134

– Вот черт! – шепнул я. У меня упало сердце. – Если мы их не убедим, что убийца он, а не мы...

Я не договорил и растерянно поглядел вниз, не зная, что же делать дальше.

Внизу на равнине этот человек стоял, опираясь на ружье, и кричал своим людям, что мы с Кейт – коварные убийцы, что пока мы живы, всем грозит опасность.

А в ста метрах от него по запекшейся грязи шли тысячи изголодавшихся отравленных газом беженцев, шли к кораблю, как зомби. И несли на плечах детей из последних сил.

И безостановочно кричал человек, называющий себя Иисусом:

– Убейте Рика и Кейт! Убейте, как только увидите! Иначе они перебьют вас всех по одному...

Он вдруг перестал кричать и застыл, глядя на корабль. Что-то он увидел такое, что парализовало его страхом.

Я перегнулся через поручень и посмотрел на верхнюю палубу. Его народ и мой шагнули вперед, держа оружие наготове.

Я увидел их лица.

Сердце подпрыгнуло.

Я узнал это выражение лица.

Зрачки и радужки сомкнулись в точку.

И обожженный внизу тоже это увидел. Он понял, что эти люди, вооруженные дробовиками, винтовками, автоматами и револьверами видят в нем серого.

Я смотрел, как он орет:

– Нет! НЕТ! Вы, кретины! Это я! Глаза протрите! Меня зовут Иисус, дебилы! Я – Иисус. Я – ИИСУС! Он бросил ружье и замахал руками над головой. Это серый гад, думали они. Один из тех, кто убил старика, кто перебил половину нации.

– Нет! Протрите глаза! Меня зовут Иисус! Меня зовут...

Треск выстрелов заглушил его голос.

Сотни пуль вспенили пыль вокруг этого человека. Он вскрикнул и взметнул руку, как регулировщик, останавливающий автомобиль в каком-то кошмаре. Но пули не хотели останавливаться.

Куски металла впились ему в живот, в грудь, в ноги. Он кричал, он поднял руку повыше. Над головой рявкали ружья. Зарядом дроби Иисусу оторвало пальцы, но он все держал руку ладонью наружу. И кровь толчками хлестала из обрубков.

Затрещал пулемет, взрывая землю вокруг него. Пули вспороли ему ноги от колена вниз.

Он вскрикнул и рухнул на колени.

И ревел голосом, в котором смешались ужас и боль:

– Я – ИИСУС! МЕНЯ НЕ УБИТЬ! Я ЖИВОЙ! Я ЖИВОЙ!

Заговорили винтовки. Красные трассеры метнулись указателями ему в лицо.

Между глазами раскрылось пулевое отверстие – такое, что палец можно просунуть. Одновременно разлетелся затылок этого человека, расплескав мозги веером по горячей грязи. Они зашипели и запеклись, как яйцо на сковородке.

У меня руки болели – так я вцепился в поручень.

Не могу поверить.

На этот раз он мертв.

Упавший труп валялся тряпичной куклой на земле, разбросав изжеванные пулями руки и раскрыв искаженный рот, будто собираясь выкрикнуть оскорбление небу.

Издав глубокий вздох облегчения, я обтер лицо и сказал:

– Он мертв... слава Богу. На этот раз он действительно мертв.

И я повторил это еще раз. И в третий раз. Чтобы убедить самого себя.

Кейт потянула меня за руку, желая отвлечь мое внимание от трупа ради кое-чего другого. Люди с верхней палубы потекли вниз по трапу. Оружие они небрежно несли в руках дулами вниз. Они терли глаза, трясли головами, как будто только что пробудились от глубокого сна. Галлюцинации их оставили. Некоторые оглядывались по сторонам, еще оглушенные эффектом электрического поля, другие с глуповатым недоумением смотрели на останки человека, который называл себя Иисусом, но этих было мало. Почти все глядели на лавину беженцев, текущую к кораблю через горячий пепел.

Они были уже ближе пятидесяти метров. На их лица легла печать изнеможения, убравшая из глаз выражение боли, несмотря на покрытые волдырями босые ноги, на обожженные ядовитым газом легкие. У них был вид почти безмятежный, заставляющий вспомнить иконы святых мучеников. Даже намека на агрессивность не было ни в одном из этих тысяч людей. Единственное, что им было нужно – спасти детей. Только это имело значение.

