13

Ад – это улица в Лидсе.

А как узнать, что ты заехал на мотоцикле прямо в Ад? А вот как:

ПЕРВОЕ: ЗАПАХ

Вонь, струившаяся по улице жилых домов, заставляла думать, что канализация более чем переполнена. Летнее солнце как следует пропекло варево из того, что четыре дня тому назад смыли в канализацию сорок тысяч человек.

ВТОРОЕ: ДОХЛЫЕ ПТИЦЫ

Воробьи, голуби, скворцы, вороны, дрозды, усыпавшие улицу комочками пуха и перьев. Мы пытались их объезжать, но некоторые все же попадали под шины с лопающимся хрустом.

ТРЕТЬЕ: МЕРТВЕЦ

Стивен просигналил мне остановиться.

– Рик, видел ты это вон там?

– Нет, а что именно?

– Ладно, тогда лучше и не гляди.

Я увидел в его темных очках свое озадаченное отражение.

– О чем это ты?

– Вон там. – Он ткнул большим пальцем себе за плечо. – Там у обочины лежит мертвец под одеялом.

– Уверен?

– Я видел торчащие из-под одеяла ноги.

– Нет, ты уверен, что он мертвый?

– Хороший вопрос. – Стивен обтер губы тыльной стороной ладони. – Подожди здесь, я проверю.

Я слез с мотоцикла, поставил его на упор, готовый идти следом.

– Эй, тпру! Ты куда собрался, Рик?

– С тобой.

– Нет, солнышко, ты меня здесь подождешь.

– Хватит строить из себя старшего братца, Стивен. Мне уже девятнадцать, позволь тебе напомнить.

Он шагнул ко мне, отгораживая меня своим телом от того, что лежало в тридцати метрах от нас под красным одеялом.

– Рик, – сказал он, снимая темные очки и глядя на меня в упор. – Ты видел когда-нибудь труп, пролежавший три дня на солнце?

– А ты?

– Нет... но в прошлом году я приходил к одному своему приятелю, который решил, что жизнь на земле – не для него. Я вошел к нему через десять минут после того, как он снес себе голову зарядом дроби. Так что, Рик, если тебе действительно не терпится увидеть лицо покойника – иди туда. Только я тебе не советую. Так как?

Сделав суровое лицо, он протянул мне руку, будто собирался вести меня туда за руку.

Я замотал головой и отвернулся.

Можете мне поверить, мне любопытно было увидеть, на что похож покойник. Никогда прежде не видел. Ведь почти все люди за всю свою жизнь ни разу не видят трупа. То есть воочию – по телевизору мы все их видели. Но чего мы не до конца осознаем, что общество погребает своих мертвых в самый момент смерти. Шнеллер! Трупы исчезают за больничной ширмой, или за “молнией” мешка для трупов, или в моргах и часовнях, пока их не заколотят в гроб для погребения.

Я глянул через плечо. Стивен приостановился за десять шагов до тела, снова его оглядывая. И мне стало обидно, что он держит меня за маленькую деточку, которая плачет над раздавленной бабочкой.

Над нами пролетел самолет, явно ожидая, пока диспетчер даст “добро” на посадку. Взревели двигатели в слепящем голубом небе, самолет мелькнул над крышами и скрылся.

Я передернул плечами, поправляя лямки рюкзака, чтобы было удобнее.

Тут мне попалась на глаза одна из тех дурацких мелочей, которые всегда портят законченную мрачность трагической сцены (в данном случае человека, брошенного остывать под одеялом).

Я ведь глядел на подъездную дорожку? От трехэтажного дома с окнами от пола до потолка на первом этаже. И с табличкой: “АВТОНОМНАЯ ЗОНА. ИНТЕРНАТ ДЛЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ”. А посередине подъездной дорожки торчал аквариум. Небольшой, размером с портативный телевизор, и все еще с водой. Чтобы отвлечься от того, что осматривал на улице Стивен, я подошел к аквариуму.

И сморщил нос. Запах был еще хуже. Хотя нельзя было винить в этом только аквариум, несмотря на то что вода позеленела и всплыли в этой слизи две золотые рыбки брюхом вверх.

Я обернулся к Стивену. Он нагнулся, зажимая нос платком, а свободной рукой держа палку, которой приподнимал одеяло.

К счастью, мне оттуда не было видно, что под ним лежит.

