Было видно, как снаружи дым стелился по земле, словно туман, проникая внутрь едким запахом, смешавшимся с запахом пороха, горящей соломы и паленого человеческого тела.
      – Мальчик мой, успокойся, не плачь… не плачь, – шептала Адриана, еще крепче прижимая сына к груди.
      – Всякий нормальный ребенок плачет, когда слышит стрельбу, – прошептал стоявший ближе всех к ней человек – седые спутанные волосы, лицо, изрытое оспой, как поверхность Луны кратерами. Адриана знала о нем только одно – зовут его Ле Луп.
      – Он родился на свет под грохот мушкетной пальбы, – сказала Адриана. – Он плачет, когда не слышит хорошо знакомых ему звуков. – Она нетерпеливо выглянула из дверей деревенского дома, сквозь дымку разглядела синюю вспышку, будто синяя птица взмахнула крылами в предрассветной мгле. Где-то рядом прогремел выстрел.
      – Очень хорошо, – произнес Ле Луп. – Мне приходилось успокаивать детей, которые своими криками выдавали мое убежище врагам.
      Глаза Адрианы встретились с его глазами. И ей не потребовались слова, чтобы заставить Ле Лупа послушно сосредоточить свое внимание на том, что происходило за пределами дома.
      Адриана поцеловала своего малыша в лоб, она гадала, что же такое заключается для матери в ребенке, что та готова отдать за него жизнь. Девочкой она почти не задумывалась о том, что такое быть матерью, и после того, как ей исполнилось семь лет, ее никогда не тянуло быть в окружении детей. Ее собственный сын ничем не отличался от тех малышей, с которыми ей приходилось когда-либо сталкиваться, разве только тем, что он был ее ребенком. Мальчик отличался завидным аппетитом: он продолжал жадно хватать ртом ее грудь, когда там уже не было молока, а у нее от постоянного недоедания начали слишком сильно выступать ключицы. Малыш отличался глупостью: он был глупее любого теленка, козленка, щенка, достигших полуторагодовалого возраста. Детеныши животных в таком возрасте уже могли сами добывать для себя еду и не топтаться ножками в своих собственных испражнениях. И ничего этого не умел делать ее драгоценный ребенок. Ей не верилось, что однажды он научится сам одеваться, научится читать и говорить длинными, сложными предложениями.
      И, несмотря на все это, малыш был тем единственным, что удерживало ее на земле. Казалось, что все живое, в ней еще сохранившееся, каким-то чудесным образом сконцентрировалось в ее сыне так, что она могла видеть это воочию. И оно напоминало ей, требовало, чтобы она жила вопреки тому, что душа была мертва.
      Она снова поцеловала ребенка.
      – Спи, Нико. И положила утомившегося малыша на солому. Почти с нежностью она взяла стоявшее рядом ружье, вставила запал.
      Растянувшись на грязном, вонючем полу, женщина положила короткий ствол ружья на каменную плиту в основании очага, нацелила свое оружие на дверь и стала ждать. А снаружи продолжала гореть деревня, названия которой она не знала.
      – Эй, проснись, – раздался над самым ухом шепот Креси.
      Адриана растерянно заморгала, она поняла, что нечаянно задремала. Но не могла понять, надолго ли – снаружи все оставалось по-прежнему. Адриана подняла глаза на Креси. В неясном свете ее точеные черты лица в обрамлении рыжих волос казались прекрасными, и больше ничего в облике Креси не было такого, что выдавало бы в ней женщину – стройное тело с изящным рельефом мышц, плоская грудь, обтянутая забрызганным грязью жилетом, и тяжелые серые ботфорты. Возможно, Ле Луп и его бандиты догадывались о том, что она на самом деле женского пола, и если так, то они пока принимали правила игры, поскольку имели массу доказательств ее силы, ловкости и быстрой реакции.
      – Они ушли. Мы должны исчезнуть до их возвращения.
      – Разве они не оставили караульных?
      – Тонио уже избавился от них.
      Адриана поднялась и стала собирать вещи. Надела на себя лямки грязной перевязи, посадила туда Николаса. Он уже проснулся и смотрел на нее ясными серыми глазами, и в них не отражалось ни одной человеческой мысли. И все же он что-то говорил ей. В глазах была какая-то тайна, доступная только вот таким, как он, невразумленным маленьким существам. И что-то шевельнулось в ее груди, что-то нежное, словно прикоснулись легким перышком как раз к тому самому месту, где хранила она любовь к другому Николасу. Здесь была ее страшная рана, но уже переставшая болеть, и осталась только зияющая пустота. Гангрена, которая чуть не отправила ее на тот свет, залечилась, но следы остались на коже.
