Разговор снова зашел о лучах смерти, и некий ехидный критик принялся высмеивать обложки старых журналов фантастики, где часто изображались разноцветные лучи, сеющие вокруг смерть и разрушение.

— Какое элементарное научное невежество! — фыркнул он. — Любое видимое излучение безвредно. Будь это не так, люди бы не выжили. Поэтому всем следует знать, что лучи смерти любого цвета… да хоть в шотландскую клеточку — полная чушь. Можно даже вывести закон: если луч видимый, он не причинит вреда.

— Интересная теория, — заметил Гарри Парвис, — однако она расходится с фактами. Единственный луч смерти, который мне лично довелось увидеть, был очень даже видимым.

— Правда? И какого же он был цвета?

— До этого скоро дойдет очередь — если попросите рассказать. Кстати, раз уж мы вспомнили про очередь…

Очередь ставить всем пиво дошла до Чарли Уиллиса. Мы успели поймать его на выходе из бара и немного попрактиковались на нем в отработке приемов джиу-джитсу, пока все кружки снова не наполнились. Затем в «Белом олене» наступила та странная и наполненная предвкушением тайны тишина, в которой завсегдатаи безошибочно распознают прелюдию к очередной невероятной истории Гарри Парвиса.

Эдгар и Мэри Бартон были неподходящими супругами, и никто из их друзей не мог толком объяснить, почему они вообще поженились. Возможно, самое циничное объяснение и было самым правильным: Эдгар был почти на двадцать лет старше жены и заработал на бирже четверть миллиона, после чего удалился от дел, будучи для такого решения необычно молодым. Он поставил перед собой финансовую цель, упорно трудился ради ее достижения, а когда на его банковском счету появилась желаемая цифра, мгновенно утратил все амбиции. Отныне он намеревался вести жизнь сельского джентльмена и посвятить оставшиеся годы своему единственному и всепоглощающему хобби — астрономии.

Многие почему-то удивляются тому, что интерес к астрономии совместим с деловой хваткой или даже со здравым смыслом. «Это чистейшей воды заблуждение, — с чувством произнес Гарри, — однажды меня практически до белья обчистил в покер профессор астрофизики из Калифорнийского технологического института». Но в случае с Эдгаром в одном и том же человеке уживались как проницательный ум, так и легкая непрактичность. Заработав деньги, он потерял к ним дальнейший интерес — и не только к ним, а практически ко всему на свете, за исключением сборки все более и более крупных телескопов-рефлекторов.

Удалившись на покой, Эдгар купил прекрасный старинный дом в Йоркшире, стоящий на холме в окружении поросших вереском торфяников. Местность там была вовсе не настолько унылой, как может показаться; с холма открывался замечательный вид, а на «бентли» можно было доехать до ближайшего городка всего за пятнадцать минут. Но все равно смена обстановки не совсем устраивала Мэри и ей было трудно не посочувствовать. Работать ей не приходилось, поскольку с домашними делами управлялась прислуга, а интеллектуальных занятий почти не имелось. Она ездила по округе на машине, записалась во все книжные клубы, читала «Сплетника» и «Сельскую жизнь» от корки до корки, но все равно чувствовала, что ей чего-то не хватает.

Объект своих желаний она отыскала через четыре месяца на ничем иначе не примечательном деревенском празднике. Он был ростом шесть футов три дюйма, бывший гвардеец, и происходил из семьи, в которой завоевание Англии норманнами считалось недавней и неслыханной наглостью. Звали его Руперт де Вере Куртене (опустим для краткости оставшиеся шесть его имен), и он единогласно считался самым завидным холостяком в округе.

Миновало две полные недели, прежде чем Руперт, будучи английским джентльменом высоких принципов, взращенным в лучших традициях аристократии, поддался призывным взглядам Мэри. Его падение ускорил тот факт, что семья пыталась устроить ему партию с благородной Фелисити Фонтлерой — увы, далеко не красавицей. И действительно, та настолько походила на лошадь, что ей было опасно приближаться к знаменитым конюшням ее отца, когда там выгуливали и упражняли рысаков.

Скука Мэри и твердое стремление Руперта решиться наконец на отчаянный поступок привели к неизбежному результату. Эдгар стал все реже и реже видеть жену, находившую поразительное количество причин, требующих ее поездок в город на неделе. Поначалу он был очень рад тому, что круг ее знакомств столь быстро расширяется, и лишь несколько месяцев спустя до него дошло, насколько он заблуждается.

