V

СТРАШНОЕ И ЗАПРЕТНОЕ

Хизи на мгновение смежила усталые веки, следя из-под полусомкнутых ресниц за причудливой игрой света. Мелькающие контуры в основном были ей знакомы – изгибы и углы выцветших рельефных фигурок, часть из которых она знала, но большая половина была таинственной, как морской ветер. Который уж день она смотрит на них, пытаясь доискаться смысла с тем же нетерпением, с каким рука тянется расчесать зудящую ранку. А пользы ни от того, ни от другого никакой. Просто она еще мало знает. Ган был прав.

И все же немногое, что становится ей понятным из прочитанного, не дает ей бросить эту мучительную игру. Открытия случаются редко и достаются тяжелой ценой, но зато, какая это сладкая награда, не сравнимая ни с чем, что ей когда-либо довелось испытать.

Квэй, она знает, беспокоится за нее. Ведь она вскакивает с постели с первыми лучами рассвета и возвращается, когда на небе зажигаются звезды, нащупывая в кармане в несколько раз сложенные клочки бумаги. Кусочком угля она копировала знаки, которые не понимала, и по ночам, в постели, при мигающем свете масляной лампы, пыталась разгадать их значение. Это тут же замечал призрак, живущий в ее комнате, – он подходил поближе, наблюдая за ней, а однажды даже провел невидимым пальцем по листу бумаги. Может быть, в прошлой жизни он был писцом, ученым человеком и любил писать так же, как она сама.

…Надо открыть глаза, уговаривала она себя. Я только начала понимать, о чем идет речь на этой странице. Но глаза не открывались, не прошло и минуты, как ее сковал сон.

Она проснулась оттого, что падает, проваливается в бездну, но это был всего лишь ночной кошмар, какой могут устроить крошечные бесенята, живущие в голове, как считала Квэй. Хизи приложила руку к груди, чтобы унять сердцебиение. В ее полусонном состоянии, когда мутится сознание, она опасалась, что Ган может услышать стук ее сердца. И еще боялась, что Ган застанет ее спящей – она не раз видела, как он безжалостно изгонял всех, кто засыпал во время работы, даже тех, у кого было королевское разрешение на занятия в библиотеке. Разрешение, которого у нее не было. Но нет, если бы он увидел, что она спит, она бы проснулась не оттого, что падает, а от язвительных речей всезнающего мудреца.

От этой мысли ей стало легче. Хотя она еще не совсем понимала, где находится, она снова перевела взгляд на книгу и с ужасом увидела, что книга, вся растерзанная, валяется на полу. Она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Неужели это она уронила книгу? Ей казалось, что она аккуратно положила ее на стол и обращалась с ней, как с редкой драгоценностью, чем эта книга и была. Но – факт остается фактом – книга лежала перед ней, с раскрытой обложкой, как мертвая птица с перекрученными крыльями. Руки Хизи дрожали, когда она наклонилась, чтобы поднять книгу. Как только она осторожным движением перевернула ее, волнение перешло в панику: у самого основания переплета книга была разорвана – разрыв шел поперек всей страницы, широкий, как река.

Если ты порвешь хотя бы одну страницу, как-то сказал ей Ган. Хотя бы одну…

Хизи стерла слезинки и крепко закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы. Если Ган заметит, что она плачет он тут же обо всем догадается. Он потом все равно может узнать, но не от нее. Она собрала всю волю, но еще некоторое время продолжала сидеть неподвижно, обдумывая, как ей лучше поступить. Когда она почувствовала, что совладала со слезами и они не выдадут ее и что лицо ее теперь непроницаемо под привычной бесстрастной маской, она осторожно закрыла книгу. Никто не догадается, что книга порвана, когда она закрыта. Эта мысль ее утешила, и от сердца слегка отлегло. Она поставила на место том в темно-красном кожаном переплете, втиснув его между такими же томами.

