— Идем со мной, — приказала она Амброзу на языке, который он понял благодаря своим монастырским занятиям. Красавица говорила на древнефранцузском, которым пользовались в Аверуане в стародавние времена и на котором уже сотни лет никто не говорил. Ошеломленный монах послушно поднялся и последовал за незнакомкой. Вслед ему раздался ропот недовольства, но никто не посмел его задержать.
Женщина провела Амброза по узкой тропинке, которая, извиваясь, тянулась в глубь темного леса. Через некоторое время поляна, гранитная глыба и одетые в белое существа скрылись из виду за густой листвой.
— Кто ты? — спросила женщина, повернувшись к Амброзу. — Ты похож на одного из тех безумных миссионеров, что совсем недавно появились в Аверуане. Знаю, люди называют их христианами. Друиды многих принесли в жертву Таранит, так что я поражаюсь твоему безрассудству, раз ты не побоялся сюда прийти.
Амброз с трудом постигал архаичную речь. К тому же смысл слов красавицы показался ему настолько странным и запутанным, что он решил, что не понял ее.
— Я — брат Амброз, — ответил он, медленно и неуклюже подбирая слова древнего диалекта. — Конечно, я христианин. Но, должен признаться, я не понимаю вас. Мне доводилось слышать о друидах-язычниках, однако они были изгнаны из Аверуана несколько столетий назад.
Женщина с удивлением и жалостью посмотрела на Амброза, Желтые глаза ее казались чистыми и ясными, как выдержанное вино.
— Бедняжка, — пробормотала она — Переживания, вероятно, помутили твой разум. Тебе повезло, что я подоспела вовремя и сочла нужным вмешаться. Я редко мешаю друидам совершать жертвоприношения, но мне стало жаль тебя, когда я увидела, как ты сидишь на их алтаре, такой юный и миловидный.
Амброз все сильнее ощущал, что стал жертвой какого-то особенного чародейства; но он и предположить не мог, в чем суть этого колдовства. Однако даже несмотря на смущение и испуг, он понял, что его жизнь принадлежит этой одинокой и красивой женщине, и начал бормотать слова благодарности.
— Не нужно меня благодарить, — с нежной улыбкой отмахнулась красавица. — Я Моримис, чародейка, и друиды боятся моей магии. Она более могущественна и совершенна, чем их ворожба, хотя я пользуюсь своим искусством только для блага людей, а не во зло.
Монах ужаснулся, узнав, что его прекрасная спасительница — колдунья, хотя ее силы явно были направлены на служение добру. Тревога его возросла, но он понимал, что будет лучше, если он постарается держать себя в руках.
— Я действительно благодарен вам, — заверил он волшебницу. — И буду перед вами в еще большем долгу, если вы покажете мне дорогу к таверне «Услада путника», которую я недавно покинул.
Моримис нахмурила тонкие брови.
— Я никогда не слышала о таверне «Услада путника». В округе нет такого места.
— Но ведь это Аверуанский лес? — спросил обескураженный Амброз. — Разве мы не рядом с дорогой, которая соединяет Ксим и Вийон?
— Я никогда не слышала ни о Ксиме, ни о Вийоне, — ответила Моримис. — Действительно, эта страна называется Аверуан, и вокруг нас великий Аверуанский лес. Люди называют его так с незапамятных времен. Но здесь нет тех городов, о которых ты говоришь, брат Амброз. Боюсь, что ты все еще блуждаешь в грезах.
Амброз стоял в недоумении и растерянности.
— Меня подло обманули, — сказал он, отчасти обращаясь к самому себе. — Теперь я уверен, это все происки гнусного колдуна Азедарака.
Женщина вздрогнула, будто ее ужалила дикая пчела. Что-то резкое и жестокое мелькнуло во взгляде, который она метнула в Амброза.
