5

Все еще находились отдельные личности, считавшие, что человек зря сунулся в космос, что сидеть бы ему на своей планете и не трепыхаться, но даже эти упорные ретрограды вынужденно признавали: плакать поздно, поезд давно ушел. К тому же Человек не был бы Человеком, останься он на Земле. Та врожденная непоседливость, которая гнала его к крайним пределам родного мира, заставляла подниматься в небо и опускаться на морское дно, разве могла она не откликнуться на вечный, доносящийся из бездонных глубин пространства, зов Луны и планет?

Колонизация Луны была предприятием медленным, трудным, иногда трагическим и всегда разорительно дорогим. Даже теперь, через два столетия после первых полетов, большая часть гигантского спутника Земли оставалась необследованной. Съемки из космоса позволили нанести на карту все, даже самые мелкие детали рельефа, однако вблизи большую часть этого корявого шара никто и никогда не видел.

Сентрал-Сити и остальные, ценой долгого и мучительного труда построенные базы являлись островками жизни в безжизненных просторах, оазисами в молчаливой, залитой попеременно то ослепительным светом, то чернильной темнотой пустыне. Многие задавались вопросом: да стоит ли овчинка выделки? Колонизация Марса и Венеры была значительно проще и сулила большие выгоды. Однако человек не мог обойтись без Луны. Бывшая когда-то первым его космическим плацдармом, она и по сию пору осталась ключом к планетам. Именно здесь лайнеры, трудолюбиво сновавшие от мира к миру, брали на борт тяговую массу — заполняли свои огромные баки мельчайшей пылью, выбрасывавшейся потом сквозь сопла ионных ракетных двигателей. Получение этой пыли на Луне позволяло не тащить ее сквозь могучее гравитационное поле Земли, что десятикратно снижало расходы. Собственно говоря, без такой, как Луна, заправочной базы космические полеты надолго остались бы убыточными.

А ее значение для науки? Лунными лабораториями пользовались буквально все области исследований, к неизменной для себя выгоде, не говоря уж об астрономии, исполнившей вековую свою мечту вырваться из-под мутной пелены земной атмосферы. Политики (публика по преимуществу ограниченная) и те давно осознали следующую непреложную истину: научные исследования — основа цивилизации, они не только окупают себя, но и дают гарантированный, вечный доход.

Мало-помалу, ценой бессчетных ошибок человек научился сперва существовать, затем — жить и в конце концов — процветать на Луне. Он создал целые новые отрасли вакуумной техники, низкогравитационной архитектуры и методов контроля за составом и температурой воздуха. Ему удалось справиться с лунным днем и лунной ночью, хотя необходимость бдительно следить за их дьявольскими кознями все же оставалась. Палящая жара вызывала расширение куполов и прочих зданий, они могли растрескаться, ледяной холод мог в клочья порвать любую металлическую конструкцию, изготовленную без учета сжатий, никогда не встречающихся на Земле. Но все эти проблемы поддавались разрешению — и были разрешены.

Сколько ни вспомнишь масштабных честолюбивых проектов, осуществление любого из них оказывалось далеко не таким трудным и опасным, как то виделось в перспективе; освоение Луны не стало исключением из общего правила. Проблемы, казавшиеся до высадки на Луну неразрешимыми, давно стали достоянием местного фольклора, препятствия, перед которыми у первых исследователей опускались руки, почти забыты. А над местами, где когда-то боролись с опасностями пешие первопоселенцы, в роскоши и комфорте монорельсовых вагонов проносились земные туристы.

В некоторых — не очень, к сожалению, многочисленных — отношениях лунные условия скорее помогали людям, чем мешали. Взять, например, лунную атмосферу. Она совершенно не мешает астрономическим наблюдениям и на Земле считалась бы глубоким вакуумом. И все же ее достаточно для надежной защиты от метеоров. Почти все камешки и пылинки, бомбардирующие Землю, сгорают на высотах порядка сотни километров, то есть в воздухе не более плотном, чем атмосфера Луны. Лунный метеоритный щит даже эффективнее земного — благодаря низкому тяготению он простирается на большее расстояние.

