2

Суббота, три пятнадцать пополудни.

— Дэвид, присоединишься ко мне за кофе?

Приветствие Электры Чарнвуд долетело из дальнего угла вестибюля гостиницы.

Дэвид отпустил входную дверь, и та закрылась, отрезав шум рынка и проезжающих мимо машин.

— Не прочь, — улыбнулся он.

Электра вышла из-за стойки портье с массивным серебряным подносом в руках, нагруженным чашками и кофейником с густо-черным кофе.

— Надо же. — Она тепло улыбнулась. — Вижу, ты основательно проветрился. Далеко ходил?

— На окраину. Семейный визит.

— Значит, это будет мистер Джордж Леппингтон. Дядя? Дэвид кивнул.

— Не знаю, чем вы тут питаетесь в ваших краях, но ему это на пользу. Ему, наверное, далеко за восемьдесят, а выглядит он гораздо здоровее меня. Давай я подвину вазу.

Он передвинул вазу с середины к краю стола, чтобы Электре было удобнее поставить поднос.

— Ты знаешь Джорджа? — спросил он.

— Скорее, знаю о нем. Вижу его иногда в городе. А теперь, Дэвид, садись и развлекай меня, я только что прилежно обошла весь Уитби в поисках нового платья, но не смогла найти ничегошеньки, что бы мне подошло. О, проклята девчонка. Белые цветы.

— Извини?

Электра приподняла вазу, в которой стояла пара белых гвоздик.

— Сколько раз я ей говорила, никаких белых цветов. — Она бросила на Дэвида один из своих взглядов в упор. — Ты знаешь, что в Китае белый цветок — символ траура?

С улыбкой он покачал головой.

— Однако вестибюль не приобрел из-за них похоронный вид.

— Может, у горничной было предчувствие или вроде того, — вздохнула Электра. — Ладно. Давай я за тобой поухаживаю. Молока?

— Черный.

— Вот это мне по сердцу. Не стесняйся. Возьми печенье.

— Здесь всегда так тихо под вечер субботы?

— Всегда. Как в могиле, да? — Она взмахнула рукой, обводя покинутый вестибюль гостиницы с его островками столиков и стульев с красной обивкой. — Так что все здесь в нашем распоряжении. Чем займемся? Покачаемся на драпировках или пообкусываем головки с этих мертвенно-белых, гвоздик?

Глаза у нее озорно блеснули, отчего она стала выглядеть намного моложе. Дэвид не смог удержаться от смеха.

— Знаешь, что мне всегда хотелось сделать?

— Вперед, доктор, поразите меня.

— Использовать поднос как санки и спуститься на нем с лестницы.

— Давай, все в твоей власти. — Электра с улыбкой кивнула на серебряный поднос.

— Думаю, перед слаломом мне понадобится кое-что покрепче кофе.

Она рассмеялась, а потом спросила в привычной своей деловитой манере:

— Как тебе Леппингтон?

— Тихо.

— Как в могиле?

— Мне нравится.

— Больше, чем Ливерпуль?

— Ливерпуль бывает слегка суматошным, знаешь ли.

— В любое время предпочту большой город, — сказала она, размешивая сахар. — Мне нравится анонимность толпы. Здесь постоянно чувствуешь себя как в свете софитов.

— Так ты не поклонница городка?

— Я его ненавижу! — с чувством отозвалась она. — И эту гостиницу ненавижу. Огромная распроклятая развалина.

Дэвид потянулся за печеньем — он не был голоден после обильной еды, которую его заставил съесть Джордж, — просто он не был уверен, как реагировать на внезапную вспышку Электры.

— На первый взгляд не самое плохое место для жизни — и гостиница, и городок.

Электра теребила прядь иссиня-черных волос, взгляд у нее был задумчивый. От чашки кофе поднимался пар.

— Гостиница — это то место, куда приходят умирать.

Он поднял брови.

Электра улыбнулась. Дэвиду показалось, что за этой улыбкой скрывалось что-то большее, чем увлечение смертью.

— Звучит как нездоровое любопытство, так?

— Слегка мелодраматично. — Он улыбнулся, пытаясь приподнять настроение.

— Однако верно. За эти годы здесь умерли слишком многие. — Она отхлебнула из чашки. — Я здесь выросла. Ребенком я вела список людей, кто приехал сюда только для того, чтобы покинуть гостиницу вперед ногами. В некоторых случаях это были самоубийства. Когда мне было восемь лет, в соседней с моей комнате девушка умерла от удушья. Ее парня посадили за убийство, но он утверждал, что невиновен.

— Все они так утверждают.

— Моя тетя взобралась на подоконник на верхнем этаже и бросилась вниз на задний двор. Умерла от перелома шеи.

Дэвид решил дать ей выговориться. Совершенно ясно, что ей необходимо было излить душу.

0-хо, Дэвид, снова разыгрываем Христа, так? Впитываем боль ближнего? Нет, принялся убеждать себя он. Быть может, у Электры нет близких друзей или родственников, с кем она могла бы поговорить; это же форма катарсиса — так почему бы не позволить ей выпустить пар?