Я отвернулся, радуясь, что можно смотреть на дом для престарелых, имеющий почти нормальный вид... Господи!

Я не отводил глаз от дома. Да, вот в чем дело. Не должен быть у него такой нормальный вид. Со старухами за окнами, дремлющими утром в креслах до ленча.

Это случилось непроизвольно. Если бы я остановился и посчитал до десяти, я бы никогда такого не сделал. Но я побежал прямо к окнам. И заглянул внутрь.

– Стивен!

В креслах сидели десять или больше старух. И еще один старик в пижаме лежал на канапе.

Если бы у них был вид спящих, это бы не так резко поразило меня.

Они были одеты в дневную одежду. И все мертвы.

Но главное – выражение мучительной агонии на этих лицах. Они не умерли мирно во сне. Рты были разинуты так широко, что челюсти наверняка вывихнулись. Таращились открытые глаза. Они умирали медленно, полностью осознавая, что не могут дышать обжигающим легкие газом, который заполнил дом.

Сейчас, в оранжерейной жаре за этими окнами, искаженные агонией лица раздулись от отеков, почернели, трескались.

Я попятился, ощущая поднимающуюся к горлу кислоту. Потом повернулся, чтобы пойти к Стивену и рассказать, что я видел.

И тут я увидел то, что скрывала изгородь.

И попытался твердым шагом пройти мимо. Попытался выбросить из памяти то, что видел. Попытался отвернуться, чтобы не увидеть снова.

Попытался. И не смог.

14

Гротеск.Другого описания не подберешь: гротеск, гротеск, ГРОТЕСК. Я помню чувство не только ужаса, но и гнева. Наверное, все мы делаем вид, что старики умирают спокойно и с достоинством. Эти умерли не так, хотя и не по своей вине.

Я шел по дорожке к мотоциклу, и набитый детским питанием рюкзак качался у меня на спине.

– Стивен!

Более подвижные из этих стариков пытались удрать от газа. Может быть, кто-то и смог.

Эти не смогли.

Они пытались добраться до машин, припаркованных возле дома. Одной из машин – и это было настолько дико, что я чуть не расхохотался смехом висельника – одной из машин, верьте не верьте, был катафалк. Большой, черный, гладкий, стоял с открытыми дверями, даже задняя дверь для гроба была открыта.

На земле сидел толстый старик, прислонясь спиной к колесу. Выражение ужаса застыло на его лице, когда он умирал от удушья. Одет он был в первое, что удалось схватить в панике – розовое женское платье, отороченное белым кружевом по подолу и рукавам. Старик замотал его вокруг пояса; из-под него торчали обгаженные подштанники.

Наполовину вываливаясь из люка, куда похоронщики ставят гроб, свисала голая женщина. С виду лет девяноста, она лежала лицом вниз, выставив голую задницу на не очень-то свежий воздух. Еще пара старичков лежали почти или совсем голые на траве, широко раскрыв рты и выкатив глаза, а животы у них были как на девятом месяце беременности от выделяющихся внутри газов.

– Стивен!

Некоторые трупы уже разваливались. У других в момент смерти вытекла изо рта почерневшая кровь, растекшись лужей, как смоляной нимб. На траве лежала старуха, одетая в бледно-желтое платье, а из ее пальцев рассыпались фотографии колодой карт. На них она сидела рядом со счастливым внуком на его дне рождения, помогая ему задуть свечи на пироге.

Сейчас по ее лицу можно было подумать, что ее заставили танцевать босиком на битом стекле. Зубные протезы вылетели у нее изо рта с фонтаном рвоты, и этой засохшей рвотой приклеило волосы к траве.

Понятия не имею, почему раздался в моей голове шепот:

Велик и благостен Господь...

Я подошел к воротам. Я ничего не видел, не мог дышать. Чуть не споткнулся о труп голой женщины. И тут меня за плечо взяла чья-то рука.

– Вот сволочи... – произнес полный отвращения голос Стивена. – Сволочи. Когда хлынул газ, они бросили этих бедняг погибать. – Он посмотрел на голую женщину у наших ног. – Их уже начали пожирать, крысы, наверное, или лисицы. Посмотри, что они с ней сделали.

Я помню, как что-то орал. Бежал куда-то. Смеялся?

Не помню. Но я был на грани помешательства. А может, плакал? Хрен его знает. Я только помню, что из живота у меня рвался какой-то звук и протискивался через губы.

