В полночь до вершины Эвереста оставалось не более ста ярдов, она вставала впереди снежной пирамидой, призрачно белой в свете восходящей луны. На небе не было ни облачка, и ветер, свирепствовавший несколько суток, почти совсем стих. На высочайшей точке Земли редко наступал такой мир и тишина — они удачно выбрали время.

«Пожалуй, даже слишком уж удачно», — подумал Джордж Харпер. Все прошло настолько гладко, что он испытывал чувство, похожее на разочарование. Собственно говоря, трудно было только незаметно выбраться из отеля. Администрация решительно возражала против самодеятельных ночных подъемов к вершине — несчастный случай мог бы отпугнуть туристов.

Но доктор Элвин не хотел, чтобы об их намерении стало известно. На то у него были веские причины, хотя он никогда не упоминал о них. И так уж появление одного из самых знаменитых ученых мира (и, бесспорно, самого знаменитого калеки) среди гостей отеля «Эверест» в разгар сезона вызвало немалое, хотя и вежливо замаскированное, любопытство. Харпер отчасти удовлетворил его, намекнув, что они ведут замеры земного тяготения, — в какой-то мере это даже было правдой, но в очень малой мере.

Посторонний наблюдатель, который увидел бы, как Жюль Элвин с пятьюдесятью фунтами оборудования за плечами неторопливо и уверенно поднимается к точке, находящейся в двадцати девяти тысячах футов над уровнем моря, никогда бы не заподозрил, что перед ним — безногий калека. Жюль Элвин, родившийся в 1961 году, был одной из жертв талидомида — продажа этого непроверенного успокоительного средства завершилась трагедией: появлением на свет более десяти тысяч людей с изуродованными конечностями. Элвин мог считать себя счастливцем: руки у него были совершенно нормальными, а от постоянных упражнений стали намного более сильными, чем у большинства мужчин его возраста и сложения. Но вот ноги… В туторе он мог стоять и даже сделать несколько неуверенных шажков, однако и небольшая, пешая прогулка была ему не по силам.

Тем не менее в эту минуту он находился в двухстах шагах от вершины Эвереста…

Все началось более трех лет назад из-за рекламного туристского плаката. Тогда Джорджу Харперу, младшему программисту отдела прикладной физики, были известны лишь внешний вид и репутация доктора Элвина. Даже те, кто работали непосредственно под руководством этого блестящего ученого, возглавлявшего научно— исследовательскую работу Института, почти не знали его как человека. Физическая неполноценность и своеобразный склад ума словно отгораживали Жюля Элвина от обычных людей. Он не внушал ни любви, ни неприязни, а лишь восхищение и жалость; зависти он ни у кого не вызывал.

Харпер, всего несколько месяцев назад кончивший университет, не сомневался, что для доктора Элвина он существует только как фамилия в штатном расписании. Кроме него, в отделе работало еще десять программистов, намного старших по возрасту, и никто из них за все время работы в Институте и двух слов не сказал с заместителем директора по научной части. И когда Харпера избрали в посыльные и отправили в кабинет доктора Элвина с папкой засекреченных документов, он полагал, что их беседа ограничится коротким «спасибо».

Собственно, так оно и произошло. Но, уже выходя из кабинета, Харпер вдруг, увидел великолепную панораму высочайших гималайских вершин, занимавшую половину стены, и невольно остановился. Панорама была вделана в стену прямо напротив стола доктора Элвина, так что он видел ее всякий раз, когда поднимал голову. Харперу был хорошо известен этот ошеломляющий вид. Еще бы! Он ведь и сам снимал ту же панораму, когда вместе с другими туристами стоял в благоговении на истоптанном снегу вершины Эвереста.

Вон белый хребет Канченджунги, вздымающийся над облаками почти в ста милях от высочайшей горы мира. Почти вровень с Канченджунгой, но гораздо ближе виднеется двойной пик Макалу, и совсем близко, на переднем плане, могучая громада — Лхоцзе, сосед и соперник Эвереста. Дальше к западу, вниз, в долины, такие гигантские, что глаз не в силах объять их, устремляются хаотические потоки ледников Кхумбу и Ронбук. С этой высоты трещины, покрывающие их поверхность, кажутся мелкими бороздками, но в действительности провалы в твердом, как железо, льду достигают сотен ярдов в глубину…

Харпер смотрел на панораму, заново переживая прошлое, когда вдруг услышал позади себя голос доктора Элвина.

— Вас заинтересовал этот вид? Вы там когда-нибудь бывали?

— Да. Когда я окончил школу, родители взяли меня на Эверест. Мы прожили в отеле неделю и уже думали, что погода так никогда и не исправится. Но за день до нашего отъезда ветер улегся, и группа из двадцати человек поднялась на вершину. Мы пробыли там час. Снимали друг друга и все вокруг.

Доктор Элвин некоторое время молчал, словно взвешивая услышанное, а потом сказал голосом, в котором уже не ощущалось прежнего равнодушия — он был теперь исполнен сдержанного волнения:

— Садитесь, мистер… э… Харпер. Мне хотелось бы, узнать кое— какие подробности.