      Ле Луп уже вышел из дома наружу, окруженный своими бандитами, которых насчитывалось не менее десятка. За ними, стараясь идти как можно тише, последовали Адриана и Креси, и все они скоро направились прочь от опасного места.
      Через полчаса деревня, превратившаяся в клубы дыма, поднимавшегося к небу, осталась мимолетным воспоминанием. Ле Луп и его бандиты надеялись поживиться в этом селении, но нашли там только груду трупов. И пока они среди руин искали что-нибудь ценное, еду и одежду, прибыли «синие кафтаны», и их было слишком много, так что всем пришлось спрятаться и ждать. За последние несколько месяцев Адриана узнала, что для бандитов это было самым обычным делом.
      Они шли по раскисшему после дождя пастбищу, заросшему чертополохом и бурьяном, трава была такой высокой, что доставала им до пояса. Небо оставалось все таким же свинцово-серым, каким стало после падения кометы, призванной безумцем и уничтожившей мир. По крайней мере хоть дождь перестал лить.
      – Мы не можем долго оставаться в этой компании, – тихо сказала Креси, когда они все шли, вытянувшись цепочкой.
      – Я думаю, они нам еще нужны, – так же тихо ответила Адриана.
      – Может быть, но очень скоро они решат, что мы им не нужны, во всяком случае – я.
      – Да, Ле Луп ревнует, – согласилась с ней Адриана. – Он понимает, что ты более сильный лидер, и его люди это понимают. Но все это можно уладить.
      Некоторое время Креси шла молча.
      – Скажи, он на тебя не посягает?
      – Пока не позволяет себе этого. Но я боюсь…
      – Не надо ничего бояться, я его убью, если только он посмеет к тебе прикоснуться.
      Адриана покачала головой:
      – Он нам нужен.
      – Но не в этой роли.
      Адриана нахмурилась:
      – Ты продолжаешь обращаться со мной, будто я прекрасный и хрупкий цветок.
      – А ты обращаешься со мной так, будто все еще считаешь шлюхой, – не заставила себя ждать с ответом Креси, – и к тому же очень глупой. Если Ле Луп получит доступ к твоему телу, это будет его победой. И он сразу же поделится своей добычей со своими товарищами. Ты этого хочешь? Считаешь завидной долей принести себя в жертву этим людям?
      – Если это сохранит нам жизнь.
      – Ты только послушай, что ты говоришь!.. Разве этому тебя учили сестры в Сен-Сире?
      Адриана недовольно хмыкнула:
      – Они меня ничему не учили, совершенно ничему. Они мне так и не объяснили, кто я и для чего пришла в эту жизнь. Они готовили меня к одному – постричься в монахини, и если бы я это сделала, то меня бы уже давным-давно либо изнасиловали, либо убили, а скорее всего, и то и другое. Такие люди, как Ле Луп, в первую очередь ищут добычу в монастырях. А сейчас все мужчины уподобились Ле Лупу. Все остальное, чему я научилась в Сен-Сире, все мои познания в математике, литературе, усвоенные правила хорошего тона сейчас совершенно бесполезны. И судьба выводит меня все на одну и ту же дорогу – что тогда в Версале, что сейчас здесь. От меня все время требуется принести в жертву мою женскую плоть. Именно к этому все сводится. Ну что, Креси, у тебя есть что возразить? Ты же знаешь, мир стоит на этом, и именно поэтому я не считаю тебя шлюхой. И тем более ты никогда в моих глазах не была глупой.
      – И я себя глупой никогда не считала, – тихо ответила Креси.
      Адриана отвела взгляд в сторону. Она научилась понимать по выражению странных, светло-голубых глаз этой женщины, когда она упражняется в своем едком сарказме, а когда говорит искренне. Но сейчас Адриана не хотела рисковать, она не была готова к искренности.
      – Послушай, – все так же тихо начала Креси, – не подпускай его к себе. Мы от этого ничего не выиграем, а потеряем многое. Ле Луп считает тебя моей женщиной. И он не посмеет взять тебя силой.
      – Но он может убить тебя, когда ты будешь спать. Что ты на это скажешь?
      Креси пожала плечами:
      – Тогда я просто не буду спать.
