17

Марк услышал тяжелый удар о берег. Брызги крови темными пятнами расползлись по бледному песку. Он поднял глаза.

На фоне луны промелькнули молотящие ночной воздух молочно-белые крылья совы, несущей в гнездо мышь. Он поежился. То ли сегодняшняя ночь была свежее, чем обычно, то ли все дело в нем самом.

Поступь событий, казалось, убыстряется.

Это были не просто «ощущения». Их чувствовали все в Аут-Баттервике. Они становились теперь такими сильными, что было трудно сидеть спокойно; непреодолимо хотелось вскочить на ноги и колобродить, как бедняга Бринли Фокс.

Не просто «ощущения». Марк также стал видеть разное.

И слышать разное. Слышал и теперь.

Марк Фауст сидел на дюне, футах в двадцати ниже длинной излучиной выгибался берег. Напротив него лежал морской форт. Прилив начинал свое долгое наступление.

Все выглядело совершенно не так, как он увидел это впервые, той штормовой декабрьской ночью. Когда Марк выкарабкался из волн прибоя, то был едва живым от пронизывающего насквозь холода. Он живо помнил те волны, перекатывавшиеся через его тело, словно локомотивы. В ту ночь он был куда ближе к смерти, чем к жизни. Его нос кровоточил от открывшейся раны после удара кулаком. Тот человек, вместе с остальными членами своей банды, теперь лежал на дне моря в «Мэри-Энн». Их туда отправил шестнадцатилетний Марк Фауст.

Море сверкало, когда на него падал лунный свет. На фоне неразборчивого шепота прибоя Марку снова послышался тот звук, который так ясно звучал давней декабрьской ночью. Металлические удары. Металлом по металлу, глубокий низкий звон, настолько низкий, что казалось, будто чувствуешь его животом, а не ушами...

Бух... бух... бух... бух...

«Бей в барабан, шкипер, — думал он, ковыляя прочь от моря той далекой ночью. — Продолжай бить в барабан».

Бог его знает как, но из трюма «Мэри-Энн», ржавеющей на океанском дне, снова донесся этот звук — мучительно медленный, ритмичный, словно биение сердца спящего великана.

Теперь по ночам Марк не знал покоя. Ему снились темные тела, распухшие от воды руки и ноги, голова без глаз; длинные, длинные, длинные белые волосы, плавающие вокруг лица в воде; утопленник, молотящий по стенам холодильника тем самым ломом. Бух... Бух...

Марк опустил руки между ног, взял пригоршню песка и стал с силой растирать им лицо. Кожа горела; песок казался холодным. Он начал тереть сильнее, и боль загнала кошмарные видения в глубь мозга.

Глухой грохот продолжался. Наверно, никто другой и не обратил бы на него внимания. Но Марк не мог не слышать его. Он отдавался в душе, доходил до самых глубин вечности.

«Я слышу тебя, шкипер... Ради Бога, что я должен сделать?»

18

Тони Гейтману уже в третий раз за вечер показалось, будто к нему в сад залезли воры.

Он сидел в столовой и, подняв глаза к часам на стене, увидел: ровно десять.

«Чертовы детишки», — тихо сказал он сам себе. Однако он знал, что никаких детей во дворе не было.

Пошатываясь, Тони встал, подошел к окну и посмотрел наружу.

Темнота — и только. Если бы ему действительно хотелось проверить, нет ли там кого, он бы вышел в сад за домом.

«Давай же, старый тупой дурак, бояться совершенно нечего».

«Нет есть чего, Тони, сынок, — проговорил голос здравого смысла в глубине его мозга. — Многого, очень многого следует бояться. Ты и сам это знаешь. Не выходи отсюда. Двери заперты, окна закрыты, просто опусти шторы и...»

«Господи... проклятая задняя дверь».

Недавно он выходил на улицу, чтобы опорожнить мусорную корзинку, и был уверен, что не запер дверь.

Сердце бешено застучало, и Тони поспешил из столовой в кухню, находившуюся в задней части бунгало. Дверь в сад была захлопнута, но не заперта.

