— Да?

Было видно, что Молтон силится вспомнить — и не может.

— Однако меня привели в Обсерваторию совершенно другие дела — хотя я и притворялся бухгалтером. В тот момент я был правительственным агентом, расследовал утечку информации.

По лицу Молтона скользнуло удивление, и ответил он не сразу.

— Да, что-то такое припоминаю. Но вот фамилия — фамилия совсем из головы вылетела. Это же так давно было.

— Да, конечно, — откликнулся Садлер, — но есть вещи, которые вы никак не могли забыть. Прежде чем продолжать, я хотел бы подчеркнуть один существенный момент. Мой к вам визит носит сугубо неофициальный характер. Теперь я не имею никаких побочных занятий, я только бухгалтер, и вполне процветающий. Более конкретно, я один из партнеров фирмы «Картер, Харгривз и Тиллотсон» и прибыл сюда для аудирования нескольких крупных лунных корпораций. Если хотите, можете проверить в вашей Торговой Палате.

— Я не совсем понимаю… — начал Молтон.

— Какое это имеет к вам отношение? Ну что ж, придется мне освежить вашу память. Меня командировали в Обсерваторию, чтобы расследовать нарушение режима секретности. Каким-то не совсем понятным образом Федерация получала с Луны нужные ей сведения. Если верить одному из наших агентов, утечка была связана с Обсерваторией — вот меня к вам и направили.

— Говорите, говорите, — кивнул Молтон.

— К сожалению, — чуть горько улыбнулся Садлер, — шпионаж и бухгалтерия

— вещи совершенно разные, а потому контрразведчик из меня получился аховый. Я подозревал очень многих людей, но так ничего толком и не узнал — хотя и разоблачил по чистой случайности одного мошенника.

— Дженкинса, — неожиданно откликнулся Молтон.

— Совершенно верно. А ведь не такая у вас, профессор, и плохая память. Короче говоря, никакого шпиона я не нашел; я не смог даже доказать, что таковой существует — хотя и расследовал все мыслимые варианты. Затем эта история перестала кого бы то ни было интересовать, ее спустили на тормозах, так что через несколько месяцев, к превеликой своей радости, я смог вернуться к нормальной работе. И все же эта история продолжала меня мучить, она была чем-то неправильным, незаконченным, этакой неувязкой в балансной ведомости — а я не терплю подобных вещей. Однако надежды разобраться не было никакой — до тех пор, пока я не прочитал книгу коммодора Бреннана. Вам она, кстати, еще не попадалась?

— Нет, к сожалению, но я о ней слышал.

Садлер вынул из портфеля увесистый том и передал его Молтону:

— Вот, возьмите, пожалуйста. Я уверен, что вам будет очень интересно. Книга сенсационная, недаром о ней сейчас говорит вся Система. Многие весьма влиятельные люди из Федерации пришли в полное бешенство — он ведь тут рубит все напрямую, ничего не причесывает. Но меня заинтересовало совсем другое — описание им событий, приведших к битве при Пико. Коммодор Бреннан пишет, ясно и недвусмысленно, что из Обсерватории поступала важнейшая информация. Можете себе представить, с каким удивлением прочитал я следующую фразу: «Изумительная по изобретательности техническая уловка позволила одному из ведущих астрономов Земли непрерывно сообщать нам о ходе работ по „Проекту Тор“. Вряд ли будет уместным называть здесь этого человека по фамилии; могу только добавить, что он вышел в почетную отставку и живет теперь на Луне».

В комнате повисла долгая тишина. Морщинистое лицо Молтона закаменело, не выдавало ни малейшего следа эмоций.

— Поверьте, профессор Молтон, — продолжил наконец Садлер. — Я даже не знаю, как вас убедить, что привело меня сюда исключительно личное любопытство. Кроме того, вы — гражданин Республики, и теперь я не могу сделать с вами ровно ничего, даже при желании. Но я знаю, что агентом были вы. Описание вполне к вам подходит, я просмотрел все другие варианты и все их отверг. Более того, у меня есть в Федерации друзья, они заглянули в архивы — опять же сугубо неофициально. Так что нет никакого смысла притворяться, будто вы ничего об этом не знаете. Если вы не расположены к беседе — я уйду. Но ведь мы говорим сейчас о делах прошлых, утративших теперь всякое значение — а я отдал бы буквально что угодно, чтобы узнать, как вы это сделали.

Молтон открыл книгу профессора — в прошлом коммодора — Бреннана, начал просматривать указатель, а затем раздраженно покачал головой:

— Ну зачем было все это писать?

Он ни к кому не обращался и явно не ждал ответа; предвидя дальнейшее, Садлер замер в ожидании. Неожиданно профессор отложил книгу и посмотрел ему прямо в глаза:

— Предположим, я вам расскажу; что будет с этой информацией дальше?

— Ничего, я могу в этом поклясться.

