11

— Ведь завтра уже будет другой день, — встав со ступеней лестницы, Скарлетт О'Хара с надеждой прошептала свои последние слова, и музыка достигла крещендо, когда на экране появилось изображение Тары.

Мэриан Воглер вздохнула: музыка затихала, в зале загорался свет. Таких фильмов больше не снимают, подумала она. Ей совершенно не хотелось смотреть продолжение «Унесенных ветром». Все равно не оправдает ожиданий.

Она неохотно поднялась. Придется возвращаться на землю. Когда она спускалась по покатому полу к выходу, на ее приятном веснушчатом лице появилась озабоченность.

Детям нужна новая одежда. Хорошо хоть Джим согласился, чтобы она стала домработницей.

Его будут подвозить на завод, а она сможет пользоваться машиной. Отвезет детей в школу и успеет привести себя в порядок до того, как поехать к Перрисам. Завтра у нее первый рабочий день. Она немного нервничала. Уже двенадцать лет не работала, с тех мор, как родился Джим-младший. Но если она и знала и чем-то толк, так это в наведении блеска в доме.

Из тепла кинотеатра она вышла в сырой мартовский вечер. Дрожа, свернула направо и посмешила к машине. Мелкие крупицы мокрого снега били в лицо, и Мэриан куталась в потертый воротник шубы.

Машина ждала на стоянке за кинотеатром. Слава богу, что они решились потратить деньги и починить ее. Ей уже восемь лет, но выглядит хорошо, и Джим говорит, что лучше потратить четыреста долларов и привести ее в полный порядок, чем за те же деньги купить чужую головную боль.

Мэриан шла так быстро, что обогнала почти всех зрителей. Предвкушая тепло, торопилась к стоянке. Джим обещал приготовить ужин, а она проголодалась.

Хорошо, что она выбралась из дома. Муж почувствовал, что она вся на нервах, и сказал: «Три бакса погоды не сделают, а я присмотрю за детьми. Отдохни, малышка, и забудь о счетах».

Его слова звучали в ушах, когда она замедлила шаг и нахмурилась. Она точно помнила, что припарковалась здесь, справа. Отсюда видна реклама в окне банка: «Мы хотим сказать „да“ вашему кредиту». Тоже мне. «Да» — если он вам не нужен, «нет» — если нужен позарез.

Она оставила машину именно здесь. Вот окно банка, в нем уже горит свет, рекламу видно даже в снегопад.

Через десять минут Мэриан звонила Джиму из полицейского участка.

Глотая душившие ее слезы гнева и отчаяния, она рыдала в трубку:

— Джим… Джим… нет, со мной все нормально… но, Джим… какой-то… какой-то подонок украл нашу машину.

12

Пробираясь сквозь густую метель, он прокручивал в голове свой план. Уже должны хватиться машины. Женщина, наверное, обойдет все вокруг, чтобы убедиться в угоне. Потом начнет звать полицию или позвонит домой. Когда диспетчер передаст данные патрульным, он будет уже далеко от назойливых копов Коннектикута.

Да и не будут этот металлолом особенно искать. Копы просто закатят глаза при описании угнанной машины стоимостью две сотни баксов.

Завладеть самой Шэрон Мартин! Он вспотел от возбуждения, вспомнив, как его обдало жаром, когда он ее связывал. Стройное тело, мягкие изгибы бедер… Они чувствовались даже через толстую шерстяную юбку. Она казалась разгневанной и напуганной, когда он нес ее к машине, но он-то знает, что она нарочно прижалась к нему головой.

Он выехал на главную магистраль Коннектикута, потом на Хатчинсон-ривер и наконец на Гудзон-парк-лейн. На крупных трассах он чувствовал себя в большей безопасности. Но, подъезжая к центру Манхэттена по Вест-Сайд-драйв, он уже отставал от графика. Что, если они уже ищут эту машину!

Другие водители ползли еле-еле. Придурки. Боятся скользких дорог, боятся рискнуть, задерживают его… создают проблемы. Задергалась щека, и он прижал к ней палец. К терминалу он собирался приехать к семи, до окончания часа пик. Тогда их будет сложнее заметить.

