проклятые иезуиты смогли упрятать божьего человека в эту отвратительную дыру?

– Не о чем и говорить. После того как пришел Тайко и взял все сокровища и товары, наш капитан настоял на том, чтобы мы пошли в столицу и протестовали против этого. Причин для конфискации не было. Разве мы не были слугами самого могущественного католика, короля Филиппа Испанского, правителя самой большой и богатой империи в мире? Самого мощного монарха в мире? Разве мы не были друзьями? Разве не Тайко просил Испанскую Манилу торговать напрямую с Японией? Конфискация была ошибкой.

Я пошел с нашим капитаном, потому что умел немного говорить по-японски – немного в то время. Сеньор, «Сан-Филипп» потерпел крушение и был выброшен на берег в октябре 1597 года. Иезуиты – один из них по имени отец Мартин Алвито, – они осмелились предложить посредничество для нас, там, в Киото, столице. Какая наглость! Наш францисканский игумен, Фриар Браганза, был в столице и был послом – настоящим послом Испании при дворе Тайко! Блаженный монах Браганза, он был там, в столице, в Киото, пять лет, сеньор. Сам Тайко лично просил нашего вице-короля в Маниле прислать францисканских монахов и посла в Японию. Тогда и приехал благословенный монах Браганза. И мы, сеньор, мы на «Сан-Филиппе» знали, что он был верным человеком, не как иезуиты.

После многих-многих дней ожидания мы получили аудиенцию у Тайко – он был миниатюрный, безобразно маленький человек, сеньор, – и мы просили обратно наши товары и другой корабль или отправить нас на другом судне. Все это наш капитан предлагал щедро оплатить. Аудиенция прошла хорошо, как нам показалось, и Тайко отпустил нас. Мы пошли в свой монастырь в Киото и там в течение нескольких следующих месяцев, пока мы ждали его решения, продолжали нести язычникам слово Божье. Мы открыто проводили свои службы, а не как воры в ночи, не так, как это делали иезуиты. – Голос отца Доминго наполнился крайним презрением. – Мы сохранили свои обряды и облачения – мы не скрывались, как делают местные священники. Мы несли слово людям колеблющимся, больным и бедным, не как иезуиты, которые имеют дело только с князьями. Наша конгрегация разрасталась. Мы устроили больницу для больных проказой, свою собственную церковь, и наша паства процветала, сеньор. Сильно увеличилась. Мы собрались обратить в нашу веру многих их князей, и тогда однажды нас предали.

Однажды в январе мы, францисканцы, были собраны все перед магистратом и обвинены согласно бумаге с печатью самого Тайко в нарушении их законов, нарушении их мира и приговорены к смерти через распятие. Нас было сорок три. Наши церкви по всей Японии были разрушены, все наши конгрегации запрещены – францисканские, сеньор, не иезуитские. Только наши, сеньор. Мы были ложно обвинены. Иезуиты обманули Тайко, сказав, что мы были конкистадорами, что мы хотели вторгнуться на их берега, когда на самом деле это иезуиты просили его преосвященство, нашего вице-короля, прислать армию из Манилы. Я видел это письмо сам! От их игумена! Они были дьяволами, которые притворились служащими церкви и Христа, но они служили только себе. Они страстно желали власти, власти любой ценой. Они прятались за сетью нищеты и благочестия, но под ними они чувствовали себя как короли и копили состояния. Куе ва, сеньор, правда состоит в том, что мы ревностно относились к нашей пастве, ревностны к нашей вере, ревностны к нашей церкви, ревностны к нашей правде и образу жизни. Дайме Хицен, Дон Франциско, – его японское имя Харима Тадао, но при крещении он был назван Доном Франциско – он вступился за нас. Он был подобен королю, все дайме похожи на королей, он францисканец, и он вступился за нас, но бесполезно.

В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших японских новообращенных и еще троих. Одним из них был блаженный Браганза, среди новообращенных было трое юношей. О, сеньор, в этот день вера проникла в тысячи японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали за казнями в Нагасаки, мне говорили об этом. Это был тяжелый холодный февральский день и плохой год – год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда рука Бога тяжело опустилась на великого убийцу в виде землетрясения и даже разрушила его большой замок, Фушими. Это было страшно, но удивительно наблюдать, как перст Божий наказывает язычников и грешников.

И вот они были казнены, сеньор, шесть добропорядочных испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, больница закрыта, – Лицо старика было мокро. – Я был один из тех, кто был выбран для мученичества, но мне не была оказана такая честь. Они отправили нас пешком из Киото, и когда мы пришли в Осаку, они поместили нас в одну из наших миссий, а остальным… остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах как обычных преступников. Потом святая братия была отправлена на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисизаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, мы были помещены в тюрьму. Нас было трое – я думаю, нас было трое, но я один был испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не вызвали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или, может быть, эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы побольше мучить, – те, кто не дал мне шанса на мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…

Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.