— Моя мать умерла в подвале гостиницы, — продолжала Электра; теперь она говорила быстрее.

— Несчастный случай?

— Сердечный приступ, так сказал коронер.

— Ты этому веришь?

— Нет. Я думаю, она умерла от страха. Знаешь почему?

Останови ее, потребовал внутренний голос, а голос Электры тем временем охрип от волнения. Чего ты боишься, Дэвид, спросил он себя. Что она разрыдается и тебе придется ее успокаивать?

— Люди действительно иногда умирают внезапно, — мягко произнес он. — Иногда даже врачи не знают, почему это случилось.

— Я знаю, — отозвалась она, сдерживая чувства в голосе. — Помнится, я видела свидетельство о смерти моего прапрадеда, который внезапно умер, когда стоял вон в тех дверях. В графе «причина смерти» доктор написал: «погиб от руки Божьей». Так ведь они описывали смерть от неизвестных причин?

Дэвид кивнул, втайне желая, чтобы кто-нибудь вошел в вестибюль или чтобы зазвонил вдруг телефон. Что угодно, что помогло вырвать ее из этого настроения.

— "Умер от руки Божьей", — бесцветно повторила она. — Вот что... Колоритное выражение. — Она сделала глубокий вдох и, казалось, взяла себя в руки. — Видите ли, доктор, моя мать слышала звуки, доносящиеся из подвала.

— Звуки?

— Да, стук. Будто кто-то шумно требовал, чтобы его выпустили. Шум преследовал ее неделями.

— А кто-нибудь еще его тогда слышал?

— Нет. Во всяком случае, они делали вид, что не слышат. Ну... этот шум смертельно пугал ее. Она боялась спускаться в подвал. Но должна была. Она управляла этим чудовищем на пару с моим отцом. Ей не хотелось, чтобы ее считали глупой невротичной курицей. Так что она продолжала спускаться в подвал. И продолжала слышать шум: глухие удары, стук, будто кто-то бьется о дверь.

Дэвид кивнул, сообразив, что, сам того не желая, соскальзывает в роль врача в приемном покое.

— Потом, за неделю до смерти, — продолжала Электра, — она вдруг прониклась убеждением, что умрет. Нет, у нее не было ни тупой, ни острой боли, она не задыхалась — никаких признаков плохого самочувствия. Просто внезапно она поняла так же ясно, как понимала, что за днем приходит ночь, что она умрет.

— И она связывала это с шумом в подвале?

— Да. Для нее этот шум был самой смертью. Смертью во плоти. Будто сама Старуха шла за ней. Самая что ни на есть невротическая фантазия, что скажете, доктор?

— Она ни с кем своими страхами не делилась?

— Только со своим дневником. Он сейчас у меня, в моем сундуке с сокровищами наверху. Она была поэтической натурой, моя матушка. — Электра пососала чайную ложечку, прежде чем положить ее на серебряный поднос. — Но несколько дней спустя ее нашли мертвой в подвале. И никаких следов на теле. И в руках она держала щетку, причем так, будто размахивала ею как дубинкой. Мертвая, в маленькой лужице остывшей мочи. Что ни говори, жалкий конец, да?

— Знаешь, — мягко проговорил Дэвид, — больше всего это похоже на не пережитое до конца горе. Мне очень жаль, если тебе покажется, что я говорю как врач, но я думаю, что ты слишком долго держала это все в себе.

Электра пожала плечами.

— Я никогда не плакала по ней, это верно. Но я не из тех, кто плачет. — Она внезапно улыбнулась. — А теперь допивай кофе. Он стынет.

Дэвид подумал, что самое время сменить тему разговора, но, прежде чем он успел открыть рот, она резко подняла на него глаза и вполне прозаично произнесла:

— Этот шум в подвале, — в ее глазах внезапно заклубился ужас, — стук, что тревожил мою мать. Я тоже начала его слышать.

3

Суббота, три тридцать пополудни. Перед ними тянулась дорога через горы. Над ними бежали облака, будто темные фантомы, выступившие в поход из самого ада. Джек Блэк неторопливо вел фургон. Тихо-спокойно. Ничем не привлекая внимания.

Его придурки пристроились в кузове среди мебели и электроприборов, которые они вынесли из дома. Через час они прибудут в Йорк, там сбросят все перекупщику в обмен на приятно пухлую пачку наличных. После этого придурки отправятся на вселенскую пьянку. Джек Блэк скормит свою долю банкомату и, возможно, проведет уик-энд, колеся по улицам города.

Потом, будто с бескрайнего сияюще-голубого неба, на него обрушилось озарение.

Он движется не в ту сторону.

Он остановил фургон на обочине дороги.

— В чем дело? Почему мы остановились? — спросил один из придурков.

— Я возвращаюсь назад, — объявил он, понизив голос.

— Назад? Нам же нужно отвезти все в Йорк.

Он покачал головой:

— Я возвращаюсь в Леппингтон.

— В Леппинггон? Но, господи боже, почему?

Почему? Он сам не знал почему. Знал только, что у него есть эта нужда — жгучая потребность вернуться. Там оставалось незаконченное дело. И опять же он не знал какое, но оно зияло перед ним, как огромная открытая рана.