Испытывая некоторое недоумение, Харпер вернулся к креслу перед большим письменным столом, на котором царил идеальный порядок. В его восхождении на Эверест не было ничего необычного. Каждый год тысячи людей приезжали в отель «Эверест», и по меньшей мере четверть из них поднималась на вершину горы. Всего за год до этого была устроена пышная, широко разрекламированная церемония вручения памятного подарка десятитысячному туристу, побывавшему на высочайшей вершине мира. Некоторые циники не преминули указать на удивительное совпадение: десятитысячным туристом оказалась популярнейшая восходящая звезда телевидения. И все, что Харпер мог сказать доктору Элвину, тот без особого труда нашел бы в десятках справочников, в рекламных брошюрах отеля, например. Однако какой молодой честолюбивый ученый упустил бы такой случай произвести благоприятное впечатление на человека, от которого зависело так много? Харпер не был расчетливым карьеристом, но не принадлежал и к непрактичным мечтателям. Он начал говорить, сначала медленно, стараясь привести в порядок свои воспоминания.

— Реактивный самолет доставляет вас в городок Намчи, расположенный милях в двадцати от горы. Затем автобус везет вас по сказочно красивому шоссе в отель, который стоит над ледником Кхумбу, на высоте восемнадцать тысяч футов. Для тех, кому трудно дышать на такой высоте, в отеле имеются номера с нормальным давлением. Разумеется, в отеле есть свой штат врачей, и людям с плохим здоровьем номера не сдаются. Два дня вы живете на особой диете, и только после этого вам разрешают дальнейший подъем.

Сама вершина из отеля не видна, так как здание находится на склоне горы. Но все равно виды там открываются необыкновенные — Лхоцзе и десяток других вершин. И нельзя сказать, что не испытываешь никакого страха. Особенно ночью. Вверху почти все время воет ветер, а с ледника доносятся душераздирающие стоны — это движется лед. Так и кажется, что среди гор бродят ужасные чудовища…

Никаких особых развлечений в отеле нет: любуешься пейзажем, отдыхаешь и ждешь, когда доктора дадут разрешение отправиться к вершине. В старину требовалось несколько недель, чтобы привыкнуть к разреженному воздуху, ну а теперь для этого дают лишь двое суток. Тем не менее половина туристов — большей частью люди пожилые — считают, что им и такой высоты достаточно.

Дальнейшее зависит от вашего опыта и от того, на какие расходы вы согласны пойти. Искушенные альпинисты нанимают проводников и совершают восхождения, пользуясь обычным снаряжением. Теперь это сравнительно нетрудно, и к тому же там повсюду устроены убежища. Такие группы, как правило, добираются до вершины, но из-за погоды по прежнему никогда нельзя быть уверенным в успехе и каждый год там погибают несколько человек.

Средний турист выбирает более легкий путь. На самой вершине посадка воздушных машин строго запрещена, за исключением особых обстоятельств, но вблизи гребня Нупцзе есть альпийская хижина, куда из отеля можно подняться на вертолете. От хижины до вершины всего три мили, и подъем для человека с некоторым опытом и в хорошей форме совсем нетруден. Некоторые даже обходятся без кислорода, хотя это не рекомендуется. Сам я оставался в маске, пока не добрался до вершины. Там я ее снял, и оказалось, что дышится довольно легко.

— Вы пользовались фильтрами, или газовыми баллонами?

— Молекулярными фильтрами. Они стали очень надежными и увеличивают концентрацию кислорода в сто с лишним раз. Эти фильтры произвели в альпинизме настоящий переворот. Баллонов с сжиженным газом теперь никто не берет.

— Сколько времени занимает подъем?

— Весь день. Мы вышли на заре, а вернулись вечером. Прежние альпинисты этому не поверили бы! Но конечно, мы вышли, хорошо отдохнув и налегке. Дорога от хижины довольно проста, а на самых крутых склонах вырублены ступеньки. Как я уже говорил, подняться там может любой здоровый человек.

Сказав это, Харпер готов был откусить себе язык. И как только он мог забыть, с кем разговаривает? Но он с такой ясностью вспомнил свое восхождение на высочайшую вершину Земли, заново пережил восторг и волнение тех часов, что на мгновение ему почудилось, будто он снова стоит на одинокой, исхлестанной ветром пирамиде. На единственном месте в мире, на котором доктор Жюль Элвин никогда не будет стоять…

Но тот как будто ничего не заметил. А может быть, он уже настолько свыкся с подобными бестактными промахами, что перестал обращать на них внимание. Но почему его так интересует Эверест? Возможно, именно из-за недоступности, решил Харпер. Эверест символизировал все, в чем ему было отказано судьбой еще при рождении.

И все же три года спустя Джордж Харпер остановился в каких-то ста шагах от вершины и смотал нейлоновую веревку, дожидаясь, чтобы доктор Элвин его догнал. Они об этом никогда не говорили, но он знал, что ученый захочет первым ступить на вершину. Эта честь принадлежала ему по праву, и Харперу в голову не пришло бы ее у него оспаривать.

