- А что я с ними делать-то буду, с твоими бумажками? Капезуху обклеивать?
      - Я не понимаю, чего вы хотите?
      - Небось никогда в своей куриной жизни в капезухе не сидел?
      Я объяснил ему, что сидел, причём сидел по его милости.
      - Не из-за меня, а из-за Петьки Интеллигента, - уточнил он. - Из-за кореша моего. Тоже очень шляпу обожает. Вот тебя заместо его и засахарили. Но я тебя к чему про отсидку спросил?
      - Представления не имею.
      - А к тому спросил, что кажный, который за решеткой пребывал и небо в клеточку зырил, очень даже великолепно понимает, с чем в тюряге недостача наблюдается.
      - С чем же, позвольте полюбопытствовать?
      - Во-первых, жратва…
      - Ну, если вам не хватает хлеба, то я, разумеется, буду рад оказать вам всяческое содействие, - оживился я. Он тупо и удивленно посмотрел на меня.
      - Ты что, недопечённый? На хрена мне хлеб? Я в Петрограде при фарте в самых шикарных ресторациях свою жизнь раскручивал, ананасы замест картошки жрал, а шампанское замест чая из серебряного самовара наяривал. Хлеб! А мякину мне не хотишь предложить?
      - Ну, ежели вы рассчитываете на ананасы…
      - Не рассчитываю, - сказал он. - Ананасов здеся днем с огнем не сыщешь. Потому за ананасами тебя и не посылаю.
      - А зачем послать изволите? - сыронизировал я, прекрасно понимая, что выполню любое его поручение, лишь бы получить столь нужные мне сведения.
      - Ты хвост не поднимай, понял? - буркнул он. - У нас с тобой дело полюбовное. Сладимся - хорошо, не сладимся - и того лучше. Я налево, ты направо, я в тюрьму, а ты в Москву. Нужен я тебе?
      - Ну?
      - Тогда ублажай. - Он выжидающе посмотрел на меня и, выдержав паузу, продолжал: - Вот я стерлядку кольчиком, к примеру, уважаю, балычок осетровый, чтоб в нём солнышко играло, икорку зернистую…
      - А вобла не сойдет? - вибрирующим голосом спросил я.
      - Вобла не сойдет, - убежденно ответил он. - Не сойдет вобла. Вобла для мастерового да босяка лакомство. А для меня - она тьфу! Так что ты уж не скупись и запоминай, что мне на язык и на душу ляжет. И про стерлядку запомни, и про балычок, и про икорку…
      Меня трясло мелкой дрожью.
      - Все перечислил?
      - Ишь какой быстрый! - ухмыльнулся он, явно любуясь моим состоянием. - А курить что я буду?
      - Ладно. Две-три пачки махорки я куплю.
      - Махорки, говоришь? А сам что куришь?
      - Я не курю. И попрошу вас разговаривать со мной на «вы».
      - На «вы» - это можно, - согласился он. - Меня не убудет. А вот что не курите - это зря.
      - Об этом уж позвольте судить мне.
      - Я не к тому.
      - А к чему?
      - А к тому, что ежели б курили, то о махорке и заикаться посовестились бы. Кто махорку-то смолит?
      - Сигары курить изволите?
      - Нет, папиросы.
      - Какие же?
      - «Северную пальмиру» и «Нашу марку». Так что расстарайся десятка на три-четыре.
      - Хорошо, расстараюсь, - скрипнул я зубами. - Всё?
      - Вроде всё. Только бутылочку, понятно, не забудь прихватить.
      - Что?!
      - Бутылочку, говорю, не забудь.
      - Какую бутылочку?
      - Тронутый ты, что ли? «Какую»! Обычную. Ежели на коньяк пожалеешь, то можно и смирновку. Хрен с тобой, где наша не пропадала!
      - Да вы понимаете, о чём говорите?!
      - А чего тут не понимать?
      - Не будет вам никакой бутылки, ясно?
      - Бутылки не будет - разговора не будет, - хладнокровно отпарировал он и лег на койку, повернувшись ко мне спиной, давая тем самым понять, что аудиенция окончена.
