Петрогуброзыске Евграфа Николаевича Усольцева звали Часовщиком. Это прозвище намекало на стиль работы начальника Первой бригады, который, готовя ту или иную операцию, всегда тщательно и скрупулезно отрабатывал все, без исключения, детали, стремясь предусмотреть любую случайность. Но в уважительном прозвище Часовщик одновременно заключался намек на непонятное и немного странное для сотрудника уголовного розыска увлечение часовым делом и старинными часами.
      На рабочем столе Усольцева рядом с розыскными делами в желтых обложках, вещдоками, как сокращенно именовались в уголовном розыске вещественные доказательства, лежали аккуратной стопочкой брошюры по часовому мастерству, чертежи и фотографии. А в заветную витрину музея Петрогуброзыска Евграф Николаевич поместил наклеенный на кусок квадратного картона рисунок часов с восьмиугольным циферблатом и знаками зодиака. Под рисунком было написано: «Волшебные часы волхва Бомелия».
      Эта надпись не могла, конечно, оставить равнодушным несменяемого руководителя кружка «Милиционер-безбожник» агента второго разряда Петренко. Более того, она его потрясла и окончательно вывела из состояния равновесия.
      - Что я внушаю ребятам? - говорил он Сонечке Прудниковой. - Я им внушаю, что бога нет, черта нет, Конька-Горбунка нет. Только совесть есть, и то не у всех. А тут что? Религиозный дурман. Ведь ежели сегодня Усольцев черным по белому о волшебстве пишет, то завтра он на должность агента первого разряда зачислит служителя религиозного культа.
      - Ну уж, - сомневалась Сонечка.
      - А что? И зачислит, - бушевал Петренко. - Не бывает волшебных часов.
      - Ну и что? - пожимала плечами Сонечка, которая уже всё знала про эти часы от Усольцева и Василия Петровича Белова. - Главное - существует легенда.
      - Какая легенда?
      - Про Великого часовщика.
      - Поповские сказки, - отмахивался Петренко и, клокоча от гнева, уходил к себе готовить тезисы к докладу «В сетях религиозного дурмана».
      Доклад Петренко был прочитан на следующей неделе, но на судьбе рисунка часов с восьмиугольным циферблатом это не сказалось. Рисунок остался на прежнем месте. Более того, вскоре рядом с ним в витрине появились необычные часы, имеющие прямое отношение ко всей этой истории.
      А много лет спустя, когда Усольцев… Но не будем предвосхищать событий и, как всегда, предоставим слово Василию Петровичу Белову.
 
      - Поклонник детективного жанра, - не без ехидства сказал Василий Петрович, глядя мимо меня и делая вид, что это не имеет ко мне абсолютно никакого отношения, - начал бы, разумеется, повествование или с удачного обыска, который произвел Усольцев в 1922 году, или с более далекого события - убийства и ограбления весьма известного среди ценителей старины московского антиквара Мецнера, в магазине которого можно было приобрести всё, начиная от старинных часов и кончая полотнами Рембрандта, Веласкеса или Рубенса.
      Видимо, предпочтение всё-таки было бы отдано Мецнеру, а Усольцев пока оставлен в резерве, чтобы в дальнейшем оживить заключительную часть повествования, когда история и криминалистика сплетутся в единое и нераздельное целое.
      Рассказав об убийстве антиквара, поклонник детективного жанра подробно бы остановился на загадочных обстоятельствах этого нашумевшего преступления, описал похищенные вещи, рассказал о различных предположениях, слухах, о поисках бесследно исчезнувшего преступника, о подозрительной нерасторопности полиции, которая, казалось, не столько искала убийцу, сколько пыталась закрыть глаза на очевидное.
      Досконально отработав этот благодарный сюжет, он бы затем сообщил о том, как через год после событий, взволновавших Москву, в Баварии покончил самоубийством король Людовик II Баварский, покровитель искусств и страстный поклонник Вагнера.