— Все в порядке? — спросил он, когда доктор Элвин поравнялся с ним. Вопрос был излишним, но Харпер испытывал непреодолимое желание нарушить окружавшее их великое безмолвие, словно они были одни в целом мире. Среди белого сверкания вершин нигде не было заметно ни малейших следов существования человека.

Элвин рассеянно кивнул и прошел мимо, не спуская сияющих глаз с вершины. Он шел деревянной походкой, и его ноги, как ни странно, почти не оставляли следов на снегу. И все время, пока Элвин двигался, большой рюкзак, который он нес на спине, еле слышно гудел.

Вернее было бы сказать, что не он нес рюкзак, а рюкзак нес его. Во всяком случае, три четверти его веса. Пока доктор Элвин неторопливо, но уверенно приближался к своей когда-то недостижимой цели, он и все его снаряжение весили вместе лишь пятьдесят фунтов. А если бы и это оказалось много, ему достаточно было повернуть ручку настройки — и он перестал бы весить даже фунт.

Здесь, над залитыми лунным светом Гималаями, впервые было применено величайшее открытие двадцать первого века. Во всем мире существовало только пять экспериментальных левитаторов Элвина, и два из них находились здесь, на Эвересте.

Хотя Харпер знал об их существовании уже два года и понимал принцип их устройства, «левви», как сотрудники лаборатории почти сразу же окрестили эти аппараты, все еще казались ему волшебством. Их аккумуляторы хранили достаточно энергии, чтобы поднять груз весом в двести пятьдесят фунтов по вертикали на высоту в десять миль, то есть намного больше, чем требовалось в настоящем случае. Цикл подъема и спуска можно было повторять практически бесконечно, потому что, взаимодействуя с гравитационным полем Земли, батареи разряжались при движении вверх и вновь заряжались при движении вниз. Поскольку ни один механический процесс не имеет стопроцентного коэффициента полезного действия, каждый цикл сопровождался небольшой потерей энергии, но требовалось не менее сотни таких циклов, чтобы полностью разрядить аккумулятор.

Подниматься на гору, не ощущая большей части своего веса, было упоительно. Лямки тянули вверх, создавая ощущение, что люди подвешены к невидимым воздушным шарам, чью подъемную силу можно менять по желанию. Некоторая доля веса была им необходима, чтобы не оторваться от склона, и после нескольких экспериментальных проверок они пришли к выводу, что оптимальный вариант составляет двадцать пять процентов реального веса. Благодаря левитатору идти по крутизне было так же легко, как по горизонтальной поверхности.

Несколько раз они снижали свой вес почти до нуля, чтобы взобраться по отвесному обрыву, цепляясь руками за неровности скалы. Это, пожалуй, было самым трудным и требовало неколебимой веры в левитатор. Нужно было немалое усилие воли, чтобы висеть вот так в воздухе без опоры, если не считать тихо гудящего аппарата за спиной. Но уже через несколько минут ощущение полной свободы и власти над высотой заглушило всякий страх — ведь человеку наконец-то удалось осуществить мечту, которую он лелеял с незапамятных времен.

Несколько недель назад кто-то из сотрудников библиотеки отыскал в стихотворении начала двадцатого века строку, которая очень точно выражала сущность этого открытия, — «спокойно взмыть в безжалостное небо». Даже птицы не обладали такой властью над шестым океаном. С этой минуты и воздух, и космическое пространство были окончательно побеждены. Левитатор сделал доступными самые высокие и дикие горы Земли, как за полвека до этого акваланг открыл пред человеком морские глубины. Как только аппарат пройдет испытание и будет налажено дешевое массовое производство, все стороны человеческой цивилизации претерпят решительные изменения. Новые виды транспорта вытеснят все прежние. Космические полеты станут не дороже обычных полетов в воздухе. Все человечество поднимется в небеса. Перемены, которые за сто лет до этого принесло изобретение автомобиля, могли служить лишь слабым предзнаменованием того, что должно было произойти теперь.

Но Харпер был убежден, что в это мгновение своего одинокого триумфа доктор Элвин ни о чем подобном не думал. Позже мир будет прославлять его (а возможно, и проклинать), но для него ничто не могло сравниться с сознанием, что он сейчас стоит на высочайшей точке Земли. Это была подлинная победа разума над природой, блестящего интеллекта над слабым искалеченным телом. Эта мысль затмевала все остальное.

Харпер поднялся к Элвину на снежную площадку усеченной пирамиды, и они обменялись церемонным рукопожатием, которого, казалось, требовала эта минута. Но оба молчали. Радость свершения, величественная панорама могучих вершин, вздымавшихся всюду, насколько хватал глаз, делали все слова ненужными и мелкими.

Харпер, блаженно опираясь на лямки, медленно обводил взглядом горизонт, мысленно перебирая названия знакомых великанов: Макалу, Лхоцзе, Барунцзе, Чо Ойю, Канченджунга… Сколько этих пиков до сих пор оставалось непокоренными! Ну, левитатор скоро изменит все это.