Я добежал только до кустов на той стороне дороги. Там за мой рюкзак зацепилась ветка и не пустила меня дальше.

И тут я выблевал завтрак. Нет, даже не завтрак – все кишки полностью, да еще, наверное, с куском других внутренностей.

Наконец я смог остановиться. И мутно посмотрел туда, куда блевал.

И оказалось, что я блевал на голые ноги двух детишек, лежавших мертвыми на траве под кустами, вцепившись друг в друга в предсмертных объятиях.

Я отвернулся, и хотя в животе было совершенно пусто, меня вывернуло снова.

– Ты точно уже очухался?

Я открыл глаза. Стивен брызгал на меня водой и протирал мне шею, озабоченно глядя синими глазами.

– Нормально.

– Стоять можешь?

– Черт, я думал, что я только что стоял.

– Рик, мне неохота больше здесь околачиваться. Никаких признаков жизни – ни кошек, ни птиц, ни собак – ничего. Наверное, газ здесь осел, в лощине между холмами. Надо отсюда – эй, детка! Спокойнее, на меня брызгать не надо, о’кей?

– Дай попить. Я уже в норме.

– Еще нет. Давай-ка полегоньку, ладно?

Я добрался до мотоцикла на ватных ногах. Еще две минуты подождал, пока меня бросало в жар и в холод одновременно, потом кивнул Стивену и включил мотор. Реактивный самолет над нами – клочок нормальности в голубом небе – снова заходил на посадку.

Стивен озабоченно всмотрелся мне в лицо, пытаясь понять, могу ли я ехать.

– Рик, у тебя был сильный шок. Может, подберем тут машину, и я тебя отвезу?

– Нет. – Пусть это была глупая гордость, но я был решительно настроен вести мотоцикл. – Поверь мне, Стивен, со мной все в порядке.

Все в порядке, если бы я мог забыть старуху, свисающуюголой задницей из катафалка; все в порядке, если бы я мог забыть двух мертвых детишек ни траве, если бы я мог забыть все вообще, всю эту проклятую остановку.

Я подал мотоцикл вперед, убирая упор. Стивен снова надел солнечные очки, сурово мне кивнул и медленно поехал вперед.

Скоро нам встретились следы деятельности – человеческой деятельности.

Мы притормозили мотоциклы в квартале магазинов.

– Мародеры, – заметил Стивен ровным голосом.

У некоторых магазинов были выбиты окна. С полок смели алкоголь и табак. Компьютерные и видеомагазины подмели дочиста.

Потом мы видели ручеек в сточной канаве, шевеливший банкноты. Наверное, люди уже сообразили, что деньги теперь ни к чему.

Стивен совсем сбавил скорость, свесив ноги по обе стороны мотоцикла, почти что вел его пешком. Он кивнул мне на автомобиль, въехавший в чей-то кирпичный забор с такой силой, что кирпичи рассыпались по газону. Машина была набита компьютерами и телевизорами. Спереди сидели двое мужчин, неестественно откинув назад головы с широко раскрытыми ртами.

Первая мысль у меня была, что мародеров застрелили при попытке удрать с добычей, но тела казались не поврежденными. Значит, и до этих добрался газ.

– Рик! – позвал Стивен через плечо. – Какой бы это ни был газ, а он то и дело возвращается. Давай-ка лучше валить из Лидса пронто.О’кей?

– Согласен. Не вижу смысла здесь болтаться.

– И остальных надо предупредить. – Он мотнул головой в сторону мертвых мародеров. – Он явно еще застает людей врасплох.

Мы прибавили скорость, объезжая брошенные машины, отравленных котов и собак, парня с тюремными наколками, стоящего на коленях посреди улицы и припавшего головой к украденному телевизору, будто задремавшего на миг. Но стоило глянуть на лужу крови, вылившуюся из его губ, и становилось ясно, что будет он спать, пока старик Гавриил не протрубит в свой рог.

Мы пустили мотоциклы быстрее, стрекот двигателей перешел в рев. Мы оба рвались поскорее выбраться на высокое место, где газ, как мы надеялись, нас не достанет, даже если он еще выделяется в низинах.

На вершине холма мы остановились посмотреть назад. Дома остались за спиной. До Ферберна было десять миль по приятной сельской дороге.