      Не слишком углубляясь в обстоятельства, при которых это случилось, рассказчик, всё более и более заинтриговывая слушателей или читателей, намекнул бы на некую связь между тем, что произошло в России и Баварии. Возбудив таким образом естественное любопытство, а затем, сделав вид, что начисто забыл про убийство антиквара и кончину баварского короля, он бы пригласил читателя посетить вместе с ним двор Ивана Грозного, или, как того именовали в стародавние времена, Иоанна Васильевича, намекнув, что именно здесь таится скрытая пружина всех дальнейших событий…
      Любитель же исторических легенд (а ими - и любителями, и легендами - история весьма богата) начал бы этот рассказ со звездочета, лекаря и часовщика Грозного голландца Бомелия, из-за которого, по мнению москвичей, «на русских людей царь возложил свирепство, а к немцам на любовь преложи».
      Именно Бомелий предложил царю уничтожать врагов - действительных или мнимых - ядом, причем изготавливал его с таким искусством, что отравленный умирал в точно назначенное царем время.
      Впрочем, скорей всего любитель исторических легенд начал бы это повествование не с «лютого волхва дохтура Елисея», а с созданных им при помощи черной магии волшебных часов, которые предрекли царю смерть, а России - Великого часовщика.
      Что же касается специалиста по истории часов, то он бы, разумеется, не вспоминал ни про убийство антиквара, ни про Людовика Баварского. И уж наверняка бы с презрением отвернулся от всяких сказок о смерти Грозного, волхве Бомелии, его предсказаниях. Что же касается волшебных часов Бомелия, я думаю, что его точка зрения полностью бы совпала с точкой зрения бессменного руководителя кружка «Милиционер-безбожник» в Петрогуброзыске двадцатых годов агента второго разряда Петренко, которую он высказал много лет назад Соне Прудниковой.
      Легенды, предания, досужие выдумки… Стоит ли обо всем этот упоминать? Ведь значение имеют одни лишь факты.
      Как и положено уважающему себя специалисту, задумавшему или уже написавшему кандидатскую диссертацию, он бы начал с истории развития часового дела. Популярно объяснил бы, что древнейшими приборами для определения времени являлись гномоны - простейшие солнечные часы, а также водяные часы. Говоря о водяных часах, он бы обязательно упомянул о бронзовых часах, подаренных знаменитым Гарун-аль-Рашидом Карлу Великому. Эти изящные часы с красивым циферблатом отбивали каждый час, а в полдень в них открывались ворота и оттуда выезжали на лошадях вооруженные рыцари в сопровождении своих оруженосцев.
      Затем, рассказав о водяных часах в Риме, Китае и средневековой Европе, специалист в часовом деле, чтобы немного позабавить своих притомившихся слушателей, вспомнил бы, конечно, о первых часах-будильниках, созданных Платоном и Леонардо да Винчи. Будильник Платона, как известно, был предназначен философом для того, чтобы своим громким и пронзительным звуком поднимать по утрам сладко спавших в саду академии учеников. Будильник же Леонардо да Винчи был сделан им для собственного пользования, а с собой изобретатель церемониться не привык, поэтому его будильник, молча, без всякого предупреждения, перевертывал в заданное время постель своего хозяина, сбрасывая спящего Леонардо да Винчи на пол.
      После этих курьезов, уже больше не отвлекаясь, он бы убедительно и аргументированно доказал, что если существование Ивана Грозного ни у кого не вызывает сомнений, то с часами Бомелия дело обстоит совсем иначе. Каждому разумному человеку ясно, что волшебных часов нет и никогда не было, а существовали только хорошие часы и плохие, причем плохих всегда было почему-то значительно больше…
      Василий Петрович улыбнулся и спросил меня:
      - Какой же из этих трех вариантов вы бы предпочли - первый?
      - Безусловно, - подтвердил я, - детективный мне кажется наиболее удачным. Кроме того, видимо, следует учесть, что рисунок часов Бомелия удостоился чести оказаться в музее уголовного розыска, а Усольцев, насколько я понял, имеет ко всей этой истории самое непосредственное отношение.
      - Вы правы, - согласился Василий Петрович. - И всё же я бы предпочёл что-либо иное…
      - Может быть, тогда начнем с Бомелия?
      Василий Петрович помолчал и спросил:
      - А что, если я начну с четвертого варианта?