Конечно, многие будут против. Но ведь в двадцатом веке тоже были альпинисты, считавшие шулерством использование кислорода. Было трудно поверить, что когда-то люди пытались брать эти высоты без помощи каких-либо аппаратов, лишь после нескольких недель акклиматизации. Харпер вспомнил Мэллори и Ирвина, чьи неразысканные тела, возможно, лежали где-то совсем близко. За его единой кашлянул доктор Элвин.

— Идемте, Джордж, — сказал он. Голос его звучал глухо из-за кислородного фильтра. — Нам нужно вернуться, пока нас не хватились.

Молча простившись с теми, кто первыми поднялись сюда, они спустились с вершины и пошли вниз по пологому склону. Теперь вокруг было уже не так светло, как всего несколько минут назад. Лунный диск то и дело заволакивали быстро несущиеся в вышине облака и временами темнело настолько, что трудно было находить дорогу. Харперу эта перемена погоды не понравилась, и он подумал, не лучше ли им будет направиться к ближайшему убежищу, чем прямо к альпийской хижине.

Но доктору Элвину он ничего не сказал, чтобы напрасно его не тревожить.

Теперь они шли по узкому карнизу — с одной стороны была черная тьма, с другой — слабо мерцали вечные снега. Харпер невольно подумал, что попасть здесь в буран было бы страшно.

Едва он подумал об этом, как на них внезапно обрушился ураганный ветер. Он с воем налетел неизвестно откуда, словно гора все это время втайне накапливала силы. Сделать они ничего не могли — они и без левитатора все равно были бы сбиты с нот. В одно мгновение ветер сбросил их в черную пустоту. Они не имели ни малейшего представления о глубине пропасти. Харпер принудил себя взглянуть вниз, но ничего не увидел. Хотя ветер, казалось, увлекал его в почти горизонтальном направлении, он понимал, что падает, но только скорость его падения замедлялась в соответствии с его уменьшенным весом. Но и такой скорости было больше чем достаточно; если им предстоит упасть с высоты четырех тысяч футов, то обстоятельство, что ее можно считать равной всего тысяче, вряд ли послужит им большим утешением.

Харпер еще но успел испугаться — для этого будет время, если он уцелеет, — и почему-то его больше всего тревожила мысль, что будет разбит драгоценный левитатор. Он совсем забыл про своего спутника — ведь в такие мгновения сознание способно сосредоточиваться только на чем-то одном. Внезапный рывок нейлоновой веревки сначала вызвал у него только растерянность. Но тут он увидел доктора Элвина, который вращался вокруг него на другом конце веревки, точно планета вокруг солнца.

Харпер сразу вернулся к действительности и сообразил, что следует сделать. Да его оцепенение вряд ли и длилось больше ничтожной доли секунды.

— Доктор! — крикнул он. — Включите аварийный подъем!

Сам он тем временем нащупал пломбу на контрольной панели, сорвал ее и нажал на кнопку.

И сразу же аппарат загудел, как рой рассерженных пчел. Харпер почувствовал, как лямки впиваются в его тело, стараясь увлечь его вверх, в небо, от невидимой смерти внизу. В его мозгу огненной строчкой вспыхнули цифры. Один киловатт поднимает двести пятьдесят фунтов на три фута в секунду, а аппарат способен преобразовывать энергию тяготения с максимумом в десять киловатт, хотя не дольше чем минуту. Таким образом, учитывая, что вес его уже уменьшился вчетверо, он должен был подниматься со скоростью более ста футов в секунду. Доктор Элвин замешкался и не сразу нажал аварийную кнопку, но вот и он начал подниматься. Теперь все решали секунды — успеют ли они подняться прежде, чем ветер швырнет их о ледяную стену Лхоцзе, до которой оставалось не больше тысячи футов.

Они ясно различали залитый лунным светом обрыв в снежных разводах. Определить свою скорость точно они не могли, но во всяком случае она была не меньше пятидесяти миль в час. Даже если они не разобьются насмерть сразу, избежать тяжелых повреждений им не удастся, а здесь, в капкане неприступных гор, это было равносильно смерти.

Но в тот момент, когда удар о ледяные скалы казался неизбежным, их подхватил и потащил вверх вертикальный поток воздуха. Они пронеслись над каменной грядой на утешительной высоте минимум в пятьдесят футов. Это было похоже на чудо, но Харпер тут же понял, что своим спасением они обязаны простому закону аэродинамики — ветер не мог не устремиться вверх, чтобы миновать гору. У противоположного склона он опять ринется вниз. Но это уже не имело значения, так как горизонт впереди был чист.

Теперь они неторопливо плыли под рваными тучами. Хотя скорость их осталась прежней, вой ветра внезапно замер, так как они неслись вместе с ним в пустоте. Сейчас они могли даже переговариваться через разделявшие их тридцать футов.

— Доктор Элвин! — окликнул ученого Харпер. — Как вы?

— Прекрасно, Джорджи, — невозмутимо ответил тот. — Что будем делать дальше?

— Надо прекратить подъем. Если мы поднимемся выше, то нам нечем будет дышать — даже с фильтрами.

— Да, конечно. Попробуем уравновеситься.

