Триффиды - Кровавая купель

– Вот тебе... – Она улыбнулась. – И помни, что там, откуда ты это получил, есть еще гораздо больше. – Она сжала мою руку, лежащую на дверце. – Ник, когда ты вернешься, я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы ты захотел с нами остаться.

Она еще раз поцеловала меня, охватив мою голову ладонями, а я стоял, не зная, что сказать. Такая она была красивая с этими лентами черных волос, которые развевал ветер.

– Теперь проваливай с моей машины. Ник Атен. Тебя ждет дорога.

Вытерев глаза, она дала газ, и грузовик полетел, виляя, по дороге к лагерю.

Дорога до Уэйбича долгая, ровная и скучная. Шестьдесят миль мы ехали не останавливаясь. Ни Креозотов, ни лагерей уцелевших мы не видели. Хотя однажды увидели вдали что-то вроде гигантского бублика посередине поля.

В бинокль я рассмотрел, что это кольцо из мертвых Креозотов – сотен мертвецов, наваленных друг на друга. В центре кольца торчали обгорелые коробки домов.

Кольцо возникло там, где Креозоты навалились на изгородь перед смертью. Меня затошнило, и я отдал бинокль Доку.

Мы ехали дальше. Док и Мозаика сидели тихо. Я знал, о чем они думают. Много ли времени пройдет, пока Креозоты нападут на ихлагерь?

В пяти милях от Уэйбича мы миновали десяток престарелых Креозотов, хромающих по дороге в сторону города.

Волосы у них отросли белыми гривами. Эти, наверное, были слишком больны, чтобы присоединиться к прежним миграциям взрослых.

Уэйбич оказался городом-призраком. Пляж был таким, каким я его и помнил, и пирс тянулся над песками. Папа нас туда водил с Джоном в детстве.

– Кажется, Господь не оставил нас милостью, – сказал я. – Дал нам отличный кусок.

Город был не тронут. Даже супермаркет был заперт и будто ждал, пока придет, насвистывая, менеджер и откроет его, как ни в чем не бывало.

Мы нашли грузовик на ближайшем угольном складе, и я стал пытаться его запустить. С ДНЯ ПЕРВОГО прошло больше полугода. Машины остались на месте, но шины спустили и аккумуляторы сели. Почти всюду топливо испарилось за время жаркого лета. Еще год-другой – и все эти машины рассыплются в ржавую пыль.

Работа требовала времени, но была простой. За три дня мы запустили грузовик и прицепили к нему большой трейлер. Потом нагрузили в него достаточно бочек солярки, чтобы Полольщики Лейберна могли пережить зиму. Из супермаркета взяли еду и одежду. Я даже нашел в машине место для флакона духов в подарок Шейле.

– Когда мы расскажем об этом Боссу, – сказал Док, загружая в трейлер мешки риса, – он направит сюда целую банду, чтобы очистить город.

На четвертый день мы поехали обратно. Впереди шел грузовик, я ехал на “хонде” сзади. Вокруг меня на всех сиденьях громоздились коробки консервов и шоколада.

Всю дорогу я не переставал улыбаться, воображая счастливые лица ребят, когда мы въедем в лагерь. И подмигивал сам себе в зеркало заднего вида:

– Ну, Ник, вот что значит быть Санта-Клаусом.

Глава сорок третья

Лестница в небо

Я ехал, подпевая ленте в магнитоле машины. Рядом со мной стояла открытая коробка шоколадных конфет. Впереди грузовик, где ехали Док и Мозаика, тащился под нагрузкой, от которой оси трещали.

“Веселый солнечный народ”... и меня среди него посчитайте! Я пел так громко, что руль дрожал в ладонях. “Весеееелый! Соолнечный!”

Почти уже дома. Впереди из-под грузовика вырвался клуб дыма.

– Помедленнее, ребята! Нам не надо успевать на паром... А, черт!

Что-то там не так. Грузовик мчался, хлеща по окрестным деревьям, сшибая ветви.

Дорога была такой узкой, что мне только и было видно, что поросль и летящий впереди грузовик.