— Азедарака? — переспросила она, — Что ты знаешь об Азедараке? Однажды я была знакома с человеком, которого так звали. Может быть, ты говоришь о нем? Он высокий, с сединой, у него горячие темные глаза и гордое, будто рассерженное выражение лица, а еще полукруглый шрам на брови.
Амброз, необычайно удивленный и испуганный, подтвердил ее описание. Понимая, что нежданно наткнулся на тайное прошлое чародея, он поведал Моримис историю своих злоключений, надеясь, что она еще что-нибудь расскажет об Азедараке.
Та слушала с видом заинтересованным, но без капли удивления.
— Мне все понятно, — сказала она, когда Амброз закончил свой рассказ. — Сейчас я объясню тебе все, что тебя смущает и пугает. Думаю, что я знаю и Жана Мавуазье. Он был долгое время слугой Азедарака, хотя тогда его звали Мелькир. Они оба всегда были приспешниками зла и служили Старцам способами, которые забыты или даже неизвестны друидам.
— Очень прошу, объясните мне, что произошло, — взмолился Амброз. — Это страшно, непонятно и возмутительно — выпить бокал вина в таверне под вечер, а утром очнуться в глухом лесу, среди демонов, от которых вы меня спасли.
— Хорошо, — согласилась Моримис. — Но случившееся с тобой намного непонятнее, чем ты думаешь. Скажи-ка, Амброз, в каком году ты покинул «Усладу путника»?
— Ну конечно, в 1175 году от Рождества Христова. А в каком же еще?
— Друиды используют иное летосчисление, — пояснила Моримис — Их записи тебе ничего не скажут. Но если верить тому календарю, которому следуют пришедшие в Аверуан христианские миссионеры, сейчас идет 475 год от Рождества Христова Тебя перенесли на семьсот лет назад, во времена, которые люди твоей эпохи будут называть прошлым. На месте алтаря друидов, где я тебя обнаружила, в будущем, возможно, будет стоять таверна «Услада путника».
Амброз был настолько ошеломлен, что его разум отказывался воспринять все значение слов Моримис.
— Как же такое может быть? — воскликнул он. — Как может человек перенестись в прошлое, сквозь годы, и очутиться среди людей, которые давным-давно обратились в пыль?
— Может быть, это тайна Азедарака, которую нам предстоит раскрыть. Так или иначе, прошлое и будущее сосуществуют с тем, что мы называем настоящим. Это только два сегмента от круга времени. Мы видим их и называем так или иначе в зависимости от нашего места в этом круге.
Амброз понял, что он попал в сети особенно нечестивой черной магии и стал жертвой дьявольских козней, неизвестных христианским книгам.
Он молчал, сознавая, что все рассуждения, возражения и даже молитвы будут бесполезны. Вскоре над стволами сосен, стоящих вдоль тропы, по которой они с Моримис шагали, показалась каменная башня с маленькими ромбовидными окошками.
— Это мой дом, — объявила чародейка, когда они вышли из поредевшего леса к небольшому холму, на котором стояла башня. — Брат Амброз, будь моим гостем.
Амброз не смог отказаться от ее приглашения, хотя понимал, что Моримис вряд ли подходящая хозяйка для целомудренного и богобоязненного монаха. Однако религиозный страх, который она ему внушала, не мог развеять ее обаяния. К тому же, словно потерявшийся ребенок, он уцепился за единственную возможную защиту в этой стране ужасных грехов и поразительных тайн.
Внутри башни было светло, чисто и уютно, несмотря на мебель топорной работы и грубо вышитые гобелены на стенах. Служанка, такая же высокая, как Моримис, но смуглее, принесла монаху большую чашку молока и ломоть пшеничного хлеба, и Амброз получил наконец возможность утолить голод ведь ему так и не привелось поесть в «Усладе путника».