Как ни хотелось Блэксорну, он не мог заснуть, хотя ночь наконец и наступила. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова была полна ужасными мыслями.

Он понимал с ужасающей ясностью, что выбраться отсюда невозможно, чувствовал, что находится на краю гибели. Глубокой ночью ужас охватил его, и впервые в жизни он сдался и заплакал.

– Да, сын мой? – пробормотал монах, – В чем дело?

– Ничего, ничего, – сказал Блэксорн, сердце его оглушительно забилось. – Спи.

– Не надо бояться. Мы все в руках Бога, – сказал монах и снова уснул.

Ужас оставил Блэксорна. Здесь был ужас, с которым можно жить. «Я выберусь отсюда как-нибудь», – сказал он себе, пытаясь поверить в эту ложь.

На рассвете принесли пищу и воду. Блэксорн уже пришел в себя. «Глупо вести себя так, – твердил он себе, – Глупость, слабость и опасность. Не делай этого больше, или ты сломаешься, сойдешь с ума и наверняка умрешь. Тебя положат в третий ряд, и ты умрешь. Будь аккуратен и терпелив, следи за собой».

– Как вы сегодня, сеньор?

– Прекрасно, спасибо, отец. А вы?

– Спасибо, совсем хорошо.

– Как мне сказать это по-японски?

– Домо, дзенки десу.

– Домо, дзенки десу. Вы говорили вчера, отец, о португальских Черных Кораблях – на что они похожи? Вы видели такой корабль?

– О да, сеньор. Это самые большие корабли в мире, почти на две тысячи тонн. Для плавания на одном из них необходимо около двухсот матросов и юнг, а с экипажем и пассажирами он вмещает до тысячи человек. Мне говорили, что эти каракские паруса хороши для попутного ветра и тяжелы в управлении при боковом ветре.

– Сколько у них пушек?

– Иногда по двадцать или тридцать на трех палубах. – Отец Доминго был рад отвечать на вопросы, разговаривать и учить, а Блэксорн в такой же степени был рад слушать и учиться. Отрывочные знания монаха были бесценны и бесконечны.

– Нет, сеньор, – говорил он теперь. – Домо – благодарю вас, а дозо – пожалуйста. Вода – мицу. Всегда помните, что японцы придают большое значение манерам и вежливости. Один раз, когда я был в Нагасаки, – о, если бы только были чернила и бумага с пером! А, я знаю – вот, пишите слова на грязи, это поможет вам запоминать их…

– Домо, – сказал Блэксорн. Потом, после запоминания еще нескольких слов, он спросил: – Сколько уже времени здесь португальцы?

– О, эти земли были открыты в 1542 году, сеньор, в тот год, когда я родился. Их было трое: да Мота, Пьексото, и еще одну фамилию я не могу вспомнить. Они были португальские торговцы, имевшие дела с китайским побережьем и плавающие на китайских джонках из порта в Сиаме. Сеньор был когда-нибудь в Сиаме?

– Нет.

– О, в Азии есть что посмотреть. Эти люди были торговцами, но их захватил сильный шторм, тайфун, и вынес их к земле в Танегасиме на Кюсю. Тогда европейцы впервые ступили на землю Японии, с этого времени началась торговля. Спустя несколько лет Френсис Ксавьер, один из основателей ордена иезуитов, тоже приехал сюда. Это было в 1549 году… плохом году для Японии, сеньор. Первым был один из наших, и мы должны были бы иметь дела с этим государством, а не португальцы. Френсис Ксавьер умер через три года в Китае, одинокий и всеми покинутый… Я сказал сеньору, что иезуиты уже были при дворе императора Китая в месте, называемом Пекином? О, вам следовало бы повидать Манилу, сеньор, и Филиппины! У нас было четыре собора, и почти три тысячи конкистадоров, и почти шесть тысяч японских солдат было размещено на островах, и триста братьев…

Голова Блэксорна была переполнена фактами, японскими словами и фразами. Он спрашивал о жизни в Японии, дайме, самураях и торговле, Нагасаки, войне, мире, иезуитах, францисканцах и португальцах в Азии и об испанской Маниле, и более всего о Черном Корабле, который приплывал раз в год из Макао. Три дня и три ночи Блэксорн сидел с отцом Доминго и спрашивал, слушал, учился, спал с кошмарными снами, просыпался и задавал новые вопросы, узнавая что-то еще.

Потом, на четвертый день, назвали его имя.

«Анджин-сан!»