4

Суббота, три сорок пополудни.

Диана Моббери думает: Я мертва.

Мертвой она не была. Но, возможно, лучше бы ей умереть.

Ей не понравится то, что сейчас произойдет.

Мгновение назад она открыла глаза. Она думала, что просыпается в постели, что ей приснилось, что она встретила красавца-блондина на берегу реки.

Реальность обрушилась ударом тяжелого молота — такая же холодная и непреложная, как потерявший управление грузовик.

Господи, о Господи. Помоги мне.

Одежда с ее тела сорвана. И вот, голая, она стоит лицом к железной решетке. У ее ног свивается в водоворот вода. Диана огляделась по сторонам, в глазах на мгновение зарябило, потом она окончательно пришла в себя.

За спиной течет река. Над головой изгибаются ивы. Она сообразила, что перед ней, очевидно, кульверт, по которому сточные воды проходят подо всем городом, прежде чем извергнуться через гигантский водосток в реку Леппинг. Сам водосток за прутьями решетки терялся во тьме.

Но почему я тут стою? Почему я голая?

Поежившись, она попыталась отодвинуться назад. Подальше от решетки.

Она не может, с безмолвным удивлением сообразила она. Она не может сдвинуться ни на сантиметр. Несколько секунд понадобилось на то, чтобы затуманенный мозг осознал, что происходит. Только тут она наконец поняла, что не может пошевелиться потому, что кто-то прижимает ее лицом вперед к прутьям решетки и в ее голые живот, грудь, бедра вдавливается холодный металл.

Ее стало мутить. Хотелось подальше убраться отсюда. Из-за решетки тянуло неприятным животным запахом. О, почему он держит меня? Он навалился на меня и своим телом прижимает меня к железным прутьям. Меня сейчас стошнит, мне холодно.

И страшно. Невероятно страшно.

— Отпусти меня, — взмолилась Диана. — Пожалуйста... я... я сделаю что угодно.

Без тени сомнения она знала, что ее держит у решетки тот самый блондин.

Но почему?

Потом она почувствовала, как во тьме перед ней что-то шевельнулось.

— Кто там? — услышала она собственный изумленный голос.

Никакого ответа.

Зато теперь во тьме туннеля чувствовалось какое-то мельтешение. Проблеск белого — синевато-белого, как изголодавшаяся по крови кожа. Движения убыстрились.

Внезапно она скорее почувствовала, чем увидела, как из тьмы, направляясь к решетке, вырастают фигуры. Услышала, как в мелком потоке с всплеском шлепают ноги.

Диана Моббери закрыла глаза.

Она знала, что с ней сейчас что-то случится. Что-то отвратительное, что-то ужасное. Знала это с абсолютной уверенностью. Но нет... о нет, смотреть она не могла.

Вода плеснула на ее обнаженное тело. Она отпрянула.

Закрой глаза — держи их закрытыми!

Слова криком отдались у нее в голове. Не открывай глаза! Тебе не захочется видеть, что...

А-а!

Она поперхнулась от боли, расходившейся по груди от сосков.

Ее зубы щелкнули, когда она сжала челюсти.

Чья-то рука зажала ей рот. Теперь она не могла даже кричать. Но как же ей хотелось кричать. Ей хотелось выкричать свои агонию и страх.

Она попыталась оттолкнуться от железной решетки. Мучительная боль стала еще более острой.

Наконец глаза ее распахнулись. То, что она увидела, было... невозможно.

Кровь. Полно крови, струи крови били потоком, покрывали ее голые руки.

Но остальное ее расколотый мозг просто отказывался понимать.

Две трубки — совершенно белые и будто из мягкой плоти — выросли у нее из грудной клетки. Трубки уходили прямо сквозь прутья решетки туда, где подпрыгивало и подрагивало что-то белое, как кость.

Белые трубки. Господи боже, да что же это?

Она охнула, уставившись на закрывающую ей рот руку, ее передернуло.

Тут она поняла, что это были за трубы. Что-то схватило ее груди, вдавленные между прутьями решетки. И теперь тянуло за них. И ни за что на свете не отпустит. Никогда. Это она знала наверняка. Будто раскаленные щипцы сжимали ей соски. Груди ее теперь вытянулись настолько, что казались не толще детской ручонки. Сквозь кожу проглядывали голубые ниточки вен.

Тут и там местами по белой коже размазана кровь.

Блондин все еще крепко держал ее, прижимая лицом вперед к решетке.

Единственный путь к спасению — оторвать собственные груди.

Но она не в силах больше сопротивляться.

Она перестала пытаться оттолкнуться, и тут же давление, оказываемое блондином у нее за спиной, бросило ее тело на металлические прутья.

Боль — тупая, сосущая — изнеможение — повиновение. И со всем этим пришло что-то еще. Сладость, глубокая пронзительная сладость, сочащаяся из ее грудей к сердцу, ко всем до единой клеточкам тела.

И вновь она закрыла глаза.

Как Диана Моббери она закрыла их в последний раз.

Глава 16