Глава 72

ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ

Сара бросилась к Рексу.

– Очнись, Джон, ради всего святого! У нас нет ни секунды.

Джон Рекс устало провел рукой по лбу.

– Я ничего не соображаю. Я разбит. Я болен. Голова как чугунная.

Тревожно косясь на распростертую у ее ног фигуру, Сара надела шляпку, торопливо накинула плащ, опустила вуалетку и в одно мгновение вытащила его из дома и пихнула в кеб.

– Ломбард-стрит, тридцать девять. Побыстрее.

– Уж не собираешься ли ты меня выдать? – спросил Рекс, обратив на нее затуманенный взор.

– Выдать тебя? Не собираюсь. Но полиция кинется за нами в погоню, как только эта женщина придет в себя и заговорит, а ее братец вызовет своего адвоката. Я знаю, чего стоят се обещания. У нас осталось всего каких-нибудь пятнадцать часов.

– Сара, я не могу далеко ехать, – сказал он. – Меня клонит в сон, и голова совсем не варит.

Она подавила страшное предчувствие, зародившееся в ее сердце, но попыталась подбодрить его.

– Последнее время ты слишком часто прикладывался к бутылке, Джон. Посиди спокойно, а я зайду в банк и достану для тебя денег.

Она поспешила в банк. Когда она назвала свое имя, ее немедленно пропустили к управляющему.

– У этой женщины водятся денежки, – заметил один из банковских служащих своему приятелю.

– К тому же она вдова! Как раз то, что тебе нужно, Том, не упускай случая! – пошутил второй.

Не прошло и минуты, как из святая святых вышел: другой клерк с векселем «на получение в Сиднее трех тысяч фунтов плюс проценты» и чеком на двести фунтов, подписанным Сарой Карр. Отсчитав банкноты, клерк вернулся в кабинет управляющего.

Из банка она поехала в пароходное общество Грина.

– Мне нужна каюта на первый же пароход в Сидней.

Клерк посмотрел расписание.

– «Альбатрос» отправляется через двенадцать дней, сударыня, там есть одна свободная каюта.

– Я должна уехать как можно скорее – завтра или послезавтра.

Клерк улыбнулся.

– Боюсь, что это невозможно, – ответил он.

Но тут из кабинета вышел один из партнеров компании с телеграммой в руках и подозвал клерка. Сара уже собиралась воспользоваться услугами другого пароходного общества, когда клерк поспешно обратился к ней.

– То, что вам нужно, сударыня, – сказал он. – Только что пришла телеграмма от джентльмена, который заказал каюту первого класса на корабле «Дидона». Его жена заболела, и он был вынужден вернуть билет.

– А когда уходит корабль?

– Завтра утром. Сейчас он в Плимуте и ждет почту. Если вы отправитесь туда с почтовым поездом в девять тридцать, у вас еще будет время в запасе, а мы пошлем туда телеграмму.

– Я беру эту каюту. Сколько с меня?

– Сто тридцать фунтов, сударыня, – ответил он. Она вынула деньги.

– Пожалуйста, отсчитайте сами. Нам тоже пришлось задержаться. Мой муж очень болен, нам так не повезло, к тому же мне не вернули деньги за билет.

– Как, вы сказали, ваше имя?… – спросил клерк, считая банкноты. – Мистер и миссис Карр? Благодарю вас. – И он вручил ей квитанцию.

– Это я должна благодарить вас, – сказала Сара с чарующей улыбкой, и легкой походкой она направилась к ожидавшему ее кебу.

Джон Рекс в мрачной апатии грыз ногти. Она показала ему билет.

– Мы спасены! Пока мистер Френсис Уэйд придет в себя, а его сестрица обретет дар речи, мы уже будем далеко, и нас не догонят! – Почему в Сидней? – негодующе воскликнул Рекс, взглянув на билет. – Почему именно туда, когда на земле есть столько других мест?

Сара окинула его презрительным взглядом.

– Потому что твой план провалился. Теперь очередь за мной. Однажды ты уже бросил меня. И ты бросишь меня в любой другой стране. Ты убийца, негодяй и трус, но ты мне подходишь. Я спасаю тебя для себя. Ты последуешь за мной в Австралию, где каждый полицейский может арестовать тебя, стоит мне только сказать, что ты беглый каторжник. Если не хочешь ехать со мной – оставайся здесь. Мне все равно. Деньги у меня есть, а я не сделала ничего дурного. Закон мне не страшен. Ты согласен со мной? Тогда скажи кебмену, чтобы он отвез нас в магазин Сильверса в Корнхилле, надо приодеть тебя.