Она взяла с полки еще одну книгу, где надеялась найти что-нибудь об освящении храмов Первой Династии. Поскольку во время освящения на опорных и основных балках и колоннах храмовых зданий непременно рисовали символические имена Реки, она пришла к выводу, что в книге должно быть подробное описание того, как проектировали и строили храмы. После получасового раздумья Хизи поняла, что ошиблась: в храмах династии ее отца имелись многочисленные росписи, тогда как церемония освящения храмов Первой Династии сопровождалась возжиганием особых и сложных по составу ароматических веществ. Поэтому было мало надежды отыскать в книге какие-нибудь сведения об архитектуре. Веки снова начали смыкаться, и Хизи, из страха порвать еще одну книгу, отнесла уже ненужный том и поставила в шкаф. Гордясь собой, она спокойно, не дрогнув, прошла мимо Гана так, словно все было в полном порядке. И как обычно, он даже не удостоил ее взглядом.

Выйдя из зала, она первым делом поспешила туда, где сидел, облокотившись о стену, Тзэм. Он беседовал с каким-то молодым человеком в придворном платье, очевидно, из мелкой знати. При виде Хизи молодой человек слегка поднял брови, распрощался с Тзэмом и удалился по коридору. Хизи едва обратила на него внимание. Она бросилась к Тзэму и потянула его за рукав:

– Пошли, Тзэм. Прямо сейчас.

Тзэм кивнул и, насупив брови, с усилием поднялся на ноги.

– Что-то ты сегодня рано, – заметил он, когда они шли через зал, в котором собиралось все больше народа.

Вот-вот должна была начаться церемония очищения, и все люди направлялись к открытым фонтанам. Хизи, естественно, не участвовала в таких церемониях, и хотя Тзэм по статусу должен был присоединиться к молящимся, она ни словом не выдала своего намерения отпустить его.

– Да, я подумала, что могу помочь Квэй на кухне, – сказала она.

Тзэм фыркнул:

– Нет нужды лгать мне, принцесса. Тзэм всегда к твоим услугам.

Хизи нахмурилась, раздосадованная тем, что Тзэм так легко раскусил ее. Они миновали Двор Белого Тысячелистника и ступили в королевское крыло дворца, где навстречу им попадалось все меньше людей, спешащих на молитву.

– Саламандра, случайно, не обидел тебя, госпожа? – спросил Тзэм. Саламандрой Тзэм окрестил Гана за его круглую гладкую физиономию.

– Нет, Тзэм. – Хизи испугалась, что снова польются слезы. Ей удалось сегодня сдержать их, и она была довольна собой.

Тзэм хмыкнул, и некоторое время они шли молча.

– Госпожа, ты знакома с Вез Йехд Ну? – спросил он, когда они на минуту остановились.

– С кем? Не понимаю, о ком ты говоришь.

– Я просто подумал, может, ты его знаешь.

– А почему я должна его знать?

– Он из богатой влиятельной семьи.

– И весьма неразборчивый в средствах. В прошлом веке они обманом и шантажом заполучили земли. Там было убийство, или даже не одно, насколько я помню.

– Никогда не слыхал об этом, – проворчал Тзэм. – Об этом не говорят, особенно сейчас, когда в их жилах течет королевская кровь. Есть старые записи – жрец там сетует на разжижение Речной крови, на смешение ее с кровью воров и головорезов.

– Но ведь это было давным-давно, лет сто назад.

– Довольно давно.

– Один молодой человек из этой семьи, некий Вез…

– Не с ним ли ты разговаривал в зале?

Тзэм задержал шаг и прислонился спиной к яркой бирюзовой стене Зала Людей Ветра, куда они только что вошли.

– Да, это был он, – сказал он мрачно.

– Ну на этот раз перестань мне лгать, Тзэм. Когда я вошла, он улизнул, как ящерица при виде кота. И что же от тебя хочет этот Вез? Предупреждаю, если ты надеешься, что я хотя бы на день отпущу тебя охранять какого-то болвана, когда он соизволит отправиться в город и там напиться…

– Да нет же, нет, принцесса. Он просил совсем не об этом.