      – Креси, я…
      Она не договорила. Один из бандитов, шедший впереди, – худой, глуповатый пикардиец, которого все называли Роланд, – как подкошенный свалился на землю. Адриана в недоумении остановилась и тут услышала отдаленный звук выстрела.
      – Стреляют! – закричал кто-то.
      Высокая трава зашипела, будто кишела змеями, и снова раздался отдаленный звук выстрела, будто кто-то хлопнул в ладоши. Адриана обернулась и увидела ровный ряд небольших голубых облачков, несущихся в их сторону по полю.
      Еще двое бандитов упали на землю, третий вскрикнул, схватился за руку и поник, как срубленная головка полевого цветка.
      Креси уже вскинула мушкет и отвечала на выстрелы выстрелами. Она опустилась на одно колено, поскольку их окутали клубы дыма, и молниеносно перезарядила мушкет.
      – Не поднимай головы. Отползи вперед шагов на тридцать, потом вставай и беги, – свистящим шепотом приказала рыжеволосая бестия.
      – Я без тебя ни шагу.
      – Еще один выстрел, и я последую за тобой. – Надменная улыбка исказила губы Креси. – Решение за нас уже принято. У мсье Ле Лупа открылся третий глаз.
      – Ты что, видела это?
      – Я сама всадила ему пулю прямо в лоб.
      – Бог проклянет тебя, Креси…
      – Беги, спасай Николаса.
      На мгновение Креси показалось, что ее подруга подумала о другом Николасе, о том, который лежал в земле где-то недалека от Версаля. Но Адриана имела в виду малыша.
      И Адриана побежала. Жесткие стебли травы драли то, что еще осталось от ее платья. Она бежала, и от тряски маленький Нико залился громким плачем.
      Где-то сзади слышались громкие крики Креси, она раздавала приказы оставшимся в живых бандитам. Они сгрудились вокруг нее и отступали более или менее организованным порядком: одни опускались на колено и стреляли, другие тем временем отбегали и перезаряжали свое оружие, после чего отбегали назад стрелявшие. По большей части это были уже немолодые солдаты, и военный порядок был вколочен в них долгими годами муштры и боевых действий, и Креси заставила их вспомнить военную выучку, что никак не удавалось сделать Ле Лупу.
      Адриана почувствовала радость оттого, что Креси убила этого жалкого негодяя. Пусть отправляется в ад.
      Задыхаясь, Адриана взобралась на вершину холма. Трое всадников, все в тех же хорошо знакомых ей синих кафтанах, очень быстро неслись с фланга. Она закричала, предупреждая Креси.
      Но грохот выстрелов заглушил и без того не очень сильный голос Адрианы, и Креси не слышала и продолжала со своим войском отступать как раз в ту сторону, откуда приближались всадники. Еще мгновение, они достигнут гребня холма и будут у врага как на ладони.
      Адриана медленно опустилась на землю. По мере того как отступление продолжалось, оно уже не казалось ей стройным и упорядоченным. Она пересчитала оставшихся в живых – всего несколько человек.
      Выругавшись, Адриана сняла с плеча ружье, вставила запал, отметив про себя, что пороху осталось совсем немного.
      Она отползла и спряталась в кустах, взяла на мушку ехавшего впереди всадника. Ее мушкет был короче обычного, приспособленный для стрельбы с лошади, и оттого стрелял не так метко. У всадника в руках был видел лишь пистолет, но это ничего не значило, он мог оказаться каким-нибудь новейшим оружием, в этом случае она была обречена. Желая заполучить для себя хоть какое-то преимущество, она позволила ему подъехать как можно ближе, даже не зная, заметил он ее или нет. Двое других оставались справа от нее и как бы замыкали кольцо.
      Камзолы всадников что-то напомнили ей, отчего болезненно заныло сердце. Военные полки, сейчас разрозненные, превратились в банды разбойников и мародеров, но камзол приближавшегося всадника спереди был отделан серебряным галуном, как некогда у солдат Швейцарской роты, личной охраны короля Франции, роты, в которой служил Николас.
      Она чего-то ждала, а всадник все приближался. Он не видел ее.
      И в этот момент Нико снова заплакал, да так громко, что только глухой или мертвый мог его не услышать. И как только всадник их заметил, она тут же выстрелила. Приклад карабина больно ударил в плечо, а враг остался сидеть в седле и поднял пистолет. Вспышка пламени – но направленная не в нее, а куда-то поверх, будто он стрелял наугад.