Самым, пожалуй, большим потрясением для первых исследователей Луны стало существование на ней растительной жизни. Своеобразные изменения окраски таких кратеров, как Аристарх и Эратосфен, давно наводили на мысль о некоей растительности, однако сразу же возникали сомнения — невозможно было представить себе живой организм, способный существовать в столь суровых условиях. И все же, говорили самые смелые из ученых, нельзя отрицать возможности, что на Луне есть несколько видов примитивных мхов и лишайников; интересно бы посмотреть, как это они умудряются там выжить.

Ученые ошибались. А ведь не составляло особого труда догадаться, что лунные растения должны быть не примитивными, а совсем наоборот, очень сложными — чтобы успешно справляться с враждебной всему живому средой. Примитивное растение способно существовать на Луне ничуть не больше, чем первобытный человек.

Самые распространенные из лунных растений имели яйцевидную, зачастую совсем сферическую форму и сильно смахивали на кактусы. Их толстая, ороговевшая кора, предотвращавшая испарение драгоценной воды, была усеяна прозрачными «окошками», пропускавшими свет солнца. При всей своей удивительности это изобретение не уникально. На ту же самую хитрость пошли и некоторые растения африканских пустынь, столкнувшиеся с той же самой задачей: как поймать в ловушку солнечный свет, не теряя при этом воду.

Другое дело — способ отбора воздуха. Тут приоритет лунных «кактусов» не вызывает никаких сомнений. Сложная система заслонок и клапанов, отдаленно напоминающая ту, при помощи которой некоторые из обитателей моря прокачивают сквозь свои тела воду, исполняет роль компрессора. Растения селятся вдоль глубоких, уходящих в недра Луны, трещин и год за годом терпеливо ждут; когда из трещины появляется слабенькое, жалкое облачко углекислого газа или сернистого ангидрида, они начинают лихорадочно работать, втягивая в свои поры каждую оказавшуюся поблизости молекулу. Продолжается это очень недолго — мимолетный туман быстро рассеивается в почти полном вакууме лунной атмосферы.

Вот таков был этот странный мир, ставший пристанищем нескольких тысяч людей. Странный и суровый — но они любили его и не хотели возвращаться на Землю, где жизнь текла легко, а потому не давала простора для инициативы и предприимчивости. При всей своей экономической зависимости от Земли лунная колония имела с ней гораздо меньше общего, чем с планетами Федерации. На Марсе, на Венере, на Меркурии, на спутниках Юпитера и Сатурна люди вели войну с Природой — примерно такую же, какая позволила им освоить Луну. Марс уже покорился — он стал первым после Земли миром, где человек мог ходить без всяких скафандров и дыхательных приборов. Близилась победа и на Венере — победа, обещавшая в качестве трофея сухопутные просторы, в три раза большие всех земных материков. В прочих местах были пока только плацдармы, а пылающий Меркурий и ледяные внешние планеты оставались вызовом для будущих поколений.

Так считала Земля. Но Федерация не хотела ждать, а профессор Филлипс в святой своей простоте довел это нетерпение до крайности. Далеко не первый случай, когда научная статья меняет ход истории, — и скорее всего не последний.

Садлер никогда не видел уравнений, вызвавших весь этот переполох, однако был знаком со следующими из них выводами. За шесть месяцев, грубо вырванных из его жизни, он узнал много самых разнообразных вещей. Кое-что он выучил в маленькой с голыми стенами комнатке за компанию с шестью другими мужчинами, чьих имен ему не сказали, но большая часть информации была передана ему во сне либо в гипнотическом трансе. Вполне возможно, что когда-нибудь ее извлекут обратно с помощью тех же самых методов.

Поверхность Луны, как сказали Садлеру, состоит из областей двух резко различающихся типов — темных, так называемых морей, и светлых, более высоких и более гористых. Светлые области испещрены бесчисленными кратерами; судя по всему, они были когда-то зонами вулканической активности. Поверхность морей — плоская и относительно гладкая. Там есть отдельные кратеры, а также много трещин и провалов, но все это не идет ни в какое сравнение с дикой неровностью плоскогорий.

Судя по всему, моря образовались гораздо позже, чем горы и цепочки кратеров, оставшиеся от бурной молодости Луны. Старые формации затвердели вроде бы окончательно, но прошли миллионы лет, и некоторые участки коры расплавились, превратившись потом, после остывания, в гладкие, темные равнины. Старые кратеры и горы, бывшие на месте «морей», растеклись подобно воску и бесследно исчезли, а другие, оказавшиеся поблизости, «на берегу», носят на себе следы разрушения.