      Когда я вышел из образцовой КПЗ, я был настолько раскалён, что от меня можно было прикуривать.
      Начальник уездной милиции, как и положено начальнику милиции, был знатоком человеческих душ и физиономий.
      Мельком взглянув на меня, он сразу же всё понял.
      - Задал вам Гришка перцу?
      - Ну и мерзавец!
      - И ещё какой мерзавец! - поддержал он. - Во всей Нижегородской губернии второго такого не сыщешь. Махровый мерзавец!
      - Не говорите!
      - Так, может, плюнете на все это дело?
      - Нет уж.
      - А вы все-таки подумайте, нервы дороже. А главное - я уверен, что ни черта он не знает.
      - Знает. Ежели бы не знал, то так нагло не держался. Понимает, что мне без него не обойтись, потому и куражится.
      - Ну, ежели так, то надо терпеть. Ничего не поделаешь!
      - Я-то готов терпеть, а вот вы…
      Начальник уездной милиции настороженно посмотрел на меня. Что-то в моей интонации ему явно не понравилось.
      - А при чем тут я?
      - Ну как вам сказать? Прямого отношения вы, конечно, не имеете, но некоторое касательство…
      - Что он хочет?
      Я решил проявить максимум такта и излагать требования Беспалова постепенно, не травмируя психику своего собеседника.
      - Гурман он, оказывается. Зернистая икра ему, видите ли, требуется. Иначе говорить не желает.
      - Ишь ты, - усмехнулся начальник милиции. - И что же вы решили?
      - Если не возражаете… - осторожно начал я.
      - А чего мне, собственно, возражать? Передачи мы принимаем, пожалуйста.
      Такой легкой победы я не ожидал.
      - И балык осетровый можно?
      - Почему же нет?
      - И стерлядь кольчиком?
      - Сделайте милость.
      - Не знаю, как и благодарить вас!
      - А за что? Если вас не смущают расходы, то нас тем более. Правда, с большим удовольствием я бы посадил этого вымогателя на хлеб и воду, чем баловал его разносолами, но, как говорится, воля ваша. Так что никаких возражений.
      Начальник уездной милиции был воплощением великодушия. Но когда я, обрадованный столь успешным началом своей дипломатической миссии, заговорил о папиросах, он сухо сказал:
      - А вот этого, Василий Петрович, не положено.
      - Ну в виде исключения.
      - Не положено. Ведь мы, Василий Петрович, бюрократы и руководствуемся инструкциями. Балык, икра и прочее существующим положением о передачах не возбраняется. А раз так - то с милой душой. Относительно же табака и спичек имеется специальный параграф - строго запрещено. Как же мы с вами будем нарушать его?
      - Да, напрасно, выходит, я сюда приезжал.
      - Обидно, конечно. Но что тут можно придумать!
      - Да нет, кое-что можно было бы, понятно, придумать, - осторожно закинул я удочку, - но у меня даже язык не поворачивается.
      - Так уж и не поворачивается? - ехидно спросил он.
      - Параграф, конечно, дело святое, - ханжески сказал я. - Но ведь проверяющий передачу может просто-напросто не заметить папиросы. Бывает же такое - не заметил, и всё. Усольцев бы…
      Он внимательно взглянул в мои бесстыжие глаза, усмехнулся и сказал:
      - Ну разве что в интересах науки и из уважения к Усольцеву.
      Я готов был расцеловать его.
      - А если водку? - дойдя до высшей степени наглости, спросил я.
      - Что, водку?
      - Ну, это самое, в интересах науки и из уважения?..
      - Василий Петрович, а вам не стыдно?
      - Стыдно.
      Наступило молчание. Долгое. Тревожное. Наконец он сказал:
      - А ежели вам все-таки плюнуть на него, а?
      - Да я бы рад, но никак нельзя. Без него я как без рук…
      - Попробуйте, а? - сказал он почти умоляюще.
      Снова молчание. Скорбно смотрю на начальника милиции, он точно так же скорбно глядит на меня, размышляет.
      - Только подумать, водку арестованному! Собственными руками!
      Я вздыхаю. Жалобно так вздыхаю. Он тоже вздыхает.