      - То есть?
      - С большой комнаты в нашей квартире, которую отец шутливо именовал «ларцом времени». В ней находилось более двухсот часов.
 
      - Хотя значительная часть моей жизни прошла в музеях, - сказал Василий Петрович, - я никогда и ничего не коллекционировал. Но коллекционеры всегда вызывали у меня глубокое уважение.
      Сколько в мире самых разнообразных музеев, и каких только нет в них экзотических коллекций!
      …В Мюнхене вашу любознательность удовлетворит великолепный музей игральных костей. В Стамбуле - музей истории ислама, где вы можете полюбоваться священным зубом пророка, несколькими волосками из его бороды и «личным» письмом Магомета к повелителю Эфиопии.
      Мне думается, что каждый из этих - и сотен других - музеев имеет, как принято говорить, право на существование. Игральные кости, например, высвечивают одну из граней человеческой натуры - чувство азарта. Удовлетворяют они и эстетические потребности: среди экспонатов попадаются подлинные произведения искусства, созданные талантливейшими мастерами. Кроме того, как известно, кости и карты послужили толчком к созданию теории вероятностей, и этот факт вызывает к ним невольное уважение.
      Итак, и коллекционеров и музеи следует всячески приветствовать. Но при всём том свою шляпу я сниму не у входа в собрание игральных костей, а только у подъезда Лувра, Эрмитажа или… музея часов.
      Мона Лиза и пузатый будильник - крамола, не правда ли? А ведь в том же Лувре наряду с шедеврами живописи и скульптуры вы обнаружите скромные пружинные часы, которые там хранят с не меньшим благоговением, чем шедевры Рубенса, Рафаэля или Веласкеса. Это первые пружинные часы Франции, изготовленные прославленным часовщиком Жаком де ля Гарде в Блуа в 1561 году. Гордостью нюрнбержцев и самым ценным экспонатом музея города считаются бронзовые настольные часы с готической двухбашенной кафедральной архитектурой и механизмом боя. Это одни из самых древних пружинных часов в мире. Они сделаны в 1430 году. Мало того! По некоторым сведениям, великий немецкий живописец Альбрехт Дюрер не меньше увлекался часовым делом, чем живописью. Много сил, времени и своей фантазии отдали часам Платон и Пифагор, Леонардо да Винчи, Галилей и Николай Коперник, который занимался конструированием так называемых зеркальных солнечных часов, отражавших солнечный луч зеркалом на циферблат, расположенный на стене дома. Такой циферблат, кстати, сохранился до наших дней на замке в Ольштыне.
      Так что перед входом в музей часов стоит снять шляпу.
      Часы для меня - символ жизни и прогресса. Секундами, минутами и часами измеряется все, начиная с человеческой жизни. Жить без времени и вне времени нельзя. Оно бесстрастно и неподкупно, мудро и справедливо.
      С помощью приборов, созданных тысячи лет назад, человечество определяло время сна и бодрствования, великих открытий и великого позора, благословенные часы любви и вдохновения, часы слез и смеха, подвигов, войн, созидания и разрушения.
      Глупцы думали, что время можно обмануть. Мудрецы смеялись над ними. Они понимали: это безнадежно.
      Я уже говорил о клепсидрах (так называли водяные часы). Простейшие из них очень напоминают песочные. Капля за каплей вытекала вода из маленького отверстия, сделанного в дне сосуда. Такими клепсидрами в Риме и Древней Греции измеряли выступления ораторов. И глупые подкупали служителей клепсидр. За золото хранители времени так сильно суживали отверстие на дне сосуда, что подкупивший мог говорить в два раза дольше других. Но ни Демосфен, ни Цицерон никогда не прибегали к подобным трюкам. Поэтому они и стали великими ораторами. Они знали: если оратор не убедил людей короткой речью, то лишь вызовет их раздражение длинной.
      Часы водили кистью Рафаэля, пером Льва Толстого и смычком Паганини. Они подгоняли великих творцов, напоминая им о том, что время быстротечно и его нельзя вернуть.
      «Помните о смерти и торопитесь», - говорили они.