– Рик! – вдруг неожиданно тихо сказала Кейт. – Они бегут не от газа. Ты видишь истинную причину?

Я покачал головой, продолжая оглядывать толпу.

– Нет, Рик, не на людей смотри. Посмотри на равнину за ними. Видишь?

Я увидел и покрылся гусиной кожей.

– Боже мой! – вырвалось у меня вполголоса. Теперь я видел, что так безжалостно погнало людей через горящую пустыню.

135

Врубил бы я тогда свои ленивые мозги да схватил бы видеокамеру, мог бы записать то, что было дальше, чтобы знало все человечество.

Вместо этого я теперь пишу эти слова. Мне лишь хочется отдать справедливость тому, что я видел. И отдать справедливость этим обгорелым остаткам человечества на равнине.

Вот представьте себе:

Стоит корабль.

Стоит на суше за двадцать с лишним километров от океана. Торчат пушки. С одного кабестана спущена якорная цепь и лежит внизу ржавой грудой. Снарядные ящики в пятнах сажи. Неподалеку от места, где я стою, остатки сходней в переплетении тросов. Они свисают наружу – сначала от корабля, потом вниз под острым углом, похожие на остатки прыжкового трамплина. Но висит этот трамплин не над бассейном, а над запекшейся грязью.

На корабле человек шестьдесят уцелевших из группы Стивена и племени человека, который называл себя Иисусом. Сам он лежит на спине в пепле. Рот его навсегда застыл в посмертном крике.

Небо закрыто низкими давящими тучами, где змеятся молнии. Музыкой рока звучит гром.

Равнина трескается, извергая газ. Летят вверх красные искры.

И большим полукругом, вроде лунного серпа, упавшего на землю, идут изможденные уцелевшие из оазиса.

Сколько их? Двадцать тысяч? Двадцать пять? Сорок? Не знаю.

Вот они. Такие же люди, как мы. Они несут детей на плечах, они еле бредут. Даже не чувствуется движения. Молчание абсолютное. Ни один ребенок не всхлипнет. Дети даже не морщатся под раскаленными искрами с земли, бьющими в лицо.

А за ними – то, что гонит их к кораблю.

Оно уже близко.

Наводнение.

Как будто прилив затопляет берег.

Огромная гладь воды плавно тянется к кораблю. Ни одной высотки, на которую могли бы подняться беженцы. Единственная их надежда – корабль.

На моих глазах вода подобралась людям к лодыжкам, потекла дальше к кораблю.

Она шла быстро, гоня перед собой желтоватую пену, смыла изорванное пулями тело безумца, вода затекала в трещины, тут же соприкасаясь с раскаленным камнем, булькала и шипела, как заливаемый костер.

Вырвались сотни миниатюрных гейзеров, взметая кипяток и пар на высоту человеческого роста.

Медленно брели к кораблю беженцы, уже по колено в воде.

И только тут я увидел отдельных людей, а не полумертвую человеческую толпу.

Я видел лица мужчин, женщин и детей. Я видел людей, похожих на врачей, учителей, продавцов, водителей автобусов... на друзей, которых знал в прошлом. Когда-то вон тот молодой человек с изголодавшимся лицом мог бы обслуживать меня в кафе. Я бы сидел рядом вон с той блондинкой, у которой на руках младенец. Она почернела от пепла, глаза у нее ввалились, но еще недавно я мог бы сидеть рядом с ней в баре и любоваться ее формами и думать, наберусь ли я храбрости предложить ей выпить.

Трехлетняя белая девочка сидела на плечах черного гиганта. Она прижимала к груди плюшевого медведя. У гиганта была в груди пулевая пробоина – когда люди с корабля отчаянно стреляли по сумасшедшему, находясь в тисках галлюцинации, пули попадали и в беженцев.

Вода поднялась выше колен. Течение тянуло вперед, как в сильном прибое.

Я стоял, не в силах шевельнуться. Огромность зрелища подавляла, я чувствовал себя крошечным и бесполезным. Катастрофа произойдет на моих глазах, и я ничего – совсем ничего – не могу сделать.

Я беспомощно оглядывал лица людей. Десятилетняя девочка приподнимала над водой двухлетнего мальчика, и руки у нее дрожали от непосильного напряжения. И вдруг я увидел, что их сотни – детей, поднимающих вверх младших братьев и сестер. А в середине плотной толпы стояла старая женщина и держала картину в раме, изображающую Мадонну с Младенцем.