Задача, долго привлекавшая внимание ученых и разрешенная наконец профессором Филлипсом, формулировалась так: «Почему внутреннее тепло Луны прорвалось только в определенных районах — будущих морях, — оставив возвышенности нетронутыми?»

Недра планеты разогреваются радиоактивностью. Профессор Филлипс сделал совершенно естественное предположение, что под морями должны находиться богатые залежи урана и сопутствующих элементов. В результате сложной игры приливных течений, бушевавших в расплавленной сердцевине Луны, они распределились неравномерно, сконцентрировались в отдельных местах, а затем, за миллионы лет радиоактивности, расплавили под собой кору. Так образовались моря.

За два столетия люди обследовали Луну при помощи всех вообразимых и невообразимых измерительных приборов. Они сотрясали ее недра искусственными сейсмическими толчками, прощупывали их электрическими и магнитными полями. Благодаря этим наблюдениям профессор Филлипс мог подкрепить свою теорию весьма серьезными расчетами.

Глубоко под морями находились огромные отложения урана. Сам по себе этот элемент не имел уже такого жизненно важного значения, как в двадцатом и двадцать первом веках — старомодные ядерные реакторы давно уступили место термоядерным. Однако там, где есть уран, обязательно найдутся и другие металлы.

Профессор Филлипс был абсолютно уверен, что его теория не получит никакого практического применения. Как он неоднократно подчеркивал, все эти богатства находятся на такой глубине, что вопрос об их добыче не то что бы отпадает, а даже и не стоит. До них не меньше сотни километров, а давление на таких глубинах настолько велико, что самый прочный из металлов потечет там как жидкость, так что любая шахта или скважина затянется за доли секунды.

А ведь жаль. Все эти манящие сокровища, заключал профессор Филлипс, навсегда останутся недосягаемы для людей, которые остро в них нуждаются.

Ученый, кисло думал Садлер, мог бы и не делать таких скоропалительных выводов. Недалек день, когда профессор Филлипс очень удивится.

6

Садлер лежал на койке, не разуваясь, и старался думать только о прошедшей неделе. Никак не верилось, что он прибыл сюда с Земли всего восемь дней (земных, каких же еще) назад, но висевшие на стене часы подтверждали — да, в дневнике нет никаких пропусков и ошибок. А если не верить ни одному из этих свидетелей, можно подняться на поверхность, в какой-нибудь из наблюдательных куполов, и справиться по неподвижно застывшей в небе Земле, только-только начинающей идти на ущерб. В день его прибытия на Луну она была как раз в первой четверти.

Несмотря на полночный (по лунному, естественно, времени) час, Море Дождей было залито светом. Nova Draconis, ставшая уже ярчайшей звездой в истории, бросала вызов полной Земле. Даже Садлер, обычно считавший всякие небесные происшествия слишком далекими и безличными, чтобы затрагивать чувства, выходил время от времени «наверх», полюбоваться неожиданной гостьей — да не гостьей скорее, а захватчицей — северного неба. Что это — фейерверк или погребальный костер миров много более древних и мудрых, чем Земля? Было странно, что такое грандиозное, внушающее благоговейный трепет событие точно совпало по времени с кризисом человечества. Обычное совпадение, не более того — хотя Nova Draconis и относится к близким звездам, все равно сообщение о ее смерти отправлено уже два тысячелетия назад. Только очень суеверный и беспредельно геоцентричный человек мог бы вообразить, будто такое событие спланировано заранее, в предостережение землянам. А что оно должно было сказать обитателям других планет, вращающихся вокруг других солнц, в чьих небесах сверхновая сверкала с той же, что у нас, или даже большей яркостью?

Садлер сделал над собой усилие, выкинул все эти праздные мысли из головы и начал думать о деле. О деле. Так что же еще не сделано? Он посетил каждый из отделов Обсерватории, встретился со всеми ее руководителями, за исключением директора. Профессор Маклорин должен был вернуться со дня на день, а пока что его отсутствие только упрощало задачу Садлера. Все сотрудники Обсерватории в один голос утверждали, что с возвращением шефа жизнь перестанет быть такой свободной и беззаботной, как сейчас, все будет делаться согласно Установленному Порядку. К Установленному Порядку Садлеру было не привыкать, однако это не значит, что он ему нравился.