      - Я, конечно, понимаю ваше положение и поэтому не настаиваю.
      - Ладно, - наконец решается он. - Черт с вами. Если проверяющий не обратит внимания на папиросы, он может не заметить и водку.
      - Голубчик!
      - Ну, ну, только не благодарите, - поднимает он руку, будто желая отстранить меня, если я вдруг кинусь целоваться. - Я сам себе противен.
      - Но ведь в интересах науки!
      - Ну, тогда отправляйтесь за продуктами. Справа от пристани в переулке - знаете, где пристань? - есть магазин Шевцова. Вы там купите всё, что вам требуется… - Он помедлил и не без юмора закончил: - В интересах науки.
      Действительно, в магазине Шевцова нашлось всё, что заказывал Беспалов. А стерлядь кольчиком мне приготовили в близлежащей кухмистерской.
      Как и предполагалось, пожилой милиционер с вислыми усами «не заметил» ни папирос, ни водки. Правда, мне показалось, что его лицо выражало осуждение. Но мало ли что может почудиться!
      Беспалов встретил меня, как строгий ревизор проворовавшегося служащего.
      Проверил, будто по реестру, содержимое корзинки, долго и придирчиво разглядывал сургуч, которым было запечатано горлышко бутылки, этикетку. Дважды пересчитал поштучно папиросы. С брезгливой физиономией нюхал стерлядь, икру и балык.
      - Всё, что заказывали.
      - Не слепой, - недовольно сказал Беспалов и ввинтил палец в ноздрю. - Икра от Шевцова?
      - Да, а что? - спросил я и почувствовал в своем голосе подхалимскую нотку.
      - Залежалая, с рыжинкой.
      - Ай-яй-яй! А он клялся, что свежая.
      - Жулик, потому и клялся.
      - Если хотите, могу купить у другого. В конце концов это не так уж сложно.
      - Ладно, и так сойдет, - смилостивился Беспалов. - Не в ресторации всё ж, в тюряге.
      Я не был уверен, что обед Беспалова в образцовой; КПЗ уступает в чем-либо дорогому обеду в лучшем московском ресторане, но спорить с ним не стал.
      - Я прежде всего хотел бы поговорить с вами, Гриша, о способах травления дерева.
      - Больно быстрый, - усмехнулся Беспалов. - Завтра приходь. Завтра и потолкуем обо всем. Бывай!
      Я робко сказал, что разговор предстоит большой и желательно поэтому начать его сегодня же, но Беспалов был неумолим.
      На следующий день поговорить нам тоже не привелось. Арестант злобно хмурился, огрызался, ссылался на перепой и нагло требовал опохмелки.
      Разговор был отложен еще на день. А ночью Беспалов бежал, высадив голубенькую решетку и аккуратно выдавив вымытое до зеркального блеска оконное стекло образцовой КПЗ. Задержать его не удалось. Да и попробуй задержать, когда рядом Волга. Плыви, куда хочешь. Хочешь вверх по течению, хочешь - вниз.
      Объективно моей вины в случившемся, конечно, не было. Но, уезжая из Василь-Сурска, я всё-таки старался не смотреть в глаза начальнику милиции…
      В Поволжье стояло знойное пыльное лето, а в душе моей шел мерзкий холодный дождичек и чмокала непролазная осенняя грязь. До чего же мне было тогда гнусно, голубчик вы мой, ни в сказке сказать, ни пером описать!
      После случившегося, - продолжал Василий Петрович, - я долгое время не имел о Беспалове никаких сведений. Он больше не показывался ни в Василь-Сурске, ни в Маклакове. А затем в моей квартире появился скособоченный плешивый человек, прибывший в Москву с Соловецких островов, где он отбывал наказание.
      Скособоченный, сидевший, как он мне сообщил, за халатность, был на Анзере в бригаде Беспалова. Когда его освободили, Гриша просил разыскать меня, передать от него сердечный привет и выразить сожаление по поводу происшедшего в Василь-Сурске.
