34

Сердце колотилось. Я на бегу оттянул затвор. В голове мелькали догадки. Может, это вооруженная банда, из тех, о которых ходили слухи, налетела на Стивена, пока он ждал меня и других?

Я вот сейчас приду, а Стивен убит, и ребята тоже. Что тогда делать – что тогда делать, черт его дери?

Снова послышались выстрелы – три сухих щелчка. На этот раз из винтовки, понял я. Три приглушенных удара. Ружье. У Стивена помповое ружье. Значит, они сражаются за свою жизнь.

Если добраться до вершины, у меня будет преимущество. Я могу там залечь и открыть огонь по бандитам.

Только бы успеть добежать. Давайте, ноги, не подведите!Я задыхался, ругаясь сквозь зубы, ноги были как куски мертвого железа. Быстрее, быстрее беги!

И я увидел человека на вершине холма. Он шел ко мне. Смахнув с глаз пот, я приложил приклад к плечу...

Слава Богу!

Ко мне шел Стивен, волоча ружье за ствол.

– Стивен, ты не ранен?

– Невредим.

– Я слышал выстрелы. Там...

– Рик... – Стивен сделал глубокий вдох. Его трясло, на лице выступила испарина, глаза смотрели как-то странно. – Рик, сходи-ка в лагерь, принеси пару лопат.

Это до меня дошло сразу.

– Лопат? Господи, кто...

– Мы все живы. – Он осмотрелся. По вереску к нам бежали люди из лагеря. – Это те трое, что мы поймали на воровстве. Белобрысый выхватил у Дина пистолет из-за пояса и хотел стрелять.

– Он убит?

– Убиты все трое.

– Но как они смогли...

– Стали хвататься за мое ружье. Совсем озверели. Хотели нас убить.

– И даже мальчик?

– Слушай, Рик, слушай меня, ты понял? Они на нас напали. Нам пришлось защищаться. Они убиты. Теперь их надо похоронить. Нет, Рик, братец... не надо. Не задавай вопросов. Я не в настроении отвечать, понятно?

Я кивнул.

Он сказал, что благодарен мне за это, стиснул мне плечо и вернулся за холм, где, значит, лежали тела. Выражение его лица мне не забыть. Ужас пополам с отвращением к себе. Он впервые убил человека. И было ему так стыдно, что он, я думаю, все отдал бы в тот момент, чтобы быть кем угодно, только не Стивеном Кеннеди.

Это было вечером того же дня. Солнце еще не зашло. Парни и девушки из Стивенова ковчега расселись у своих палаток. А я сидел на берегу ручья, поигрывая камешками на ладони и кидая их в быструю воду. И было мне хреново.

Над нами гудел военный транспортник. Сейчас все самолеты летели с запада на восток.

И стаи птиц летели туда же. Еще не начался сезон перелетов, но они летели, бесконечные гусиные и утиные клинья. Люди и звери уходили от Армагеддона.

А мне было хреново.

Половина всей планеты горела. Миллионы беженцев покинули свои дома. Из них сотни тысяч умирали от голода. А я вспоминал мерзкую драму за холмом. Да, большой мальчик Рик Кеннеди, девятнадцати с половиной лет, провел утро трахая тридцатисемилетнюю тетушку, этакую лапушку Кэролайн Лукас. Потом направился в палаточный город в расщелине, похожей на задницу, еще ощущая членом сладость соков тела Кэролайн. После этого тут же на месте отлупил истощенную двадцатилетнюю девушку, которую скорее всего изнасиловали, избили, обобрали, заставили торговать собой за кусок хлеба в последние десять дней чаще, чем мне приходилось есть пиццу.

Ага, именно так. Самочувствие было такое, будто меня набили, как чучело, натертым овощем под названием хрен.

Потому что если бы я, заметив этих троих, пожал плечами и отвернулся, а они бы удрали с этими банками, они были бы до сих пор живы. Я это знал. Знал так твердо, как если бы Господь Всемогущий написал краской поперек неба:

Эй, ты, Рик Кеннеди с дерьмом вместо мозгов! Ага, я к тебе обращаюсь! Ты знаешь, что этих троих ты все равно что убил? Так покажи мне свое раскаяние, Рик, покажи, что у тебя есть хоть крошечное чувство вины.