Висящий над кроватью динамик негромко загудел. Закинув вверх ногу, Садлер ткнул носком сандалии в кнопку; теперь это удавалось ему с первой попытки, однако неглубокие царапины, испещрявшие стену, свидетельствовали о долгом и многотрудном пути к такому мастерству.

— Да? — пробурчал он. — Кто там?

— Это из транспортного отдела. Я закрываю список на завтра. Осталось два места — вы не хотели бы съездить?

— Если место есть, то да, — сказал Садлер. — Не хотелось бы перебегать дорогу более заслуженным людям.

— Хорошо, я вас записываю, — коротко откликнулся динамик, щелкнул и стих.

Садлер почти не чувствовал угрызений совести. Неделей непрерывной напряженной работы он вполне заслужил несколько часов в Сентрал-Сити. Время первого контакта со связным еще не наступило, пока что все его донесения — облеченные в совершенно безобидную форму — отправлялись обычной почтой. И все равно пора познакомиться с городом — не говоря уже о том, что, сидя здесь безвылазно, работая без выходных, обязательно навлечешь на себя подозрения.

Но главная причина поездки была чисто личной. Садлер хотел отослать некое письмо — и знал, что вся корреспонденция Обсерватории внимательно просматривается его же коллегами по Планетарной разведке. В письме не было ровно ничего криминального, однако от мысли, что кто-то будет его читать, становилось немного не по себе. Личное должно быть личным.

От космопорта до Сентрал-Сити добрых два десятка километров, поэтому в день своего прибытия на Луну Садлер так и не увидел ее столицу.

— Центральный залив, — произнес чей-то голос. — Почти приехали.

Оглядывая салон монорельса — заполненный на этот раз почти под завязку,

— Садлер не чувствовал себя таким чужаком, как во время прошлой поездки. Со многими из сидящих здесь он был уже знаком, остальных знал в лицо. Сегодня Сентрал-Сити примет почти половину штата Обсерватории, вторая половина возьмет выходной через неделю. Даже Nova Draconis не сумела нарушить этот порядок, основанный на здравом смысле и понимании человеческой психологии.

Из-за горизонта стадом огромных черепах выползали купола. В верхней точке каждого из них горел маяк, никаких иных признаков жизни не замечалось. Садлер знал, что некоторые из этих строений можно при желании сделать прозрачными, но сейчас все они были темными — берегли тепло.

Монорельс нырнул в длинный туннель, проложенный в основании одного из куполов. Садлер заметил, как, пропустив вагон, за ним закрываются огромные ворота, затем еще одни и еще. Не хотят рисковать, подумал он, и вполне одобрил такую осторожность. Послышалось характерное шипение заполняющего шлюз воздуха, открылись последние ворота, вагон проехал еще немного и плавно затормозил у платформы, похожей на платформу любого земного вокзала. Садлер взглянул в окно и вздрогнул от непривычной картины людей, разгуливающих под открытым, как казалось, небом без скафандров.

— Вы в какое-нибудь определенное место? — поинтересовался Уагнэл; как и Садлер, он пережидал образовавшуюся у дверей давку.

Садлер покачал головой:

— Нет, просто хочу побродить и посмотреть, что здесь и как. Очень интересно, куда это вы умудряетесь потратить все свои огромные деньги.

Уагнэл явно не мог понять — шутка это или нет; к вящему своему облегчению, Садлер не услышал стандартного: «А хотите, я покажу вам город». Сейчас, как и часто, ему хотелось побыть одному.

Сойдя с платформы, он оказался наверху длинного пандуса, полого спускающегося к небольшому, плотно застроенному поселку. Главный уровень располагался двадцатью метрами ниже; прежде Садлер и не предполагал, что купол так сильно заглублен в грунт — скорее всего для экономии строительных материалов. Протянутый рядом с пандусом транспортер неторопливо поднимал на станцию грузы и багаж. Ближайшие здания походили на промышленные. Вроде бы и не грязные, они имели тем не менее запущенный вид, неизменно присущий всему, находящемуся в окрестностях доков и железнодорожных станций.

Только на половине спуска Садлер сообразил, что над его головой — голубое небо с плывущими в высоте перистыми облаками и что в спину ему светит солнце.

Иллюзия была настолько полной, что он принял эту картину за чистую монету, на мгновение забыв, что находится на Луне и сейчас — лунная полночь. И даже после долгого вглядывания в головокружительную глубину синтетического небосвода ему не удалось найти в нем ни одного изъяна. Становилось понятным, почему лунные поселки обязательно строят эти умопомрачительно дорогие купола, а не зарываются, подобно Обсерватории, под землю.