В семь десять он выехал с Вест-Сайд-хайвей на 46-ю улицу. Проехал полквартала на восток и быстро свернул вправо, на объездную дорогу за складом. Охранников здесь нет, а ему хватит и минуты.

Он остановил машину и выключил фары. Мелкий, как пудра, снег обжег лицо, стоило ему открыть дверцу. Холод. Что за зверский холод.

Прищурившись, он оглядел темную парковку. Удовлетворенный осмотром, повернулся к заднему сиденью, сдернул наброшенное на Шэрон пальто. Она резанула его взглядом. Коротко хохотнув, он достал миниатюрную камеру и сделал снимок. От неожиданной вспышки она моргнула. Тогда он извлек из внутреннего кармана тонкий, как карандаш, фонарик. Снова нырнул в машину и включил его.

Он направил узкий луч света прямо в глаза Шэрон и стал медленно водить его вверх и вниз, в дюйме от ее лица, пока она не зажмурилась и не попыталась отвернуться.

Ему нравилось издеваться над ней. С коротким беззвучным смешком он схватил ее за плечи и заставил лечь на живот. Быстрыми взмахами ножа разрезал веревки на лодыжках и запястьях. Раздался слабый вздох, заглушенный кляпом, она вздрогнула всем телом.

— Приятно, да, Шэрон? — прошептал он. — Сейчас я выну кляп. Один звук, и мальчишка умрет. Поняла?

Не дожидаясь кивка, он разрезал узел на затылке. Шэрон выплюнула комок марли. И отчаянным усилием сдержала стон.

— Пожалуйста… Нил… — едва слышно прошептала она. — Он задохнется…

— Все зависит от тебя. — Похититель рывком поставил ее на ноги возле машины. Словно во сне, Шэрон ощутила на лице снег. Голова кружилась. Руки и ноги сводила судорога. Она пошатнулась, но ее грубо подхватили. — Надень… — Голос изменился, стал настойчивым.

Шэрон протянула руку и нащупала засаленную грубую ткань… Пальто, которое он набрасывал на нее. Она подняла руки и позволила натянуть его на себя.

— Надень платок!

Что за грязная тряпка! Она попыталась свернуть уродливый платок. Каким-то чудом пальцам удалось завязать его под подбородком.

— Садись в машину. Чем быстрее мы поедем, тем я быстрее освобожу его от кляпа. — Он резко толкнул ее в машину. Вещмешок лежал на полу. Шэрон запнулась, стараясь не задеть его. Нагнувшись, нащупала голову Нила. Веревка не затянута. По крайней мере, воздух поступает.

— Нил, Нил, я здесь. Все будет хорошо. Нил…

Он пошевелился? Боже, не дай ему задохнуться.

Похититель обошел машину, занял место водителя, повернул ключ зажигания. Машина медленно тронулась.

Мы в центре города! Открытие потрясло ее настолько, что помогло сосредоточиться. Спокойно. Нужно делать все, что он прикажет. Машина подъезжала к Бродвею. Она увидела часы над рекламным щитом на Таймс-сквер. Семь двадцать… Всего семь двадцать.

Вчера вечером в это время она вернулась домой из Вашингтона. Приняла душ, достала отбивные и потягивала шабли, пока они жарились. Она устала и старалась успокоиться, чтобы взяться за статью.

И думала о Стиве, о том, что за три недели разлуки тоска по нему стала тупой болью.

Он позвонил. Звук его голоса вызвал у нее одновременно радость и тревогу. Но он говорил коротко, почти сухо.

— Привет… хотел убедиться, что ты добралась. Говорят, в Вашингтоне отвратительная погода и она идет к нам. Увидимся в студии. — Он помолчал и добавил: — Я скучал по тебе. Не забудь, что послезавтра ты остаешься у нас.

Она повесила трубку. После разговора желание увидеть его стало еще сильнее, но почему-то ее охватило разочарование и беспокойство. Чего она на самом деле хочет? Что он подумает, когда приедет домой, а их нет? О, Стив!

На Шестой авеню они остановились у светофора. Рядом притормозила патрульная машина. Шэрон видела, как молодой водитель натянул на лоб форменную кепку. Он повернулся к окну, их глаза встретились. Машина тронулась. Она смотрела прямо на него, внушая ему не отводить взгляда, почуять неладное.