Гневное гудение аппаратов сменилось еле слышным жужжанием. Выключив аварийную систему, они некоторое время крутились на своей нейлоновой веревке — наверху оказывался то один, то другой, — но в конце концов им удалось принять устойчивое положение. К этому моменту они уже находились на высоте около тридцати тысяч футов и могли считать себя в полной безопасности — если только выдержат левитаторы, которые после такой перегрузки вполне могли отказать. Неприятности, по— видимому, начнутся, когда они попробуют спуститься вниз.

Еще никому в истории не доводилось-встречать такого странного рассвета. Хотя доктор Элвин и Харпер устали и совсем окоченели, а каждый вздох в разреженном воздухе царапал горло, точно наждачная бумага, они забыли обо всем, едва на востоке за зубцами вершин разлилось первое смутное сияние. Звезды таяли, но одна продолжала блестеть почти до самого восхода солнца — самая яркая из космических станций, Тихоокеанская-3, парящая в двадцати двух тысячах миль над Гавайскими островами. Затем из моря безымянных пиков поднялось солнце, и в Гималаях наступил день.

Впечатление было такое, словно они наблюдали восход солнца на Луне. Сначала лучи озарили вершины лишь самых высоких гор, а долины по прежнему заполняла чернильная чернота. Потом граница света медленно и неуклонно поползла вниз по скалистым склонами, и день наступил повсюду в этом суровом неприступном крае.

Теперь внимательный взгляд уже мог различить признаки человеческой жизни. Кое-где в долинах вились узкие дороги, там, где прятались деревушки, поднимались струйки дыма, поблескивали черепичные крыши монастыря. Мир внизу пробуждался, не подозревая, что на него смотрят два наблюдателя, чудесным образом вознесенные на высоту пятнадцати тысяч футов над ним.

По-видимому, ночью ветер несколько раз менял направление, и Харпер не имел ни малейшего понятия о том, где они теперь находятся. Он не различал ни одного знакомого ориентира и не знал даже, Непал под ними или Тибет — они могли находиться где угодно в радиусе пятисот миль от Эвереста.

Прежде всего необходимо было выбрать место для приземления, причем безотлагательно, потому что их быстро несло к хаосу вершин и ледников, где вряд ли можно рассчитывать на помощь. С другой стороны, если бы они внезапно спустились с неба на глазах неграмотных и суеверных крестьян, это могло бы кончиться для них довольно плохо.

— Нельзя ли нам спускаться побыстрее? — сказал Харпер. — Мне не слишком нравится хребет, к которому нас несет.

Его слова будто затерялись в окружающей пустоте. Хотя доктор Элвин находился всего в десяти футах сбоку, Харперу вдруг показалось, что его голос не доносится до ученого. Но через две-три секунды тот неохотно кивнул.

— Боюсь, вы правы. Но я не уверен, что у нас что-нибудь выйдет при таком ветре. Не забывайте, спускаться мы должны много медленнее, чем поднимались.

Так оно и было: аккумуляторы заряжались в десять раз медленнее, чем разряжались, и при стремительной потере высоты аккумуляторы получали бы гравитационную энергию так интенсивно, что батареи перегрелись бы, а это могло привести к взрыву. Недоумевающие тибетцы (или непальцы) решили бы, что они видят огромный болид. И никто бы так никогда и не узнал, какая судьба постигла доктора Жюля Элвина и его подающего надежды молодого помощника.

До земли осталось пять тысяч футов. Харпер с секунды на секунду ожидал взрыва. Они падали быстро, но все же недостаточно быстро, и вскоре им предстояло затормозить, чтобы смягчить удар в момент приземления. В довершение, всего они совершенно не учли скорости ветра у поверхности земли, а он там дул опять почти с ураганной силой. Под ними, точно призрачные знамена, реяли вихри снега, сорванного со скалистых склонов. Пока они двигались вместе с ветром, они не замечали его силы, а теперь им вновь приходилось покидать податливую воздушную стихию и встретить твердую неподатливость камня.

Ветер гнал их в узкое ущелье. Подняться выше они уже не могли, и им оставалось только одно: найти место, более или менее подходящее для приземления.

Ущелье сужалось с грозной быстротой. Оно превратилось в глубокую расселину, и каменные обрывы проносились мимо со скоростью около сорока миль в час. Временами невидимые завихрения бросали их то вправо, то влево, и несколько раз им только чудом удалось избежать удара о каменный выступ. Когда они оказались всего в двух— трех ярдах над карнизом, покрытым мягкими сугробами, Харпер чуть было не нажал рукоятку, которая отделяет левитатор от лямок. Но это значило бы попасть из огня да в полымя: благополучно приземлившись на этом уступе, они оказались бы в ловушке без всякой помощи.

Но даже и теперь Харпер не ощущал страха. Происходящее воспринималось, как увлекательный сон — еще не много, и он проснется в своей постели. Не может быть, чтобы этот сумасшедший полет был реальностью…

— Джордж! — крикнул доктор Элвин. — Попробуем зацепиться вон за ту скалу!

В их распоряжении оставалось лишь несколько секунд. Они сразу принялись вытравливать нейлоновую веревку так, что она провисла между ними, почти задевая снег. Прямо впереди торчал высокий камень, а широкий сугроб за ним обещал относительно мягкое приземление.