–Прогуляемся, братец?

Я глянул на Стивена. Он стоял, закинув за плечо ружье и держа в руке бинокль. Рука была чистой, ногти на ней – нет. Я видел, как он отскребал их у ручья моющей жидкостью и дезинфектантом. Но всю кровь смыть не смог. Возьмите фломастер цвета среднего между красным и коричневым. Намажьте как следует там, где ногти выходят из кожи. Теперь посмотрите на них. Вытяните пальцы. Получились четыре латинские буквы i? Вот так: iiii. Кровь людей, виновных только в том, что были голодны.

Меня замутило.

– Пройдемся, – сказал Стивен. – Братец, это надо. Ты должен кое-что увидеть.

35

Перед выходом из лагеря Стивен сказал мне:

– Винтовку прихвати. Мало ли что можно там встретить.

Мы поднялись на кручу и вышли на пустошь. Небо было синим, пели птицы. Внизу в лагере люди вернулись к обычной жизни – готовили еду, разговаривали, слушали радио. Кэролайн сидела рядом с Кейт Робинсон, я подумал, о чем бы это они говорят. Женщины хвастаются своими победами или нет? Если да, что Кэролайн ей расскажет?

Виктория сидела на камне поодаль от лагеря. Пушистые волосы, того же оттенка, что засохшая кровь под ногтями Стивена, рассыпались по плечам. Она смотрела себе на ладонь, будто впервые видела кожу. Потом стала с любопытством крутить пальцы – изучала, как они движутся. Видали вы, как человек садится за руль незнакомой машины? Вот так оно и выглядело – в точности так. Будто она только вчера попала в это тело и совершенно не знает ни механики, ни внешней отделки.

Это шок. Пару дней назад ее вытащили с горящего кладбища. Сегодня на ее глазах троих отправили в царствие небесное.

Шок, травма, стресс – выберите любое название. Что бы это ни было, оно резало глубоко.

А я шел за своим братом по пустоши и ощущал себя дерьмом из дерьма.

И брат тоже, хотя то и дело улыбался мне с ободряющие видом, но напряжение в его лице было так сильно, что брови подрагивали. Он, естественно, как и все мы, никогда раньше не убивал людей. Думаю, что-то с ним случилось в этот день Испытанное изменило его навеки.

– На это уйдет около часа, – сказал он, когда мы спускались вниз. – Еще до заката далеко, мы успеем.

Шагая через упругую вересковую пустошь, я думал, что же мне хочет рассказать Стивен. Даже не просто рассказать – мне казалось, он хочет исповедаться.

Прошло немного времени, и меня начало донимать ощущение, что вот сейчас он остановится, повернется, скажет: “Рик, пришло время снять маску”, схватится за кожу лица и рванет ее вверх.

А под ней окажется серое лицо. Глаза почти монголоидной формы. Только они будут красные. Будто самих глаз нет, орбиты налиты кровью до краев. Красные, мокрые, горящие кровавые глаза.

Я потер лоб рукой, отгоняя видение. Подсознание подсказывало мне, что брат скрывает что-то некрасивое. Что-то насчет убийства тех троих. История, которую он мне рассказал, как они схватились за пистолеты, не только расползалась по швам – из нее сомнения перли сквозь все дырки. Чего вдруг три невооруженных человека, абсолютно не агрессивные, набросятся на людей, вооруженных ружьем, пистолетами и автоматом?

– Рик, – сказал Стивен, заглядывая мне в глаза. – Тебе надо подумать о том, чтобы завести себе девушку. У меня, например, отношения с Рут Спаркмен. Ты это знаешь.

Я улыбнулся.

– Все знают. У нас палатки не звуконепроницаемые. Он отвернулся, потом снова проницательно глянул на меня.

– У тебя пока никого нет?

– Никого.