      И творцы торопились сделать на земле всё, что им было предначертано.
      Они разрабатывали философские системы, сочиняли музыку, создавали романы, осваивали новые методы лечения людей, учились летать, писали картины и опускались на дно океана. Исследовали микрокосмос и макрокосмос.
      Часы и люди… Об этом можно было бы написать философский трактат. Но вернёмся к «ларцу времени».
      Отец стал коллекционировать часы ещё мальчишкой. Началось с того, что как-то дед подарил ему пять карманных часов времен первой французской революции. Это были необычайные часы. Их задача заключалась не столько в том, чтобы показывать время, сколько в том, чтобы засвидетельствовать политические симпатии своих владельцев. Тогда во Франции по прическе, одежде и часам определяли партийную принадлежность граждан: якобинцы носили длинные белые панталоны, синие фраки с острыми фалдами, синие плащи и красные фригийские колпаки. На крышке их часов чаще всего красовалось изображение гильотины - сурового стража революции. Термидорианцы предпочитали фрак с закругленными фалдами, короткие, по колено штаны и высокий зеленый галстук. Они носили часы-луковицы с цепочкой, украшенной многочисленными брелоками. Приверженцы короля пудрили и тщательно завивали волосы, а из-под короткого жилета у каждого из них свисали цепочки двух карманных часов с изображением лилии или золотой королевской короны…
      Вскоре к дедовским часам присоединились подаренные теткой два гномона. Один из них, судя по стрелке, указывающей направление к Мекке, был в давние времена сделан правоверным мусульманином. Другой же гномон, цилиндрической формы, легкий и изящный, с некоторыми элементами готического стиля, по мнению часовщика тётки - ничем, впрочем, кроме рассуждений, не подтвержденному, - являлся детищем самого Альбрехта Дюрера.
      Затем отец после посещения вместе с дедом ярмарки стал полноправным владельцем десяти веселых и ярких, как бабочки, «ходунцов», или «ёкальщиков», изготовленных в Звенигородском уезде Московской губернии кустарями деревни Шарапово. Были «екальщики» с кукушкой, со звонкоголосым петухом, с медведем, который каждый час высовывался из берлоги. На одном из «ёкальщиков» красовалось что-то вроде астрологического календаря с соответствующими таблицами, из которых легко было узнать, когда следует «кровь пущать, мыслить почать, жену любить или бороду брить».
      Другой «екальщик», сделанный тем же мастером, прославлял грамматику: «Кто книжная писмена устраяет, или стихи соплетает, или повести изъясняет, или послания посылает… то всё мною, грамматикою, снискает».
      На ярмарке были, приобретены и бронниковские карманные часы, которыми отец всегда очень гордился. Бронников, вятский часовщик, вместе со своими сыновьями изготовлял деревянные карманные часы, в которых не было ни одной металлической детали. Из жимолости он делал стрелки, из бамбука - пружинки, корпус вытачивал из берёзового нароста, так называемого капа, на шестеренки шла пальма. Заинтересовал этими часами устроителей вятской губернской торгово-промышленной выставки Александр Иванович Герцен, у которого были бронниковские часы, но не карманные, а настольные.
      Не знаю, как вели себя бронниковские часы у Герцена, но у отца они прослужили около семидесяти лет. Срок для часов немалый. В сутки они отставали на минуту. Грех жаловаться и на «ёкальщиков». Вон, полюбуйтесь!
      Василий Петрович показал на стену, где весело размахивали ажурным маятником голубые часы в форме избушки.
      - Будто молодые, а? А ведь им, голубчик, за сто. Неграмотный кустарь делал - Ферапонт Савельевич Качкин.
      Увлечение отца часами передалось, естественно, и мне. Задолго до того, как получить доступ в «ларец времени», я уже неплохо разбирался и в самих часах и в их истории.
      Подними меня посреди ночи - и я тут же без малейшей запинки отбарабаню, что первые механические башенные часы были построены в Вестминстерском аббатстве в 1288 году.
      Я мог бы с закрытыми глазами нарисовать детальные схемы двух клепсидр древнегреческого механика Ктезибия Александрийского, который первым использовал зубчатый механизм для передачи сил и движения, то есть осуществил идею Аристотеля.