От резкого толчка в бок она оглянулась. Похититель держал в руке нож.

— Если он за нами увяжется, ты будешь первой. И у меня хватит времени на мальчишку.

Он сказал это с ледяным спокойствием. Патрульная машина ехала прямо за ними. Водитель включил мигалку и сирену.

— Нет! Пожалуйста!

На бешеной скорости полицейский обогнал их и скрылся за углом.

Они свернули на юг, к Пятой авеню. Пешеходов почти и не было. Непогода и гололед не располагали к проулкам по Нью-Йорку.

Резкий поворот налево, к 44-й улице. Куда он их везет? Через 44-ю нет проезда. Ее перекрывает Центральный вокзал. Неужели он не знает?

Неизвестный проехал два квартала до Вандербилт-авеню и свернул направо. Затем припарковался возле отеля «Билтмор», как раз напротив терминала.

— Выходим, — приказал он низким голосом. — Идем в терминал. Иди рядом со мной. Без глупостей. Я понесу мешок, и если кто-нибудь обратит на нас внимание, прирежу мальчишку. — Он посмотрел на Шэрон. Глаза у него снова блестели. На щеке билась жилка. — Ясно?

Она кивнула. Слышит ли его Нил?

— Подожди. — Он уставился на нее. Потянулся к бардачку и достал темные очки. — Надень.

Наконец он открыл дверь, огляделся и вылез из машины. На улице никого не было. Лишь несколько такси выстроились в очередь на огороженной площадке у терминала. Некому было увидеть их и обратить на них внимание.

«Он поведет нас на поезд, — подумала Шэрон. — скоро мы будем за сотни миль отсюда, а никто и не думает нас замечать!»

Что-то впилось ей в левую руку. Кольцо! Старинный перстень с лунным камнем, подарок Стива на Рождество… он повернулся, когда у нее были связаны руки. Выпуклая золотая огранка поранила кожу. Почти не задумываясь, Шэрон стянула кольцо с пальца. И едва успела засунуть его в сиденье до остановки машины.

Покачиваясь, она слупила на скользкий тротуар. Мужчина схватил ее за руку и внимательно осмотрел машину. Быстро наклонился, поднял кляп, затыкавший ей рот, и разрезанные веревки. Шэрон затаила дыхание. Кольцо осталось незамеченным.

Он вскинул на плечо вещмешок, предварительно утянув бечевку и завязав концы. Нил может задохнуться в этом закупоренном мешке.

Несмотря на темные очки, Шэрон зажмурилась от яркого света и с трудом сообразила, что они в главном вестибюле, напротив центрального терминала. В нескольких футах находился газетный киоск. Продавец безразлично взглянул на них. Они стали спускаться в первый пролет. Внимание Шэрон привлек огромный дисплей «Кодака»: «Захватите красоту там, где найдете ее…»

Она с трудом сдержала истерический смешок. Захватите? Захватите? Часы. Знаменитые часы над центральной информационной будкой посередине зала. Сейчас их труднее заметить из-за конторки инвестиционной компании, пристроившейся впереди. Шэрон где-то читала, что, когда горели шесть красных лампочек вокруг основания часов, они передавали сигнал о помощи в полицейский участок вокзала. Что бы они подумали, если бы знали, что сейчас происходит?

Семь двадцать девять. Стив. Стив сядет на поезд в половине восьмого. Он сейчас здесь… в этом терминале, в поезде, который через минуту увезет его. Стив, хотелось закричать ей, Стив…

Стальные пальцы сжали ей руку.

— Сюда. — Он заставлял ее спускаться по лестнице в нижний терминал. Час пик закончился. В главном терминале почти не осталось людей. Еще меньше их было на лестнице. Попытаться упасть… привлечь внимание… нет… нет, нельзя рисковать, когда эта тяжелая рука обхватила мешок, готовая вонзить нож в Нила.

Они спустились на нижний ярус. Справа Шэрон увидела вход в «Устричный бар». В прошлом месяце они со Стивом обедали здесь. Сидели у стойки над дымящимися чашками с устричным рагу… Стив, найди нас, помоги нам…

Ее толкнули налево.

— Нам сюда… не так быстро. — Путь 112. На табло надпись: «Маунт-Вернон… 8.10». Поезд, видимо, только что ушел. Зачем он привел их сюда?