Наконец, усадив его, подавленного и мрачного, в уголок тихой таверны возле железнодорожной станции, она попыталась выведать у него подробности о преступления, в котором он только что признался.

– Как случилось, что ты убил лорда Беллазиса?

– Я узнал от матери, что он мой родной отец. И однажды, возвращаясь домой с голубиных состязании, я ему об этом сказал. Но он стал смеяться и оскорблять меня, и я ударил его. Мне незачем было его убивать, но человек он был старый, а я в своем бешенстве не рассчитал удар. Когда же он упал, мне показалось, что меж деревьями мелькнул силуэт какого-то всадника, и я ускакал что было мочи. Вот тогда-то судьба и стала меня преследовать в ту же ночь я был арестован у фальшивомонетчика.

– Но речь шла об ограблении, – сказала Сара.

– Я никого не грабил. И ради бога, давай оставим этот разговор… Мне плохо. Голова кругом идет. Уснуть бы…

– Осторожнее, пожалуйста! Подымайте его потихоньку. – просила миссис Карр, когда хмурым майским утром лодка пришвартовалась к борту мрачного, похожего на призрак корабля «Дидона».

– Что там случилось? – спросил вахтенный, заметив в лодке какую-то суматоху.

– Похоже, что джентльмена хватил удар, – ответил лодочник.

Так оно и случилось. Теперь можно было не опасаться, что Джон Рекс опять сбежит от женщины, которую обманывал. Изворотливость и дьявольский ум Сары Пэрфой спасли ее любовника, но лишь затем, чтобы облегчить Джону Рексу его последние минуты. Он умер, не оценив ни ее внимания, ни ее забот, умер как животное, потеряв разум, который всю жизнь служил ему для дурных и преступных целей.

Глава 73

ИСКУПЛЕНИЕ

– Вот и вся моя история. Пусть она отвратит вас от вашего намерения и этим спасет несчастную. Наказание за грех падает не только на одного грешника: проступок, однажды свершенный, на всю жизнь оставляет последствия. И эта трагедия с ее позором и преступлением, с ее естественным концом – смертной карой – является плодом такого же греха, который вы готовитесь свершить.

В тюрьме стало совсем темно; когда Руфус Доуз закончил свой рассказ, он почувствовал, как его руку схватила дрожащая рука капеллана.

– Данте мне подержать вашу руку!.. Сэр Ричард не был убийцей вашего отца. Он был убит другим человеком, ехавшим рядом с ним. Он оглушил его сильным ударом, а сам ускакал прочь.

– Боже милостивый! Откуда вам это извести?

– Я был свидетелем этого убийства… и… Не выпускайте моей руки!.. Я ограбил убитого.

– Вы?

– Да. В юности я был игроком. Как-то раз я проиграл деньги лорду Беллазису, и, чтобы рассчитаться с ним, я подделал два векселя. Лорд, человек беспринципный и жестокий, грозился меня изобличить, если я не уплачу ему вдвое больше. В те дни подделка векселей каралась смертью, и я прилагал все усилия, чтобы выкупить у него доказательство моего безрассудства. Мне это удалось. Мы условились с лордом Беллазисом встретиться недалеко от его особняка в Хэмпстеде как раз в тот вечер, о котором вы говорили. Я должен был отдать ему деньги и получить обратно свои векселя. Когда я увидел, как он упал, я пришпорил лошадь и подъехал к нему; но вместо того, чтобы преследовать убийцу, я стал рыться в бумажнике лорда и вынул свои фальшивые векселя. А на суде я побоялся выступить свидетелем, хотя мог бы вас спасти… О, вы отдернули руку!

– Да простит вас бог! – сказал Руфус Доуз и замолчал.

– Говорите! – вскричал Норт. – Говорите, или я сойду с ума. Упрекайте меня! Презирайте меня! Плюйте мне в лицо! Хуже, чем я сам о себе думаю, уже думать нельзя.

Спрятав лицо в ладони, арестант ничего не ответил. В отчаянии махнув рукой, Норт, шатаясь, вышел из камеры.