      Или это ей так показалось? Лошадь затопталась на месте и попятилась, всадник выстрелил вторично, и снова поверх ее головы. На этот раз Адриана проследила, куда полетела смертоносная пуля.
      Креси появилась на вершине холма, и в это самое мгновение Адриана увидела, как красный фонтанчик ударил из ее груди, и Креси резко повернулась на месте так, что ее меч серебряным угрем выскользнул из ножен, и всадник обнажил свой широкий палаш.
      Креси удивила ее: она молниеносно увертывалась от сыпавшихся на нее ударов, будто имела дело с незрелым юнцом, затем неожиданно подпрыгнула, и ее клинок превратился в разящее крыло. Голова слетела с плеч, и фонтан крови ударил в небо.
      Затем чья-то невидимая рука ударила Креси, она упала и осталась лежать неподвижно.

      Красные Мокасины поднял голову, он уловил принесенный ветром знакомый и очень приятный запах гикори, горящего в разведенном кем-то костре. Они с Бьенвилем только что проехали мимо дома на краю леса – покосившегося серого строения. Стояло оно, как серый волк, который, известно, тощает за долгую холодную зиму, но с голоду не издохнет. Какие-то европейцы, подумал Красные Мокасины, покинули свои студеные, заснеженные страны и обосновались здесь так, как привыкли жить на своей родине.
      Он поднял глаза к мрачному небу, окинул взглядом холмы, чей белый снежный покров был иссечен бороздами застывших горных речушек. Ему показалось, что эти недавно прибывшие на их земли люди каким-то странным образом привезли с собой изнуряющие холодом зимы.
      – Я очень рад, что ты поехал со мной, – сказал Бьенвиль на молибиа, языке, распространенном среди торговцев в Алабаме. Язык этот напоминал упрощенный вариант чоктау, говорившие на нем употребляли какие-то странные слова, и звучал он немного смешно.
      Красные Мокасины никогда не чурался говорить на этом языке, но ответил по-французски:
      – Очень даже хорошо снова выехать на охоту, посмотреть на земли вокруг.
      Бьенвиль хмыкнул:
      – Так ты говоришь по-французски? Ты и по-английски хорошо говоришь, так что я даже начинаю сомневаться, а действительно ли ты индеец чоктау.
      Пришла очередь улыбаться Красным Мокасинам:
      – Я действительно индеец чоктау, губернатор. И мы с вами уже встречались. По крайней мере, находились в одном доме.
      – Правда? В таком случае у тебя есть преимущества передо мной, юноша.
      – В то время мой дядя был Тишу Минко,то есть он мог говорить от лица вождя. Вы провели ночь в нашем чукка,в Чикасауэй. Это было всего лишь несколько месяцев после того, как вы убили вождей племени натчез. Мы тогда очень высоко вас ценили, потому что в течение долгих лет натчез доставляли нам много хлопот.
      – Да, я помню то время, – сказал Бьенвиль. – Я и мальчика помню, он все время смотрел такими странными глазами и молчал.
      – Это был я, – признался Красные Мокасины.
      – Но теперь-то ты, я вижу, научился говорить.
      – Научился.
      Деревья стали гуще, но это был все молодняк. Замерзший снежный покров между деревьями покрывали многочисленные следы лошадей, свиней и прочего домашнего скота. «Интересно, – подумал Красные Мокасины, – долго нам еще придется ехать, прежде чем попадется какая-нибудь дичь?» Он месяц провел в Филадельфии, ожидая, когда же подготовят к отплытию корабли и когда закончится зима. Занимал себя тем, что изучал карты, читал книги, использовал каждый подвернувшийся случай, чтобы усовершенствовать свой английский язык. Но в городах, построенных англичанами, начинал страдать от замкнутости пространства, его тянуло на простор, но он понимал, что у него впереди еще несколько месяцев ожидания. И рад был померзнуть, лишь бы вырваться за пределы города, да к тому же и Бьенвиль его не поохотиться пригласил, а поговорить.
      – И заговорил не на одном, а на нескольких языках сразу, – заключил Бьенвиль.
      Красные Мокасины вздохнул:
      – Губернатор Бьенвиль, вы же хотите спросить меня, как я отношусь к англичанам.
      – Истинно так, – подхватил Бьенвиль. – Ты угадал мои намерения. Чоктау до сего дня в течение многих лет были союзниками Франции. Хотя я всегда подозревал, что некоторые из вас склоняются к своим собратьям чикасо и англичанам.