      Рядом с моей кроватью стояла деревянная восьмигранная палка с металлическим наконечником. В ручке её было четыре отверстия. Когда ко мне приходили товарищи по гимназии, то я им со вкусом объяснял, что это не просто палка, а индийские дорожные солнечные часы - ашадах. Я показывал, как такими часами следует пользоваться, в какое отверстие, в зависимости от месяца, нужно вставлять металлический штырь, который при вертикальном положении ашадаха будет отбрасывать тень на шкалу, указывая время. И если мои слушатели тотчас же не исчезали, то я тащил их к этажерке, на которой были расставлены «огненные часы» моего собственного производства.
      Вы, конечно, никогда не слышали про такие часы? Между тем огненные часы, или огневые, как вам будет угодно, были достаточно широко распространены не только в Азии, но и в Европе, где появились, видимо, в конце двенадцатого века. Самые простейшие среди огневых часов - свечные. То есть бралась тонкая свечка, и вдоль нее наносилась шкала времени. Свечные часы были обычно длиной около метра. За ночь выгорало три-четыре свечи.
      Я очень гордился тем, что сделанные мной огневые часы показывали время с точностью до пяти минут.
      А в четвертом классе гимназии отец торжественно вручил мне ключ от «ларца времени». То ли он решил поощрить мои успехи в науках, то ли пришел к выводу, что я созрел для того, чтобы оценить его коллекцию, - не знаю. Но как бы то ни было, а ключ оказался у меня. И я, разумеется, тут же им воспользовался.
      «Ларец времени» ошеломил меня.
      Как завороженный я застыл перед витриной, где покоились на подушечках самых разнообразных форм карманные часы: круглые, квадратные, многоугольные, в виде арф, тюльпанов, корон, толстых монахов; часы с миниатюрными портретами, натюрмортами и жанровыми сценками на крышках, отделанные эмалью, серебром, перламутром, фарфором.
      Я не мог оторвать глаз от каминных бронзовых часов, изображавших прекрасную Пандору со шкатулкой, в которой заперты человеческие несчастья. Мчится, будто в предчувствии беды, по циферблату, вделанному в шкатулку, секундная стрелка. Секунда, вторая, третья… Ещё мгновение - и откинет Пандора крышку, а из шкатулки вылетят все людские беды. Останется в ней на дне лишь надежда, которая отныне будет заменять людям счастье…
      Рядом с этими часами - другие, тоже каминные. Они изображают готовящегося взлететь со скалы орла. Скала, в центре которой циферблат часов с одной часовой стрелкой, густо покрыта медальонами с разноцветной эмалью. Это гербы русских городов и губерний.
      Плывет по серебряной воде золотой варяжский корабль под парусом с семью гребцами - это герб костромичей. У пермяков - серебряный медведь на красном фоне. Идёт себе мишка не спеша и несёт на спине золотое Евангелие. На серебряном щите герба Иркутской губернии - черный бобр, держащий в зубах соболя. У богатых рыбой саратовцев и герб соответствующий - три серебряные стерляди на голубом щите многоводной Волги. У тамбовцев - серебряный улей и три пчелы. А на гербе Тобольской губернии - атаманская булава, на которой украшенный драгоценными камнями круглый щит Ермака да казачьи знамена на острых древках…
      И чего только не было в «ларце времени»!
      Модель часов с органом, соловьем и кукушкой, которые сделал для царя Михаила Романова мастер Мельхерт, за что и получил невиданное по тем временам вознаграждение - три тысячи рублей.
      Часы-диорама, изображающие средневековый замок, часы-кубок; часы львовского мастера семнадцатого века Каминского, где на зубцах каждой шестеренки гравюры; «астрономические часы» русского умельца Ивана Юрина!
      Воспользовавшись отсутствием отца, который был в гостях, я допоздна засиделся в этой комнате.
      Мне казалось, что я не пропустил ничего более или менее примечательного. А на следующий день, когда отец поинтересовался моими впечатлениями, выяснилось, что на самое главное я как раз и не обратил внимания…
      Во-первых, часы Аракчеева, удостоившиеся чести попасть в энциклопедический словарь, и часы первой, и покуда последней, женщины на посту президента русской Академии наук Дашковой, которые такой чести не удостоились. И теми и другими часами отец очень гордился.