Первым порывом было просто задвинуть щеколду и повернуть американский замок. Однако более сильное желание повлекло его к двери. Необходимо убедиться, что снаружи никого нет. Неодолимое влечение подчинило его. Если там что-то есть, то ему обязательно надо увидеть. Так, услышав грохот столкнувшихся машин, нельзя не оглянуться и не посмотреть, даже если увиденное заставит еще многие годы страдать от кошмаров.

Тони медленно приоткрывал заднюю дверь, и страх словно червь точил его.

Сразу за дверью ничего не было, лишь слабо блестели плиты внутреннего дворика. Он шагнул в сад и в темноте прошел до жаровни, крутя головой вправо и влево при каждом воображаемом шорохе или движении.

«Гейтман, ступай внутрь, — пронзал его мозг чистый, обнаженный страх. — Возвращайся. Запри двери. Прячься, прячься!»

Нет... Надо посмотреть. Если это они, то он должен увидеть.

Может, они больше не опасны. Может, то, через что они прошли, изменило их.

Тони близоруко всматривался в другой конец поляны. Ночь превратила все предметы в призрачные тени: деревья, кусты, столбы изгороди. Даже мерещилось, будто они подкрадываются ближе.

Возьми себя в руки, идиот. Там ничего нет. Они...

Господи...

Один из них прямо позади!

Сердце Гейтмана мучительно сжалось, и его чуть не стошнило от страха.

Он обернулся, чтобы увидеть того, кто сзади, — тот стоял, завернувшись в просторный саван. Тони попятился, зажав руками рот и пытаясь сдержать крик.

Фигура не двигалась. Подул ночной ветерок, и саван слегка колыхнулся.

Тони Гейтман судорожно вздохнул.

Идиот... Это всего лишь солнечный зонт. Он собственноручно сложил его сегодня днем, чтобы ветер не вырвал эту штуковину из земли.

И все равно нервы его сдали. Он неуверенно, ощупью вернулся в бунгало, захлопнул за собой дверь и задвинул щеколды — одну, вторую, третью, запер английский замок и трясущимися руками накинул дверную цепочку.

Так-то лучше.

Глубоко вдыхая, чтобы успокоить колотящееся сердце, Тони покопался в кухонном шкафчике, вытащил чайное полотенце и стер с лица и ладоней струящийся пот. Поправив очки, подошел к каждому окну, проверил, заперты ли они, и тщательно задернул занавески.

Теперь надо убить тишину. Все еще неуверенно ступая, он вернулся в столовую и включил стереопроигрыватель, наполнив комнату «Временами года» Вивальди.

Обычно музыка поднимала ему настроение, и Тони с удовольствием дирижировал невидимыми оркестрами. Только не сегодня. Музыка звучала как-то мрачно и глухо в доме, который в последние дни казался слишком уж большим и пустынным.

Гейтман вернулся к столу, где были аккуратно разложены его книги и папки. Работа не давала разгуляться воображению, которое могло сгрызть Тони, как крыса.

Сперва он вклеил в папку вырезку из газеты.

ПРОПАЛ РЫБАК ИЗ КЛИТХОРПЕСА

После трехдневных поисков береговая охрана заявила, что не надеется обнаружить рыбака живым. Генри Блэквуд, 49 лет, из Парэйд-Террас, Клитхорпес, в четверг не вернулся домой после ловли. Несмотря на тщательные поиски вдоль 15-мильной прибрежной полосы, не было обнаружено никаких следов мистера Блэквуда или его рыболовного бота «Сьюзан».

«Исчез без следа, — прошептал Тони Гейтман, промакивая вырезку носовым платком. — И кажется, я знаю почему».

Он перевернул несколько страниц в папке. Они были покрыты многочисленными вырезками. Те, что находились в начале папки, теперь уже пожелтели от времени. В сущности, во всех описывалась одна и та же история.

Пропал в море... Бесследно исчез... Рыболов не вернулся в гостиницу... Рыбака смыло за борт... Тело так и не найдено...