Прошло около часа с тех пор, как капеллан сунул Гимблету фляжку с ромом, и часовой, с пьяным удивлением, обнаружил, что в ней что-то осталось. Сначала он хотел было отпить только глоток как плату за свою любезность – а Гимблет имел слабость к спиртному, и Норт это знал, – но так как ждать пришлось долго, то одни глоток превратился в два, потом в три, и, осушив более половины фляжки, Гимблет решил, что он только промочил глотку, и потому его неудержимо потянуло выпить еще. Часовой был в замешательстве; если он не осушит фляжку, он будет вечно об этом сожалеть, если же выпьет все до конца, он опьянеет, а «пить на посту» такого еще никому никогда не прощалось! Он вглядывался и темное море, туда, где на волнах мерцали огоньки, отмечая присутствие шхуны. Комендант был далеко! Легкий ветерок, поднявшийся к вечеру, как предсказывал Блант, доносил снизу, с причала, голоса команды, находившейся в шлюпке, рулевым которой был его друг, Джек Мэнникс. Он даст Джеку отхлебнуть глоточек.

Выйдя за ворота тюрьмы, часовой подошел к краю насыпи и, глядя вниз, стал звать своего друга. Но ветер крепчал и относил его голос: Джек Мэнникс ничего не слышал и продолжал вести разговор. Гимблет уже достаточно нагрузился и был искренне возмущен таким пренебрежением; примостившись на насыпи, он одним глотком осушил фляжку до дна. Действие рома на пустой желудок было весьма ощутимо. Часовой сделал слабую попытку встать на ноги, бросив укоризненный взгляд на пустую фляжку, попробовал еще что-то из нее высосать, а затем с пьяной бесшабашностью, обругав остров со всеми его обитателями, грохнулся на землю и заснул мертвым сном.

Выйдя из тюрьмы, Норт не заметил отсутствия часового; в таком состоянии он навряд ли вообще мог что-либо заметить. С непокрытой головой, без бушлата, с безумным взглядом, сжатыми кулаками, он опрометью ринулся сквозь ворота в темноту, словно спасаясь от какого-то страшного призрака. Погруженный в свои мысли, он не понимал, куда идет: вместо того чтобы направиться по тропинке, ведущей к морю, он свернул на хорошо знакомую дорогу к своему домику на холме.

«И этот человек каторжник! – воскликнул он. – Да ведь он герой и мученик! Какая у него адская жизнь! А любовь! Да, вот это и есть настоящая любовь! А ты, Джеймс Норт, как низок ты в глазах господа бога рядом с этим презренным отщепенцем!»

И, бормоча, это, он то рвал свои седые волосы, то стискивал пульсирующие виски, то бил себя кулаками по голове. Норт вбежал в свою комнату и при свете молодого месяца увидел свой саквояж и свечу, стоявшие на столе, где он их оставил. Они напомнили ему о цели его прихода. Он зажег свечу и, взяв саквояж, окинул прощальным взглядом комнату, ставшую свидетельницей его бесплодной борьбы с низкими инстинктами, которые в конце концов восторжествовали. Да, ничего не поделаешь! Сама судьба предначертала ему греховный путь, и теперь он должен выполнить это предначертание, от которого он некогда уклонился… И вдруг ему показалось, что пятнышко, в котором он узнал шхуну, медленно удаляется от берега. Он должен спешить: его ждут там, на причале.

Когда он повернулся, чтобы идти, луна, еще не затененная быстро надвигающимися тучами, пролила свой серебряный свет на воду, и на этой дорожке Норт увидел отплывающую лодку. И – неужто это обман расстроенных чувств? – на корме он заметил закутанную в бушлат мужскую фигуру! Сильный порыв ветра затянул месяц тучами, и шлюпка исчезла, словно ее уже поглотил надвигающийся шторм. Норт вздрогнул, поняв, что произошло.

Он вспомнил сказанные им слова: «Я спасу его душу, даже ценой собственной крови!» Неужто праведные небеса решили спасти человека, приговоренного к смерти трусом, и покарать его, этого труса? О, тот человек заслужил свободу. Он честен, благороден и верен своему слову. Как непохож он на него, презренного себялюбца, нечестивого служителя божьего, пьяницу! Внимание его привлекло стоявшее на столе зеркало, которому суждено было вскоре отражать благочестивый лик Микина, и Норт, вглядевшись в свое отражение, в ужасе содрогнулся и, не сводя глаз со своего бледного лица и налитых кровью глаз, бессознательно сунул руку в саквояж. В какое омерзительное ничтожество он превратился! Роковой приступ безумия, ищущий выхода в избавлении от своего ненавистного «я», охватил его, и пальцы конвульсивно сжали некий предмет, который они нащупали в саквояже.