По пандусу они спустились к платформе 112. Их шаги по железным ступеням отдавались звенящим эхом. Шум голосов утих, тепло терминала поглотил холодный, всепроникающий сквозняк.

На платформе ни души.

— Сюда. — Он заставил ее двигаться быстрее, обогнуть платформу, спуститься по еще одному пандусу. Где-то журчала вода. Куда они идут? Темные очки не давали ничего увидеть. Ритмичный пульсирующий звук… насос… пневматический насос… они спускаются в недра терминала… глубоко под землю. Что он собирается делать с ними? Слышен грохот поездов… наверно, рядом тоннель…

Бетонный пол уходил все ниже. Проход стал шире. Они оказались на площадке размером с половину футбольного поля, заполненной толстыми трубами, валами, грохочущими моторами. Налево… примерно в двадцати футах… была узкая лестница.

— Наверх… быстрее. — Похититель задышал, с неприятным свистом глотая ртом воздух.

Шэрон слышала его пыхтенье за спиной. Она стала подниматься, неосознанно считая ступени… десять… одиннадцать… двенадцать. Лестница заканчивалась узким пролетом, ведущим к толстой железной двери.

— Отодвинься. — Он навалился на Шэрон, и она сжалась. Он поставил мешок, быстро взглянул на нее. Даже в тусклом свете было видно, что на лбу у него блестят капли пота. Он достал ключ, вставил в замок. Раздался скрежет, и ручка повернулась. Он распахнул дверь и втолкнул Шэрон внутрь. Бормоча, подхватил мешок. Дверь закрылась. Сквозь влажную темноту она услышала щелчок выключателя.

После секундной задержки над головой замигали пыльные флуоресцентные лампы.

Шэрон увидела грязную сырую комнату, ржавые раковины, заколоченный досками лифт, продавленную кровать, перевернутый ящик из-под апельсинов, старый черный чемодан на полу.

— Где мы? Что вы от нас хотите? — Она почти шептала, но в этой темнице ее голос звучал гулко.

Похититель не ответил. Оттолкнув ее, он бросился к кровати. Уложил на нее мешок и отошел, скрестив на груди руки. Шэрон встала на колени и принялась неловко развязывать бечеву.

Наконец это ей удалось, она раскрыла мешок и стянула его с маленького сжавшегося тельца, освободила Нилу голову. Яростно дернула кляп, стягивая его на подбородок.

С резким булькающим звуком Нил задышал, хватая ртом воздух. Дыхание вырывалось с присвистом, грудь сотрясалась. Поддерживая голову, Шэрон стала распутывать ему повязку на глазах.

— Оставь это! — Приказ прозвучал резко и зло.

— Пожалуйста, он болен… у него приступ астмы. Помогите ему.

Она подняла голову и закусила губу, чтобы не закричать.

Над армейской кроватью к стене были прикреплены три огромные фотографии…

Раскинув руки, бежит молодая женщина, оглядывается через плечо, на лице ужас, от крика рот искривился дугой.

У машины, поджав ноги, лежит блондинка.

Темноволосая девушка прижала руку к горлу, и ее взгляд постепенно становится ошеломленно-пустым.

13

Когда-то Лалли работала учительницей в Небраске. Выйдя на пенсию, она одна приехала в Нью-Йорк. Да так и не вернулась домой.

Вечер, когда она оказалась на Центральном вокзале, стал переломным. Потрясенная и благоговеющая, она тащила свой единственный чемодан через огромный вестибюль, как вдруг подняла голову и замерла. Она была одной из немногих, кто заметил, что небо на высоченном потолке нарисовано наоборот. Восточные звезды оказались на западе.

Лалли громко расхохоталась. Губы раскрылись, обнажив два огромных передних зуба. Люди бросали на нее взгляды и спешили мимо. Их реакция восхитила ее. Если бы дома увидели, как Лалли задрала голову и смеется непонятно чему, на следующий день это стало бы известно всему городу.

Она оставила чемодан в камере хранения и привела себя в порядок в дамской комнате на главном этаже: разгладила бесформенную коричневую шерстяную юбку, застегнула толстый кардиган, расчесала короткие седые волосы, смочила их и уложила вокруг широкого лица со скошенным подбородком.