Веревка скользнула вверх по камню и, казалось, должна была вот— вот достичь его верхушки, но тут она зацепилась за острый выступ. Харпер почувствовал страшный рывок. Его закрутило, как камень в праще.

«Неужели снег может быть таким жестким?» — подумал он, увидел ослепительную вспышку и провалился в черное небытие.

…Он сидел в университетской аудитории. Преподаватель что-то говорил знакомым голосом, который почему-то казался чужим в этой обстановке. Он лениво, словно сквозь сон, перебрал в уме фамилии всех своих университетских профессоров. Нет, не может быть, чтобы кто-то из них. Тем не менее он очень хорошо знает этот голос. И несомненно, это лекция.

«…Еще в юности я понял, что эйнштейновская теория гравитационного поля неверна. Принцип эквивалентности, несомненно, опирался на ложную предпосылку. Из него вытекало, что между проявлениями силы тяготения и ускорением невозможно провести различия. Но эти же явная ошибка. Можно создать однородное ускорение, но однородное гравитационное поле — невозможно, поскольку оно подчиняется закону обратных квадратов и, следовательно, должно меняться даже на очень коротких расстояниях. Таким образом, можно было бы без труда разработать способ их различения, и это подсказало мне…»

Смысл этих тихих слов не доходил до сознания Харпера, словно рядом разговаривали на незнакомом языке. Однако он смутно ощущал, что должен был бы их понимать, только ему не хотелось напрягаться. Да и вообще сперва следовало разобраться, где он находится.

Кругом царил непроницаемый мрак. А может быть, он ослеп? Харпер замигал, и это ничтожное усилие отдалось в голове такой ломящей болью, что он вскрикнул.

— Джордж! Как вы себя чувствуете?

Ну,конечно же! Это был голос доктора Элвина, который негромко с кем-то разговаривал в темноте. Но с кем?

— У меня невыносимо болит голова и колет в боку, когда я пробую пошевелиться. Что случилось? Почему так темно?

— У вас, по-видимому, сотрясение мозга и, вероятно, сломано ребро. Вам вредно разговаривать. Вы пролежали без сознания весь день. Сейчас-уже снова ночь. Мы в палатке, и я экономлю батареи.

Когда доктор Элвин зажег фонарь, Харпер даже зажмурился — таким ярким показался ему свет. Он увидел блестящие стенки маленькой палатки. Как хорошо, что они захватили с собой альпинистское снаряжение на случай, если задержатся на Эвересте! Но возможно, это только продлит их агонию…

Он с удивлением подумал, как же ученый-калека без посторонней помощи сумел распаковать их рюкзаки; поставить палатку и втащить его внутрь. Вокруг были аккуратно уложены и расставлены аптечка первой помощи, банки с концентратами, канистры с водой, крохотные баллончики для портативной газовой плитки. Только громоздких батарей левитатора нигде не было видно. Вероятно, доктор Элвин оставил их снаружи, чтобы не загромождать палатку.

— Когда я очнулся, вы с кем-то разговаривали, — сказал Харпер. — Или я бредил?

Хотя на лицо Элвина ложились отблески от стен палатки, мешая уловить его выражение, Харперу показалось, что ученый смутился. И сразу же понял почему. Лучше бы ему не задавать этого вопроса.

Доктор Элвин не верил, что они сумеют спастись, и диктовал на пленку подробности своего открытия на тот случай, если их тела будут когда-нибудь найдены. Но прежде чем ученый успел ответить, Харпер быстро переменил тему.

— Вы вызывали спасательную службу?

— Пытаюсь каждые полчаса, но боюсь, гора нас экранирует. Я их слышу, а они меня — нет.

Элвин взял маленький приемник-передатчик, служивший также диктофоном, который обычно носил на запястье, а теперь для удобства снял, и включил его.

— Спасательный пост номер четыре слушает, — донесся слабый механический голос. — Прием, прием.

Во время пятисекундной паузы Элвин нажимал на кнопку сигнала бедствия, потом отпустил ее.

— Спасательный пост номер четыре слушает. Прием, прием.

Они выждали минуту, но пост не сообщил, что их сигнал принят. Что же, подумал Харпер, теперь поздно упрекать друг друга. Дрейфуя над горами, они несколько раз собирались вызвать общеземную спасательную службу, но отказались от этой мысли — отчасти потому, что это не имело особого смысла, пока их нес ветер, но главное, им хотелось избежать нежелательной шумихи. Задним числом, конечно, легко быть умным, но кто мог предположить, что они угодят в такое место, откуда нельзя будет связаться даже с ближайшим спасательным постом?

Доктор Элвин выключил передатчик, и теперь в палатке было слышно только, как ветер свистит в ущелье, которое для них оказалось двойной ловушкой — ни выбраться из него самостоятельно, ни вызвать помощь они не могли.

— Не тревожьтесь, — сказал наконец доктор Элвин. — Утром мы что— нибудь придумаем. А до тех пор мы ничего предпринять не можем — разве что устроиться поудобнее. Ну-ка, выпейте немножко горячего бульона, и вам сразу станет легче.