Собираясь приступить к этой простой трапезе, он ощутил вдруг тяжесть за пазухой и вспомнил, что Книга Эйбона все еще при нем. Он достал тяжелый том и осторожно протянул его Моримис. Колдунья широко раскрыла глаза от удивления, но не промолвила ни слова, пока он не закончил есть. Тогда она сказала:
— Эта книга действительно принадлежит Азедараку, который прежде был моим соседом. Я знаю этого негодяя довольно хорошо — даже слишком хорошо. — Тут красавица глубоко вздохнула, подавляя переполнявшие ее чувства, и выдержала многозначительную паузу. — Он был мудрейшим и могущественнейшим из магов, и к тому же самым загадочным. Никто не знал, когда он появился в Авероне и откуда он достал древнюю Книгу Эйбона, чьи рунические письмена оставались тайной для других чародеев. Он владел всеми видами магии, считался повелителем всех демонов и к тому же умел составлять могущественные снадобья. Среди них были некоторые зелья, смешанные с сильнодействующими заклинаниями. Они обладали удивительной силой и могли перенести человека в будущее или в прошлое. Одно из них, надо полагать, Мелькир, или Жан Мавуазье, дал тебе. А сам Азедарак и его слуга использовали другое зелье — возможно, не впервые, — когда переместились из эпохи друидов во времена владычества христианства. Склянка с кроваво-красной жидкостью для путешествия в прошлое, а другая — с зеленой — для будущего. Подожди-ка! У меня есть обе — хотя Азедарак и не подозревал, что я знаю об их существовании.
Волшебница открыла небольшой ларец, где хранились всевозможные амулеты, высушенные на солнце травы и смешанные в лунном свете зелья, необходимые чародейке. Из них она выудила две склянки, одна из которых содержала кроваво-красную жидкость, другая — прозрачную изумрудно-зеленую.
— Когда-то я их украла, просто так, из женского любопытства, случайно наткнувшись на его тайник со снадобьями и эликсирами, — продолжала Моримис, — Я могла бы, если бы захотела, отправиться за этим мерзавцем в будущее. Но мне неплохо и здесь, к тому же я не из тех женщин, которые преследуют охладевших любовников…
— Значит, если бы я выпил зеленую жидкость, то смог бы вернуться в свое время? — с надеждой в голосе спросил Амброз.
— Верно. И я больше чем уверена, если судить по твоему рассказу, что твое возвращение причинит немало хлопот Азедараку. Это в его вкусе — развлекаться на сытой должности. Он всегда был хозяином положения, всегда заботился только о своем собственном благе. Уверена, ему вряд ли понравится, если ты попадешь к архиепископу… По натуре я не мстительна, но, с другой стороны…
— Трудно поверить, что кто-то мог охладеть к вам, — галантно заметил Амброз, начиная понимать ситуацию. Моримис улыбнулась.
— Хорошо сказано. А ты милый юноша, несмотря на твою ужасную одежду. Я рада, что спасла тебя от друидов. Они бы вырезали у тебя сердце и принесли в жертву своему демону Таранит.
— Значит, вы вернете меня обратно, в мое время?
Моримис слегка нахмурилась, а затем ее лицо преобразилось, на губах заиграла соблазнительная улыбка.
— Тебе так не терпится меня покинуть? Теперь ты в другом веке, поэтому день, неделя, месяц не повлияют на дату твоего возвращения. А еще я помню формулу Азедарака. Обычный период перемещения — семьсот лет.
Солнце опускалось за сосны, и мягкий полумрак заполнил башню. Служанка покинула комнату. Моримис приблизилась и села на скамье рядом с Амброзом. Все еще улыбаясь, она пристально смотрела на него янтарными глазами, и в их глубине горел томный огонь — пламя, которое разгоралось по мере того, как сумрак становился темнее. Не говоря ни слова, она стала медленно распускать свои густые волосы, от которых шел слабый аромат, такой нежный и еле уловимый, как запах цветущей виноградной лозы.
Амброз был смущен этой восхитительной близостью.
— Я не уверен, что вправе остаться. Что подумает архиепископ?