Одиннадцатилетний Джон Стоквелл в одиночку отправился кататься на байдарке, сказав матери, что собирается поискать «занятные ракушки». С тех пор его никто больше не видел. Это случилось теплым летом, средь бела дня.

Тони вздохнул и закрыл папку. Взял скоросшиватель. На первой странице жирными черными буквами было выведено:

САФДАР

Он перевернул лист. Следующая страница была исписана его собственным четким почерком:

На протяжении всей истории армии имели особые отборные части или отдельных воинов, чтобы наносить удары и приводить в смятение врага. Римляне нанимали чернокожих нубийских воинов, которые наводили ужас на североевропейских неприятелей. У викингов были свои берсеркские церемонии, превращавших их в самых необузданных воинов, в неистовые сражающиеся машины. Германские машины создали вселявшие страх подразделения СС.

Народность урду на субконтиненте Индостан породила сафдаров. В переводе сафдар означает просто «прорывающий строй».

В те давние времена противоборствующие армии обычно выстраивались одна напротив другой длинным строем, что можно изобразить так:

Армия: хххххххххххххххххххххххххххххххххххххххх

Противоборствующая армия: оооооооооооооооо

Два строя, сохраняя боевой порядок, сближались друг с другом. Целью каждого военачальника становился прорыв строя врага, чтобы ввести в образовавшуюся брешь собственные силы и атаковать с тыла либо уничтожить командиров противника.

Понятно, что для этого требовались специальные части, которые «взламывали строй». Вот откуда у народности урду появились сафдары.

Сафдары — нарочито злобные и жестокие воины. Как правило, они появлялись в цветастых одеждах, видимо, ярко-оранжевых, чтобы отличаться от обычных пехотинцев. Сафдары были немногочисленные, но...

Тони прервал чтение, чтобы стереть капельки пота, упавшие на линзы очков.

Сафдары были немногочисленные, но нацеленные на определенную точку в линии вражеских воинов, что схематически можно показать следующим образом:

Вражеский строй: хххххххххххххххххххххххххххххххх

S

Строй урду: ооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

Элитные воины сафдар обозначены так: S.

Сафдары обычно громко кричали, угрожающе размахивая изогнутыми саблями. И даже раны, нанесенные стрелами и копьями, не могли остановить их кровавое дело: против строя; что позволяло обычным пехотинцам просочиться сквозь брешь и подавить сопротивление.

Вероятно, одного жуткого вида наступающих сафдаров было достаточно, чтобы обратить неприятеля в бегство.

Он написал эту записку двадцать лет назад. Тогда она выглядела академическим упражнением; просто хобби, чтобы скоротать тихие зимние вечера в Аут-Баттервике.

Теперь он все это перечитывал, и его била дрожь.

Шли века, и надобность в сафдарах отпала. Однако в двадцатом веке они возвратились. Или по крайней мере какая-то группа людей возродила это название.

Сейчас Тони пролистывал папку в том месте, где снова запестрели газетные вырезки, главным образом 1940-х и 1950-х годов.

МАССОВОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО НАСЕЛЕНИЯ В КОРЕЕ

Более сотни мужчин, женщин и детей были убиты в корейской деревне. Оставшиеся в живых рассказывают страшные вещи.

Восемь дней назад отряд наемников смешанного национального и расового состава учинил резню в деревне неподалеку от корейского порта Пусан.

Нескольких жителей пощадили, но не из чувства милосердия. Их ослепили и приказали сообщить властям, что это злодеяние совершено группой, известной под названием «Сафдар».

Тони просматривал папку, тут и там читая отрывки текста: описания зверств, убийств, массовых ослеплений. Иногда группа наемников, называвшая себя сафдарами, убивала всех подчистую, однако свою визитную карточку они оставляли всегда. У жертв отрубали руки и ноги и пользовались ими как кровавыми кистями, малюя на стенах домов и на боках автобусов: «САФДАР».