Через несколько часов головная боль Харпера совсем прошла. Правда, ребро было почти наверное сломано, но Харпер обнаружил, что оно перестает ныть, если лежать спокойно на другом боку и не шевелиться. В целом он теперь чувствовал себя не так уж плохо.

За эти часы Харпер успел отчаяться; потом он проникся ненавистью к доктору Элвину (а заодно и к себе) какого черта ему понадобилось участвовать в этой сумасшедшей авантюре? Но все это осталось позади, и он не засыпал только потому, что продолжал обдумывать различные планы спасения.

Ветер снаружи почти утих ли было уже не так темно, оттого что взошла луна. Разумеется, проникнуть глубоко в расселину ее лучи не могли, но на палатку падали отблески от снега на склонах. Сквозь ее прозрачные теплоизолирующие стенки просачивался смутный свет.

Во-первых, сказал себе Харпер, никакая непосредственная опасность им не угрожает. Еды у них хватит по крайней мере на неделю, а водой они обеспечены — вон сколько вокруг снега. Дня через два, если его ребро подживет, они смогут снова начать воздушную прогулку, которая, надо надеяться, кончится более удачно.

Где-то неподалеку раздался странный мягкий хлопок, и несколько секунд Харпер недоумевал, пока не сообразил, что это с верхнего уступа сорвался снег. Ночная тишина была такой нерушимой, что Харперу казалось, будто он слышит биение собственного сердца, а ровное дыхание его товарища звучало неестественно громко.

Странно, как легко нас отвлекают всякие пустяки! Он снова заставил себя вернуться к планам спасения. Даже если он и не сумеет встать, доктор Элвин может отправиться за помощью сам. Шансы на успех в данном случае у одного были не меньше, чем у двоих.

Вновь раздался странный мягкий хлопок, на этот раз как будто ближе. Харпера вдруг удивило, что снег осыпается в такую холодную безветренную ночь. Оставалось только надеяться, что они не окажутся на пути лавины. Конечно, он не успел как следует разглядеть уступ, на который они опустились, а потому не мог решить, насколько реальна такая опасность. Он подумал, не разбудить ли доктора Элвина, который, без сомнения, успел все рассмотреть, пока ставил палатку. Но тут же решил этого не делать: если им действительно грозит лавина, они все равно обречены.

Лучше вернуться к главной задаче. А не прикрепить ли передатчик к одному из левитаторов и не послать ли его вверх? Сигнал, конечно, будет принят, едва левитатор поднимется над ущельем, и спасатели найдут их через несколько часов или, в худшем случае, через несколько дней.

Правда, при этом они лишатся одного левитатора, и если почему— либо сигнал не будет принят, положение их станет значительно хуже. Но тем не менее…

Что это?! Теперь до него донесся не мягкий хлопок снега, а постукивание камешков о камешки. Камешки же сами собой в движение не приходят.

У тебя разыгралось воображение, сказал себе Харпер. Ну кто будет в глухую ночь разгуливать по гималайским ущельям? Но во рту у него внезапно пересохло, а по спине забегали мурашки. Нет, он, бесспорно, что-то слышал, и нечего себя успокаивать.

До чего шумно дышит доктор Элвин! Совершенно невозможно расслышать, что происходит снаружи. А может быть, недремлющее подсознание и во сне предупредило его об опасности? Черт побери, опять ты фантазируешь…

Снаружи стукнули камешки.

Пожалуй, ближе, чем в тот раз, и во всяком случае в другой стороне. Можно подумать, что кто-то, наделенный способностью двигаться почти бесшумно, медленно обходит их палатку.

В эту минуту Джордж Харпер с ужасом вспомнил все, что ему приходилось слышать о «снежном человеке». Правда, слышал он о нем очень мало, но-и этого было более чем достаточно.

Он вспомнил, что легенды о йети, как называли непальцы это неведомое существо, упорно бытуют среди обитателей Гималаев. Правда, ни одно из этих волосатых чудовищ не было ни разу поймано, сфотографировано или хотя бы точно описано надежным очевидцем. Почти весь мир был убежден, что йети лишь миф, и столь скудные доказательства, как следы на снегу или лоскутки кожи, хранящиеся в дальних монастырях, не могли поколебать этого убеждения.

Но гималайские горцы оставались при своем мнении. И Джордж Харпер начал опасаться, что правы были горцы, а не весь остальной мир.

Затем, когда протекло несколько долгих секунд, а все оставалось спокойно, его страх начал понемногу проходить. Наверное, у него от бессонницы возникают слуховые галлюцинации. И он заставил себя вновь вернуться к планам спасения. И уже успел снова углубиться в эти мысли, как вдруг о палатку ударилось какое-то тяжелое тело.

Харпер не завопил во всю мочь только потому, что у него от ужаса перехватило дыхание. Он был не в силах пошевельнуться. Затем он услышал, как в темноте рядом с ним сонно заворочался доктор Элвин.

— Что такое? — пробормотал ученый. — Вам нехорошо?

