Глава 7

ТИФ

Арестант Руфус Доуз растянулся на нарах и попытался заснуть. Он очень устал, и ему нездоровилось, голова была такая тяжелая, точно свинцом налита, но сон не приходил. Утомительная гребля на шлюпке по-своему взбодрила его, но болезнь делала свое дело. Пульс бился тяжелыми ударами, казалось, что мозг дрожит от нестерпимого жара. Он метался в полутьме на своем узеньком ложе, тщетно закрывая глаза, – сна не было. Все его усилия заснуть вызывали лишь сонную одурь, сквозь пелену которой до него доносились голоса его сотоварищей-арестантов, а перед глазами все еще стоял горящий «Гидасп», гибель которого навсегда уничтожила след несчастного Ричарда Дивайна.

Ему повезло, что его напарник по шлюпке оказался весьма словоохотливым и десятки раз повторял пристававшим к нему товарищам историю со взрывом судна. У Руфуса Доуза им удалось лишь вынудить подтверждение, что это был действительно «Гидасп». Если бы арестантов не удерживало чувство почтительного страха, они бы непременно заставили его самого рассказать все происшедшее и тем самым втянули в оживленные споры о том, удалось ли команде спастись или нет. Теперь же его оставили в покое, и он лежал, не привлекая ничьего внимания, стараясь забыться сном.

Поскольку группа из пятидесяти арестантов находилась на «прогулке», в арестантской было не так жарко, как ночью, и многие заключенные расположились на пустующих нарах, стараясь отоспаться за ночь. Четверым гребцам-добровольцам тоже было позволено «отдохнуть с удобствами».

Лихорадка пока еще не создавала беспокойства. Однако три случая заболевания уже вызвали толки, и если бы не новая сенсация с пожаром на корабле, возможно, что к предупреждению Пайна отнеслись бы с большим вниманием. «Бывалые люди», то есть те, кому уже приходилось совершать такое путешествие, кое-что пронюхали, но молчали и своими соображениями делились только между собой. Конечно, слабые и хилые первыми «отдадут концы», так что для оставшихся в живых места будет больше, а это их вполне устраивало. Трое из этих «бывалых людей» расположились за переборкой, отделявшей нары Доуза. Как уже говорилось, нары занимали площадь в пять квадратных футов, и на каждых помещалось по шесть человек. Нары номер 10, на которых спал Руфус Доуз, находились в углу, там, где соединялась линия правого борта с центральной линией корабля, далее шла небольшая ниша, в которой было отверстие – порт. На этих нарах, помимо Руфуса, оставалось только три его «товарища», так как Джон Рекс и портной-кокни были отправлены в лазарет. Эти трое сидели сейчас в углу и о чем-то серьезно толковали. Один из них, Верзила, – тот, что прошлой ночью утвердил свой авторитет в тюрьме, – по-видимому, являлся вожаком. Фамилия его была Габбет. Он был рецидивист, осужденный на второй срок за грабеж со взломом. Двое других – Сандерс, известный под кличкой Лентяй, и Джемми Ветч – Ворон. Они говорили шепотом, но так как изголовье нар Руфуса примыкало к переборке, то до него долетало многое из их разговора.

Сначала речь шла о гибели корабля и возможности спасения команды «Гидаспа». Потом стали припоминать различные случаи кораблекрушений, а также всякие смешные истории, как вдруг слова Габбета сразу же вывели Доуза из полусонного состояния, прервав безуспешные попытки уснуть.

Он услышал собственное имя, названное в связи с именем женщины, которую увидел на палубе.

– Вчера она о чем-то болтала с этим Доузом, – сообщил Верзила, отпустив бранное словечко. – А нам чужаков не надо. Рисковать своей шеей из-за девки Рекса я не стану. Я ей прямо так и скажу.

– Да это они о маленькой дочке толковали, – процедил Ворон и продолжал: – Сдается мне, что раньше они не встречались. Она так втюрилась в Джека, что ни с кем другим путаться не станет.

– Если узнаю, что она собирается нас заложить, я глотку ей полосну! – свирепо ответил Габбет.

– Джек бы тебе этого не простил. А с ним лучше не связываться! – гнусаво произнес Лентяй.

– Заткни глотку! – огрызнулся Габбет. – И вообще, хватит болтать попусту. Уж если мы задумали дело, так надо сейчас и решать.

– А зачем сейчас? – спросил Лентяй. – Джек болен, а девка без него и пальцем не пошевельнет.

– О том и речь, – подтвердил Габбет.