А слева от нее кто-то держал щенка. Справа мать поднимала над головой новорожденного младенца, завернутого в джинсовую куртку.

Напор воды гнал люден к кораблю.

Вода дошла до пояса.

Тут у меня в голове щелкнуло.

– Эй, вы! – крикнул я людям на палубе. – Шевелитесь! Надо их оттуда вытащить!

Они все еще смотрели как одурманенные. Я толкнул Теско в грудь.

– Теско! Помоги мне! Найди веревку, которая достанет до земли!

Он глядел на меня, будто я его просил оседлать орла и улететь на луну.

– Теско!

Он так же пялился, не понимая ни единого слова.

Слезы хлынули из глаз Кейт. Вода дошла беженцам почти до груди. У некоторых уже кончались силы. Они один за другим слабели и исчезали под водой, и детей, которые были у них на плечах, уносило течением.

Черный гигант с ребенком на плечах пересадил девочку на одно плечо, а другой рукой выловил из потока двухлетнего мальчика и посадил на другое плечо. Дети вцепились ему в шею, а он выловил из воды еще одного младенца и прижал к раненой груди.

– Мы должны их спасти! – крикнул я. – Нельзя же стоять и смотреть, как они потонут! Ну, давайте! ДАВАЙТЕ ЖЕ!

И только остекленелые глаза. Ни один человек на палубе не шевельнулся. Они смотрели на поднимающуюся воду, будто были за миллион километров отсюда.

– Черт с вами, стоите и глазейте! Я сам все сделаю!

Я побежал к сходням, повисшим над стоящими в воде людьми. Они были слишком высоко, чтобы схватиться. Но я видел, что если доберусь до конца, то смогу протянуть руки вниз и взять детей, которых поднимут взрослые.

Я ступил на сходни – они затрещали. Я сделал еще шаг. Сходни закачались под ногами. Их держало только переплетение спутанных тросов.

Но я знал, что даже если эта штука оборвется и сбросит меня в воду, я должен попытаться.

И я осторожно стал продвигаться по сходням. Они уходили вниз круче лестницы. Я цеплялся за тросы, протянутые над ступенями сходен на столбиках, как перила.

У конца сходен я протянул руки вниз, схватив девочку, сидевшую на плечах седой женщины. Та благодарно улыбнулась и скрылась под водой.

– Рик!

Я посмотрел вверх. Кейт спустилась до середины сходней и протягивала руки. Я передал ей девочку, и Кейт изо всех сил потянулась наверх и поставила ребенка на палубу.

Одна есть. Осталось сорок тысяч.

Кому я морочу голову? Мне же не спасти всех. Но я знал, что должен вытаскивать детей из воды, пока могу.

А вода прибывала чертовски быстро. Уже взрослым было выше чем по грудь. Десятилетним – по плечи. Долго они не выстоят.

И никто не кричал. Я ожидал криков: “Спасите меня! Спасите моего ребенка!”

Но их не было. Люди молчали. Они спокойно держали детей над водами потопа. Будто из мистического сочувствия, затих и гром. Глубокая, неестественная тишина накрыла эту сцену.

Я на спине съехал по сходням ниже, понимая, что одно неверное движение – и я съеду в воду, как в бассейн с водяной горки.

Я протянул руки великану, который сверхчеловеческим усилием держал шестерых детей, не давая им уйти под воду. И это с пулей в груди.

Я снял у него со спины китайского мальчика. Человек посмотрел на меня большими темными глазами, столь же мудрыми, сколь изможденными. И одобрительно кивнул.

Я повернулся всползти вверх по трапу.

Но мне преградила путь высокая фигура. Усталое лицо смотрело мрачно, но это было самое приятное зрелище за всю мою жизнь.

– Я думаю, тебе бы не помешала помощь, брат.

– Я тоже так думаю, брат.

Мой брат протянул мне руку. Я передал ему мальчика, он передал его Кейт.

Я видел кровь, залившую рубашку моего брата, но ничего не сказал.

Говорить не мог. Мне горло перекрыли эмоции.

А в воде гигант уже держал маленькую девочку. Остальные крепко обхватили его за шею, сопротивляясь струям бурлящего потока, которые пытались унести их куда-то навстречу смерти из этой залитой равнины.

Так мы и работали. Я принимал детей на вытянутых руках, передавал их Стивену, а он – Кейт.