Харпер почувствовал, что Элвин перевернулся на другой бок, и понял, что тот нащупывает фонарь. Он хотел прошептать: «Ради бога, не двигайтесь!», но не мог выдавить из своего пересохшего горла ни звука. Раздался щелчок, и на одну из стенок палатки лег яркий кружок света от фонаря.

Эта стенка прогибалась внутрь, словно на нее давила какая-то тяжесть. В центре выпуклости было нетрудно угадать очертания не то руки со скрюченными пальцами, не то когтистой лапы. Она находилась всего в двух футах над землей, словно неведомый пришелец теребил ткань палатки, стоя на коленях.

Свет, по-видимому, его испугал, потому что когтистая лана мгновенно исчезла, и стенка вновь натянулась. Раздалось глухое сердитее ворчание, и на долгое время наступила полная тишина.

Харпер с трудом перевел дух. Он ожидал, что в стенке вот-вот появится зияющая прореха, и на них из темноты ринется нечто невыразимо ужасное. И он чуть истерически не вскрикнул, когда вместо треска рвущейся ткани откуда-то сверху донесся еле слышный посвист поднявшегося на мгновение ветра.

Затем последовал знакомый — почти домашний звук. Это зазвенела пустая консервная банка, ударившись о камень, и почему-то напряженность немного спала. Харпер наконец смог заговорить, а вернее, сипло прошептать:

— Он отыскал наши консервы. Может, теперь он уйдет.

Словно в ответ, послышалось рычание, в котором чувствовались разочарование и злость, затем раздался удар и грохот катящихся банок. Харпер вдруг вспомнил, что все их продовольствие было в палатке, а снаружи валялись пустые жестянки. Это его не обрадовало. Он от всего сердца пожалел, что они не взяли примера с суеверных горцев и ни оставили снаружи подношения богам или демонам, бродящим по этим вершинам.

И тут произошло нечто настолько внезапное и неожиданное, что он сообразил, в чем было дело, только когда все кончилось. Раздался скрежет, словно по камням протащили что-то металлическое, потом — знакомое жужжание и удивленное фырканье.

И затем — душераздирающий вопль ярости и ужаса, который начал стремительно удаляться — все выше и выше в небо..

Этот замирающий звук вызвал в памяти Харпера давно забытую картину. Однажды ему довелось посмотреть старинный (начала двадцатого века) фильм, посвященный истории воздухоплавания. В этом фильме было несколько страшных кадров, рассказывавших о первом полете дирижабля. Выводившие его из ангара рабочие отпустили канаты не все вместе, и тех, кто замешкался, дирижабль мгновенно увлек за собой в вышину. Несколько минут они беспомощно болтались под ним, цепляясь за канаты, а затем уставшие пальцы разжались и они один за другим попадали на землю.

Харпер ждал далекого глухого удара о камни, но удар так и не раздался. Тут он услышал, что доктор Элвин повторяет снова и снова:

— Я связал левитаторы вместе. Я связал левитаторы вместе.

Харпер был настолько ошеломлен, что это его даже не встревожило. Он испытывал только досаду.

Ведь теперь он так никогда и не узнает, кто рыскал вокруг ах палатки в смутном мраке гималайской ночи.

День начинал клониться к вечеру, когда в ущелье спустился горный спасательный вертолет, который вел скептик-сикх, подозревавший, что все это подстроил какой-то изобретательный шутник. Когда вертолет приземлился в центре поднятого им снежного вихря, доктор Элвин, одной рукой цепляясь за столбик палатки, отчаянно замахал машине.

Узнав ученого, вертолетчик испытал что-то похожее на благоговейный ужас. Значит, это правда! Ведь иначе Элвин никогда бы не очутился тут. И следовательно, все, что сейчас летает в земной атмосфере и за ее пределами, с этой минуты устарело, как древние колесницы.

— Слава богу, что вы нашли нас, — прочувствованно сказал ученый. — Но как вы добрались сюда так быстро?

— За это можете поблагодарить радиолокаторную сеть слежения и телескопы орбитальных станций. Мы бы добрались сюда и раньше, только сначала думали, что это какой-то розыгрыш.

— Не понимаю…

— А что бы вы сказали, доктор, если бы кто-нибудь сообщил, что дохлый гималайский снежный барс, запутавшийся в какой-то сбруе болтается на высоте в девяносто тысяч футов, не взлетая выше и не падая?

Джордж Харпер на своей постели в палатке принялся хохотать, не обращая внимания на боль, которую причинял смех. Доктор всунул голову внутрь и обеспокоенно спросил:

— Что случилось?

— Ничего… о-ох! Я просто задумался над тем, как мы снимем оттуда бедную животину, чтобы она не создавала угрозы для воздушного транспорта.

— Ну,отправим туда кого-нибудь на левитаторе, чтобы он нажал на кнопки. Возможно, надо будет ввести радиоконтроль для всех аппаратов…

Голос доктора Элвина замер на полуслове. Ученый был уже далеко отсюда, углубившись в расчеты, которым предстояло изменить судьбу многих миров. Ибо он возвращал человечеству свободу, утраченную давным-давно, когда первые амфибии покинули свою невесомую подводную родину.

Битва с тяготением, длившаяся миллиард лет, была выиграла.