      Оказалось, что мой очерк о Соловецком монастыре, который был опубликован в одной из газет, попал на глаза Мебельщику и вызвал у чего поток трогательных воспоминаний о знакомстве со мной в образцовой КПЗ, где он «в интересах науки» объедался зернистой икрой, балычком и стерлядью, а затем сбежал, оставив на память о себе пустую бутылку из-под водки и снедаемого угрызениями совести легковерного исследователя, то есть меня.
      По утверждению Скособоченного, Гриша с Соловецких островов не имел ничего общего с тем Гришей, которого я и начальник уездной милиции знали по Василь-Сурску. Это были совсем разные Гриши, которых объединяли лишь внешность и общая биография. И это произошло не потому, что на Соловках не было балыка, зернистой икры и легковерного Василия Петровича Белова. Причины представлялись значительно более вескими и благородными, такими благородными, что на глазах моего гостя время от времени появлялись слезы умиления.
      Скособоченный уверял меня, что:
      Первое. Под влиянием неустанной воспитательной работы Беспалов полюбил труд значительно сильней, чем зернистую икру, и его бригада систематически из месяца в месяц перевыполняет план на восемь-десять процентов.
      Второе. Беспалов не только не представляет себе свою жизнь без постоянного самоотверженного труда на благо общества. Это само собой. Но он не представляет себе её и без духовных ценностей, созданных человечеством за многотысячную историю своего существования. Именно поэтому он постоянно читает все поступающие на Соловки газеты и сам участвует в художественной самодеятельности, находя в ней удовлетворение своих постоянно растущих духовных запросов. Вначале он пел в хоре, а совсем недавно с большим успехом исполнил популярную соловецкую песенку: «Вечер, поезд, огоньки, дальняя дорога. Поезд едет в Соловки. На душе тревога». После концерта его лично поздравлял не кто-нибудь, а сам Володька Скокарь, тончайший знаток и ценитель блатной лирики.
      Третье. Учитывая сказанное, любой шпынь поймет, что Беспалов переживает процесс второго рождения. А роды, как известно, всегда происходят в муках. Без родов муки бывают, а без мук роды - нет. И поэтому от меня, Василия Петровича Белова, многое зависит. Я могу значительно облегчить эти родовые муки. Чем? Отцовским советом и продуктовой посылкой. Речь не идет о балыке или стерляди. Обновленный Беспалов может вполне возродиться к трудовой жизни и без них. Но разве для меня так уж трудно купить, например, ветчины, копченой колбасы или несколько банок свиной тушенки!
      Я, разумеется, не верил в столь скоропалительное превращение домушника в идейного строителя нового общества. И все же я получил громадное удовольствие от этого монолога. Скособоченный был прирожденным оратором и весьма способным демагогом. А все талантливое меня радует. Но меня смущали бегающие глаза этого пламенного оратора, изукрашенного замысловатыми татуировками. Его глаза ощупывали и оценивали все, что было в моей квартире, начиная от висящего на спинке стула пиджака с лоснящимися на локтях рукавами и кончая картинами. Люди с такими глазами обычно отбывают свой срок не за халатность. Их сажают за квартирную кражу, за карманную, за кражу со взломом, но только не за пренебрежительное отношение к своим обязанностям. Что-что, а это я понимал.
      Поэтому, когда он ушел, у меня вырвался вздох облегчения. Больше Сергунчика - так он мне, по крайней мере, представился - я нигде не встречал. И слава богу, как говорится. Не то знакомство, которое хочется продолжить.
      Что же касается Мебельщика, то - слаб человек! - я ему отправил посылку и письмо, в котором просил ответить наконец на давно интересующие меня вопросы. Я полагал, что имею на это полное право. Но Гриша, видимо, был настолько занят своей перековкой и возрождением к новой трудовой жизни, что так и не удосужился черкнуть мне пару строк, чем начисто заморозил мою работу, посвященную истории появления в России двух гарнитуров «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура».
      Увы, ему никогда не было свойственно чувство благодарности. Ну что тут будешь делать!
      Я уже примирился со своей судьбой. И вот тут-то произошла эта кража в квартире, которая доставила мне столько радостей.