В провинциальном городке вроде Стокборо совершенно невозможно надолго сохранить в секрете амурную связь, хотя это тот факт, который каждому новому поколению приходится открывать заново, и обычно на личном горьком опыте. Эдгар узнал правду случайно, но рано или поздно ему все равно бы ее сказал какой-нибудь доброжелатель. Он приехал в город на собрание местного астрономического общества — на «роллс-ройсе», поскольку жена уехала на «бентли», — и по дороге домой его ненадолго остановила толпа, выходящая с последнего сеанса в местном кинотеатре. В ней он заметил Мэри в сопровождении красивого молодого человека, которого Эдгар уже где-то видел, но имени вспомнить не смог. Эта мелочь наверняка вылетела бы у него из головы, если бы на следующее утро Мэри не обмолвилась, что в кино кончились билеты, и она приятно провела вечер у одной из своих подруг.

Тут даже Эдгар, полностью поглощенный исследованиями переменных звезд, понял, что жена беспричинно лжет, и сложил два и два. Он ничем не проявил возникшие у него слабые подозрения, переставшие быть слабыми после местного Бала охотников. Хоть он и терпеть не мог подобные развлечения (а бал, к несчастью, пришелся как раз на то время, когда U Ориона проходила через минимум блеска, и теперь ему придется пропустить важные наблюдения), но понял, что это предоставит ему возможность узнать имя спутника жены, поскольку на бал соберется вся округа.

Отыскать Руперта и завязать с ним разговор оказалось очень легко. Молодой человек, хотя и испытывал легкое смущение, проявил себя приятным собеседником, и Эдгар с удивлением поймал себя на том, что испытывает к нему симпатию. И раз уж его жена завела любовника, то в целом он одобрил ее выбор.

Ситуация оставалась без изменений еще несколько месяцев — в основном из-за того, что Эдгар был слишком занят шлифовкой и центровкой пятнадцатидюймового зеркала, чтобы отвлекаться на разные пустяки. Дважды в неделю Мэри уезжала в город якобы навестить друзей и сходить в кино и возвращалась домой перед полуночью. Эдгар видел огни ее машины на торфяниках за несколько миль: лучи фар меняли направление, следуя за изгибами дороги, по которой его жена ехала, как он считал, слишком быстро. Это тоже было одной из причин, почему они редко выезжали куда-либо вместе; Эдгар был умелым, но осторожным водителем, и комфортабельная для него крейсерская скорость была на десять миль в час меньше, чем у Мэри.

Примерно в трех милях от дома огни машины на несколько минут исчезали — тут дорогу заслонял холм. Там же находилось и опасное узкое место, более подходящее для Альп, чем для сельской Англии: дорога взбиралась на холм и проходила по краю весьма неприятного обрыва высотой в сто футов и лишь потом выпрямлялась в направлении дома. Когда машина проходила этот поворот, ее фары светили прямо на дом, и немало вечеров Эдгара ослепляла яркая вспышка, когда он сидел за окуляром телескопа. К счастью, этим отрезком дороги по ночам очень редко пользовались, в противном случае наблюдения стали бы практически невозможными, потому что глазам Эдгара приходилось минут десять, а то и двадцать заново привыкать к темноте после вспышки фар. До сих пор это было лишь мелкой помехой, но когда Мэри начала выезжать в город четыре или пять раз в неделю, то превратилось в настоящую диверсию. И Эдгар решил: Пора Что-то Делать.

Вы наверняка заметили, продолжил Гарри, что на протяжении всей этой истории поведение Эдгара Бартона вряд ли можно было назвать нормальным. Действительно, любой, кто способен столь радикально сменить стиль жизни и из делового лондонского биржевого маклера превратиться почти что в затворника на йоркширских торфяниках, обязан быть несколько странной личностью по определению. Однако я не могу утверждать, что он стал более чем эксцентричен, до той поры, когда полуночные возвращения Мэри не превратились в серьезную помеху для его важных астрономических наблюдений. И следует признать, что даже потом в его действиях прослеживается определенная безумная логика.

Жену свою он разлюбил уже несколько лет назад, но отнюдь не желал, чтобы она выставляла его дураком. А Руперт де Вере Куртене — приятный молодой человек, и его спасение станет актом милосердия. И великолепное в своей простоте решение проблемы пришло к Эдгару буквально в ослепительной вспышке озарения. И под буквальным я подразумеваю буквально, потому что план единственного известного мне идеального убийства возник у Эдгара именно тогда, когда он моргал, ослепленный фарами машины Мэри. Странно, как ничем не связанные факторы могут повлиять на жизнь человека; я ничего не имею против древнейшей и благороднейшей из наук, но если бы Эдгар не стал астрономом, он не стал бы и убийцей. Потому что его хобби обеспечило и часть мотивов, и немалую часть средств…

Он мог бы сам изготовить нужное ему зеркало — к тому времени он стал в этом деле настоящим экспертом, — но в данном случае астрономическая точность не требовалась и проще было приобрести подержанный рефлектор от прожектора в одном из магазинчиков на Лейчестер-сквер, где распродавали пользованное армейское имущество. Диаметром рефлектор был около трех футов, а установить его на подставку и разместить в его фокусе мощную дуговую лампу было делом нескольких часов работы. Нацелить луч в нужную точку также не составило труда, и никто не обратил на действия Эдгара ни малейшего внимания, потому что и жена, и прислуга давно уже воспринимали его эксперименты как само собой разумеющееся.