Боже мой! У них отказали тормоза. Я вцепился в баранку, шины скользили по слякоти. Мы ехали вниз по склону. Еще сто ярдов – и дорога выравнивается за полмили до лагеря.

Если Мозаика сохранит хладнокровие, он просто съедет с холма, а на ровном месте затормозит коробкой передач.

Как же. Дело было не в тормозах. Мозаика давил на газ, гоня грузовик быстрее, чем тот мог ехать безопасно, будь за рулем хоть сам святой Христофор.

Мозаика ни от чего и не убегал. Он ехал навстречу.

Я припустил за грузовиком, надеясь только, что он не свалится в кювет. Мозаика ехал куда-то, где хотел оказаться вчера.

Вниз по холму, всплеск воды в луже, на плоский участок, деревья отступили – и я увидел то, что видел Мозаика.

– Нет. Нет. Не верю... Гады... Ах вы, гады!

Пять дней назад мы тронулись в путь, оставив лагерь, где было больше сорока человек в возрасте от нескольких недель до девятнадцати лет.

Мы вернулись туда, где не было ни лагеря, ни людей.

Грузовик юзом затормозил. Док и Мозаика выскочили и побежали к порванной изгороди. Я остановил машину и бросился за ними.

Вороны тяжело взлетали, дикие собаки отскакивали с нашей дороги. Я бежал по ковру тел – взрослые в пятнах огнестрельных ранений.

Я добежал до Мозаики. Он безудержно рыдал, колотя себя ладонью по лбу, будто хотел вышибить себе мозги.

Док с побелевшим лицом стоял, тяжело дыша.

– Как они это сделали? Как? Босс мог их прополоть грузовиками... Если – если бы он уменьшил их число... Они бы не напали... Они...

Он вертел головой, ошеломленный тем, что видел. Территория была завалена мертвыми Креозотами. Тут и там виднелись тела членов общины. Я побежал мимо сарая к дому, крича:

– Шейла! Шейла!

Она лежала на лестнице. Погибла, пытаясь не пустить волну психов к мансарде, где был ребенок. Я опустился на ступеньку и приблизил ее изломанное лицо к своему.

– Подохнуть бы мне сейчас, – шепнул я, подняв глаза к небу. – О Господи, дай мне тут подохнуть!

Примерно через два часа мы достаточно пришли в норму, чтобы осмотреть лагерь.

Тело Босса мы нашли под кучей Креозотов у ворот. Наверное, он пал одним из первых. Оружие и стреляные гильзы укрыли ковром место его гибели. Креозоты никаким оружием не пользовались – только бессмысленной жаждой убийства, которая вела их на лагерь. В конце концов, это и было самое разрушительное оружие.

Кто-то из Креозотов выжил после ранений, и они лежали или сидели молча посреди бойни. Нас они не замечали. Мозаика зарядил автомат.

Продолжая поиски уцелевших, я услышал сухой треск выстрелов, разнесшихся среди мертвых домов.

Док нашел меня, когда я рыскал в конюшне.

– Они все погибли, Ник. Нет надобности проверять каждого. Гапы работали тщательно. Они никого из нас не собирались оставлять в живых.

– Ты прав... Но я не уйду, не пересчитав всех.

– Я узнал, почему они не прореживали гапов грузовиками, – сказал Док. – Баки были пусты. Кроме как в баке грузовика, на котором Шейла нас выводила, не осталось ни капли солярки. Последние галлоны Босс отдал нам.

Кровь загудела у меня в ушах.

– Господи, я же просил только два!

– Он дал нам восемь. И велел тебе не говорить. Даже отсоединил показатель уровня топлива в машине. – Док пожал плечами. – Босс хотел быть уверенным, что мы, в особенности ты, Ник, сможем вернуться, если не найдем горючего.

– Черт... Будь он проклят! – Я выкрикивал все ругательства, которые мог вспомнить. – Он навалил все эти смерти на мою совесть! Может, подумай я хоть чуть покрепче, и горючее не было бы нужно! Босс выполол бы этих лунатиков... и дети остались бы живы!