«Так будет лучше, – пробормотал он своему ненавистному отражению. – Слишком долго я тебя изучал. Я проник в твою суть, извлек оттуда все твои тайны! Ты лишь пустая оболочка, скрывающая развратную и грешную душу. Он должен жить, а ты должен умереть!»

Быстрый взмах руки опрокинул свечу, и в комнате воцарился мрак.

Потрясенный столь неожиданным откровением, Руфус Доуз неподвижно сидел в своей камере, ожидая услышать грохот тяжелой двери, закрывшейся за капелланом. Но он ничего не услышал; ему показалось, будто в камере стало прохладней. Он подошел к двери, выглянул в узкий коридор, где его обычно встречало хмурое лицо часового. К его изумлению, дверь тюрьмы была распахнута настежь, кругом не было ни души. И мысли его обратились к Норту. Возымеет ли на него влияние та история, которую он рассказал капеллану? Проникнется ли он вниманием к его мольбам и откажется ли от своего намерения?

Руфус осмотрелся. Темнота внезапно сгустилась; ветер крепчал; из-за рифа доносился хриплый рокот разгневанного моря. Если шхуна отправится нынче ночью, то уж лучше бы ей выйти скорее в открытое море. А где же капеллан? Дай бог, чтобы он не задержался и не опоздал на шхуну. Конечно, они с ней все равно встретятся. Арестант сделал несколько шагов вперед и снова посмотрел вокруг. Неужто капеллан совершил какое-нибудь безумие, тем самым заставив верного Гимблета покинуть пост? Вдруг он услышал храп. Верный Гимблет лежал у его ног мертвецки пьяный!

– Эй! Ого-го-го! – громко крикнул кто-то с причала. – Это вы, мистер Норт? Ждать больше некогда, сэр!

Внезапно в домике капеллана зажглась свеча – сквозь открытое окно ее хорошо было видно. Но люди в лодке этого не видели, и в сердце узника вспыхнула безумная надежда, а сердце его заколотилось. Он бросился в камеру, нахлобучил широкополую шляпу Норта и, торопливо накинув его бушлат, сбежал по ступенькам к причалу. «Только бы не вышла луна!»

– Прыгайте в шлюпку, сэр! – крикнул Мэнникс, далекий от всяких подозрений, памятуя лишь о порке, которой ему пригрозили. – А ночка-то будет прескверная! Закройте-ка получше ноги вот этим, сэр. А ну, толкай! Нажали на весла!

И лодка отплыла от берега. Бледный свет луны на миг посеребрил широкополую шляпу закутанного в бушлат человека, но команда, сосредоточенно стараясь до наступления шторма провести шлюпку через риф, не обращала никакого внимания на капеллана.

– Ай да молодцы, ребята, вовремя подоспели! – воскликнул Мэнникс, когда шлюпка пришвартовалась к шхуне, казавшейся совсем черной в кромешной темноте.

– Скорее поднимайтесь на борт, ваша милость! Ветер изменил направление и дул теперь с берега.

Блант уже стал было раскаиваться в своем упрямстве, но признаться в этом ему не хотелось; теперь он считал, что самое лучшее – это встретить шторм в открытом море.

– Будь проклят этот пастор! – в сердцах буркнул он. – Не ждать же его вою ночь! Снимайтесь с якоря, Джонсон!

И, когда якорь был уже в воздухе, Руфус Доуз взбежал на борт.

Комендант, уже отчаливший в собственной шлюпке, лишь хрипло крикнул ему на прощанье:

– До свидания, Норт! Храбрый же вы человек. – А про себя добавил: «Черт бы его побрал, слишком уж горд – не отвечает!»

И действительно, капеллан, не сказав никому ни слова, поспешно сошел на корму, где размещались каюты.

– Еще чуть-чуть, и было бы поздно, ваше преподобие, – сказал ему кто-то, почтительно открывая дверь каюты. Это была сущая правда, но капеллан промолчал. Он дважды повернул ключ в двери, еще не вполне сознавая, какой опасности ему удалось избежать, и, тяжело дыша, бросился на койку. Над его головой раздался топот, затем до него донеслись дружные возгласы матросов, поднимающих якорь:

– Йо-го-го! И бочонок рому!