— Кое-кто из моих коллег мог бы оскорбиться, даже по прошествии такого времени. Все это очень и очень не просто. И не доставляло мне никакого удовольствия. Но Землю нужно было остановить — так что я поступил правильно.

— Нынешний директор Обсерватории, профессор Джеймисон, думал примерно так же — но ведь он-то не стал претворять в жизнь свои идеи.

— Знаю. Был момент, когда я чуть ему не признался — и хорошо, наверное, что не признался.

Молтон задумчиво смолк, затем его лицо сморщилось в улыбке.

— Это я вспомнил, — объяснил он. — Я же водил вас по своей лаборатории. Были у меня тогда некоторые подозрения — чего это вы всюду ходите, все высматриваете. Поэтому я показывал вам абсолютно все, пока не заметил, что вы впали в полную тоску и только и мечтаете, чтобы поскорее уйти.

— К сожалению, — суховато заметил Садлер, — так случалось довольно часто, не только у вас. Слишком уж много в Обсерватории оборудования.

— Да, но среди моего было нечто уникальное. Не то что вы, никто из моих собратьев по профессии не смог бы догадаться, для чего предназначена эта техника. И вы, и ваши коллеги искали скорее всего какие-нибудь там припрятанные радиопередатчики и прочее в этом роде, так ведь?

— Да. Было организовано круглосуточное прослушивание эфира, но оно ничего не дало.

По лицу Молтона скользнуло что-то вроде самодовольной улыбки. А ведь он, подумал Садлер, тоже, наверное, мучился все эти тридцать лет. Мучился невозможностью похвастаться, как здорово он провел все секретные службы Земли.

— Самая прелесть тут в том, — продолжил старый профессор, — что я никуда и не прятал свой передатчик. Более того, он торчал в Обсерватории на самом виду. Это же был наш десятиметровый прибор.

Глаза Садлера изумленно расширились:

— Простите, что-то я не понимаю.

— А вы задумайтесь на секунду, что именно делает телескоп. — В голосе Молтона появились типичные интонации университетского профессора, каковым он и был после ухода из Обсерватории. — Этот прибор собирает свет, идущий с крошечного участка неба, а затем точно фокусирует его на фотографической пластинке либо на щели спектрографа. Но неужели же вам не понятно, что телескоп может работать и в другую сторону?

— Кажется, начинаю улавливать.

— Моя программа предусматривала использование десятиметрового прибора для исследования слабых звезд. Я работал в невидимой части спектра, в далеком ультрафиолете. И вот, достаточно было заменить обычные приборы на ультрафиолетовую лампу, как в моих руках оказался невиданной мощности и точности прожектор; посылаемый им пучок света мог быть зарегистрирован только на крошечном участке неба. Ну а наложить на пучок сигнал — задача и вовсе тривиальная; я мог бы прямо работать на ключе, но предпочел спаять автоматический модулятор.

Садлер понемногу переваривал услышанное. После объяснения идея казалась до глупости простой. Да, конечно же, любой телескоп, если подумать, способен работать в обе стороны — собирать свет, приходящий от звезд, или посылать практически параллельный луч к ним — достаточно только посветить с того конца, куда обычно смотрят Молтон сделал из самого крупного в истории телескопа самый мощный в истории электрический фонарик.

— А куда вы посылали свои сигналы? — поинтересовался он без особого уже интереса.

— Примерно в десяти миллионах километров от нас крейсировал корабль Федерации. Даже на таком расстоянии мой пучок оставался очень узким, так что требовалась чрезвычайно точная навигация. Мы договорились, что корабль будет всегда стоять на линии между Обсерваторией и одной слабенькой северной звездочкой, никогда не уходящей у нас за горизонт. При необходимости передать сообщение — у нас, конечно же, были определенные договоренные часы — я попросту набирал на пульте координаты этой звезды и был совершенно уверен, что сигнал дойдет. На борту корабля имелся небольшой телескоп с ультрафиолетовым детектором. А уж дальше они связывались с Марсом по самому обычному радио. Я иногда задумывался, до чего же, наверное, им там скучно — торчать на одном месте, ничего не делая, и только ждать, когда же я соблаговолю послать свою ультрафиолетограмму. А ведь я, случалось, по многу дней ничего не передавал.

— Но есть и другой интересный момент, — заметил Садлер. — Каким образом вся эта информация поступала к вам?

— О, тут был даже не один способ, а два. Само собой, мы получали все, какие есть, астрономические журналы. Мы договорились, что я буду просматривать в некоторых из них — вот, кстати, припоминается «Обсерватория» — определенные страницы. Тайнопись флюоресцировала только в далеком ультрафиолете, никакая обычная ультрафиолетовая лампа ее не обнаруживала.

— А второй способ?