Большая ложь. А что, пошли уже сплетни по лагерю насчет Кэролайн и вашего покорного слуги?

Стивен это обдумывал тщательно и долго. Сейчас он заговорил с серьезным лицом:

– Надо кого-нибудь найти. Я не говорю о браке... о детях... Но помогает, когда есть кто-то... – он пожал плечами, – ...кто тебе не безразличен и кому не безразличен ты. Психологически комфортнее. И секс, конечно, тоже помогает – снимает напряжение и дает забыть... гадство вроде сегодняшнего.

Я поднял глаза на Стивена. Сперва я подумал, что он ведет обычный треп насчет секса, как в мужской раздевалке, но он был полностью серьезен.

– Я еще об этом не думал. (Ложь на лжи.) Наверно, просто времени не было.

– Кейт Робинсон – приятная девушка.

Приятная? Ого, тут сомнений нет. Я же грезил о ней неделями, а вот теперь мой старший брат занимается сватовством, как незамужняя тетушка.

– Да, – согласился я. – Кейт вполне ничего.

– Прими мой совет, братишка, займись этим, пока Дин Скилтон не встрял.

– Я подумаю.

– Сделай это, Рик. – Он вдруг остановился и взял меня за локоть. – Если с Кейт не получится, девушек много и других. Но послушай меня... нет, Рик, постой минутку спокойно и послушай. Это важно. Как бы ни обернулись события... не пытайся ничего с Викторией.

Ну хватит. Сначала сватовство, потом покровительственный тон, а теперь еще и запреты, а сам собирается устроить себе гарем.

– Стивен, ты мой старший брат. Не знаю точно, какие права есть у старшего брата над младшим, только мне кажется, что ты свои утратил десять лет назад, когда...

– Рик, дело не в этом – да слушай же, Рик! Прошу тебя. Дело не в том, что мне самому нужна Виктория. Ничего не может быть дальше от правды.

– А чем Виктория нехороша?

– Ничем.

– Но ты что-то про нее знаешь?

– Ничего я про нее не знаю.

– Так что?

– Так оставь ее в покое.

Я потряс головой, не понимая.

– Слушай, зачем такие серьезные предупреждения? Она иногда ведет себя... будто не в себе. Будто только что прилетела с Марса.

– Может быть. От потрясения еще не оправилась, наверное.

– Ты узнал, как она оказалась на кладбище?

Стивен покачал головой:

– Она говорит, что ничего не помнит.

– Все равно я не понял, Стивен. Она красива, у нее классная фигура, великолепные волосы, она была сама доброта с этими тремя сегодня. Она им дала поесть, она их жалела. А теперь ты мне говоришь, что она...

– Рик, считай это инстинктом. Все, что я тебя прошу – не связывайся с ней. Говори с ней, если надо, но держи дистанцию. Ладно, пошли, нам еще прилично пройти надо.

Стивен пошел широким шагом, ружье висело у него за спиной. Но меня не покидало чувство, что секунду назад он хотел поделиться со мной тайной. Темной, жуткой тайной, которая его грызет.

Двадцать минут мы шли молча. Было нелегко идти – дорога шла через такие кручи, будто это были вересковые пирамиды. Здесь никогда никого не было – вряд ли кто забредал туда, где нет ни дорог, ни мотелей, ни домов, ничего, только мили и мили пустоши, скальные выходы и пара коршунов в небе.

Только тут я начал гадать, что же здесь такого важного, что Стивен хочет мне показать. А он вдруг без предупреждения заговорил об утренних убийствах. Он не повторял обстоятельств, но слова, описывающие последние секунды этих бедняг, шли из него под таким давлением, что он не мог бы их сдержать, если бы даже хотел.

– Это все случилось мгновенно. Бах, бах! Мы должны были их застрелить. Должны были.Это не как в кино – выстрел, и человек падает, хватаясь за грудь, – и все. Нет, это куда грязнее. Вот эта грязь у меня из головы не идет. Кладешь палец на курок и тянешь, тянешь, стреляешь, пока он не падает. Господи, грязи-то...