– О чем же тогда?

– Он просил меня поговорить с тобой.

– О чем? – Хизи начал раздражать разговор, так как она не могла понять, куда клонит Тзэм.

– Он хочет, чтобы ты согласилась с ним встретиться в Ониксовом дворце или, может быть, в любом другом месте, которое ты выберешь.

– Встретиться для чего?

– Он поручил мне сказать тебе кое-что, – чуть слышно пробормотал Тзэм. Лицо его залилось краской, почти такой же густой, как в тот день, когда Хизи застала его со служанкой, которая время от времени приходила чистить цистерну для воды, – они с Тзэмом сидели, тесно прижавшись и пихая друг друга в глубине старого водяного хранилища.

– Кое-что сказать? – переспросила Хизи.

Тзэм откашлялся и в замешательстве опустил глаза, отчего лицо сразу стало скорбным.

– Хватит, Тзэм, остановись, – злобно прошипела Хизи.

– Я, конечно, небольшой мастер декламировать стихи…

– В данном случае это не имеет значения. Я не хочу ничего слушать. Этот молокосос решил поухаживать за мной?

– Ему бы хотелось…

– Еще этого не хватало. Нет!

Тзэм поджал губы, но его грубая физиономия смягчилась.

– Принцесса, разве это тебе так уж неприятно? – спросил он.

– У меня на это нет времени, – отрезала Хизи, а про себя подумала, что больше всего ей не хочется доставить радость Гану, который будет считать, что сбылись его предсказания.

– А что мне ему сказать? – спросил, тяжело вздохнув, Тзэм.

– Скажи, что хочешь. Меня это не касается.

– Воля твоя, принцесса.

– Вот именно, – ответила Хизи и быстрыми шагами пошла вперед, мечтая поскорее добраться до постели, побыть одной в тишине и постараться забыть хотя бы на время все сегодняшние невзгоды.

Отдых пошел Хизи на пользу – она спала намного дольше, чем в две прошлые ночи. Но хотя сон снял усталость, ее не покидало гнетущее ощущение, что она не успевает, теряет время. Она наскоро проглотила завтрак – рис с копченым мясом, который ждал ее возле постели, и, не успев даже поблагодарить Квэй, бросилась в библиотеку. Она не остановилась, чтобы позвать Тзэма, но он отправился за ней и догнал еще в королевском крыле дворца, у Зала Мгновений, мраморного коридора, переливающегося разными цветами в меняющемся свете стеклянных подкрашенных светильников. Хизи задержалась там, чтобы дождаться своего нелепого великана и полюбоваться прекрасным залом. Дальше, за этим коридором были отец и мать, тетушки и дяди, старшие братья и сестры.

– Какой красивый зал, Тзэм.

– Да, неплохой.

– Как ты думаешь, когда мне будет позволено пройти через этот зал и жить с отцом и матерью?

– Когда придет время, принцесса.

– Да, когда придет время. Мой брат Лана пошел туда прошлой осенью. Ему исполнилось тринадцать, а мне почти столько же сейчас.

– Тогда, может быть, скоро, принцесса.

– Тзэм, ты ведь знаешь, разве нет? Почему мы живем здесь, в королевском крыле дворца, но не с семьей? Почему нас, детей, переселяют сюда в десятилетнем возрасте? А если не переселят, то забирают куда-то, во тьму под городом.

Тзэм молчал и, казалось, сосредоточил все свое внимание на игре меняющегося света.

– Вначале я хотела найти Дьена. Я все еще хочу, Тзэм, но иногда я думаю о своей судьбе. Разрешат ли мне пройти через этот зал и жить с отцом и матерью? Или же и мне придется уйти вниз под город, куда они увели Дьена? Если ты любишь меня, Тзэм, то должен сказать.

Тзэм кивнул.

– Мы уже это обсуждали с тобой, принцесса. Я не могу тебе ответить. Я бы ответил, если бы мог. Я тебя очень люблю.

Хизи поглядела на него и испугалась: лицо его перекосилось от боли, а глаза тускло поблескивали.