Я оглядел окрестные поля. Они лежали теперь тусклой пустыней. Холодный ветер колыхал траву. Семейство Креозотов ушло – работа была окончена. Мы, их дети, погибали один за другим.

Вдруг я резко вдохнул, пораженный идеей, которая со свистом вонзилась в меня, как прилетевшая из космоса пуля. Это было то же чувство, которое я испытал на складе перед тем, как нашел генератор.

– Куда ты? – крикнул мне вслед Мозаика. Я побежал к дому, потом вверх по лестнице, на которой лежала Шейла.

– Знаю, солнышко, – сказал я ей по дороге тихо иласково. – Я знаю, как ты сделала.

Я вошел в закуток, где спал самый маленький из младенцев. Ощущая, как вертится в животе холодный ком, я сдернул пропитанное кровью одеяло.

И перевернул крошечную фигурку на матрасе. Она была окоченелой... я отодвинул чепчик.

– Шейла... что бы ни сделали с тобой они, но победила ты.

В моих руках, одетая в детские вещи, лежала пластмассовая кукла.

Я толкнул люк в потолке, где стоял водяной бак в пространстве под крышей. Забравшись наверх, я поднял крышку бака. Воды там давно не было, а лежал толстый слой одеял. А на одеялах – младенец. Он открыл глаза и улыбнулся мне.

– Как ты узнал, Ник? – Док не отставал от меня всю дорогу до грузовика. – Как ты мог знать, что ребенок там? Не было же ни записки, ничего.

– Шестое чувство. Когда столько времени выживаешь в аду, оно вырабатывается. Мозаика, не трать патронов... Это не вернет время обратно.

– Да поцелуй ты меня в задницу со своим шестым чувством! Что тебя заставило искать ребенка?

– Если честно, то сам не знаю. Я только знал, точно знал, что Шейла как-то попытается его спасти. Когда они вломились в лагерь, она знала, что никто не спасется. И даже если она их задержит на время у лестницы, когда они полезут в детскую, ей их не остановить. И они найдут ребенка.

Док кивнул:

– И потому она спрятала его в пустом баке и надеялась, что мы вернемся и найдем его раньше, чем он помрет от голода.

– Послушай, Док, – сказал я. – Ты видел, как Креозоты прочесали все кладовые по всему двору: они обыскивали тщательно. Они хотели наверняка. Хотели, чтобы никто моложе девятнадцати лет отсюда живым не вышел. Я полагаю, что наши ребята в доме продержались чуть дольше. Шейла наблюдала за этими убийцами из окна. И видела, что они пересчитывают наших мертвых. Они же неделями изучали наше поведение, да, но эти гады нас еще и пересчитывали.Они знали, что нас троих в лагере нет. Но если бы они из остальных не досчитались хотя бы одного, они бы разорвали все дома на клочки в поисках ребенка. Шейла одела куклу в детские вещи и вымазала их кровью, чтобы они решили, что ребенок мертв... Мозаика, брось ты свой автомат и покорми ребенка? Вот бутылка. Ему нужно много жидкости – он обезвожен.

Док покачал головой:

– Синдром мессии. Ник... я знаю, что это все самообман... но вот смотрю на тебя, и видит Бог, думаю...

– Давай вернемся к реальности, – сухо отреагировал я. – Док, помоги мне отнести тела к дому... нет, не взрослых. Пусть гниют. А потом вам двоим придется искать новое место, где жить.

– Мы уже решили. – Он кивнул в сторону Мозаики, который неуклюже держал младенца в одной руке, другой поднося ему бутылку. – Мы поедем в общину в Хармби. Может, они разрешат нам к ним присоединиться.

– Когда вы привезете им полный грузовик запасов, они вас примут с распростертыми объятиями.

– А ты хочешь вернуться в Эскдейл?

Я кивнул.

– Вы двое возьмите грузовик и “хонду”. Там в гараже есть мотоцикл, а я доеду до дома на одном баке.