Он глядел прямо перед собой. Но я мог бы присягнуть, что он не видит вереска. Он снова видел эту бойню.

– Когда стреляешь в человека, – сказал он, – идет не просто кровь. Он блюет, он ссытся, а мальчик даже обосрался. Потом они бьются на земле, как змеи, в моче и крови. А девчонка кричит: “Папа, папа...” У нее футболка была порвана, и пуля попала вот сюда. – Он показал себе на грудь. – Как третий сосок. Сначала даже крови не было. Просто сосок рядом с настоящим, И меня холодом пробило, потому что... потому что они не были убиты. Они корчились на земле, как, блин, в танце, и воздух... воздух ловили ртом. Кричать не могли. – Он резко, горько, коротко засмеялся. Я посмотрел с тревогой – не сойдет ли он с ума прямо на месте. – А знаешь еще что? – Снова горький смех, но в глазах ужас. – Знаешь что, Рик? Я посмотрел на мальчишку, и он держался за живот. Держался за живот и смотрел на меня, глаза, как блюдца, а язык облизывал губы, как от мороженого, только это была кровь. Кровь. Все в крови. Он держался за живот, и оттуда шла кровь, между пальцами. А он держался, вот так. – Стивен схватился двумя руками за живот, и глаза его горели таким странным огнем, что я подумал, не отобрать ли у него ружье, чтобы он не попытался на месте со всем этим покончить. – И вот что жутко. Вот мальчишка держится за живот, будто хочет запихнуть кишки обратно, а между пальцами знаешь что лезет? Ни за что не угадаешь. Ну?

Он посмотрел на меня блестящими глазами. Я покачал головой.

– Персики, эти блядские персики! Которые он минуту назад ел. Он их даже не прожевал, голодный был, бедняга! И они полезли из дыр в животе. Он даже удивился, когда увидел их. Представь себе, что он подумал: “Вот блин, я тут лежу с дырой в животе, куда можно кулак просунуть, а из меня персики лезут, как золотые рыбки. Ой-ойойййй!”

Тут у него подкосились колени, он грохнулся на задницу, да так резко, что у него вырвался вздох.

Закрыв лицо руками, он стал мотать головой.

Я не знал, что делать. Сказать было нечего. Он убил людей. Я не знал всех обстоятельств, но он был вынужден. Он не убивал их хладнокровно, конечно, он не мог это сделать хладнокровно. И тут меня как молотом по животу хватило. Как будто наконец я нашел верное слово. Но ведь не мог мой брат... Я раздавил эту мысль. Может, это был Дин Скилтон. Я бы про него такому поверил. Он ведь шатается по лагерю, засунув револьвер за пояс, как двухцентовый Джон Уэйн. Да, Дин, это был Дин. Он так разозлился на этих людей за то, что они уперли нашу драгоценную провизию, что застрелил их на месте, пока они слизывали персиковый сок с пальцев. Вот гад...

И тут я снова посмотрел на Стивена. Он всхлипывал, закрыв лицо руками, и слезы текли по пальцам, по локтям, оставляя блестящие следы.

Я вспомнил, как он случайно выстрелил в меня бекасинником. Как он тогда боялся, что меня убил! Он в тот вечер все обнимал меня, когда мы смотрели телевизор, и у меня голова была забинтована, как у мумии. Он даже купил мне коробку конфет из тех денег, что собирал на компьютерную игру.

Я мог сделать только одно.

Сел рядом, обнял его за плечи и сидел, пока он плакал.

36

Через десять минут мы пошли дальше. У Стивена был вид полностью опустошенный, но успокоенный. Он даже был больше похож на человека, чем в последние дни.

Когда мы подошли к гребню холма, я уже почти видел, как работает мысль за его синими глазами. Произошли серьезные изменения, Стивен выглядел старше, как-то мудрее.

Он спокойно сказал:

– Пришли. – И дал мне бинокль. – Скажи, если увидишь то же, что и я.