— Мой дорогой мальчик, до рождения архиепископа по меньшей мере шестьсот пятьдесят лет. Когда же ты вернешься, все то, что произойдет между нами, пока ты здесь остаешься, окажется в далеком прошлом, семьсот лет назад… Такого срока более чем достаточно, чтобы обеспечить отпущение любого греха, и не имеет значения, сколько раз его совершали.
Как человек, оказавшийся в тенетах какого-то фантастического сновидения и считая, что сон в целом не так уж неприятен, Амброз сдался этому по-женски неопровержимому доказательству. Он едва ли знал, что должно произойти, но под грузом исключительных обстоятельств, указанных Моримис, оковы монастырской дисциплины окончательно ослабли, тем более что это не влекло за собой духовного проклятия или наказания за серьезное нарушение обета.
Глава 4
Месяц спустя Моримис и Амброз стояли возле алтаря друидов. Наступила ночь, и слегка ущербная луна поднялась над пустынной поляной, окруженной деревьями с серебристыми от лунного света вершинами. Теплое дыхание летней ночи было нежным, как дыхание женщины во сне.
— Ты непременно должен вернуться? — печально спросила Моримис. В ее голосе звучали умоляющие нотки.
— Это мой долг. Я обязан вернуться к Клементу с Книгой Эйбона и сообщить ему другие свидетельства против Азедарака.
Эти слова самому Амброзу казались неубедительными, хоть он и старался сам себя убедить в обоснованности своих доводов. Идиллия его счастливой жизни с Моримис, которую он вряд ли мог считать истинно греховной, придавала всему, что предшествовало их встрече, некоторую гнетущую нереальность. Свободный от всех обязательств и условностей, в совершенном забвении сна, он жил как счастливый язычник; и сейчас должен вернуться назад к унылому существованию бенедиктинского монаха, побуждаемый сомнительным чувством долга.
— Я не буду удерживать тебя, — вздохнула Моримис. — Но я буду скучать по тебе и вспоминать, каким ты был чудесным возлюбленным и милым другом. Вот зелье.
Изумрудная жидкость казалась почти бесцветной в лунном свете, когда Моримис наливала ее в маленькую чашу, которую затем передала Амброзу.
— Ты уверена в ее действии? — спросил монах. — Ты уверена, что я вернусь в таверну «Услада путника» через месяц после моего исчезновения оттуда?
— Да, — подтвердила Моримис — Зелье действует безошибочно. Но постой, я дам тебе еще вот эту склянку — с зельем прошлого. Возьми ее с собой. Кто знает, может быть, случится так, что ты захочешь снова ко мне вернуться.
Амброз принял пузырек с красной жидкостью и засунул его под сутану, рядом с древним руководством по гиперборейскому колдовству. Затем, после нежного прощания с Моримис, он с внезапной решимостью выпил содержимое чаши.
Лунная поляна, серый алтарь, Моримис — все исчезло в вихре пламени и мрака. Амброзу казалось, что он целую вечность летит вверх по фантасмагорической пропасти среди беспрестанно меняющихся и растворяющихся неясных очертаний, мимолетных образов и постепенно исчезающих неведомых миров.
Наконец он обнаружил, что снова сидит в таверне «Услада путника», возможно, даже за тем же самым столом, за которым сидел вместе с сьером де Эмо. Стоял полдень, и таверна была полна посетителей, среди которых он тщетно высматривал краснолицего тучного хозяина или слуг и гостей, которых видел прежде. Все казались ему незнакомыми, и обстановка казалась на удивление обветшалой.
Обнаружив присутствие Амброза, окружающие уставились на него с нескрываемым любопытством. Высокий человек с хмурым взглядом и впалыми щеками поспешно подошел к нему и склонился перед ним в поклоне, выражавшем не столько услужливость, сколько нахальное любопытство.
— Что желаете? — спросил он.
— Это таверна «Услада путника»?
Хозяин постоялого двора уставился на Амброза.