      Красные Мокасины пожал плечами:
      – Старейшины рассказывали мне, что вначале мы поддержали французов, потому что нам нужно было огнестрельное оружие для защиты от рабов из Каролины и их союзников чикасо. Тогда французы были нашими друзьями и остаются ими до сих пор.
      – А что в будущем…
      – Но французы одновременно всегда были друзьями натчез, хотя вы лично, губернатор, возглавляли войска в войне против них.
      – Насколько я помню, чоктау нам в той войне тоже помогали.
      – Да, губернатор Бьенвиль. Вы же не считаете нас детьми, которые видят только то, что хотят? Французы являются нашими друзьями, потому что им это выгодно. Но это и чоктау выгодно, потому что французы помогают нам в борьбе с нашими врагами. Это честная дружба. Но если поджигается трава, нужно знать, куда дует ветер.
      – Так ты не ведешь никаких тайных переговоров с англичанами?
      Красные Мокасины широко улыбнулся:
      – Я? Нет. Но если придет день, когда это потребуется, то я буду это делать.
      – Понятно. А что будет, если придет день, когда французы не смогут продавать вам товар дешевле, чем англичане?
      – Губернатор, не за горами то время, когда мы не увидим никаких товаров ни от французов, ни от англичан. Но нам всегда будут нужны новые мушкеты, порох и ядра для пушек, и нам все равно, у кого их покупать. Мы будем вести переговоры с теми, у кого они будут, так я думаю.
      – Ты честный человек, – сказал Бьенвиль.
      – То же самое я слышал и о вас, – в тон ему ответил Красные Мокасины. – Мой народ вас уважает, и я оказываю вам ту же честь, что оказал бы и мой дядя.
      – В таком случае, мой друг, боюсь, я должен попросить тебя об одолжении.
      – Я буду рад выслушать вашу просьбу.
      – Просьбу… – Бьенвиль покусал губы, затем достал притороченный к седлу мушкет и положил его себе на колени. – Возможно, я сильно опоздал, я видел тебя в обществе Нейрна, а он во время последней войны был английским шпионом.
      – Он приезжал к нам, вы это хотите сказать?
      Бьенвиль рассеянно кивнул:
      – Все, что я сказал на заседании Совета, правда. У меня действительно есть корабли, и дуб, из которого они построены, выдержит длительное плавание. Но я ничего не сказал о том, что происходит в Луизиане.
      – Вы действительно ничего не сказали.
      – Красные Мокасины, а ты им уже рассказал, что мы там вымираем? Что нас, французов, осталось не больше тысячи, включая женщин?
      – Я об этом не говорил.
      – Умоляю тебя, не говори, молчи. Они должны мне поверить. Они должны думать, что я разрешаю им набрать корабельные команды по доброй воле, а не потому, что у меня нет людей. В противном случае…
      – Вы боитесь, что они объявят вам войну?
      – Боюсь войны и боюсь того, что англичане воспользуются экспедицией только в своих целях. Я дал согласие вначале отправиться в Англию, но у меня должна быть возможность настаивать и на том, чтобы мы посетили Францию. Ты меня понимаешь? Я должен восстановить торговлю, иначе все французы здесь погибнут и, как ты правильно заметил, вы тоже останетесь без товара.
      – И что если я сделаю вам такой подарок?
      – Мне известно, что чоктау любят обмениваться подарками, – сказал Бьенвиль. – Поэтому я сделаю тебе ответный.
      Он полез в кобуру и достал оттуда оружие, очень похожее на пистолет, только ствол у него был черного цвета, цельный и заостренный к концу. Он протянул его Красным Мокасинам.
      Тот взял оружие, рука ощутила изысканную резьбу рукоятки из слоновой кости.
      – Крафтпистоль! – чуть не задохнулся от восторга Красные Мокасины.
      – Он твой, – сказал Бьенвиль.
      Красные Мокасины поднял смертельно опасное оружие и прицелился в старый вяз.
      – Сколько зарядов осталось?
      – Двенадцать.
      Красные Мокасины еще какое-то время повертел в руках чудесное оружие и неохотно протянул его назад Бьенвилю.
      – Я не держу в голове мысли рассказывать англичанам, какая плачевная судьба у французов, – сказал он. – Для чоктау выгодно, чтобы англичане думали, что наш союзник сильный, а не слаб и умирает от голода и холода. И поэтому вам не нужно дарить мне подарок.
      Суровое лицо Бьенвиля немного смягчилось, он кивнул:
      – Тогда я даю его тебе в знак того, что мы с тобой встали на тропу дружбы.