      Что касается часов графа Аракчеева, то ни они сами, ни их умилительная история особого впечатления на меня не произвели.
      После смерти в 1825 году Александра I Аракчеев заказал часы с бюстом своего благодетеля одному из лучших часовщиков Парижа. Часы были сделаны без особой выдумки, но добротно и со вкусом.
      Самым примечательным в этих часах было выложенное в нижней половине циферблата число 1925.
      Дело заключалось в том, что в 1833 году Аракчеев, желая увековечить Александра I, а заодно и себя, внес в государственный заемный банк весьма солидную по тем временам сумму - пятьдесят тысяч рублей. До 1925 года эти деньги вместе с начисленными на них процентами никто не имел права трогать. А в 1925 году три четверти образовавшегося капитала должны были быть выплачены в качестве премии тому, кто напишет лучшую историю царствования Александра I. Четверть же предназначалась на достойное издание этого труда…
      Но в двадцать пятом году претендентов на эту премию, естественно, уже не было. История всех русских самодержцев в 1917-м была полностью и окончательно завершена Великой Октябрьской социалистической революцией.
      Значительно большее впечатление произвели на меня часы княгини Дашковой. Дашкова получила в подарок от мастеров академии часы в виде богини правосудия с весами в руках. На одной чаше весов находилась Венера, любующаяся красотой стоящих перед ней мужчины и женщины. А на другой - плаха и палач с топором.
      - Итак, - сказал я, - во-первых, вы не обратили внимания на часы Аракчеева и Дашковой. А во-вторых?
      - А во-вторых, я не придал никакого значения столику, который стоял в простенке между двумя окнами. Между тем этот столик предназначался для часов, которые отец начал разыскивать еще до моего рождения и за которые готов был отдать всю свою коллекцию.
      - Что же это были за часы?
      - Не торопитесь, голубчик. Приготовьтесь лучше к путешествию. Мы сейчас с вами отправимся по следам легенды в Москву 1584 года.
 
      Ни на что не был похож этот год, последний год царствования на Руси царя и великого князя Иоанна, по батюшке Васильевича, а по Прозванию Грозного.
      Уже наступил март, а зима и не думала униматься. Хлещет ветер по плотно закрытым ставням приземистых домов, валит заборы, будки сторожей у бревен-колод, перекрывающих улицы от лихих людей, ломает деревья.
      Просвистев над валом Земляного города, в неуемной свирепости своей обрушивается он на толстые кирпичные стены и башни Великого посада, а ныне Китай-города.
      Не под силу ему стены. И, забив снегом бойницы всех четырнадцати башен Китай-города, тараном бьёт он по воротам.
      Не смиряется и перед Теремным дворцом самого Иоанна Васильевича Грозного…
      Нет-нет, а и застонут под его свирепым натиском не только Курятные, Колымажные или Воскресенские ворота дворца, но и Золотые, с башнею.
      А почему? Тут и дурак сообразит.
      Неспроста морозы и метели. Вершит сие душа злого чернокнижника, дьявольского механика и дохтура царя Иоанна Васильевича, немчины Бомелия, казненного Грозным.
      Это он, Бомелий, ветром высвистывает, снегом кидается, морозом московских людей, будто тараканов, вымораживает.
      Всё небо застил злой еретик. Сумрачно над Москвой и тревожно. А вглядись в снежную круговерть - и увидишь его богомерзкую рожу. Кривляется и язык свой змеиный, раздвоенный, православному народу показывает. Дразнится да грозится: «Ужо доберусь я до вас! Ох доберусь! У-у-у!»
      Что будешь делать? А говорили - помер. Может, и помер, да не вконец, ежели такое вытворяет. Не зря, видать, знающие люди говорят, что злая душа волхва в его волшебные часы переместилась. А часы-то не где-нибудь тикают, а в самом дворце государевом, рядом с Иоанном Васильевичем. Отсюдова и все напасти.