Мысленно Тони видел эти граффити огромными влажными буквами темно-красного цвета: Сафдар... Сафдар... Сафдар... Слова стекали каплями по десяткам стен.

Сафдары: прорывающие строй.

Начала вырисовываться определенная схема. Сафдары рыскали по «горячим точкам» Юго-Восточной Азии, Индии и Африки на протяжении конца сороковых — пятидесятых годов. Их стиль оставался неизменным — зверства, массовое уничтожение гражданского населения, поголовное ослепление, те же кровавые надписи, мокро лоснящиеся на зданиях и автомобилях.

Сафдары исполняли незамысловатую роль. Их нанимали революционные организации или даже правительства нестабильных государств, чтобы подорвать дух населения. Устраиваемые наемниками непредсказуемые бойни создавали атмосферу страха и неуверенности. Деятельность сафдаров порождала потоки беженцев, наводнявших другие районы.

В конце пятидесятых годов сафдары активизировались в бельгийском Конго. Тысячи гражданских лиц погибли от геноцида в горах Руверзори на северо-востоке страны.

И тогда наемники исчезли столь же быстро и таинственно, как и возникли. Последнее появление сафдаров было зафиксировано в Норвегии, к северу от Бергена, где в сельской местности обнаружили их укрытие. После перестрелки с местной полицией они испарились.

Некоторое время высказывались предположения, что самобытная организация сафдаров была нанята антикоммунистическими силами для вторжения в Россию и дестабилизации правительства как прелюдии к перевороту. Бытовали и другие, самые невероятные теории, однако правда заключалась в том, что сафдары попросту исчезли с лица земли.

Затем разразился Карибский кризис, и началась война во Вьетнаме, переключив на себя внимание средств массовой информации и разведывательных служб. Мир забыл о сафдарах.

Тони взял авторучку и вывел на чистом листе:

САФДАРЫ. ГДЕ ОНИ ТЕПЕРЬ?

Риторический вопрос. Он уже знал ответ.

Они...

Он вскинул голову. На сей раз он отчетливо слышал шум.

Калитка перед домом захлопнулась с громким стуком. В сад кто-то только что вошел — или вышел.

Чувствуя холодок под ложечкой, Тони подбежал к задней двери, все еще сжимая в руках папку «Сафдар».

— Эй... Эй? Кто там?

Гейтман прислушался; его била дрожь. Никто не отозвался.

Зажав папку одной рукой, он другой открыл задвижку и отворил дверь.

«Тони, это безумие. Ты спятил».

Однако он знал, что должен посмотреть. Нечто неконтролируемое побуждало его открыть дверь и, быть может, столкнуться лицом к лицу с...

БАХ.

Он распахнул дверь, хлопнув ею о холодильник.

Потом, хрипло дыша открытым ртом, выглянул наружу.

Никого.

Может, они прячутся за углом — или за кустами, поджидая, пока... Соберись, сынок, соберись. Там никого нет.

Застыв в дверном проеме, он всматривался в темноту.

Так ничего и не увидев, Тони уже готов был закрыть дверь, когда случайно поглядел вниз. Электрические удары страха пронзили его позвоночник, шею, затылок.

Темнея на фоне окружающих камней, на плитке вырисовывался ряд следов.

Тони ступил за порог, прижимая папку к груди, и всмотрелся в отпечатки. Это были следы взрослого человека, который подходил — босиком — к задней двери его дома. Ясно различались даже отдельные пальцы ног.

Гейтман понял: следы остались потому, что ступни приходившего были мокрыми. Пока он на них смотрел, отпечатки подсыхали и исчезали.

Тони, не колеблясь, пошел к входной калитке; далее следы пересекали главную улицу Аут-Баттервика.

Улица была безлюдна.

— Ты идиот, Гейтман, ты сущий идиот... — шептал он снова и снова, идя по высыхающему следу. А вдруг за углом его поджидают? Однако Тони знал, что должен проследить, куда ведут следы.

Он дошел до магазина Марка Фауста. Там след сворачивал влево на дорожку, которая вела к берегу.