– А ведь выглядит почти нормально, правда? – Стивен мотнул головой в сторону крыш со спутниковыми тарелками, телевизионными антеннами, поблескивавшими на летнем солнышке. Офисные здания вдали сияли, как кристаллы. Если бы мы не видели, что там делается... Но даже при этом город мало отличался от того, каким я его знал последние десять лет.

Лайнер в небе закончил очередной проход, двигатели взвыли, когда пилот вновь направил машину в облет города. Мы следили за его полетом в двух километрах у нас над головой. Потом он будто завис высоко над городом, недвижно, как серебряное распятие на синем фоне.

Пассажиры в самолете, быть может, читали или слушали радио, не ведая, какая страшная трагедия поразила Лидс. Те, кто не поленился бы выглянуть в окно, увидели бы только игрушечные домики города и отблеск солнца на окнах.

Пока я смотрел, тембр двигателя изменился. Казалось, самолет повернулся в воздухе и завис, все еще прибитый, как распятие, к синему ясному небу.

Потом упал.

Носом вперед лайнер вошел в пике.

И упал километрах в трех от того места, где мы стояли. В небо грибом вырос клуб белого дыма. Я поймал себя на том, что высматриваю огонь, но не увидел. А звук удара все не приходил.

И наконец дошел – низкий раскат грома вскатился к вершине холма.

Я глянул на Стивена. Он, казалось, ищет подходящие слова, но он помолчал и пожал плечами. Ему было нечего сказать, и мне тоже. Я только мог покачать головой.

Всего за семьдесят два часа город Лидс превратился в Ад на Земле. А до Ферберна ехать несколько минут. Хотя он точно не Рай, но все же получше усыпанных трупами дорог позади.

Оказалось, нет.

Там было хуже.

15

В тот момент, когда я увидел женщину, сидящую на стене на Трумен-вей, я уже знал, что сейчас будет. Никогда раньше я ее не видел, и девушку, сидевшую рядом с ней, тоже, но знал так же точно, как день следует за ночью, что она сейчас со мной заговорит.

И я знал, что мне не будет приятно то, что она скажет. Она уставилась на меня так, что было ясно: она решила сделать то, что решила, пусть хоть камни с неба падают.

– Вы живете в том доме на Трумен-вей.

Я покачал головой, не останавливаясь.

– Живете. – Она приветливо улыбалась, но карие глаза были тверже кремня. – В номере девять, который с белой дверью.

Я снова покачал головой.

– А что вы...

– Ведь живете? – Она не дала мне возможности ответить. – Меня зовут Кэролайн, Кэролайн Лукас, а это моя дочь Порция. Ей шестнадцать.

Я увидел, что дочь бросила на мать удивленный взгляд, будто мамочка только что заявила, что ее дочь – вождь эскимосов. А мама тем временем пожала мне руку, не переставая говорить. Ясно, что она и ее дочь Порция пришли вместе с исходом из Лидса. Хотя одежда и лица у них были чистыми, волосы аккуратно расчесаны, вид был как у беженцев – не спутаешь. Этот вид заключался в позе, в том, что даже если они сначала смотрят тебе в глаза, то сразу же опускают взгляд, будто чего-то стыдятся. Я бы хотел, чтобы этого не было. Действительно хотел бы. Но мы разделились на две расы – те, у кого есть дом, и те, у кого дома нет. И различие было так явно, будто у беженцев был мазок яркой краски на лбу.

Женщина, еще красивая в свои без малого сорок лет, спортивная – несомненно, от тренировок в дорогом клубе, снова представила мне свою дочь, заставляя девушку подать руку. Девушка все время кидала на мать вопросительные взгляды.

– Чертовски неприятная история, правда? – сказала женщина, неестественно широко улыбаясь. – Я слышала, что кое-кто уже вернулся домой, но снова ночью пошел газ и заставив их бежать. Вы не слышали, откуда этот газ?

Я сказал, что не слышал.

– И я тоже. Но думаю, это серьезнее, чем считается.

Я попытался изобразить уверенность, говоря, что они скоро смогут вернуться домой.

– Это было бы чудесно. Снова спать в кровати. На чистых простынях. И настоящая ванна, а не душ из холодной воды в холщовой кабинке.

Я посочувствовал.

– Какой вы счастливый, что у вас есть дом. И такой большой. – Я попытался пойти дальше, она удержала меня за руку. – Вы там один живете, правда?

– А в чем...