Заблудиться тут было трудно. Все, за одним-единственным исключением, купола Сентрал-Сити застраивались по одной и той же схеме: радиальные авеню, пересеченные концентрическими кольцами дорог. Исключением является Пятый купол, главный промышленный район столицы, по сути дела — один огромный завод. Садлер решил, что туда можно не ходить.

Некоторое время он бродил совершенно случайным образом, вслепую. Поскольку основательно познакомиться с городом было невозможно, Садлер пытался хотя бы его «почувствовать». Он сразу заметил, что Сентрал-Сити — город со своим лицом, со своим — вполне определенным — характером. Никто, вероятно, не сможет сказать, почему у одних человеческих поселений все это есть, а у других отсутствует; Садлера немного удивила естественность города, построенного в таких искусственных условиях, однако он тут же вспомнил, что все города — на Луне ли, на Земле ли — в равной степени искусственны…

По узким улочкам неспешно, со скоростью не больше тридцати километров в час, двигались маленькие трехколесные открытые машины, предназначенные исключительно для перевозки грузов. Через некоторое время выяснилось, что здесь есть еще и автоматическое «метро», соединяющее шесть внешних, стоящих по кругу, куполов и имеющее станцию в центре каждого из них. Фактически это был самый обыкновенный ленточный транспортер, двигающийся только в одном направлении, против часовой стрелки. Чтобы попасть в соседний купол, могло потребоваться объехать вокруг всего города; к счастью, это не было особенно страшно — вся поездка по кольцу занимала не более пяти минут.

Торговые и увеселительные заведения находились по большей части в Первом куполе; здесь же обитало административное и техническое начальство, причем самое высокое начальство — в своих особняках. Крыши большинства жилых домов были заняты садами; привезенные с Земли растения достигали здесь умопомрачительной высоты — естественное следствие низкой гравитации. Садлер старательно высматривал лунные растения, но так их и не обнаружил. Он не знал, что существует строгий закон, запрещающий провоз этих чудес природы в места проживания людей. В непривычно богатой атмосфере они начинают бешено расти, а затем быстро гибнут; вонь, распространяющаяся при гниении останков этих перенасыщенных серой организмов, не поддается никакому описанию.

Здесь же, в Первом куполе, концентрировались прибывшие с Земли туристы. Садлер, и сам-то не обремененный большим лунным опытом, поймал себя на том, что созерцает этих новичков со снисходительным презрением. Многие из них сразу же по прилете обрядились во взятые напрокат балластные пояса, простодушно поверив заверениям прокатчиков, что «так значительно безопаснее». Вовремя предупрежденный, Садлер ускользнул из лап этого мошеннического бизнеса и тем сэкономил некоторую сумму. Не подлежит сомнению, что, нагрузившись свинцом, ты уменьшаешь опасность взмыть при неосторожном шаге над землей (луной?) и, вполне возможно, впилиться головой во что-нибудь твердое. Однако на удивление мало людей представляет себе различие между весом и массой — различие, делающее ценность этих поясов более чем сомнительной. Пытаясь привести себя в движение или (случай более опасный) спешно остановиться, они быстро обнаруживают, что, хотя, девяносто килограммов свинца действительно весят здесь только шестнадцать килограммов, инерция у них точно такая же, как и на Земле.

Пробираясь сквозь негустую уличную толпу, толкаясь по лавочкам и магазинам, Садлер нередко натыкался на своих, обсерваторских. Некоторые из них были уже обвешаны свертками — старались наверстать упущенное за целую неделю вынужденной экономии. Молодые сотрудники обоего пола успели уже, по большей части, найти себе спутниц (спутников); знаменитая самообеспеченность Обсерватории была не такой уж и полной — в некоторых вещах там не хватало разнообразия.

Три чистых, как удары колокола, звука застали Садлера врасплох. Он растерянно оглянулся, но так и не смог понять, откуда они исходят. Сперва казалось, что на этот сигнал — что бы он ни обозначал — никто не обратил внимания. Затем улицы стали понемногу пустеть, а небо — темнеть.