Подо мной в ясном вечернем свете расстилались возделанные поля, уходящие к Лидсу. Среди них расположились два маленьких городка и с десяток деревень, в том числе Ферберн, и леса с лугами, в которых наверняка кишели сотни тысяч людей. И больше половины из них теперь голодают.

Виднелись церковные шпили, отблески солнца на стеклах далеких теплиц, железная дорога, блестящая серебряной нитью среди пейзажа, купы деревьев, похожих на зеленую пену, широкая черная лента канала, разрезающая поля от горизонта в нашу сторону. И далекие белые параллелепипеды, которые могли быть только промышленными складами, и...

Черт побери.

Я снова посмотрел на канал.

Ни хрена это был не канал. Слишком большой. И в любом случае слишком широкий, не меньше километра. И я знал, что такого канала нет. Ни в Йоркшире, ни в Англии, ни на всей этой дурацкой планете.

Но он был. Длинный, с прямыми краями, черный как сажа, километр в ширину, прорезающий зеленый пейзаж.

– Ты видел, – сказал Стивен. Сказал, а не спросил. Он знал.

– Да, я видел. – Я поднял бинокль. – Что это такое, как ты думаешь?

– Я не думаю, я знаю. Мы были здесь сегодня утром с Викторией.

Я удивленно посмотрел на него:

– С Викторией?

Он пожал плечами:

– Ты, может быть, заметил, что она часами гуляет одна. Она это заметила первой и сказала мне. Посмотри еще раз. – Он показал рукой. – В сторону горизонта.

Я поглядел в бинокль.

– Ни фига себе!

– Ты их видишь?

– Два, три... четыре... пять.

– Зловещий у них вид, правда?

Он был прав. Вид действительно был зловещий. В бинокль видны были пять черных полос, из которых я самую большую сперва принял за огромный адской черноты канал. Знаете, как ребенок рисует солнышко? Большая блямба, а от нее отходят лучи. Теперь представьте себе ребенка-гиганта ростом в десять километров с большим мелком в руке, который рисует вот такое солнышко С лучиками. Только солнце вышло черное. И размером с город, у самого горизонта. Черные лучи шли прямо к нам, как костистые пальцы старухи смерти.

– И что? – спросил я, кивая в сторону черной полосы, которая показывала точно на нас. – Оно ширится.

Стивен мрачно кивнул.

– Я думаю, что жар быстрее находит дорогу к поверхности по линиям напряжения или трещинам в земной коре. Сейчас почва настолько нагрелась, что горят растения.

Я снова поднял бинокль. Там и сям поднимался к небу дым – жар, истекающий из земной коры, зажигал лесные пожары или это вспыхивали дома.

Стивен обернулся ко мне.

– Бен Кавеллеро был прав, что услал нас из Ферберна. Но этого мало.

– Так что нам делать?

– Прежде всего придется прекратить вести себя, как дети в летнем походе.

– Я думаю, сегодня утром это кончилось.

Он снова кивнул.

– И теперь нам придется осознать, что мир переменился. И мы должны перемениться вместе с ним – или погибнуть.

Я глядел на палец черного пепла, ползущий вперед медленно, но неумолимо, и я знал, что Стивен прав.

37

Тьма. Абсолютная, полная тьма.

Ничего не видно. Но я знал, что лежу на пустоши. Голую спину и ноги колет вереск. На мне только шорты – ничего больше.

И не слышно ни звука. Безмолвие. Полная тишина.

Но я чувствую чье-то приближение и вскакиваю.

Кто-то или что-то идет ко мне через пустошь.

Из темноты выступает силуэт. Я вижу только массивный серый контур, большую голову, чувствую силу и целеустремленность, с которой этот силуэт движется ко мне.

Прямо ко мне. Я отскакиваю назад, готовый отбиваться зубами и ногтями, если придется.

Оступившись на кочке, я падаю на спину.

Серая фигура пробегает мимо, мускулистые ноги уносят ее прочь.

Слава Господу, он меня даже не заметил.

Но что случилось? Почему я лежу здесь на пустоши, одетый только в шорты? Почему не помню, как вышел из палатки и пришел сюда?