Док мрачно кивнул. Потом мы отнесли тела в дом. – Я это сделаю, – сказал Док, вытаскивая зажигалку. Еще полчаса мы стояли, как стоят на похоронах, и смотрели, как пламя охватывает дом. Потом я попрощался с Мозаикой, Доком и младенцем, который сейчас довольно гукал, закинул автомат за плечо и сел на мотоцикл. Он завелся с первого раза. Я помахал рукой и поехал в сторону дома.

Передо мной была дорога, уходящая вдаль. Перед глазами была Шейла, ее улыбка, которая заставляла улыбаться меня самого, эти огромные глаза, вспыхивавшие, как черные алмазы.

А позади столб дыма от горящего дома тянулся вверх, как лестница в небо.

Глава сорок четвертая

Шоссе, где разбиваются сердца

Кажется, примерно в это время я перестал чувствовать ужас или потрясение. Наверное, это была какая-то психологическая защита.

Час за часом гнал я мотоцикл. Иногда дорогу перекрывали потоки воды и грязи, и мне приходилось выбирать объезды.

В ту ночь я спал в каком-то сарае. В нем я нашел дневник с историей шестнадцатилетнего парня. Марка Вудли, и как он выжил в первые дни после безумия.

Мои родители уже близко за моей спиной. Я не знаю, за что они меня ненавидят. Мир сошел с ума. Это я понимаю. Но не понимаю, почему это случилось с мамой и папой. Это просто не укладывается в голове. И мне остается только бежать и бежать. Я найду место, где они никогда меня не найдут. Остров. И буду жить, как Робинзон Крузо.

В углу сарая лежал скелет, объеденный крысами добела. Я отстранение отметил, что кварцевые часы все еще показывают точное время. Секундная стрелка неутомимо бежала по кругу, отщелкивая секунды для своего мертвого хозяина.

Я бросил дневник рядом со скелетом.

– Да, Марк... Ты недостаточно быстро бежал, друг.

На следующий день я снова был на дороге в 7.09, согласно часам Марка.

Я нашел автостраду и поехал на юг. И хотя поземка заметала полосы пустой дороги, не было причин, по которым я не заехал бы на стоянку в Эскдейле перед гостиницей еще до ужина.

Потом я увидел, что по разделительному газону тянется какая-то линия. Я проехал мили три, пока до меня дошло, что это.

Я притормозил. Через каждые десять ярдов стояла вкопанная в дерн деревянная конструкция в виде буквы Y высотой шесть футов. И к каждой из них был прибит человек.

Это было распятие на кресте в таких масштабах, каких никогда не видел мир. Я ехал мимо распятых тел и ничего внутри не чувствовал. Мне хотелось одного: доехать домой и увидеть, что с Сарой ничего не случилось. А это еще одна бойня – только и всего. Не хуже прошлой... или будущей.

Я проехал еще милю, когда увидел впереди золотой проблеск. И затормозил до скорости черепахи. Одежда на одном из трупов сияла.

Возле тела я остановился.

– Штанина... эти гады мне за тебя заплатят. Поверь мне, заплатят!

Кровь на мертвом лице уже засохла, прибитые к хвостам буквы Y руки посинели.

И шевельнулся палец.

– Штанина?

С усилием таким страшным, что смотреть было больно, он поднял голову и посмотрел на меня. На его лице не было никакого выражения – только глаза смотрели.

– Господи... Штанина, я тебя сейчас сниму. Все будет хорошо.

Он покачал головой. И снова было больно смотреть, каких усилий ему это стоило. Я перевел взгляд на его ноги.

Креозотские гады, которые его прибили, еще и отрезали ему ноги. Оставив ему выбор – висеть на пробитых гвоздями руках или стоять на обрубленных лодыжках.

Он смотрел на меня сквозь корку крови.

– Сделаю, друг. Не сомневайся, сделаю.

Он медленно повернул голову. Я снял с плеча автомат. Сперва руки так дрожали, что я не мог прицелиться. Потом я сделал глубокий вдох, и дрожь остановилась. Я спустил курок.

Птицы взлетели с пиршественного стола, услышав выстрел. Я выстрелил снова. И снова.

Убедившись, что его страдания прекратились, я выехал с шоссе на ближайшем повороте.

И медленно поехал по заиленным дорогам, где на каждом повороте заднее колесо шло юзом.