Солнце заволокло облаками. Облака — скорее уж тучи — были черные и рваные, с пламенными краями; кое-где сквозь их разрывы пробивались расходящиеся снопы солнечного света. Садлер снова восхитился искусством, с которым эти изображения (а чем же еще они могут быть?) проецировались на купол; фальшивая гроза выглядела реалистичнее любой самой настоящей, а потому при первом же раскате грома он начал озираться в поисках какого-нибудь укрытия. Хотя улицы и не успели еще обезлюдеть, не вызывало сомнения, что организаторы спектакля не забудут о деталях…

К тому моменту когда по земле застучали первые капли, а в небе огненной змеей сверкнула первая молния, маленькое придорожное кафе было уже битком набито. Совершенно непроизвольно, повинуясь давней своей привычке, Садлер начал отсчитывать секунды. Удар грома прозвучал на счете «шесть», что давало удаление в два километра. Получалось, что все это происходит далеко за пределами купола, в не проводящем звука космическом вакууме. Да ладно, было бы о чем говорить — в искусстве допустили некоторые вольности.

Капли становились все тяжелее и падали все гуще, раскаты грома усиливались. По мостовой бежали потоки воды; оказалось, что вдоль улицы проложены сточные канавы — прежде Садлер то ли не замечал их, то ли не придавал им никакого значения. Да, в этом месте ничто нельзя считать самоочевидным, всегда нужно остановиться и задать себе вопрос: «А для чего эта вещь предназначена? Какую функцию выполняет она на Луне? Да и вообще, то ли это, что мне кажется?» Действительно, если подумать, сточная канава столь же неожиданна в Сентрал-Сити, как, скажем, снегоуборочная машина. А ведь как знать, чем черт не шутит…

— Извините, пожалуйста, — обратился Садлер к ближайшему своему соседу, который наблюдал гиперреалистичную грозу с очевидным восхищением. — Не могли бы вы сказать, как часто такое происходит?

— Приблизительно два раза в день, — охотно пояснил тот. — Я хотел сказать — в лунный день. Оповещают всегда заранее, за несколько часов, чтобы не мешать делам.

— Мне бы не хотелось быть чересчур назойливым, — продолжил Садлер, — но просто удивительно, сколько во все это вкладывается труда. Неужели подобный реализм так уж необходим?

— Возможно, нет, но нам это нравится. Дождь нужен обязательно, чтобы смывать пыль и вообще держать города в чистоте. Ну вот, мы и стараемся, чтобы дождь этот был самым настоящим.

Если у Садлера и оставались на этот счет некоторые сомнения, они рассеялись без следа, когда через небо перекинулась великолепная двойная радуга. По тротуару ударили последние капли, откуда-то издали донесся последний, еле слышный раскат. Представление закончилось, мокрые улицы Сентрал-Сити снова ожили.

Садлер успел уже проголодаться, так что уходить из кафе не было смысла; заодно, после недолгой, но ожесточенной торговли он избавился от части своей земной валюты — по курсу чуть-чуть ниже рыночного. Обед, к вящему его удивлению, оказался превосходным. Садлер прекрасно понимал, что натуральными продуктами здесь и не пахнет; то, что не синтетика, пришло на стол из дрожжевых либо хлорелловых гидропонных баков, однако вот же — чье-то кулинарное мастерство сумело справиться и с таким неблагодарным материалом. На Земле, подумал он, считают пищу чем-то естественным, само собой разумеющимся — и редко уделяют ей должное внимание. А здесь нельзя полагаться на благосклонную щедрость Природы. Пищу нужно сделать, а перед этим — придумать, как ее сделать, а раз все это является работой, кто-то следит, чтобы работа была выполнена соответствующим образом. Ну, примерно как с той же самой грозой…

Сидеть, конечно же, хорошо, но нужно двигаться. Через два часа забирают последнюю почту. Если опоздать, Жанетта получит письмо чуть не на неделю позже. А она и так успела переволноваться.

Садлер вытащил из кармана незаклеенный конверт и в очередной раз перечитал письмо — не нужно ли что-нибудь добавить.

«Здравствуй, любимая.

Очень хотелось бы сказать тебе, где я сейчас нахожусь, но это мне запрещено. Идея была не моя, но все равно, мне дали специальное задание, и я обязан сделать все возможное, чтобы выполнить его наилучшим образом. Со здоровьем все в порядке, связаться с тобой прямо я не могу, но ты пиши мне на почтовый ящик, номер которого я тебе давал, и твои письма дойдут до меня, раньше или позже.