Он почувствовал запах моря, через открытый иллюминатор увидел огонек в домике капеллана на холме. Беготня прекратилась, и шхуна медленно заскользила по воде. На секунду внизу мелькнула шлюпка коменданта, плывущая к берегу, затем «Леди Франклин» подняла паруса. Не отрывая глаз от мерцавшего огонька, беглец старался обдумать свое положение. Попытка разыгрывать роль пастора, которая могла увенчаться успехом лишь благодаря темноте и царящей на шхуне суматохе, была обречена. В Хобарт-Тауне его непременно поймают, даже если он сможет остаться неузнанным во время этого долгого и утомительного путешествия. Однако сейчас для него это мало значило. Он спас Сильвию от Норта, который остался на берегу. Бедняга Норт! В тот момент, когда жалость кольнула его сердце, огонек, на который он смотрел, вдруг погас. И Руфус Доуз, подчиняясь, какой-то неодолимой силе, упал на колени и стал молиться, чтобы человек, спасший его, был бы прощен и счастлив.

– На берегу палит пушка, – объявил помощник капитана Партридж. – И красный огонь зажегся! Значит, бежал какой-то арестант. Не лечь ли нам в дрейф?

– Лечь в дрейф? – воскликнул старина Блант и смачно выругался. – Нам и без того есть чем заняться. Взгляните туда!

С северной стороны небосвод опоясывала бледно-зеленая полоса, над ней поднималась страшная черная туча, которая все время меняла свои очертания.

Глава 74

ЦИКЛОН

Увидев этих предвестников опасности, Блант начал раскаиваться в своем упрямстве. Он понял, что надвигается ураган.

Южное побережье Австралийского континента открыто сильным ветрам, дующим на высоких широтах в течение большей части года, поэтому здесь часто возникают ураганы. Сильные ветры начинаются на северо-западе при резком падении атмосферного давления, затем, крепчая, устремляются к юго-западу и постепенно распространяются к югу. У берегов Новой Зеландии тоже проносятся циклоны 29 февраля 1870 года судовой журнал корабля «Аделаида» отметил циклон, движущийся со скоростью десяти миль в час; у него были все характеристики настоящего тропического урагана с его завихрениями и мертвым центром. Циклоны, возникающие у западного побережья Новой Зеландии, перемещаются к Новым Гебридским островам, где также свирепствуют сильные штормы, и, захватывая остров Норфолк, пересекают по траверсу путь кораблей, идущих из Южной Америки в Сидней. Теперь один из таких вихревых тропических циклонов угрожал «Леди Франклин».

Мертвый штиль, царивший у острова в течение дня, сменился напористым ветром, дувшим с северо-востока. Пока шхуна стояла на якоре, она была защищена островом с подветренной стороны («гавань» открывалась на юг), но, выходя в море, Блант понял, что возвращение в бухту против сильного ветра уже невозможно. К счастью, они успеют выйти в открытое море, прежде чем шторм разыграется в полную силу.

Измученный пережитыми волнениями, Руфус Доуз проспал два или три часа, как вдруг его разбудил толчок корабля, переходящего на другой галс. Он вскочил, кругом стояла кромешная тьма. Над головой снова раздался топот, и он различил хриплый голос Бланта, отдающего приказания. Руфуса поразило отсутствие луны, еще совсем недавно серебрившей море. Он открыл иллюминатор и выглянул наружу. Как мы уже говорили, каюта, предназначенная Норту, находилась на корме, и перед арестантом возникла вся картина надвигавшегося шторма.

В этом величественном зрелище было что-то первозданное. Огромная черная туча, висевшая над горизонтом, изменила свои очертания. Из сплошной завесы образовалась арка. Под этим великолепным порталом фосфоресцировал тусклый свет. По синевато-багровому небу бесшумно мелькали зарницы. В глухом угрожающем рокоте мешались раскаты грома, шум ливня, шум битвы двух соперничающих стихий – воды и ветра. Исчезли огни острова-тюрьмы; попутный ветер нес шхуну вперед, в огромное пространство пустынного и черного океана Глядя на эту зловещую ширь, Руфус Доуз заметил странное явление: ему казалось, будто молнии вырывались снизу, из мрачной морской пучины. Время от времени темные волны озарялись огнем и выбрасывали пламя. Ветер заревел и задул с неистовой яростью, и над аркой света повисла бахрома дождя. Все кругом окрасилось в тускло-красноватый цвет, похожий на отблеск пожара. Вдруг мощный раскат грома прокатился по небесам, и хлынул сильнейший ливень. Мгновенно исчез свет в арке, словно невидимая рука опустила заслонку гигантского фонаря. Стена воды с ревом обрушилась на морскую гладь, поднялась страшная, неописуемая какофония звуков, в которой слышалось все: и ужас, и торжество, и музыка, и мука – на них налетел циклон.