Глаза разъедал пот. Я хрипло и резко дышал, мышцы рук и спины болели невозможно, будто готовы были оторваться от сухожилий.

Я поглядел вверх и увидел, как Теско идет к сходням. Он уперся в стойку ограждения и вклинился в цепь между Стивеном и Кейт. И другие тоже стали подходить в эту цепь. И люди из Ферберна, и люди племени Иисуса с цветными лентами.

Но мы работали вместе.

Великан, стоящий уже по плечи в воде, передал мне последнего ребенка из тех, что были у него на шее.

И лишь когда я взял его, этот человек издал глубокий вздох облегчения; лицо его разгладилось, он кивнул мне последний раз и скрылся в пенных водах.

Но останавливаться времени не было – перед нами были еще тысячи других. Я опускал руки вниз, хватал детские ручки, поднимал ребенка к Стивену – первому звену в людской цепи.

Потом я увидел, как плывет в воде Мадонна с Младенцем.

Потом то и дело над водой поднималась пара рук – отец или мать держали ребенка над водой, сами захлебываясь внизу. Я тянулся как мог, хватал ребенка за одежду, и руки медленно, почти спокойно уходили вниз – локти, предплечья, кисти – и исчезали под водой.

Я обтер пот со лба и огляделся.

Ничего.

Только озеро.

Воды поднялись выше головы этих сорока тысяч.

И ничего не стало видно. Всех этих людей унесло водой в далекое море.

Вода прибывала, затопляя корпус корабля.

И у меня на глазах она меняла цвет. Из черной она стала коричневой. Потом красной.

Наверное, она вымывала руды из земли, и они окрашивали воду в цвет крови. Но казалось, что из земли мощным потоком хлынула кровь и окружила наш корабль. Она поднималась, волны все выше плескали по корпусу. Я опустил руку и набрал воды.

Она была похожа на горсть крови – свежей и густой. И красной, темно-красной.

136

Я отнес брата в каюту.

Он не жаловался на ножевую рану. Но я уже без тени сомнения знал, что рана смертельна.

Стивен лежал на боку на койке, рану на спине ему перевязали. Но сквозь повязку текла кровь.

И остановить ее было невозможно. Она сочилась, как вода из испорченного крана. У меня руки покраснели от нее, и лицо тоже – когда я вытирал глаза, которые жгли слезы.

Стивен лежал на боку, стеной к переборке каюты. Я сидел на краешке койки. Кровь, напитавшая простыни, пропитывала и мои джинсы.

В иллюминатор были видны только красные воды потопа, текущие через горящую когда-то равнину, гасящие пламя земли.

Сначала я был возбужден, кричал, чтобы мне принесли бинты, аптечку первой помощи...

Но Стивен успокоил меня. Ему не было больно. Он был безмятежен, лицо его разгладилось и постепенно стало похоже на лицо ребенка, погружающегося в глубокий сон.

– Ты никуда не уйдешь, малыш?

Я стиснул его руку.

– Я здесь, брат. Я никуда не денусь.

– Ты только не волнуйся... только не волнуйся. – Он глядел в потолок, облизывая губы. – Странно, – прошептал он. – Совсем не больно.

– Принести тебе что-нибудь?

– М-да... это надо было до такого состояния дойти, чтобы мой брат предложил что-нибудь мне принести. – Он улыбнулся. – Кажется, для завтрака в постели уже слишком поздно. – Стивен стиснул мне руку. – Там, на вешалке, моя куртка... в кармане бумажник. Если можешь... спасибо.

Когда я шел за бумажником, он спросил меня:

– Сколько мы детей вытащили из воды?

– Сто сорок, – ответил я. В горле у меня застрял комок, и как я ни глотал, он никуда не девался.

– Сто сорок, – повторил Стивен и закашлялся. Изо рта хлынула кровь.

Я не могу этого объяснить. Но мне все время кажется, что у него не кровь текла, а забили в теле родники, что кровь, хлынувшая из него, не просто свернулась и засохла на палубе каюты. Какое-то у меня было мистическое убеждение, что его кровь, как сила природы, должна утишить огни земли. И алые струйки из его раны, которая не закроется никогда, не остановятся, пока не оросят всю выжженную жаром землю.