— Нет, это таверна «Приятное ожидание». Я тут хозяин вот уже тридцать лет. Разве вы не прочли вывеску? Таверна называлась «Услада путника» при моем отце, но после его смерти я поменял название.
Амброза охватил ужас.
— Но у постоялого двора было другое название и другой хозяин, когда я останавливался в нем совсем недавно, — в замешательстве воскликнул он. — Хозяин был полным, веселым человеком.
— Так выглядел мой отец, — сказал хозяин, с еще большим подозрением вглядываясь в Амброза. — Он умер тридцать лет назад, как я уже сказал. А вы тогда еще родиться не успели.
До Амброза стало доходить, что произошло. Изумрудно-зеленое зелье по какой-то ошибке или излишней силе перенесло его на много лет в будущее!
— Я должен закончить свое путешествие в Вийон, — смущенно пробормотал он, еще не вполне уверенный в своей догадке. — У меня есть послание к архиепископу Клементу, и я должен незамедлительно его доставить.
— Но Клемент умер даже раньше моего отца! — воскликнул хозяин таверны. — Откуда вы взялись, что не знаете этого? — По выражению его лица явно было видно, что он начал сомневаться в здравом рассудке Амброза. И другие посетители, слыша их странный разговор, стали оборачиваться и осыпать монаха веселыми и даже неприличными насмешками.
— А что случилось с Азедараком, архиепископом Ксима? Он тоже умер? — спросил Амброс с безнадежным отчаянием.
— Вы, конечно, имеете в виду Святого Азедарака? Он пережил Клемента, но ненамного, и был канонизирован тридцать два года назад. Поговаривали, что он не умер, а живым вознесся на небеса, и большая гробница, возведенная для него в Ксиме, осталась пустой. Но, возможно, это просто легенда.
Отчаяние и смущение охватило Амброза. Между тем шум вокруг него усилился, и, несмотря на его сутану, в его адрес посыпались грубые замечания и насмешки.
— Добрый брат совсем лишился ума, — крикнул кто-то.
— Аверонские вина оказались слишком крепки для него, — вторили другие.
— Какой сейчас год? — в отчаянии спросил Амброс.
— 1230 год от Рождества Христова, — ответил хозяин таверны, разражаясь ироническим смехом. — А вы думали, какой?
— Когда я был в таверне «Услада путника», шел 1175-й, — пробормотал Амброз.
Его заявление было встречено новыми насмешками и хохотом.
— Ну, молодой господин, в это время вы еще не родились, — хмыкнул хозяин. Затем, как будто вспомнив что-то, он задумчиво продолжил. — Когда я был ребенком, отец рассказывал мне про одного молодого монаха, примерно вашего возраста. Он приехал на наш постоялый двор летним вечером 1175 года и вдруг неожиданно исчез, после того, как выпил бокал красного вина. Кажется, его звали Амброз. Возможно, вы и есть тот Амброз и вернулись из своего путешествия в никуда.
Он шутливо подмигнул, и эта новая насмешка пошла гулять среди посетителей таверны от одного к другому.
Амброз лихорадочно обдумывал свое положение. Его миссия была бесполезна из-за смерти или исчезновения Азедарака; сейчас в Авероне не осталось никого, кто бы мог узнать его и поверить его рассказу. Он чувствовал себя беспомощным и чужим в этом непонятном времени среди незнакомых людей.
Вдруг он вспомнил про пузырек с красной жидкостью, который ему вручила Моримис. Это снадобье, так же как и зеленое зелье, могло дать непредсказуемый эффект, но Амброза охватило всеобъемлющее желание вырваться из рокового затруднения. А кроме того, он стремился вернуться к Моримис, как ребенок к своей матери. Воспоминание о радости и наслаждениях жизни в прошлом нахлынуло на него неотразимыми чарами. Не обращая внимания на красные лица и шум голосов вокруг, он достал пузырек из-за пазухи, открыл и выпил содержимое…
Глава 5
Он снова оказался на лесной поляне, рядом с огромным алтарем. Моримис стояла возле него, прекрасная, теплая, живая. И луна все еще освещала верхушки сосен. Казалось, не прошло и нескольких мгновений с тех пор, как он попрощался со своей любимой чародейкой.