– Ох вы, дружки! – начал Ворон. – Христианские вы души! Природа наградила вас твердыми черепками, но, видать, она забыла их кое-чем наполнить. Слушайте меня: сейчас и наступило время. Джек в лазарете. Ну и что? Тем хуже для Джека. Я правильно говорю? А уж если он скиснет, то мне думается, что и девка его пальцем не шевельнет. Ведь это все для него, а не ради нас она виляет хвостом. Я правильно говорю?

– Будто бы так, – ответил Габбет, однако не очень-то убежденно.

– Стало быть, надо быстро решать. Как только парни пронюхают, что на борту тиф, здесь такое начнется! Все будут рады-радешеньки нас поддержать. Тогда хватай сундук – и мы на коне! Это точно, как дважды два четыре!

Разговор перемежался бранью и жаргонными словами, но он взволновал Руфуса. Он был брошен в тюрьму, наспех судим и не мог знать ни о смерти отца, ни о доставшемся ему наследстве; в своем отчаянии он сторонился окружавших его преступников; попытки сблизиться с ним вызывали у него отвращение. Теперь он понял свою ошибку. Он узнал, что имя, которое он когда-то носил, было вычеркнуто из списков живых, и последняя ниточка, связывающая его с прежней жизнью, сгорела в огне, поглотившем «Гидасп». Тайна, ради которой Ричард Дивайн добровольно отрекся от своего имени и был даже готов принять унизительную смерть, будет теперь сохранена навеки. Ибо Ричард Дивайн умер, погиб в море вместе с экипажем злополучного корабля, а его мать, введенная в заблуждение письмом, которое ему удалось послать из тюрьмы, считала, что ее сын отплыл в Индию. Ричард Дивайн умер, и тайна его рождения умерла вместе с ним. Остался жив Руфус Доуз, его второе «я». Руфус Доуз, осужденный преступник, обвинявшийся в убийстве, будет жить, чтобы дождаться свободы и отомстить или же, закидавшись в страшных испытаниях каторги, осуществить и то и другое, бросив вызов тюрьме и тюремщикам.

Голова шла кругом, мозг пылал, но он жадно вслушивался в разговор. Ему казалось, что лихорадка, сжигавшая его тело, затуманила его сознание, но вместе с тем она обострила слух. Он понимал, что болен. Ломило кости, горели руки, в голове стучали молоточки, но он ясно все слышал и, как ему казалось, мог трезво обдумать услышанное. – Без этой девки нам не начать, – говорил Габбет. – Она обещала отвлечь часового и подать нам сигнал.

На землистом лице Ворона заиграла хитрая улыбка.

– Вот умник нашелся! Послушать его – говорит, что мудрый твой Соломон. А ну-ка, взгляните сюда! – И он вытащил грязный клочок бумаги, и все с любопытством склонили над ним головы.

– Откуда это у тебя?

– Вчера днем Сара появилась на верхней палубе и стала бросать крошки чайкам, а сама все поглядывала на меня. Потом подошла поближе к переборке – ну, как дозволяется – и стала оттуда бросать крошки вниз. Смотрю, прямо к моим ногам летит большой хлебный комочек. Я малость обождал, незаметно поднял его. И внутри нашел вот эту бумажку.

– Ну, это другой разговор, – сказал Габбет. – Читай, Джемми.

Почерк, хотя и женский, был смелый и четкий. Зная, что ее друзья не слишком грамотны, Сара постаралась облегчить им задачу:

«Все в порядке. Следите за мной, когда я завтра вечером выйду после третьих склянок. Если я уроню платок, начинайте действовать в условленное время. Часового не будет».

Хотя страшная усталость сковывала все тело Доуза, а веки закрывались сами собой, он тем не менее жадно вслушивался в эти шепотом произнесенные фразы. Они готовят заговор, чтобы захватить корабль. Сара Пэрфой, жена или любовница одного из заговорщиков, была их сообщницей. Она села на корабль с единственной целью освободить своего возлюбленного, и сейчас план заговора должен был осуществиться. Руфусу Доузу приходилось много слышать о жестокости бунтовщиков, захвативших власть. Подобные рассказы приводили тюрьму в неистовый восторг. Руфус хорошо изучил характеры троих преступников, от которых сейчас его отделяли всего лишь два дюйма переборки. Они шутили и смеялись, обсуждая план своего освобождения и своей мести. Как правило, Руфус мало общался со своими товарищами по несчастью, но он отлично знал, как жестоко расправляются бунтовщики со своими тюремщиками, получив возможность отомстить.