Я спятил.

На нас напали ночью? Может, я под властью инстинкта бежал из лагеря, ничего не видя, когда банда голодающих беженцев разнесла все и вся, гонимая необходимостью добыть еду?

Я сел, и по голове побежали мурашки: будто мне кто-то в волосы насыпал горсть мокриц. От ощущения царапающих холодных ножек меня передернуло.

И тут я невольно ахнул, потому что из темноты выбежали еще несколько.

Я ничего толком не разглядел. Скорее это была догадка о бегущих мимо меня силуэтах. Бегущих целенаправленно, как на гонках. Они куда-то должны были попасть и спешили туда изо всех сил.

Когда кто-нибудь из бегущих налетит на меня, было только вопросом времени, и потому я начал вставать.

И даже не успел упереться руками в землю, как меня хлопнули по плечам чьи-то руки и развернули с силой гориллы. Нет, не одна пара рук. Меня прижимали носом в землю чьи-то ладони, и я уже думал, что сейчас меня раздавит.

Видеть я ничего не видел, но чувствовал непрестанный поток бегущих.

Зачем меня держали, я не знаю. Сначала я думал, что меня положили, чтобы я не мешал этой странной миграции серых фигур. Но потом возникло впечатление, что меня осматривают, зафиксировав неподвижно. Я попытался шевельнуться, но меня прижали с полдюжины ладоней, давление было невыносимо. Не давали дышать. Я задыхался. Тяжесть неимоверная. Ребра начинали трещать.

Секунды превратились в минуты, я застонал от боли. Перед глазами замелькали вспышки, руки и ноги онемели. Я не знал, лежу ли я на этой проклятой пустоши, в палатке или у себя дома. Я открыл глаза, увидел знакомые синие шторы своей комнаты, постеры на стенах, гитару у стены.

– Хорошая новость: завтрак будет, когда захочешь. – Голос мамы; она надевала свой черный жакет. – И плохая новость: придется тебе взять его самому.

– Куда ты? – Мысли завертелись как бешеные. Господи, ну и похмелье! – Зачем тебе этот черный жакет?

– Должна хорошо выглядеть, – улыбнулась она и отвела назад прядь черных волос.

– Что-то важное?

– Важное. Когда ты этой ночью ласкался с Кэролайн, я сгорела заживо в машине в Турине. Ты наверняка видел извержение вулкана в центре города. Страшное извержение.

– Мама...

– Спешу. Мертвым лежит дальняя дорога.

– Мама, не уходи! – Я попытался вылезти из кровати, но запутался ногами в одеяле. – Не уходи!

Я знал, что это сон. Но ужас резал меня пополам. Но тогда что же? Может, эти загадочные серые решили разорвать меня пополам? Страшная боль стреляла от шеи по спине вниз, будто меня ломали, как сухую палку.

– Мама! Мама!

– Тише, а то ты так орешь, что мертвого разбудишь. У меня все плыло перед глазами. Кто-то подошел ко мне. Я не знал, кто это, но хотел представить, будто это мама входит в мою комнату, мимо гитары, мимо колонок, переступая через одежду, которую я бросил на пол – как всегда.

– Рик, мне действительно пора. Это трудно объяснить, но вроде как если тебя зовут куда-то. Мне надо туда. Бабушка и дедушка уже там. Может, это не так и плохо. Подними голову, Рик, я тебя поцелую на прощание.

Она взяла меня руками за виски и подняла мое лицо к себе. Перед глазами все плыло, потолок был не такой как надо, не было лампы на обычном месте. Но я заставлял себя видеть мамино лицо, черные волосы с примесью седины, ласковые синие глаза, розовые губы, миллион раз целовавшие меня еще с тех пор, как я прыгал у нее на коленях с сопливым носом, и до моих нахальных девятнадцати лет; тогда она поцеловала меня в щеку перед всем оркестром, куда меня взяли на выступление, и она отлично знала, как они будут меня дразнить всю дорогу до Лидса или Уэйкфилда или где мы тогда играли.