— Я знала, что ты вернешься, — проворковала Моримис. — И решила немножко подождать.
Амброз рассказал ей, как по ошибке попал совсем в другое время.
Моримис кивнула в замешательстве.
— Зеленое зелье оказалось более сильным, чем я предполагала, — заметила она. — К счастью, красное снадобье оказалось нужной силы и смогло перенести тебя ко мне сквозь все добавочные годы. Тебе придется остаться со мной навсегда — ведь у меня было только два пузырька. Надеюсь, ты меня простишь.
Амброз подтвердил способом, далеким от монашеского целомудрия, что он не в обиде.
И ни тогда, ни после Моримис не открыла ему, что могла сама немного усиливать или ослаблять действие снадобья с помощью особого заклятия, которое выведала У Азедарака.
СОЗДАТЕЛЬ ГОРГУЛИЙ
The Maker of Gargoyles (1932)
Среди множества горгулий, дерзко и злобно глядящих с крыши недавно построенного собора в Вийоне, две отличались от остальных своей причудливостью и мастерством, с которым они были изваяны. Эту пару создал камнерез Блез Рейнар, уроженец Вийона, недавно вернувшийся из долгого путешествия по Провансу и нанявшийся на строительство собора, когда отделочные работы были уже почти завершены. Архиепископ Амброзиус горько сожалел о том, что не мог нанять его прежде и поручить ему создание всех горгулий, но другие, чьи вкусы были строже, выражали противоположное мнение.
Возможно, на это мнение повлияла неприязнь, которую весь Вийон испытывал к Рейнару с мальчишеских лет, и которая с новой силой вспыхнула после его возвращения. Само лицо его, казалось, было создано для того, чтобы вызывать всеобщую ненависть: очень смуглое, с иссиня-черными волосами и бородкой, с косящими разноцветными глазами, придававшими камнерезу недобрый вид. Его скрытность и молчаливость заставляли некоторых говорить о том, что он колдун; были даже такие, кто обвинял его в сношениях с дьяволом, хотя эти злые слова так и остались всего лишь словами из-за недостатка убедительных доказательств.
Однако люди, обвинявшие Рейнара в сношениях с нечистой силой, через некоторое время стали приводить в качестве доказательства созданных им горгулий. Ни один человек, утверждали они, не смог бы столь зримо воплотить в камне злобу и порок, не будь он вдохновлен самим Сатаной.
Две горгульи находились по углам высокой башни собора. Одна — чудовище с кошачьей головой, лапами и крыльями грифона — застыла на краю крыши, словно готовясь спикировать на Вийон. Вторым был сатир с крыльями нетопыря, с похотливым взглядом, точно пожирающим беспомощную жертву. Обе фигуры камнерез изваял во всех деталях. Мало напоминая обычные украшения церковных крыш, они выглядели так, словно в любой момент могли ожить и сорваться с насиженного места.
Амброзиус, большой ценитель искусства, откровенно любовался этими причудливыми созданиями. Но остальные горожане, среди которых было немало служителей церкви, оказались возмущены, кто в большей степени, кто в меньшей. Они утверждали, что мастер изваял эти фигуры во славу скорее Сатаны, чем Господа. Конечно, признавали они, облик горгулий и должен быть причудливым и устрашающим, но в данном случае мастер перешел все допустимые границы.
Однако, когда строительство закончилось, к горгульям Блеза Рейнара постепенно привыкли и вскоре почти перестали их замечать. Злословие сошло на нет, а сам камнерез нашел другую работу не без помощи разбирающихся в искусстве покровителей. Он стал ухаживать, хотя и без особенного успеха, за дочерью трактирщика, Николетой Вильом, в которую, как говорят, был тайно влюблен долгие годы.