Следующие шесть часов Лалли бродила в суетливой, стремительной толпе, испытывая детский восторг. Она перекусила в маленькой дешевой закусочной, рассмотрела витрины в коридорах, ведущих к гостиницам, и в конце концов устроилась в центральном зале ожидания.

Как зачарованная она смотрела, как молодая мать кормит грудью орущего ребенка, как страстно обнимается юная парочка, как четверо мужчин играют в карты.

Толпы редели, раздувались, снова редели под знаками Зодиака. Около полуночи она заметила, что одна группа долго не уходит, шесть мужчин и миниатюрная, похожая на птичку женщина. Они держались вместе и разговаривали с непринужденностью старых друзей.

Женщина обратила на нее внимание и подошла.

— Вы здесь новенькая? — Голос у нее оказался дребезжащим, но добрым. До этого Лалли видела, как женщина доставала газету из урны.

— Да, — ответила она.

— Есть куда идти?

У Лалли был забронирован номер в гостинице христианской ассоциации, но что-то заставило ее солгать.

— Нет.

— Только приехали?

— Да.

— Деньги есть?

— Немного. — Еще одна ложь.

— Ну, не беспокойтесь. Мы вам все покажем. Мы здесь все время проводим. — Она махнула рукой в сторону мужчин.

— Вы живете где-то рядом? — спросила Лалли. Женщина улыбнулась, обнажив плохие зубы.

— Нет, мы живем здесь. Я Рози Бидуэлл.

За все безрадостные шестьдесят два года жизни у Лалли не было близкого друга. С появлением Рози Бидуэлл все изменилось. Вскоре Лалли приняли в постояльцы вокзала. Она избавилась от чемодана и, как Рози, хранила вещи в пакетах для покупок. Привыкла к их жизни: неторопливое ковырянье в дешевой еде из автомата, нечастый душ в общественной бане в Гринвич-Виллидж, сон в ночлежках, общежитиях по доллару за ночь или центре Армии Спасения.

Или… в собственной комнате на вокзале.

Это был единственный секрет, который Лалли не раскрывала Рози. Будучи неутомимой исследовательницей, она изучила каждый дюйм терминала. Она взбиралась по лестницам за оранжевыми дверями платформ и бродила по мрачному, пещеристому промежутку между полом верхнего яруса и потолком нижнего. Нашла потайную лестницу, которая соединяла два женских туалета, и, когда нижний из них закрывали на ремонт, часто спускалась по лестнице и спала в нем. Там ее не тревожил никто, столь же сообразительный.

Она даже прошла вдоль путей в тоннеле под Парк-авеню, вжимаясь в бетонную стену, когда мимо проносился поезд, и делила объедки с голодными кошками, рыскавшими в темноте.

Но больше всего будоражила ее территория в самых недрах вокзала, которую охранники называли Синг-Синг[2]. Насосы, вентиляционные шахты, воздушные клапаны и генераторы, пульсирующие, скрипящие и стонущие, были сердцем вокзала. Особенно интриговала ее дверь без надписи на верхнем пролете узкой лестницы. Она осторожно упомянула о двери охраннику, с которым подружилась. Расти сказал, что это всего лишь жалкая дыра, где раньше мыли посуду для «Устричного бара», и делать там нечего. Но она изводила его, пока он не показал ей комнату.

Комната привела Лалли в восторг. Заплесневелые, облупленные стены нисколько ее не огорчили. Места много. Освещение и раковины работают. Есть даже крошечная каморка с унитазом. Она сразу поняла, что это убежище решит ее единственную неудовлетворенную потребность в полном уединении, возникавшую временами.

— Комната с ванной, — проговорила она. — Расти, позволь мне спать здесь.

Охранник пришел в ужас.

— И не вздумай! Меня за это уволят.

Но ей снова удалось его уговорить, и иногда он разрешал ей переночевать там. Однажды она сумела взять у него ключ от комнаты на несколько часов и сделать себе дубликат. Когда Расти вышел на пенсию, комната стала ее собственностью.

Постепенно Лалли затаскивала туда разные вещи: сломанную армейскую раскладушку, комковатый матрас, ящик от апельсинов.