      Я ни капли не сомневаюсь, что Гриша отправился ко мне без всякого злого умысла. Он хотел лишь навестить меня. Но, убедившись, что меня нет, а квартира пуста, он просто не удержался. Это было свыше его сил. Недаром же Оскар Уайльд говорил, что лучший способ избавиться от соблазна - это поддаться ему.
      Но вот что любопытно. Я вам только что на юморе рассказывал о тех дифирамбах, которые Скособоченный пел своему приятелю по заключению. Мне казалось, что я не поверил ни одному его слову. Да и как можно поверить в то, что мой расхристанный знакомый из образцовой КПЗ, домушник Гриша Гусиная Лапка, с детства привыкший к воровству, вдруг за несколько месяцев перекуется в ударника труда и тонкого ценителя искусства? И тем не менее что-то из сказанного им, видимо, осело в моем подсознании. Глупо, но факт. Иначе не объяснить, почему добрых две недели после кражи я, едва раздавался звонок, мгновенно хватался за телефонную трубку или бежал открывать входную дверь. Усольцев смеялся надо мной. Но я был уверен, что Беспалов или позвонит мне, или зайдёт. Вот такая дурацкая уверенность.
      Лишь после того, как на барахолке сотрудники уголовного розыска изъяли в какой-то лавчонке Левитана, Мане и Дега, которые уже успели побывать в десятках рук, я понял, что моя уверенность основывалась только на сильном желании поговорить наконец с Беспаловым, этим солистом художественной самодеятельности, который смог своим прочувственным исполнением растрогать даже Володьку Скокаря.
      Увы, вернувшись с Соловков и нанеся мне визит вежливости, который по не зависящим от него обстоятельствам закончился квартирной кражей, Гриша Беспалов, он же Мебельщик, он же Гусиная Лапка, он же Гриша Прыг-Скок, бесследно исчез.
      Впрочем, говорить о «бесследном» исчезновении было бы не совсем справедливо. Память о себе он всё-таки оставил. И главное - добрую память. Да, добрую. Чего вы улыбаетесь? Вор, уголовник - всё верно. А память осталась добрая. Дело в том, что, изучая пометки на полях своей рукописи, я пришел к выводу, что большую часть вопросов мне с его почти что бескорыстной помощью удастся снять. И я не ошибся. Таким образом, только после кражи и благодаря ей я смог успешно закончить начатую мной работу. Согласитесь, это совсем немало. Да и вы узнали много нового. А ваши читатели?
      Так что Гриша Беспалов не совсем бесцельно прожил свою жизнь. В некотором роде он даже является моим соавтором. Во всяком случае, в вопросах имитации дерева, перламутра и слоновой кости я бы без него не разобрался.
      А вам своей кражей у меня на квартире он как бы подсказал заключительную главу всей этой истории с мебельным гарнитуром «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура».
      Во всяком случае, в действительности эта история закончилась именно так, а не иначе.
      Вот в этом Василий Петрович как раз ошибался. Жестоко ошибался. Рассказанная им история, как я очень скоро убедился, имела совсем другой конец, о котором он даже не подозревал…
      В тот вечер, когда я был у Василия Петровича, к нему на огонёк заглянул Евграф Николаевич Усольцев, и мы засиделись допоздна.
      Зять Белова, теперь уже доктор химических наук, Константин Кондратьевич, вызвался проводить нас до метро. Он всегда перед сном совершал получасовую прогулку, считая её залогом долголетия.
      - Небось до моего прихода Василий Петрович вам всё про мебельный гарнитур «Прекрасная маркиза» рассказывал? - спросил меня Усольцев, когда мы вышли из подъезда.
      Я подтвердил его догадку. Евграф Николаевич переглянулся с Константином Кондратьевичем, и они засмеялись.
      - Любопытная, конечно, история, - сказал Усольцев. - Но, между нами говоря, Василий Петрович в своем рассказе об «экспонате № 5», как он выражается, допускает некоторую неточность.
      - Или, попросту говоря, ошибку, - вставил Константин Кондратьевич.
      - Дело в том, - сказал Усольцев, - что к краже на его квартире Мебельщик никакого отношения не имел. В чем не повинен, в том не повинен. К тому времени, когда это случилось, Гриша Беспалов - мир праху его - уже был мёртв.