Но сам Рейнар не забыл горгулий. Часто, проходя мимо величественной громады собора, он разглядывал их с тайной гордостью, причину которой он и сам вряд ли смог бы объяснить. Казалось, они имеют для него особое значение и их вид согревает ему душу.
Если бы его спросили о причинах его гордости, он ответил бы, что гордится искусной работой. Он не сказал бы, а может, и сам не подозревал о том, что в одной из горгулий воплотил всю злобу и обиду на несправедливость жителей Вийона и водрузил ее на крышу собора, откуда она должна была вечно взирать на суетящихся внизу горожан. Может, он не догадывался и о том, что во второй горгулье он изобразил свою страсть к Николете, безмолвную и упорную страсть, которая вновь привела его в ставший ненавистным город его юности.
Камнерезу, даже больше, чем его хулителям, они казались одушевленными, живущими собственной жизнью. И больше всего они стали казаться живыми, когда лето подошло к концу и над городом начали собираться осенние бури. Когда потоки воды низвергались с крыши собора, могло показаться, что горгульи злобно плюются в тех, кто смотрит на них снизу.
В то время, в 1138 году от Рождества Христова, Вийон считался главным городом провинции Аверуан. С двух сторон глухие леса, о которых рассказывали страшные вещи, подходили так близко к городским стенам, что их тень на закате достигала городских ворот. С двух других сторон располагались возделанные поля и ручьи, петляющие между ивами, и дороги, ведшие через открытую равнину, в земли, лежащие за пределами Аверуана.
Сам город процветал уже долгое время и никогда не разделял недобрую славу окружавших его лесов. Его освящало присутствие двух женских монастырей и одного мужского, и теперь, когда строительство долгожданного собора закончилось, горожане считали, что Вийону гарантировано заступничество святых и нечисть будет держаться от него подальше.
Разумеется, как и во всех средневековых городах, в Вийоне время от времени обнаруживались случаи колдовства или одержимости бесами; и как-то раз, а может, и дважды, бессовестные суккубы совращали добродетельных жителей города. Но никто не мог предвидеть ужасных событий, начавшихся в последний месяц осени, в тот год, когда было закончено строительство собора.
Первое из них произошло по соседству с собором, в тени священных стен, что было совсем уж непостижимо. Двое горожан, почтенный портной по имени Гийом Маспье и столь же уважаемый бондарь, Жером Мацаль, возвращались домой поздним вечером, добросовестно перепробовав все красные и белые аверуанские вина в нескольких трактирах. Если верить словам Маспье, они проходили по соборной площади и рассматривали заслоняющую звезды громаду собора, когда летающее чудище, черное, как сажа преисподней, спикировало с крыши и набросилось на Жерома. Оно сбило его с ног и вцепилось в него зубами и когтями.
Маспье был не в состоянии подробно описать чудовище, ибо судьба его товарища отбила у него всякое желание задержаться на месте происшествия. Он бежал без оглядки, со всей прытью, на которую был способен, и остановился лишь у дома священника, где и поведал о своем приключении, перемежая рассказ дрожью и икотой.
Вооружившись святой водой и наперсным крестом, в сопровождении толпы горожан, несущих факелы, священник последовал за Маспье на место трагедии, где они нашли растерзанное тело Мацаля. Лицо его было искажено ужасом, горло и грудь истерзаны когтями. В ту ночь никто больше не видел чудовища, но горожане разошлись по домам напуганные, убежденные в том, что их город посетил выходец из преисподней.
Наутро, когда весть о ночном происшествии облетела всех обитателей города, священники прошли повсюду с ладаном и святой водой, но напрасны оказались их старания, ибо злой дух был рядом и на следующую ночь снова вышел на охоту.