Очень жаль, что я не приехал на годовщину, но честное слово, с этим абсолютно ничего нельзя было поделать. Надеюсь, ты получила мой подарок и он тебе понравился. Я искал эти бусы очень долго и никогда не признаюсь тебе, сколько они стоят.

Ты очень обо мне скучаешь? Господи, как же мне хочется вернуться домой! Я знаю, что ты очень расстроилась и обиделась, когда я уехал, но ты постарайся поверить мне и понять: я никак не мог рассказать тебе, в чем тут дело. Ты, конечно же, понимаешь, что я хочу Джонатана Питера так же сильно, как и ты. Верь мне, пожалуйста, и не смей думать, будто я поступаю так из эгоизма или потому, что не люблю тебя. У меня были очень серьезные причины, когда-нибудь я смогу тебе о них рассказать.

А самое главное — береги себя и поменьше волнуйся. Ты же знаешь, что я вернусь при первой же к тому возможности. И я тебе обещаю: как только я вернусь, мы не будем больше откладывать. Только вот знать бы, когда это будет.

Я люблю тебя, милая, никогда в этом не сомневайся. У меня сейчас очень трудная работа, и я справляюсь с ней только потому, что знаю: ты в меня веришь.»

Он прочитал свое письмо очень внимательно, стараясь на момент позабыть, что для него значат все эти слова, и читать их, словно написанные кем-то другим, чужим и незнакомым. Не слишком ли многое здесь раскрыто? Вряд ли. Возможно, это письмо и не следовало писать, но оно никоим образом не выдает ни смысл работы своего автора, ни где тот находится.

Садлер заклеил конверт, однако не стал писать на нем ни адреса, ни фамилии. Вместо этого он сделал нечто, являвшееся, строго говоря, грубым нарушением присяги. Он вложил его в другой конверт, адресованный в Вашингтон, его адвокату. Вместе с сопроводительной запиской:

«Дорогой Джордж, ты бы очень удивился, узнав, где я сейчас нахожусь. Жанетта этого тоже не знает, и я не хочу, чтобы она беспокоилась. Поэтому напиши на этом конверте ее адрес и опусти в ближайший ящик. Считай сведения о моем теперешнем местонахождении абсолютно конфиденциальными. Как-нибудь я все тебе объясню.»

Джордж догадается, в чем тут дело, но он умеет хранить секреты почище Планетарной разведки. Садлер не мог придумать никакого более надежного способа послать Жанетте письмо и решил немного рискнуть — для своего и, главное, ее спокойствия.

Он расспросил, где тут ближайший почтовый ящик (в Сентрал-Сити их было совсем немного), и опустил письмо. Через пару часов оно будет уже лететь на Землю, а завтра, к вот этому времени, доберется и до Жанетты. Оставалось надеяться, что она все поймет — а если не поймет, то хотя бы не будет судить его заочно, до возвращения.

Рядом с почтовым ящиком стоял газетный лоток, и Садлер купил «Сентрал ньюс». Время еще есть, несколько часов, и если в городе происходит что-нибудь интересное, местная газета обязательно напишет.

Политических новостей почти нет, возможно, тут действует что-то вроде цензуры. Пробежав глазами заголовки, даже не догадаешься, что где-то там есть какой-то там кризис. Чтобы найти серьезные сообщения, нужно тщательно просмотреть всю газету. Вот, скажем, на второй странице короткая информация, что у лайнера, прибывшего с Земли на Марс, возникли странные карантинные неприятности и ему запретили посадку — а другому, находящемуся на Венере, не дают разрешения на взлет. Садлер почти не сомневался, что эти неприятности связаны с причинами не столько медицинского, сколько политического характера: Федерация показывает зубки.

А на четвертой — пища для размышлений. В окрестностях Юпитера, на каком-то Богом и людьми забытом астероиде арестована группа исследователей. Обвиняют их в некоем нарушении правил техники безопасности. Очень похоже, что обвинение липовое — равно как и сами исследователи. Скорее всего Планетарная разведка снова лишилась нескольких своих агентов.

На развороте — довольно наивная передовица, проливающая свет на истинное положение вещей и выражающая полную уверенность, что в конечном итоге восторжествует здравый смысл. Садлер не питал особых иллюзий относительно распространенности среди людей этого самого здравого смысла, а потому отнесся к надеждам на его торжество скептически и перешел к местным новостям.