Она стала ночевать там постоянно. Больше всего ей нравилось спать в этой темноте, как в лоне матери, укрыться в самой глубине вокзала, слушать отдаленный рев поездов, звучащий все реже и реже с наступлением ночи и вновь усиливающийся с утренним неистовством.

Иногда, лежа здесь, она думала, как бы рассказывала ученикам о «Призраке Оперы». «А под красивым, золоченым зданием Оперы был другой мир, темный и таинственный, мир узких проходов, сточных труб и сырости, где человек мог скрыться от всех».

Единственным облаком на горизонте был ужасный, гложущий страх, что однажды вокзал снесут. Когда Комитет по спасению Центрального вокзала проводил митинг, она была там, скромно пристроившись в уголке, но громко аплодируя знаменитостям вроде Джеки Онассис, говорившим, что терминал вокзала стал частью Нью-Йорка и его нельзя сносить.

Но хотя им и удалось присвоить ему статус исторического памятника, Лалли знала, что многие хотят его уничтожить. Нет, господи, пожалуйста, только не мой вокзал!

Зимой она никогда не пользовалась своей комнатой. Слишком холодно и сыро. Но с мая по сентябрь она ночевала в ней раза два в неделю, не слишком часто, чтобы не попасться копам и не возбудить любопытство Рози.

Прошло шесть лет, лучших в жизни Лалли. Она познакомилась со всеми охранниками, продавцами газет и работниками закусочных. Узнавала постоянных пассажиров, знала, кто на какой поезд садится и в какое время. Она даже запомнила лица выпивох, нетвердой походкой спешивших на последние поезда.

В тот понедельник Лалли встречалась с Рози в центральном зале ожидания. Этой зимой ее мучил артрит. Только из-за этого она не ходила в свою комнату. Но прошло уже шесть месяцев, и она вдруг почувствовала, что не может больше ждать.

«Просто спущусь и посмотрю, как она выглядит, — подумала она. — Может, там не так уж холодно и можно переночевать. Хотя вряд ли».

Лалли стала тяжело спускаться в нижний терминал. Людей было мало. Она осторожно огляделась, проверяя, нет ли полицейских. Нельзя попасться по пути в комнату. Они не разрешат ей там оставаться, даже самые хорошие парни.

Она заметила семью с тремя маленькими детьми. Все такие симпатичные. Лалли любила детей и была хорошей учительницей. Когда классу надоедало высмеивать ее простоватость, она обычно налаживала неплохие отношения с учениками. Но ей совсем не хотелось вернуть те дни, ни за что.

Она уже собиралась спуститься по пандусу к 112-му пути, когда ее внимание привлекла изорванная алая подкладка, свисающая со старого серого пальто.

Лалли узнала пальто. Она примеряла его в комиссионке на Второй авеню неделю назад. Не может быть двух одинаковых пальто с такой подкладкой. Любопытство достигло предела: она внимательно рассмотрела лицо женщины в пальто и удивилась, какое молодое и красивое лицо та прятала под платком и темными очками.

Женщина была с… этого типа Лалли часто видела на вокзале в последнее время. Она обратила внимание на дорогие кожаные ботинки девушки, такие же носили некоторые пассажиры ветки на Коннектикут.

Забавное сочетание, подумала она. Пальто из комиссионки и такие ботинки. Эта пара полностью завладела ее вниманием, она стала следить за ними. Вещмешок, который нес мужчина, явно был тяжелым. Лалли нахмурилась, увидев, что они идут к 112-му пути. Поезда не будет еще полчаса. Чокнутые. Зачем ждать на платформе? Там холодно и сыро.

Лалли пожала плечами. Что ж, пока они на платформе, пройти в комнату не получится. Придется подождать до завтра, философски подумала она и отправилась в зал ожидания на встречу с Рози.

14

— Говори, Рон, говори, черт бы тебя побрал! — Темноволосый адвокат нажал кнопку записи. Магнитофон стоял на койке между двумя молодыми людьми.

— Нет! — Рон Томпсон вскочил и заметался по узкой камере, выглянул в зарешеченное окно. Быстро обернулся. — Здесь даже снег кажется грязным. Грязным, серым и холодным. Хочешь это записать?