До дома было миль семьдесят, когда я увидел впереди горы, уходящие в облака. Я прибавил скорости, надеясь пересечь их до темноты.

Но пора было мне знать, что в наше время НАДЕЖДА занесена в книгу исчезающих видов. Не доехал я еще и до подножия, как мотор изо всех сил бабахнул и затих.

Не потребовалось много времени, чтобы понять: треснул поршень. Я закинул автомат на плечо, рюкзак на спину и пошел.

Горы впереди затуманились. Ветер резал бритвой. Поземка становилась вьюгой.

Глава сорок пятая

Этот холод меня убьет

Дорога вела вверх. Так холодно не бывало еще никогда. Такой холодина, что продувал грудь насквозь, пробивая кровь, легкие и сердце ледяными гвоздями и вырываясь из спины.

Я шел, скрючившись, сквозь снег.

То и дело мне приходилось останавливаться и соскребать снег с дорожного указателя, проверяя, что я все еще иду в сторону дома. Как хорошо будет увидеть Сару! Мысль о том, как я обниму ее под одеялом, согревала. И давала силы идти.

Впереди дорога поднималась на склон горы, но идти по ней сейчас было бы самоубийством. Надо найти укрытие на ночь, иначе этот холод меня убьет. Я свернул налево на развилке, которая вела вниз к озеру в долине. Там может быть дом или сарай.

Вниз хотя бы было легче идти. Иногда я даже пускался в бег, чтобы разогнать по телу застывшую кровь.

Выйдя к озеру, я пошел по дороге вдоль берега. Озеро было большое и уходило вдаль, как остров воды посреди земли.

Покачивались там и сям яхты, брошенные в воде много месяцев назад.

Через некоторое время дорога привела меня в лес. Здесь хотя бы ветер резал не так сильно. И снег падал на землю мягко, как пух.

Темнело. Дневного света оставался, может быть, час. Надо найти укрытие. Уже немели ноги и искры стали мелькать перед глазами.

– Когда-нибудь ты что-нибудь сделаешь правильно. Ник Атен. – болтал я, чтобы не дать себе заснуть. – Ты облажался в Эскдейле, ты облажался в Лейберне... будь у тебя хоть половина мозгов, Шейла осталась бы жива... вся компания осталась бы жива... Док сказал, они думали, что ты мессия траханый, который их спасет. Это была шутка, Атен. Ты дал им погибнуть, Атен... А ведь мог, глупый засранец, мог...

Я старался вызвать у себя боль, сожаление, угрызения совести – хоть что-нибудь. Потому что сейчас я ощущал только ледяное онемение, охватывающее каждую клетку моего тела.

– Мог, Атен, мог. Мог бы построить воздушный шар и улететь вместе с ними... Капуста у тебя вместо мозгов, Атен... капуста...

Как это получилось, не знаю, но я оказался в лесу. Где-то в снегу сбился с дороги.

– Так ты нашел легкий выход, Атен? Заблудиться, свернуться клубочком в снегу и сдохнуть... Ха-ха! Трус ты. Нашел способ уйти от правды, да? А в чем же правда, Ник?

– Правда проста, святой Дэйв Всемогущий Миддлтон Донкастерский... Надо было тебя послушать – сделать, что ты говорил. Надо было остаться в Эскдейле и самому взять власть. Вот, я это сказал, и теперь можешь убрать со своей морды эту улыбку святого Иосифа, а то я...

И я ударил в это лицо с его сердечной улыбкой. И стукнулся руками о дерево. Я оглянулся, тяжело дыша.

– Держись, Ник, старина... а то ты начинаешь разваливаться по швам.

Выбившись к урезу воды, я пошел вдоль берега. Ноги заплетались, как у пьяного, который с трудом ковыляет домой.

В озере кто-то плавал. Штанина, там же холодно! Лучше подождать хоть до весны. Холодная горная вода... Я потряс головой и понял, что это никакой не пловец, а болтающаяся в воде ветка.

Я шел через мир, потерявший тепло и цвета в черно-белой маске. Белые горы, черные деревья, белая земля, черная вода.