Ясной темной ночью он провел последнее краткое испытание и стал ждать возвращения Мэри. Разумеется, он не стал терять время зря и продолжил рутинные наблюдения за группой избранных звезд. К полуночи Мэри все еще не вернулась, но Эдгар не возражал, потому что замерял чудесную серию звездных магнитуд, прекрасно укладывающихся на его экспериментальные кривые. Все шло прекрасно, хотя он так и не задумался, почему Мэри столь непривычно опаздывает.

Наконец он заметил мелькающие на горизонте фары машины и неохотно прервал наблюдения. Когда машина скрылась за холмом, он уже стоял наготове, держа руку на выключателе. Он все рассчитал безупречно: едва машина выехала из-за поворота и осветила Эдгара фарами, он повернул выключатель.

Встреча ночью с другой машиной может стать достаточно неприятной, даже если вы к ней готовы и едете по прямой дороге. Но если вы выезжаете из-за поворота на узкой дороге, зная, что встречных машин нет, а в глаза вам внезапно бьет луч в пятьдесят раз ярче любой фары… что ж, результат окажется более чем неприятным.

Именно на это Эдгар и рассчитывал. Он почти немедленно выключил луч, но фары машины показали ему все, что он хотел увидеть. Они свернули к обрыву и по дуге понеслись вниз, все быстрее и быстрее, пока не исчезли у подножия холма. Несколько секунд там виднелось красное свечение, но взрыв был почти не слышен — и очень хорошо, потому что Эдгару не хотелось тревожить слуг.

Он разобрал прожектор и вернулся к телескопу, потому что не завершил наблюдения. Затем, удовлетворенный хорошей ночной работой, отправился спать.

Спал он крепко, но недолго, потому что примерно час спустя зазвонил телефон. Несомненно, кто-то обнаружил обломки, но Эдгар куда охотнее подождал бы с этой новостью до утра, ибо для астронома каждый час сна бесценен. Он несколько раздраженно снял трубку и лишь через несколько секунд сообразил, что с ним разговаривает жена. Она звонила из Куртене-плейса и желала узнать, что случилось с Рупертом.

Как выяснилось, влюбленная парочка решила сделать тайное явным, и Руперт (изрядно подкрепившись для храбрости) согласился повести себя как полагается мужчине и сообщить эту новость Эдгару. Сразу после этого он должен был позвонить Мэри и сказать ей, как воспринял ее муж. Она со все нарастающим нетерпением и тревогой прождала, сколько смогла, но в конце концов не выдержала и позвонила сама.

Не стоит и говорить, что и без того несколько расшатанная нервная система Эдгара испытала самый настоящий шок. Поговорив с мужем несколько минут, Мэри поняла, что тот безнадежно свихнулся, — как говорится, «не вписался в поворот». И лишь утром она обнаружила, что вписаться в поворот, к своему несчастью, не сумел и Руперт.

На мой взгляд Мэри, по большому счету, удачно вышла из этой переделки. Руперт был не очень-то умен и никогда не стал бы ей достойной парой. Когда психиатры обследовали Эдгара и подтвердили печальный диагноз, Мэри получила доверенность на управление его имуществом и быстро переехала в Дартмут, где купила прелестную квартирку неподалеку от Королевского морского колледжа, и теперь ей редко приходится самой сидеть за рулем нового «бентли».

Но все это так, к слову. И пока некоторые скептики не спросили меня, откуда я все это узнал, скажу сам, что мне эту историю рассказал дилер, купивший телескопы Эдгара, когда того поместили в лечебницу. Печально, но факт — его признанию никто не поверил и все решили, что Руперт был попросту слишком пьян и ехал слишком быстро по опасной дороге. Возможно, это правда, но я предпочитаю считать иначе. В конце концов, разбиться по пьяной лавочке — слишком плебейская кончина. Зато погибнуть от луча смерти — вот судьба, достойная де Вере Куртене! Надеюсь, никто не станет отрицать, что Эдгар воспользовался именно им? То был луч, и он убил человека. Как же еще его назвать?