Глава заговора Джон Рекс, подделыватель векселей, находился в лазарете, но двое его помощников – его «руки» и «когти», воришка и взломщик, – были здесь, а хилый женственный Ворон если и не обладал умом своего хозяина, то восполнял этот недостаток кошачьей хитростью и дьявольской изобретательностью, которые трудно было превзойти. Имея на воле такого союзника, как эта мнимая горничная, они, несомненно, могли надеяться на успех. На корабле было сто восемьдесят арестантов и только пятьдесят солдат. Если с помощью Сары Пэрфой их первый натиск окажется удачным, они завладеют кораблем. Вспомнив маленькую белокурую девочку, которая так доверчиво к нему подбежала, Руфус Доуз содрогнулся.

– Вот так-то! – сказал Ворон, ухмыляясь. – Неужели вы еще думаете, что эта девка хочет нас провести?

– Да нет, – ответил Верзила, с наслаждением вытягивая свои ручищи и как бы греясь на солнце.

– Вот теперь это деловой разговор.

– Англия, дом – красота! – воскликнул Лентяй с наигранным пафосом, так не соответствующим предмету разговора. – Небось домой хочется, старина?

Нахмурив свой низкий лоб, Габбет злобно обрушился на него, как будто вспомнив что-то ужасное.

– Ты, молокосос! – крикнул он. – Думаешь, таскать цепь легко? Я уже свое там отпотел с лихвой. Я знаю, цыплаки, что такое каторжный труд.

Несколько минут царило молчание. Габбет погрузился в тяжелое раздумье, Лентяй и Ворон обменялись многозначительными взглядами. Десять лет отбыл Габбет на каторге в Макуори-Харбор и своими воспоминаниями ни с кем не делился. Когда на него находила задумчивость, друзья считали, что самое лучшее – его не трогать.

Руфуса Доуза смутила причина внезапно наступившего молчания. Он весь так обратился в слух, что неожиданная тишина за переборкой как бы оглушила его. Бывалые артиллеристы говорят, что за несколько дней, проведенных в окопах, настолько привыкаешь к беспрерывному грохоту орудий, что когда он вдруг прекращается, испытываешь неимоверные страдания. Нечто подобное ощутил и Руфус. Его сознание и слух, напряженные до предела, словно отказали ему. Будто кто-то выбил опору из-под ног. Не получая внешних раздражителей, он стал терять ясность мысли. Кровь прилила к голове, хлынула в глаза и уши. Он сделал тщетное усилие сохранить сознание, но тут же, слабо вскрикнув, откинулся назад и ударился головой об угол нар.

Трое за переборкой всполошились. На нарах кто-то есть! Они переглянулись с испуганным и виноватым видом, и Габбет ринулся посмотреть.

– Это Доуз! – воскликнул Лентяй. – Мы забыли о нем.

– Он будет с нами, браток, он будет с нами, – воскликнул Ворон, боявшийся кровопролития.

Отпустив крепкое ругательство, Габбет подбежал к лежавшему на нарах человеку и стащил его на пол головой вниз. Неожиданный обморок спас Руфусу жизнь. Скрутив ему рубашку на груди, Габбет крепко сжал кулак, намереваясь нанести такой удар, который заставил бы несчастного замолчать навеки. Но Ворон схватил бандита за рукав:

– Не бей его, он спал! Видишь, он и сейчас еще спит…

Вокруг них собрались люди. Верзила разжал руку, но арестант только издал глухой стон, и голова его упала на плечо.

– Ты убил его! – крикнул кто-то.

Взглянув на побагровевшее лицо и мокрый лоб Руфуса, Габбет вдруг отскочил от него и стал вытирать руку, как бы желая освободиться от чего-то прилипшего к ней.

– У него тиф! – проревел он, и лицо его в ужасе исказилось.

– Что у него? – спросило двадцать голосов.

– Тиф, дурачье! – выкрикнул Габбет. – Я это и раньше знал. На корабле тиф. Это уже четвертый случай.

Зловещее слово, хотя не вполне осознанное, было услышано, и круг звероподобных лиц, сомкнувшийся, чтобы поглазеть на драку, мгновенно распался. Словно осколок снаряда угодил в толпу. Руфус Доуз лежал на полу, тяжело дыша. Люди злобно уставились на его неподвижное тело. Тревожный слух распространился быстро, и все арестанты собрались, чтобы поглядеть на него. Вдруг он застонал и, приподнявшись на локтях, хотел что-то сказать, но ни единого звука не сорвалось с его конвульсивно сжатых губ.

– С ним все, – сурово провозгласил Лентяй. – Бьюсь об заклад, он ни черта не слышал.