Помираешь, Атен... может, так и лучше... ничего больше не чувствовать.

– Эй! Ты заблудился? Эй, слышишь? Передо мной на берегу стояли две фигуры, закутанные, как полярные исследователи.

Тот, что повыше, сказал другому:

– Тимоти, положи лук и помоги мне перетащить его в лодку.

Тот, что покороче, приземистый парень монголоидного типа лет шестнадцати с озабоченным выражением на розовом лице, схватил меня за руку выше локтя и только что не перенес с берега на корму весельной лодки. Потом они с длинным сели за весла и погребли в озеро.

Я сидел как снежный человек с Аляски. Мозг у меня перестал работать, и потому я не видел ничего странного в езде на весельной лодке через пятимильное озеро в самом сердце вьюги.

Наконец впереди показался какой-то предмет, плавающий на воде. Скопление каких-то кусков, ничего знакомого. Эти двое гребли к нему изо всех сил.

Мы подплыли почти вплотную, когда я понял, что это группа больших стальных барж – тех, на которых возят уголь или камни. Гребцы пришвартовались у края низкой платформы, потом монгольский парнишка вынес меня из лодки.

Вдруг я оказался среди копошащихся ребят, и тощий стал тихим голосом отдавать приказы, и меня протолкнули по ступенькам в какой-то закрытый коридор.

Среди толпы заинтересованных детей, тащивших меня за полы и рукава, меня провели в какую-то комнату. Я встал столбом, мигая на яркий свет неоновых ламп с потолка.

– Джози, включи камин... да, на полную. Умница. Давай, друг, садись.

Я сел возле трехрядного электрического камина и тупо смотрел на раскаляющиеся спирали.

Все казалось очень далеким, но комната наполнилась оживленным движением – дети снимали с меня куртку, перчатки, ботинки.

– Автомат его поставьте как-нибудь так, чтобы ничего не случилось... осторожно... да, вот сюда, в шкаф. Теперь лучше запри его, а ключ отдай мне. Так, теперь поесть ему чего-нибудь горячего.

Девушка лет семнадцати отложила шитье, которым была занята.

– Сейчас принесу. На камбузе есть горячий суп. Я сидел в кресле, поглощая пир тепла, исходящий от камина, ощущая боль в оттаивающих руках и ногах. Не раз я себя спрашивал, не снится ли мне все это и не лежу ли я на самом деле в сугробе, замерзая. Но, оглядывая картины на стене, я понимал, что даже мой мозг такого не может измыслить.

Адам – так звали тощего – был открыт и дружелюбен. Когда я переоделся и вернулся в общую комнату, он рассказал мне о них:

– Община у нас небольшая. Всего тридцать восемь. Сначала мы жили в гостинице над озером, но нас слишком беспокоили больные люди, и мне было сказано собрать баржи из гавани в конце озера, доставить их как можно дальше от берегов и построить наш дом внутри.

– Тебе было сказано?

– Да. Со мной говорил Господь. И он мне сказал, как уберечь этих детей от вреда.

Я только кивал. Значит, этот сдвинулся на религии – ну и что? Они попали туда, где тепло и светло, а мне сейчас было важно только это.

– Мне было семнадцать, когда это случилось, – сказал он, переплетя свои длинные пальцы как для молитвы. – Я работал в монастыре в соседней долине. Понимаешь ли, я был еще слишком молод, чтобы стать монахом, но я уже решил посвятить свою жизнь Богу... И воля Его была, чтобы братья и отец Аббот обезумели. И я тогда ушел и собрал всех детей, которых мог найти. В конце концов мы перебрались сюда, в Ковчег.

На ковре, глядя на Адама снизу вверх, сидело чуть ли не все население его общины. Кроме монгольского вида мальчика, девушки, которая приносила мне суп, и пары девушек-китаянок, все были моложе одиннадцати.

Адам рассказывал спокойным монашеским голосом. Дети глазели на него с обожанием.

– Господь меня наставил. Он показал мне на берегу генераторы, которые питались энергией горных потоков, и научил провести сюда кабель, чтобы у нас было электричество для отопления и приготовления еды.