— Нет, не хочу. — Боб Кернер встал и положил руки на плечи юноши. — Рон, пожалуйста…

— Ради чего? Ради чего? — Губы у девятнадцатилетнего парня задрожали. Выражение лица у него изменилось, стало детским и беззащитным. Он быстро закусил губу, провел рукой по глазам. — Боб, ты сделал все, что мог. Я это знаю. И сейчас уже никто ничего не может сделать…

— Ничего, кроме объяснения губернатору причины, по которой ей, как главе исполнительной власти штата, следует помиловать тебя… или хотя бы отсрочить приговор… хотя бы отсрочить его, Рон.

— Но ты же пытался. Эта журналистка, Шэрон Мартин… если ничего не удалось, несмотря на все ее важные подписи… Провалилась бы эта проклятая Шэрон Мартин ко всем чертям! — Боб Кернер сжал кулаки. — Провалились бы все эти безмозглые, никчемные добрячки. Она завалила наше дело, Рон. У нас была готова петиция, настоящая петиция, от людей, знающих тебя… Людей, знающих, что ты не можешь никому причинить вред… А она начала верещать по всей стране, что, конечно, ты виновен, но умереть не должен. Из-за нее губернатор не могла смягчить твой приговор… просто не могла.

— Тогда зачем впустую тратить твое время? Что толку, если нет надежды? Я не хочу больше об этом говорить!

— Надо об этом говорить! — Голос Боба Кернера смягчился, когда он посмотрел юноше в глаза. Прямота и честность его взгляда притягивала. Боб подумал о себе в этом возрасте. Десять лет назад он учился на втором курсе в Вилланова[3]. Рон тоже собирался учиться в колледже, а вместо этого должен умереть на электрическом стуле. Даже два года в тюрьме не сделали вялым его мускулистое тело. Рон постоянно занимался в камере, он был таким дисциплинированным. Но он потерял двадцать фунтов, и лицо приобрело меловую бледность.

— Слушай, — начал Боб, — наверняка я что-то где-то упустил…

— Ничего ты не упустил.

— Рон, я защищал тебя, ты не убивал Нину Петерсон, но был осужден. Если бы нам удалось найти одну единственную улику и отправить ее губернатору, одну весомую причину, чтобы она могла дать тебе отсрочку. У нас сорок два часа… всего сорок два часа.

— Ты только что сказал, что она не смягчит приговор.

Боб Кернер наклонился и выключил магнитофон.

— Рон, может, я не должен тебе этого говорить. Видит бог, это слишком общий план. Но послушай меня. Когда тебя обвинили в убийстве Нины Петерсон, многие люди считали, что ты виновен еще и в двух других нераскрытых убийствах. И ты это знаешь.

— Меня достаточно спрашивали о них…

— Ты ходил в школу с дочкой Карфолли… убирал снег для миссис Вейсс. Спросить имело смысл. Это обычная процедура. После того как тебя арестовали, убийств больше не было… до настоящего времени.

— Рон, за последний месяц в округе Фэйрфилд убили двух молодых женщин. Если бы мы могли найти что-то, заронить сомнение… предоставить факты, предполагающие связь между смертью Нины Петерсон и другими жертвами…

Он обнял юношу за плечи.

— Рон, я понимаю, как тебе паршиво. И могу только догадываться, что ты переживаешь. Но ты говорил мне, как часто ты прокручивал в голове этот день… Может, есть что-то кажущееся неважным… какая-то деталь. Ты просто скажи.

Рон взял себя в руки, подошел к койке и сел. Затем нажал кнопку записи на магнитофоне и повернул голову так, чтобы говорить в микрофон. Сосредоточенно хмурясь и запинаясь, он начал говорить:

— В тот день после школы я работал в магазине Тимберли. Миссис Петерсон пришла за покупками. Мистер Тимберли сказал, что уволит меня, потому что я постоянно отпрашивался на тренировки по бейсболу. Она его услышала. Когда я помогал ей донести покупки до машины, она сказала…

15

Поезд подъехал к станции Карли в девять часов. К этому времени безумное нетерпение Стива сменилось глубокой, гнетущей тревогой. Надо было позвонить врачу. Если Нилу стало плохо, Шэрон могла повезти его на укол. Может, поэтому никто не брал трубку.