– Ведь правда?

– Нет, с братом.

– Он дома?

– Нет, он сейчас в деревне. Мы только что вернулись – искали еду для лагеря.

– Вы знаете, у вас удивительные глаза. Я никогда не видела такой синевы. Порция как раз мне только что говорила... Постойте!

Я уже был решительно настроен уйти от этой пары.

– Постойте!

Женщина, все так же широко улыбаясь, поймала меня за руку выше локтя, но тут же мягко скользнула пальцами вниз, к кисти. Мне надо было стиснуть зубы и уйти, не прощаясь, но у нее были такие доверчивые глаза, такой просящий голос. Как у беспомощного ребенка.

– Вы себе не представляете, каково это – спать в поле. У нас на всех одно одеяло.

Я смягчился.

– Ладно, пойдемте со мной, я вам найду пару одеял... – Она смотрела на меня с улыбкой, полной такой надежды, что я добавил еще пару предметов. – Может быть, найду какую-нибудь одежду. – Боже мой, я ощущал себя таким всемогущим, что слова пошли у меня с языка помимо моей воли. Будто я был рыцарем в сияющих доспехах, отсыпающим крошки хлеба голодным крестьянам. – Я вам приготовлю чего-нибудь поесть... Можете даже горячую ванну принять.

– Послушайте! – Она, нежно улыбаясь, стиснула мою руку. – Я не буду ходить вокруг да около. У вас большой дом. Позвольте нам остаться. Мы будем для вас готовить и убирать.

– Но...

– Пожалуйста, не надо “но”. Впустите нас. Всего на пару дней. – Она улыбнулась, поцеловала мне руку, прижала ее к своей щеке. – Послушайте, я хочу лечь с вами в постель. Делайте со мной что хотите, я...

– Это не нужно. – Я поглядел в обе стороны улицы. Люди сидели кучками на траве, но на нас никто не обращал внимания. – Вы через несколько дней будете дома, и тогда...

– Тише, тише! – Она говорила тихим хрипловатым голосом. – Я в самом деле этого хочу. Я хочу с вами спать.

Я заметил у нее обручальное кольцо.

– Но ваш муж...

– Я не замужем.

Дочь снова остро взглянула на мать. Выражение удивления на ее лице могло бы рассмешить, но после того, что я видел утром, чувства юмора у меня не осталось. Совсем не осталось.

– И Порция тоже будет с вами спать. Она ни о чем другом и говорить не может.

Порция посмотрела удивленно и испуганно, но кивнула, будто кто-то вздернул ей голову вверх, а потом вниз.

– Только с Порцией вы будете надевать презерватив. А со мной – как хотите.

– Нет.

Я попытался высвободиться.

– Я вам понравлюсь. Можете со мной как хотите, мне все равно.

– Мне это не интересно.

– Прошу вас! Я...

Я высвободил руку и пошел прочь. И слышал, как она крикнула мне вслед:

– Ладно, ладно! И с Порцией тоже не нужно его надевать! Она будет с вами и без этого, правда, Порция? Порция, скажи ему, что ты согласна без презерватива. Скажи, Порция, скажи!

Я услышал испуганный голос ее дочери:

– Да, можно без этого. Пожалуйста, со мной можно без этого!

А у меня в мыслях были только эти мертвые дети в кустах. Бедные мертвые дети. Я заблевал их, даже не зная, что они там лежат. И потом оставил их под кустами, и капли крови из выклеванных глаз на щеках, как страшные слезы. Мозг у меня отказывал от перегрузки, больше он ничего не мог воспринять. И я бросился бежать, слыша за собой призывные крики.

16

Дерьмовейший выдался день. Каждые десять секунд доставал меня мысленный телевизор, показывая виденное утром: старики, распухающие в креслах, старуха с голой задницей в катафалке, мертвые дети, падающий с неба самолет. Потом возвращение с детским питанием. Один парень из группы “С” был принят солдатами за мародера и застрелен на месте. Не знаю, как его звали. И я уже был так перегружен тем, что видел, и запахами смерти, что ничего и не почувствовал.

Стенно был в гараже, менял колесо у машины “скорой помощи” и был похож на игрушечного робота с сильно подсевшими аккумуляторами. Он все еще работал, но как в замедленной киносъемке. Когда он посмотрел на меня, глаза у него были мертвые. И даже виду не подал, что меня узнает.