Громко сопя и прижимая папку к груди, Тони пошел по тропинке, потом пересек набережную и оказался на берегу. Отпечатки ног уже исчезли, но он знал, куда они вели.

Тони вприпрыжку побежал в темноте по мягкому песку; в сотне ярдов перед ним молочным блеском светилась линия прибоя.

Уходящий отлив оставил за собой совершенно ровный песок.

Совершенно ровный, если не считать отпечатков босых ступней, ведущих в сторону ночного океана. Следы подходили к самой воде и исчезали за линией прибоя. Тот, кто босиком вошел в море, обратно уже не выходил.

Хватая ртом воздух, Тони упал коленями на мокрый песок. Начиналось. Это были первые признаки или точнее было бы сказать — симптомы?

Что дальше?

Тони потряс головой, боясь даже попытаться представить.

Он знал лишь, что произойдет в ближайшем будущем с ним самим. Он вернется в свое бунгало, запрет дверь, возьмет в спальню графин с виски и всю ночь будет переливать его в себя.

19

— Папа! Ты пропустил!

Рут засмеялась:

— Придется тебе кидать поаккуратнее, Дэвид. Твой папа моложе не становится.

Они играли на пляже с фризби[9] под яркими лучами вечернего солнца: встав треугольником, перебрасывали диск друг другу.

— Ты стал слишком уж хорошо играть, — смеялся Крис, пребывавший в прекрасном настроении. — Ладно, я не прочь снова освежиться.

— Слабак! — крикнул Дэвид и, хохоча, побежал к разложенной на полотенце еде.

— Полностью поддерживаю, — предательски поддакнула Рут, поправляя волосы, растрепанные ветром. — Слабак! Тряпка!

— Вот сейчас зашвырну вас обоих в море... Тогда поглядим, кто из нас слабак...

— Не поймаешь! — закричал Дэвид.

— И меня, и меня! — задохнулась Рут.

Дэвид поднял палку и выставил ее, как шпагу.

— Чур, мы в тереме.

— В тереме? Это всего-навсего полотенце. Вот схвачу вас обоих!

— Но это терем, пап. Тебя нельзя трогать, если ты в тереме.

— Хорошо, — усмехнулся Крис. — Буду соблюдать правила. — Он, скрестив ноги, сел на песок возле полотенца — Тем не менее вы вполне можете передавать мне предметы первой необходимости, чтобы я не умер с голоду.

Рут протянула ему стакан с белым вином.

— Хорошо, что ты починил ворота.

— Ты не видела, тот человек не болтался опять в дюнах?

— Нет. Наверно, воображение разыгралось.

— Как бы то ни было, теперь все в порядке. Поверь мне, любовь моя: если ворота заперты, внутрь не прорвется и целая армия.

20

Марк посмотрел в сторону моря. Прилив наступал, приподнимая с песка небольшие лодки и ялики.

Все жители деревни были там.

Майор гулял с собакой; миссис Джарвис в кресле-каталке положила одну ногу на низенькую стенку, отделявшую песок от воды. Позади них по дороге прошуршала машина — преподобный Рид до заката солнца проедет туда-сюда по прибрежной дороге еще по крайней мере три раза.

На берегу не было ни души, кроме Бринли Фокса. Он шагал из стороны в сторону, жадно затягиваясь сигаретой.

Тони Гейтман стоял рядом с Марком.

Пока солнце падало за белые домики, Марк вспоминал о давнем. У них с братом были каникулы, и родители повезли детей на ярмарку, где стояли огромные русские горки. Брату тогда исполнилось одиннадцать, Марку было на несколько лет меньше.

Они гуляли по ярмарке, катались на пони, стреляли в тире, ели прилипавшие к зубам ириски. Впереди ждало катание на русских горках. Мальчики спорили об этом весь день: быстро ли идут вагончики, высоко ли они взлетают, вываливался ли из них кто-нибудь, станут ли они кричать, как другие? Они наслаждались предвкушением захватывающего катания, когда железные колеса, ринувшись вниз, загрохочут по железным рельсам. Весь день Марк ждал этой поездки в вагончике, и нетерпение становилось невыносимым.