Во время разговора я ловил себя на том, что мои глаза все время поворачиваются к висящим по стенам картинам. Они очень напоминали примитивную пещерную живопись – палочные человечки строят дома, пашут землю, сидят с детьми на коленях и слушают флейтистов. На торцевой стене картина от пола до потолка изображала высокого человека, поднявшего в молитве руки к восходящему над горой солнцу. Гора была очень похожа на ту, где я чуть не погиб. А юноша на картине был похож на Адама.

– Интересные картины, – сказал я. – А кто художник?

– Это наша Бернадетта. – Он улыбнулся семнадцатилетней девушке, сидевшей с шитьем на диване. Она отбросила назад короткие темные волосы и улыбнулась застенчиво. – Она рисует то, что ей снится, – сказал Адам. – И я верю, что сны ей посылает Господь. Эти картины имеют для нас очень большое значение. Это знаки от Него, которые мы все должны видеть. Нам показывают нас самих в этом Ковчеге и показывают, как мы будем жить в будущем.

Мне его эти разговоры насчет “Господь укажет нам путь” были до лампочки, но эти детишки точно нашли себе отличное место для жизни. И безопасное. Креозоты демонстрировали самозабвенное намерение уничтожить всех молодых, но я не мог себе представить, как они дотянутся своими лапами досюда.

Адам говорил, я вежливо слушал. В конце концов, я был их гостем и вполне мог в уплату за проживание выслушать его боговдохновенные планы.

Адам как раз описывал, как они приводили овец на ближние к озеру поля, когда на меня напал припадок чихания.

– Я думаю, сказалась прогулка на холоде, Ник. Бернадетта, найди, пожалуйста, Нику что-нибудь от простуды. Она послушно отложила шитье и исчезла из общего зала.

– У тебя усталый вид, Ник. В наше время надо быть осторожнее с кашлем и чиханием. Лучше тебе будет провести пару дней в постели.

– Спасибо, вы очень добры. Но мне утром надо отправляться в путь. Я должен попасть домой. Там община в большой опасности. Только они еще этого не знают.

– Если ты должен. Ник, то долг есть долг. Но хотя бы отдохни как следует одну ночь. Тебе дадут комнату, и завтра мы тебя проводим после хорошего завтрака и будем за тебя молиться.

– Э-э... спасибо, Адам. – И я неуклюже улыбнулся ясным лицам, смотревшим на меня так, будто я – епископ Бангорский. – Спасибо.

Вернулась Бернадетта с бутылкой серой микстуры и ложкой. Я надеялся, что это “что-нибудь от простуды” будет кружкой бренди. То, что она сунула ложкой мне в рот, было на вкус смесью лакрицы и керосина.

Меня проводили в мою комнату – уютную, с овчинами на полу и примитивными картинами Бернадетты на стенах. Я повернулся попрощаться с Адамом и увидел, что дети толпятся в коридоре, чтобы на меня посмотреть.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Ник! – ответили они хором. Я закрыл дверь, стащил с себя одежду и залез в постель. Комфорт и тепло были несравненными. Какое-то время я старался не заснуть и подумать, как же устроен Ковчег. Соединенные каюты в баржах, наверное. И точно непростой фокус с водяными турбинами на берегу. Снимаю шляпу перед Адамом и его корзиной наитии от Бога.

Я зевнул. Вдруг навалилась такая усталость, будто Слэттер в своих сапогах сплясал вприсядку на всем моем теле. Этот старый гад Слэттер. Что-то он теперь делает? Если повезло, его кто-нибудь пристрелил, или кончилось тем, что ему пришлось тащить жестянку.

Этой ночью мне приснилось, что Сара мне отдается. Я лежал на спине и пытался во мраке увидеть ее длинные светлые волосы, щекочущие мне грудь.

– Вот так. Ник... Все хорошо... Лежи тихо... ничего не делай... да... вот так! Ох, как хорошо!

Спутанный сон. Я помню только фрагменты. Сара. Длинные волосы. А за ней примитивная картина на стене, на ней высокие люди. И жгучий поток, вырывающийся и искрящийся по всему телу.