      Я не пытался скрыть удивления.
      - Мертв, - повторил Усольцев. - Он скончался на Анзере от крупозного воспаления легких. Так на наш запрос ответила администрация.
      - И вы не сказали об этом Белову?
      - Нет, не хотелось портить уже обкатанную историю. Уж больно хорошо она получалась у Василия Петровича.
      - Но кто же мог совершить эту кражу?
      Он засмеялся.
      - Стыдно признаться, но до сих пор не знаю. Чего не знаю, того не знаю. В те годы домушников хватало. Мог тогда к нему забраться на квартиру и тот, кого Василий Петрович прозвал Скособоченным, и другой приятель Мебельщика - Петька Интеллигент. Да мало ли кто!
      - Постойте, постойте, - сказал я. - Давайте всё-таки расставим точки над «и».
      - Ну как, расставим? - повернулся Усольцев к Константину Кондратьевичу и подмигнул ему.
      - Расставим, - согласился тот.
      - Пометки на полях рукописи Василия Петровича были или не были?
      - Были, - сказал зять Белова.
      - Могли они принадлежать Скособоченному или Петьке Интеллигенту?
      - Нет, конечно.
      - Значит, сделал их, судя по всему, человек достаточно компетентный?
      - Надеюсь, - усмехнулся он.
      - Кто же?
      - Константин Кондратьевич, кто же ещё? - сказал Усольцев.
      - А если без шуток?
      - Евграф Николаевич не шутит. Так оно и было.
      - Странно.
      - А что вас, собственно, удивляет? - пожал плечами зять Белова. - Василий Петрович настолько горел этой работой, что невольно заинтересовал и меня, тем более что вопросы имитации материалов для мебели химику значительно ближе, чем искусствоведу.
      - Допустим.
      - Ну а во время его отъезда мне было поручено присматривать за квартирой. Занятие скучное. Вот я и начал потихоньку читать его рукопись. Ну и не удержался от соблазна сделать на полях кое-какие замечания.
      - Но зачем вам с Евграфом Николаевичем потребовалось разыгрывать Василия Петровича?
      - А мы не собирались его разыгрывать. Он нас буквально вынудил к этому.
      - Константин Кондратьевич!
      - А что? Действительно вынудил, - подтвердил хохочущий Усольцев.
      - Во-первых, - продолжал зять Белова, - ему очень хотелось поверить в то, что вором был Мебельщик. А во-вторых… Посудите сами, когда говорят, что в ваших замечаниях обнаружено двадцать три орфографические ошибки, вы вряд ли тут же закричите о своём авторстве и уж, во всяком случае, не будете отстаивать его. Зачем мне это? Пусть лучше «чудовищной безграмотностью» отличается Мебельщик. С него взятки гладки.
      - А вы действительно… - осторожно поинтересовался я.
      - К сожалению. До сих пор не могу подружиться с орфографией. - Наступило молчание.
      - Но теперь, когда прошло столько лет, - сказал я, - видимо, стоит восстановить истину.
      - Не уверен, - покачал головой Усольцев, - совсем не уверен.
      - Зачем? - поддержал его Константин Кондратьевич. - Заблуждение Василия Петровича разве помешало ему закончить свою работу? Нет. А вам оно помешает?
      - Да нет, скорей наоборот. Вы с Евграфом Николаевичем подсказали мне неожиданную концовку, которой я, видимо, и воспользуюсь.
      У метро мы расстались довольные друг другом. Так что если Василий Петрович считал своим соавтором Гришу Мебельщика, то моими соавторами вполне могли бы стать Константин Кондратьевич и Евграф Николаевич. Особенно Константин Кондратьевич. Но он совсем на это не претендовал и даже просил не упоминать его фамилию в повести о музее Петрогуброзыска. Я его понимаю. Что ни говорите, а двадцать три орфографические ошибки - это многовато не только для доктора химических наук, но даже для кандидата…
 
      

АРА - сокращенное наименование «Американской администрации помощи», благотворительной организации, которой в 1921 году в связи с голодом была разрешена деятельность в РСФСР.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

03.03.2009