      – Ну что ж, – сказал Красные Мокасины, с восхищением взглянув на крафтпистоль, – на таких условиях я приму его. Теперь мы можем идти вместе по белой тропе.
      – Спасибо. – Улыбка едва тронула губы француза. – Если я не ошибаюсь, вон там помет оленя.
      Красные Мокасины посмотрел туда, куда показывал Бьенвиль, и увидел след.
      – Да, – согласился он. – И коль наш деловой разговор завершен, мы можем теперь поохотиться?
      – Думаю, да.
      И они вместе устремились по следу вглубь леса.
 
      Красные Мокасины с трудом мог сосредоточить свое внимание на еде под пристальным взглядом Коттона Мэтера. В этом человеке было нечто особенное – не в его речах и не во внешнем облике, – нечто такое, что вызывало у Красных Мокасин тревогу. Отчасти дело было в глазах Мэтера – время от времени мужчина смотрел так, словно хотел оскорбить. Хотя такие вещи были характерны для белых. Казалось, они разговаривали глазами, и большинство слов, которые они произносили, представляли собой просто шум, сопровождавший поединок воль. И чоктау умели устраивать сражения глазами, но только не в тех случаях, когда они обсуждали вкус еды или цвет неба, но лишь только когда намеревались нанести оскорбление, или подозревали во лжи, или перед схваткой не на жизнь, а на смерть. У белых же каждый обмен любезностями сводился к состязанию, призванному выявить победителя и побежденного.
      Но Красные Мокасины с детства привык к таким манерам белых, и не это беспокоило его в Мэтере.
      – Я пригласил тебя сюда, чтобы говорить о конкретном деле, – прервал молчание проповедник.
      – Я догадался.
      – Я хочу поговорить по поводу тех способов, с помощью которых соплеменники могут узнавать твою судьбу на расстоянии и следить, что с тобой будет происходить, когда ты отправишься в далекое путешествие. Скажи мне, такие способы действительно существуют или это был тактический ход для обеспечения твоей личной безопасности? Если всего лишь тактический ход, то хочу тебя заверить, в нем не было никакой необходимости.
      – Такие способы действительно существуют.
      – Могу ли я спросить, что это за способы?
      – Спросить вы можете, но я не отвечу.
      Морщины вокруг глаз Мэтера обозначились еще резче:
      – Но скажи мне, это как-то связано с невидимым миром?
      Красные Мокасины посмотрел прямо в глаза Мэтеру:
      – А что вы называете «невидимым миром»?
      – Невидимый мир?! Это огромное черное пространство, населенное ангелами зла и порока, а ангелы света так далеки от нас.
      Красные Мокасины чувствовал, как глаза Мэтера буравят его, стремясь проникнуть в самую его душу.
      – Продолжайте, – сказал он.
      – Мой отец и я в течение многих лет проповедовали учение Христа среди вашего народа…
      – Вы проповедовали среди чоктау?
      – Среди индейцев, живущих в Массачусетсе.
      – В таком случае вы проповедовали не среди моего народа.
      Мэтер нахмурился:
      – Я не намерен предаваться софистике. На наши проповеди собиралось много народу из окрестностей, люди приходили, чтобы услышать слово истины, признать Иисуса Христа своим спасителем и отречься от тех путей зла и порока, которыми они шли прежде. Многие из них признавались мне, что их шаманы пользовались силами невидимого мира в борьбе с врагами. Проще говоря, для исполнения своих замыслов они призывали злых духов и ангелов зла.
      Красные Мокасины поджал губы.
      – Вы говорите о… – он подыскивал английское слово, – о колдунах?
      Одна бровь Мэтера выгнулась дугой.
      – Да. Ведьмы есть у всех народов. Они есть даже на подвластной мне территории, в Массачусетсе. Дьявол тайно творит свои козни и тем самым угрожает торжеству на земле света, который несет Господь наш Иисус Христос. Я не хочу сказать, что твой народ хуже всех прочих. Но ты должен признать, что среди вас существуют люди, поклоняющиеся дьяволу.
      – Я не отрицаю.
      – И каково твое личное мнение об этих людях?
      – Мы их убиваем, если уличаем в каком-нибудь злодействе.
      – Почему?
      – Потому что они наши враги. Это люди проклятые, коль они живут только для того, чтобы творить зло. Так почему же мы должны быть терпимы к таким людям?
      – Если вы не хотите терпеть их, – напирал Мэтер, – так почему же вы тогда не хотите принять христианство?