Руфусу Доузу представилось, будто все стихии сошлись для того, чтобы спасти его или погубить. В этот страшный миг он собрал все свои силы для борьбы. Через несколько часов решится его судьба, надо быть настороже. Одно из двух: либо он утонет здесь, в этой каюте, либо, если корабль выдержит напор стихий, ему придется выйти на палубу, где он будет тотчас же разоблачен. На миг он пал духом и, глядя на разбушевавшуюся стихию, подумал о том, не лучше ли ему броситься в волны и разом положить конец всем своим страданиям. Но звук женского голоса заставил его опомниться. Тихонько приотворив дверь каюты, он выглянул наружу. Висячая лампа кают-компании осветила Сильвию, расспрашивающую служанку о шторме. Он поймал ее полный надежды и страха взгляд, устремленный на дверь, за которой он притаился, и понял, будто она думает, что там скрывается капеллан. Заперев дверь, он стал поспешно облачаться в одежды Норта. Он подождет, пока не настанет критическая минута, и тогда бросится ей на помощь. В темноте Сильвия примет его за пастора, он усадит ее в шлюпку, если в этом будет нужда, а затем отдаст на волю судьбы. Но пока ей угрожает опасность, его место подле нее.

Жуткое, леденящее кровь зрелище открывалось с палубы корабля. Тучи сгустились. Арка света исчезла, и все вокруг стало одной беспросветной, пронизанной ветром чернотой. На горизонте вздымались громады волн и устремлялись прямо на них. Корабль попал в самый центр водоворота. По оба борта пирамидами громоздились волны. Ветер неистовствовал, его порывы напоминали удары грома. Сорвало снасти, и парус, как лист бумаги, унесло в море, и он исчез с подветренной стороны. Барометр показывал 29.50. Блант, не выпуская из рук бутылки с ромом, на чем свет клял всех и вся за то, что ни одна живая душа на корабле, как он уверял, не увидит рассвета, а когда Партридж упрекнул его за кощунство в такую тяжелую минуту, он залился пьяными слезами.

Ветер оглушительно выл; его ярость внушала страх. Матросы, пораженные ужасом, ползали по палубе, цепляясь за все, что им казалось устойчивым. Нельзя было поднять голову и взглянуть против ветра. Веки смыкались, а лицо обжигали едкие ступ воды. Люди дышали воздухом, насыщенным ветром и солью, и от этого их мутило. Партридж понял, что бесполезно отдавать приказы – все равно их не слышал даже стоящий рядом с ним. Судно лежало почти на боку с поднятым румпелем без парусов; они лежали свернутыми на реях или же были сорваны. Ни один смертный уже не мог спасти корабль.

К пяти часам утра шторм достиг своего апогея. С неба хлестал ливень, и падали молнии; ветер относил в сторону потоки дождя, и они не успевали коснуться поверхности моря, а прожорливые громады волн тут же поглощали молнию, и вспышки ее не могли пронзить темноту. Шхуна лежала на боку, и ее поддерживал лишь стремительно несущийся ветер, который как бы выравнивал морскую поверхность, срезая гребни у волн, разбрызгивая их белой пеной, которая, подобно пушистому облаку, окутывала все вокруг, достигая верхушек мачт. Каждый новый порыв ветра казался еще более страшным, чем предыдущий. Но после короткой паузы ветер собирался со свежими силами и делал еще более оглушительный и яростный рывок. Барометр остановился на цифре 27.82. Корабль казался теперь жалкой посудиной, готовой затонуть в любую минуту. В половине четвертого барометр показывал 27.62. Вся трагедия разыгрывалась в абсолютной, почти осязаемой темноте, лишь изредка прорезаемой вспышками молнии, в свете которых гибнущие люди могли увидеть искаженные ужасом лица своих спутников.

Внезапно стрелка барометра поднялась до 29.