Я еще раз посмотрел на кровавые воды потопа, превратившие пустыню черноты в озеро красного блеска. И не мог избавиться от убеждения: МОЙ РАНЕНЫЙ БРАТ ПИТАЕТ ЭТО ОЗЕРО КРОВЬЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

– Очем задумался, малыш? – Я взглянул на Стивена – он улыбался. – Вот это видишь?

– Что это?

– Сам знаешь. Я их взял из альбома, когда мы с отцом уезжали в Америку... когда я оставил тебя и маму. Вот это ты на старом велосипеде, который мы нашли в гараже у Говарда. А вот у тебя бинты на голове... это когда я в тебя стрелял. Черт, как я тогда беспокоился! Я боялся, что тебя убил.

– И ты все время носил их с собой?

– А как же. Ты же моя семья, дуралей! – Он закашлялся и снова улыбнулся.

Вот так это было.

Я сидел рядом с ним на промокающей кровью простыне. Все было спокойно, безмятежно. Мы смотрели фотографии. Мы вспоминали старые времена. Он мне говорил, чтобы я сам о себе заботился – в будущем.

В кино сцены смерти всегда коротки. Умирающий говорит свою реплику – трогательную, если она хорошо сыграна, потом закрывает глаза и роняет голову на сторону. Музыка смолкает.

На самом деле люди могут умирать долго. Не меньше времени, чем рождаться.

И вот лежит Стивен Кеннеди и спокойно разговаривает, даже шутит, и глаза у него иногда разгораются ярко, потом тускнеют, будто он сейчас заснет, потом он снова приходит в себя, шутит, держит фотографии и смотрит на них.

Настала ночь.

От момента, когда я перенес его в каюту и до того, как он перестал дышать, прошло больше двадцати часов. Оглядываясь назад, я понимаю: это избранность – то, что я был с ним в это время.

В эти двадцать часов мое взросление шло быстро. Я увидел жизнь с других сторон. Кажется, это тогда я понял, что значит быть мужчиной.

Когда сквозь красные облака солнце осветило красные воды, я вышел на палубу. Впервые за все это время ощутил кожей лица свежий и чистый ветер.

Я понял, что наводнение подняло корабль из корки засохшей грязи. Мы свободно плыли по красному озеру.

Рядом со мной оказалась Кейт. Она ничего не сказала – и не надо было. Когда она обняла меня рукой за талию, я обернулся к ней и зарылся лицом в ее волосы.

Красный потоп

Июнь

Что еще осталось вам рассказать?

Наверняка вы знаете, что было после смерти моего брата Стивена; это подробно записано. Вы знаете о спорах, которые вел я с людьми на корабле. Быть лидером я не хотел. Видит Бог, я не думал, что справлюсь с ответственностью, но и группа Стивена, и лондонское племя проголосовали за это. И вот я оказался вождем двух сотен людей, из них больше половины детей, на военном корабле посреди бесконечного красного потопа.

Вначале мы всерьез боялись, что нас вынесет в Атлантику, где мы помрем с голоду, бесцельно дрейфуя. Хотя мы и смогли запустить генераторы корабля и получить электричество, рулевое управление и гребные винты были настолько повреждены, что корабль не имел хода.

На следующий день после смерти Стивена течение пронесло корабль через то, что осталось от большого города – быть может, Ливерпуля. Из воды торчали шпили церквей и верхушки офисных зданий. Я велел отдать кормовой якорь и смотрел, как он погружается в воду.

Он уходил в красную муть, увлекая за собой массивную стальную цепь, потом где-то зацепился за остатки дороги, опрокидывая застрявшие автомобили, может быть, срывая крыши домов, и наконец зацепился за здание. Кто знает, какое? Может быть, кинотеатр или супермаркет.

И полгода мы простояли там на якоре.

Зима ворвалась бурями – взять реванш за жар. Месяц за месяцем падали с неба хлопья черного снега, вода рябила под северными ветрами, валяя стоящий на якоре корабль.

Тот, кто грузил на этот корабль припасы, поработал отлично.

По крайней мере мы не голодали. Снег был для нас посланной небом пресной водой – когда отфильтруешь гарь.

Вот так мы и сидели. Оглядываясь назад, я вижу, что это было плотно забитое время. Я реорганизовал обе группы, сплачивая их в одну общину. Теско стал моей правой рукой, самым ценным человеком. Вот сейчас он развлекает детей на верхней палубе – они лепят снежную бабу. Впервые в своей жизни он попал в настоящую семью. И наслаждается каждой минутой.