Лязг отодвигаемых засовов нарушил всеобщее оцепенение. Первая партия арестантов возвращалась с «прогулки». Дверь распахнулась, и в солнечном луче, прорвавшемся из люка, блеснули штыки охранников. Казалось, что в этом душном, вонючем загоне солнечный свет насмехался над ними. Словно само небо глумилось над их бедой. И, как это бывает с толпой, охваченной внезапным порывом, орава арестантов, отвернувшись от больного, ринулась к выходу. Тюремный сумрак как бы посветлел от массы лиц, устремленных к двери. Замелькало множество рук:

– Воздуха! Воздуха! Дайте нам воздуха!

– Вот оно, началось! – сказал Лентяй своим товарищам. – Я так и знал, что эта новость их всех взбаламутит.

Увидев возбужденные лица, глаза, горящие злобой и ненавистью, Габбет бросился вперед вместе с толпой, в нем пробудился дикарь – но Ветч остановил его.

– Это у них припадок, – сказал он. – Сейчас они успокоятся.

И он был прав. Среди этого рева и гама послышался лязг железа – это охрана взяла оружие на изготовку, и клип людей в сером в ужасе распался при виде нацеленных на него мушкетных стволов.

Мгновенно наступила тишина, старый доктор Пайн свободно прошел в арестантскую и опустился на колени перед лежащим без сознания Руфусом Доузом.

Приход врача, спокойно выполняющего свой долг, восстановил привычную покорность властям, привитую суровой дисциплиной. Одни арестанты потихоньку вернулись на свои места, другие бросились помогать доктору, с наигранным усердием предлагая свои услуги. Теперь арестантская походила на классную комнату, в которую неожиданно вошел учитель.

– Посторонитесь, ребята! Пусть двое из вас поднимут его и отнесут к дверям! Больной вам не опасен.

Приказ был немедленно выполнен. Старый врач, выждав немного, пока его пациента осторожно перенесли наверх, поднял руку, водворяя тишину.

– Вам известно, о чем пойдет речь. На корабле началась эпидемия. У этого человека тиф. Глупо думать, что никто больше не заболеет. Возможно, и мне не избежать заразы. Да, здесь страшная теснота, но ничего не поделаешь! Ведь не я строил этот корабль.

– Ясное дело!

– Эпидемия – страшная вещь. Поэтому прошу вас сохранять спокойствие и порядок и вести себя как подобает мужчинам. Что такое дисциплина, вам тоже известно, и не в моей власти что-либо изменить. Но я сделаю все возможное, чтобы облегчить ваше положение, надеюсь, что вы мне поможете.

Высоко держа седую голову, храбрый старый служака прошел между двух рядов арестантов, не оборачиваясь.

Он сказал все, что нужно, и вслед ему раздались дружные возгласы: «Правильно, правильно!», «Молодец, доктор!». Однако, выйдя на палубу, доктор вздохнул с облегчением. Он понимал, что выполнил нелегкую задачу.

– Только послушайте их, – проворчал из своего угла Лентяй. – Радуются, что попали в эту чертову мышеловку!

– Обожди малость, – сказал прозорливый Ворон. – Дай им время. Ночью еще кто-нибудь свалится, этак человека три-четыре, и вот тогда уж мы посмотрим!

Глава 8

ОПАСНЫЙ КРИЗИС

Уже после полудня Сара Пэрфой очнулась от своего беспокойного сна. Даже во сне ее не покидала мысль о важном деле, которое ей предстояло совершить; она была так взволнована, что ее лихорадило. Но, занятая лишь размышлениями о последствиях в случае успеха или провала задуманного, она все же взяла себя в руки, совершила утренний туалет и поднялась на кормовую палубу с нарочито спокойным видом.

Сегодня все было так же, как и вчера. Ружья часовых сверкали под безжалостно палящим солнцем, корабль скрипел и качался на поверхности сонного моря, а на его нижней палубе все те же унылые фигуры заполняли арестантскую клетку. Даже Морис Фрер, оправившись после ночных бдений, валялся в прежней позе на бухте канатов.

Однако глаз внимательного наблюдателя обнаружил бы некоторые перемены. Рулевой у штурвала напряженней вглядывался в горизонт и с более удрученным видом сплевывал в бурлящую мутноватую воду. Лески удочек все еще болтались на кран-балках, но до них никто не дотрагивался. Солдаты и матросы на баке, сбившись в кучки, не решались даже курить, а только мрачно поглядывали друг на друга. Викерс что-то писал в кают-компании. Капитан Блант тоже пребывал в своей каюте, а двое плотников под началом доктора Пайна сооружали дополнительное помещение для лазарета. Стук топоров и молотков зловеще отдавался в ушах солдат. Уж не для них ли сколачивают гробы? В тюрьме царила тишина, точно затишье перед грозой. Арестанты на палубе не развлекали друг друга невероятными историями и не смеялись над непристойными шутками, а сидели с угрюмым видом, терпеливо ожидая чего-то.