Вот они с братом выстояли очередь, вот наконец забрались в ярко-красные вагончики.

И лишь когда вагончик начал долгий подъем, который, казалось, будет бесконечным и достигнет самого неба, Марк осознал, что меньше всего в жизни ему хочется ехать на этой штуке. Испугался? Да он был просто в ужасе! Ему хотелось слезть.

Марк вспоминал те несколько секунд подъема в вагончике более отчетливо, чем помнил что-либо другое в своей жизни.

Потому что то же самое он чувствовал сейчас. Здесь, в Аут-Баттервике, они ждали жуткого спуска с чудовищной русской горки, подобного которому еще не испытывал ни один человек. И снова чувство предвкушения и возбуждения, которое его будоражило, превратилась в страх. Сейчас ему не хотелось прокатиться, а хотелось слезть. Хотелось сойти.

Однако он понимал, как понимал Тони Гейтман, как понимали все эти чертовы люди, собравшиеся здесь, что уже поздно, слишком поздно.

Марк посмотрел на солнце — красный огненный шарик у горизонта, — и под ложечкой засосало сильнее. Тут солнце скользнуло вниз и скрылось из виду. Послышались облегченные вздохи. Нет, сегодня это не произойдет.

Ожила машина викария, Рид медленно подрулил обратно к гостинице. У него было назначено свидание с зеленой бутылкой, которая обещала смыть все страхи на несколько сладостных часов.

Марк повернулся к Тони. Щуплый лондонец все еще смотрел на море, и его глаза за толстыми очками блестели.

Марк облизнул пересохшие губы.

— Я видел, как они двигаются. В море, у Мэнсхеда. Они нашли выход из корабля... Тони, они возвращаются.

Тони поднял голову.

— Все складывается скверно, правда?

21

Попрощавшись с Тони и Марком в «Портовой таверне», Крис зашагал из деревни прямиком домой.

Домой? Фургон, поставленный во дворе заброшенного морского форта? Впрочем, теперь он действительно начинал восприниматься как дом.

Крис был доволен, что не поленился сходить сегодня вечером в «Таверну». После целого дня сбивания кафеля со стен того, что было довоенными уборными морского форта у Криса возникло искушение плюхнуться перед телевизором и насладиться пиццей, запив ее несколькими бутылками холодного пива. «Пойди прогуляйся, — сказала ему Рут. — Если ты собираешься стать самым крупным бизнесменом Аут-Баттервика, то должен общаться с местными».

Уличные фонари кончились вместе с последним коттеджем деревни. Крис свернул на дорожку, которая вела по верху дюн прямо в Мэнсхед. Хотя луна начала убывать, ее тусклого света было достаточно, чтобы различать местность. Справа раскинулись пески, словно подернутые белесой дымкой; за ними виднелись более яркие полоски прибоя, накатывающего на берег. Болота слева терялись в темноте.

Крис вдыхал теплый летний воздух, пропитанный запахами каких-то полевых цветов, и прислушивался к приглушенному шепоту моря. Нынешний вечер оставил после себя ощущение раскованности и дружелюбия; Криса переполняло чувство удовлетворенности.

Предвкушение того, что через двадцать минут он скользнет в теплую кровать рядом с женой, лишь усиливало его благодушие.

После всех этих кружек пива и рюмок бренди он шел как во сне, убаюканный медленным ритмом собственных шагов и скрипом песчаной тропинки под подошвами. Впрочем, эти места вообще как-то расслабляюще действовали по вечерам. После дня напряженной работы сон накрывал тебя, будто волны какого-то необъятного черного океана, которые наступали и отступали, укачивали, наполняли благодатным отдыхом...

Крис зевнул.

Эх, улечься бы в какую-нибудь ложбинку, на уютный песочный матрас, и погрузиться в беспечный сон!..

Он снова зевнул.

Перед ним на дюне стояла одинокая фигура.