Глава сорок шестая

Вот тут мы начинаем получать ответы

Последующие дни в основном слились в серую муть. Бернадетта считала, что у меня какая-то инфекция или простуда. Меня мучили горячка и слабость. По ночам меня прошибал пропитывающий простыни пот и сны, что Сара мне отдается. В близкой тьме я видел ее силуэт на мне и длинные волосы, падающие на грудь.

Днем я совершал короткие прогулки по палубам.

Дети ловили рыбу с платформы. Забрасывая удочки, они пели. Однажды утром они запели рождественский гимн.

– До Рождества только десять дней! – радостно сообщил мне один мальчик. – Адам говорит, что у нас будет елка, и украшения, и все!

Рождество? Я оперся на ограждение. Черт, сколько же времени прошло, как родители украли меня из Эскдейла? Два месяца? Мне нужно домой. И немедленно.

Все, чего я хотел, – попасть на берег, и там я снова выйду на дорогу. Может быть, найду машину. На машине доберусь за день. Если буду идти пешком, на это уйдет неделя.

Подошел Адам. На нем были джинсы и короткая куртка, но ему бы больше подошла одежда монаха.

– Не перестарайся. Ник. Ты все еще слаб.

– Я себя отлично чувствую, – соврал я. – У вас есть машина? Или грузовик?

– Нет. Господь во сне велел, мне ими не пользоваться. Они слишком шумные. Мы не делаем ничего, что могло бы привлечь к нам внимание. Не жжем огонь, который мог бы породить дым. Ночью у нас закрыты ставни, чтобы никто не увидел на озере огонь. На охоте мы используем луки, чтобы не было слышно выстрелов. Пойдем, друг. Внутри тепло. Я попрошу Бернадетту принести тебе чай.

– Да... да, Ник! Оставь его там, оставь... А-ах! Да, да! – Снова ко мне во сне явилась Сара, раскачиваясь надо мной взад-вперед. В темноте я видел только силуэт ее головы и развевающиеся волосы.

– Все еще не лучше?

Бернадетта сунула мне в рот еще одну ложку микстуры.

– Не очень... просто слабость. Едва могу подняться по лестнице.

– Попросить Тимоти отвести тебя в твою комнату?

– Нет, спасибо. Мне хорошо здесь, в зале... А ты все рисуешь свои картины?

Она кивнула, улыбнувшись:

– Ага. Когда Бог вкладывает мне в голову сны.

И она вышла, напевая. Я подумал, что она малость простовата.

Весь день я просидел, наблюдая за обитателями Ковчега. Они все усердно работали, даже младшие дети. Они были чистыми, послушными. Когда Адам говорил, они слушали с любовью и уважением. Дважды в день у них была служба с пением гимнов.

А я только и мог сидеть и надеяться, что завтра мне будет лучше и я смогу отправиться в Эскдейл.

Этой ночью, ложась спать, я увидел на овчине на полу что-то, отражавшее свет.

Когда я это поднял, сердце у меня заколотилось.

Это был волос длиной с мою руку. Я приложил его к своим темным джинсам. Не оставалось сомнения – волос светлый.

Я потер лицо, стараясь включить в работу расслабленный мозг.

Те сны. Когда Сара мне отдается. Сны бывают забавные, тревожные, эротические – но чего они никогда не делают, так это не оставляют вещественных доказательств. Я намотал волос на карандаш и положил в ящик.

Потом лег в постель. Сердце у меня билось сильнее, я быстро соображал.

Я собирался не засыпать, но усталость одолела меня и на этот раз. Глаза закрылись.

Девушка снов явилась опять. Я пытался поднять голову, но она будто была прибита к подушке гвоздями. Руки не поднимались больше чем на пару дюймов. Девушка качалась надо мной неясным силуэтом и тяжело дышала.

Потом она упала вперед, глубоко дыша, обдавая мое лицо горячим дыханием. Она опиралась на руки, расставив их вокруг моей головы. Мне была видна только темная тень руки. Я повернул голову в другую сторону, и на этот раз увидел больше.