В узком переулке он напал на двух достойных горожан, мгновенно умертвив одного из них и вцепившись в другого сзади, когда тот пытался убежать. Пронзительные крики и утробное рычание демона слышали люди, живущие в близлежащих домах. Те из них, у кого хватило храбрости выглянуть в окно, видели, как мерзкая тварь улетала, затмевая размашистыми черными крыльями осенние звезды.
После этого происшествия очень немногие отваживались выходить на улицу по ночам, да и то лишь вооруженными группами, с факелами в руках, рассчитывая таким образом отпугнуть демона, которого они считали созданием тьмы, боящимся огня и света. Но чудовище продолжало нападать, гася факелы взмахами широких крыльев и дерзко выхватывая жертвы из толпы.
Казалось, им движет смертельная ненависть, ибо люди, на которых оно нападало, были растерзаны в клочья. Те Же, кому посчастливилось остаться в живых, не могли подробно описать чудище, сходясь лишь в том, что у него была звериная голова и огромные птичьи крылья. Знатоки демонологии утверждали, что это был Модо, дух убийства, другие считали его одним из приближенных Сатаны.
Город был охвачен суеверным ужасом, паническим ужасом, который невозможно выразить словами. Казалось, над ним клубится тяжелая душная мгла. Даже днем обывателям мерещились огромные крылья, страх проник повсюду, словно моровое поветрие.
* * *
Горожане выходили на улицу, дрожа и крестясь, архиепископ, точно так же как и подчиненные ему священнослужители, признавался в своей неспособности справиться с разрастающимся злом. В Рим отправили гонца, который должен был привести воду, освященную самим папой. Лишь это средство, по слухам, могло спасти Вийон от кошмарного гостя.
Однажды вечером, примерно в середине ноября, настоятель францисканского монастыря, покинувший келью, чтобы соборовать умирающего друга, был настигнут чудовищем прямо на пороге дома, куда направлялся, и умерщвлен столь же варварски, как и остальные жертвы.
К этому гнусному деянию вскоре прибавилось и немыслимое кощунство. На следующую же ночь, когда аббата отпевали в соборе, демон ворвался сквозь высокие двери нефа. Затушив взмахами крыльев свечи, теплившиеся у гроба, он растерзал троих священников прямо на ступенях алтаря.
Каждый ощущал теперь грозную близость смерти. Среди растерянности и хаоса последовал прискорбный всплеск человеческих злодеяний: убийства, грабежи и воровство уже казалось, никого не удивляли. Множество неофитов служило черные мессы в окрестных лесах и тайных капищах.
В самый разгар смятения и неразберихи по Вийону пошли слухи, что в городе появился второй демон, что первое чудище нашло себе товарища — духа распутства и похоти, преследовавшего женщин. Это создание до истерики напугало нескольких дам, девиц и служанок, подглядывая в окна их спален.
Однако, как ни странно, не было ни одного достоверного случая, чтобы этот омерзительный урод посягнул на честь какой-нибудь женщины. Он приближался ко многим, пугая их своим обликом и сладострастными гримасами, но ни одну не тронул. Даже в эти страшные времена кое-кто отпускал непристойные шуточки по поводу странной сдержанности этого демона. Он ищет кого-то, уверяли они, кого еще не встречал на ночных улицах.
Лишь длинный изогнутый переулок отделял жилище Блеза Рейнара от трактира, который держал Жан Вильом, отец Николеты. В этом трактире Рейнар имел обыкновение проводить все вечера, хотя Жан был этим недоволен, да и сама Николета не слишком-то привечала резчика. Его терпели благодаря туго набитому кошельку, вкупе с почти беспредельным пристрастием к вину. Камнерез появлялся, едва только садилось солнце, и безмолвно просиживал час за часом, мрачно глядя на Николету и безрадостно глотая крепкие аверуанские вина. Несмотря на желание сохранить выгодного посетителя, в трактире Блеза побаивались за его скверную репутацию и угрюмый нрав. Никто не общался с ним больше, чем это было необходимо.