Крис вспомнил о своей политике безусловного братания с местными и специально свернул вправо по направлению к незнакомцу. Мужчина стоял к Крису спиной и неотрывно глядел на море.

Он просто перекинется по-соседски несколькими словами и пойдет дальше своей дорогой. Времени было уже около половины одиннадцатого, и Крису не хотелось надолго оставлять Рут и Дэвида в фургоне одних.

— Привет... Отличный вечер.

Крис поравнялся с человеком и посмотрел ему в лицо.

О Господь Всемогущий.

От неожиданности глаза у Криса округлились. Не мигая, он уставился на это лицо. Лицо? Нет... Никакое лицо не может так выглядеть.

Оно было круглым и совершенно белым. Ошеломляюще белым. Белым, как чистый лист бумаги, белым, как только что побеленная стена; белым, как молоко; белым, как тарелка; белым, как бог знает что.

Крис хотел было шарахнуться в сторону от этой штуки, оказавшейся на расстоянии вытянутой руки. И не смог. Что-то удерживало его на месте. Словно десятки рук схватили Криса за голову, за тело; казалось, они схватили его даже за сердце и так больно сжали, что Крис решил: оно сделает еще один неистовый удар и остановится — навеки.

Под лицом вроде бы что-то двигалось. Как будто пальцы или некое вялое животное копошилось под туго натянутым куском резины, от чего возникали и пропадали небольшие бугорки... Медленно.

Ничего больше не существовало во всем мире — кроме этого белого диска прямо перед ним. И этих глаз.

Глаз мертвой рыбы. Холодных, неподвижных.

В нижней трети белого лица образовалась щель. Рот раздвинулся, будто прорезанный бритвой. Там, тесно посаженные одна рядом с другой, двумя неровными рядами торчали ракушки. Иссиня-черные раковины моллюсков блестели в лунном свете. Позади них что-то неуклюже двигалось, свиваясь и распрямляясь.

В голове Криса возник назойливый образ рольмопсов[10]. Тот же темно-серый цвет; тот же серебристый испод. Оно без остановки влажно скручивалось и раскручивалось в провале рта.

Крис попытался зажмуриться, но тело больше ему не подчинялось.

Прогремел гром.

Только это был не гром, а оглушительный грохочущий голос. Кто-то орал на непонятном языке.

От Криса, похоже, чего-то требовали. Срочно. Настойчиво.

От этого его бедная голова чуть не раскололась пополам.

«Чего ты от меня хочешь? — в отчаянии подумал Крис. — Господи... Чего ты хочешь? Чего ты хочешь?»

Голос ревел.

Требовал... Требовал... Требовал...

Требовал чего, ради всего святого?

Господи... Уйди... Пожалуйста...

Если бы только он смог понять... Нет!

Острое чувство отвращения начисто лишило его способности мыслить здраво. Он испытывал только омерзение.

И вдруг все будто встало с ног на голову. Внезапно появилось какое-то манящее чувство, что-то до такой степени притягательное, что Крис невольно потянулся к белому диску. Ближе... Ближе... Коснуться этого плавно вздувающегося белого лица губами и...

Щелк!

Его реакция на лицо изменилась: отвращение, ненависть, омерзение, страх. Крису захотелось бежать. Господи, просто бежать. Пожалуйста...

Щелк!

Опять неприязнь исчезла и обернулась страстным желанием понять, о чем грохочет голос. Это так важно...

Щелк!

Отвращение захлестнуло Криса, словно поток гнилой воды хлынул из канализационной трубы.

Вдруг:

Тишина. Громовой вал, молотивший по его голове, смолк.

Белое лицо по-прежнему висело перед Крисом, мертвые рыбьи глаза смотрели прямо на него. Щель рта раздвинулась, и между двумя рядами зубов-моллюсков свесилась на сторону дохлая рыбина языка, поблескивая серебристой изнанкой в белесой слизи.

Лицо покрылось маленькими бугорками, которые начали набухать, будто морские анемоны, во время отлива сплошь покрывавшие скалы мясистой сыпью.