— Каждую неделю я выезжал в Сентрал-Сити и обязательно посещал спорткомплекс. Раздеваясь, ты запираешь свою одежду в шкафчик, но сверху двери этих шкафчиков прилегают неплотно, там такие щели, что можно просунуть что угодно; иногда поверх моего хозяйства оказывалась пробитая перфокарта. Вещь вполне невинная и заурядная, они валяются не только у вычислителей, но и в каждой комнате Обсерватории. Для отвода глаз я взял за привычку всегда иметь при себе пару этих карт. Вернувшись домой, я читал карту и при первой же связи отсылал ее текст. Я даже не знал, что именно посылаю — все сообщения шли шифром. И я так и не узнал, кто же именно мне их подкидывал.

Молтон замолк и несколько секунд с интересом оглядывал Садлера.

— В целом, — заключил он, — я не думаю, чтобы у вас были какие-нибудь шансы. Единственная опасность состояла в том, что ваши люди поймают кого-нибудь из информаторов и выйдут через него на меня. Но ведь и в таком случае я бы скорее всего выкрутился. Каждый элемент использовавшегося мной оборудования имел и другое, самое нормальное назначение, даже модулятор являлся частью неудачного анализатора спектров, который и пора было вроде бы разобрать, но все никак руки не доходили. А каждый сеанс связи продолжался всего какие-то минуты — за это время я успевал передать очень много, а потом переходил к работам по программе.

Садлер смотрел на старого астронома с нескрываемым восхищением. Сам он чувствовал себя гораздо лучше — наконец-то удалось справиться с застарелым комплексом неполноценности. Вряд ли нашелся бы гениальный сыщик, способный поймать Молтона за руку, — во всяком случае, пока тот ограничивал свою деятельность пределами Обсерватории. Так что вся вина лежит на контрразведчиках из Сентрал-Сити и «Проекта Тор», которые не сумели обнаружить — и перекрыть — утечку информации.

Однако Садлер хотел и никак не решался задать еще один вопрос. Вопрос, собственно говоря, никаким боком его не касавшийся. Как именно передавалась информация — перестало быть тайной, но вот почему…

Ответы тут могли быть самые разные. Вся прошлая история наглядно свидетельствовала, что люди, подобные Молтону, не становятся шпионами ради денег или власти, или по иным, столь же тривиальным причинам. Не подлежало никаким сомнениям, что ступил он на этот путь под влиянием сильного эмоционального побуждения и следовал ему с глубокой внутренней уверенностью в собственной правоте. Была, конечно же, и некая логика, подсказавшая профессору, что необходимо поддержать Федерацию против Земли, но в случаях, подобных этому, одной логикой не обойдешься.

Ну что ж, пусть этот секрет так и остается секретом.

Судя по всему, Молтон прочитал мысли Садлера; поднявшись из-за стола, он подошел к большому книжному шкафу и отодвинул в сторону деревянную панель.

— Как-то, — сказал он, не оборачиваясь, — я натолкнулся на одну цитату, доставившую мне большое утешение. Не знаю уж, следует считать эти слова циничными или нет, но в них много правды. Принадлежат они Талейрану, французскому политику, жившему лет четыреста назад. И сказал он следующее: «Что можно считать предательством? Это полностью зависит от даты». Попробуйте задуматься над этим, мистер Садлер.

Молтон вернулся к столу с двумя рюмками и объемистым графином.

— Мое хобби, — сообщил он Садлеру. — Гесперское, урожай прошлого года. Французы, конечно же, смеются, но я считаю, что оно не уступит ни одному земному сорту вина.

Их рюмки слегка соприкоснулись.

— За мир между планетами, — провозгласил Молтон. — И пусть ни одному человеку не придется больше заниматься тем, чем занимались мы тридцать лет назад.

Перед пейзажем, удаленным от них в пространстве на четыреста тысяч километров, а во времени — на два столетия, шпион и сыщик кивнули друг другу, улыбнулись и выпили. Каждого из них переполняли воспоминания, но теперь в этих воспоминаниях не было ни капли горечи. Больше говорить было не о чем, для них эта история закончилась.

Молтон проводил своего гостя по коридору мимо тихо плещущего фонтана и указал ему дорожку, бегущую к пересадочному залу. На обратном пути он задержался около клумбы и чуть не был сбит с ног толпой хохочущих детей, со всех ног мчавшихся в направлении игровой площадки девятого сектора. На какое-то время коридор заполнился их веселым криком, и затем дети исчезли, словно неожиданный порыв ветра, и снова стало тихо.

Глядя, как они уносятся навстречу своему яркому, беззаботному будущему, профессор Молтон улыбнулся — он тоже внес свой вклад в создание этого будущего. Он имел много оснований гордиться прожитой жизнью, но самым важным было, наверное, именно это. Никогда впредь, ни в какие представимые разумом времена род человеческий не разделится, не восстанет сам против себя. Потому, что где-то там, вверху, над крышами Сентрал-Сити, неисчерпаемые богатства Луны широкими потоками текли ко всем планетам, которые человечество превращало в части огромного своего дома.

Примечания