– Ты не можешь мне сказать? – спросила Хизи.

Тзэм кивнул. Он открыл рот, но слов не было, только беззвучно шевелились губы. Он вздрогнул всем телом, глаза задергались под толстыми веками. Затем он начал трястись.

– Тзэм, не надо! Успокойся! – Хизи подбежала к нему и обняла за талию, но ее руки едва доставали до его спины. Огромное тело содрогалось и корчилось, как в конвульсиях. Так она стояла, прижав его к себе, и постепенно дрожь стала утихать, а потом и совсем прекратилась. Она сжимала его изо всех сил, пока лапища, размером с большое блюдо, мягким движением не развела ее руки. – Я не знаю, Тзэм. Прости меня.

– Они делают нечто ужасное с нами, когда мы еще совсем юные, – сказал Тзэм каким-то усталым натруженным голосом. – С теми, кого выбирают для того, чтобы они работали и жили в королевских покоях, как я, например, или Квэй. Это все жрецы. И мы не сможем об этом говорить. Теперь ты понимаешь?

– Понимаю. Я знаю, что значит запрет.

Я бы все тебе рассказал, если бы мог, принцесса.

Я знаю. Пошли. Пойдем в библиотеку.

Ее тревога за Тзэма, пока они шли, улеглась, но не потому, что ей был безразличен полувеликан – просто злость постепенно улетучилась. Что так тщательно скрывали от нее, ее братьев, и сестер, и других родственников? Сейчас она знает не больше, чем Дьен перед тем, как он исчез.

Свет снова обрушился на них сверху, когда они шли через Двор Козерога, но, несмотря на яркое естественное освещение, то тут, то тут вспыхивали таинственные светильники. Хизи помрачнела, и по тому, как она ухмыльнулась, было видно, что какая-то внезапная догадка вызвала новый гневный приступ.

Архитектура тут ни при чем. «Заниматься надо совсем другим, – едва слышно пробормотала она, как бы отвечая собственным мыслям. – Дело в нас. В нашей королевской крови. Это прямо касается нас». Ей теперь это было так ясно, так очевидно. Оставалось только найти исчезнувших членов королевской семьи. Найти Дьена. И сделать это должна она. Именно этим она сейчас и займется.

Но как это сделать? Она даже не представляла, с чего начинать. До сих пор в ее поисках ей ни разу не удалось найти то, что она искала, ничего похожего. Ган был прав, абсолютно прав. Можно всю жизнь рыться в книгах, но так и не понять, для чего ты это делаешь, особенно если знания ограниченны, а умения мало.

Мозг ее напряженно работал, обдумывая и просчитывая все возможности. Когда они дошли до библиотеки, Тзэм, как всегда, сел ждать ее слева от дверного прохода. Хизи переступила порог, все еще не решив, с чего она начнет, заранее сгорая от нетерпения поскорее взяться за дело. Однако, войдя в зал, она сразу же почувствовала грозовые разряды в воздухе: Ган поднял голову и поглядел на нее в упор, впервые встретившись с ней взглядом. Слегка нахмурившись, он поднялся с места, в руках он держал книгу в темно-красном переплете. Сердце упало в груди, когда он поманил ее пальцем.

С пылающими щеками Хизи подошла к нему.

– Ты помнишь, что я тебе говорил? – Голос был совсем тихий, и Хизи ясно слышала сухой звук листаемых страниц.

– Она уже была разорвана. – Хизи изо всех сил старалась придать голосу уверенность.

– А еще я тебе говорил, что отучу тебя лгать, – мягко, почти вкрадчиво сказал Ган. – Откуда ты знала, в чем я собираюсь тебя обвинить?

Каким образом ему стало известно, что она брала эту книгу? Это было невероятно. Невероятно, если только… Ей показалось, что каким-то образом это возможно, но думать сейчас она не могла – она была слишком напугана и рядом все еще стоял Ган и что-то от нее требовал.

– Ну, так что же? – спросил он.

– Я… я заснула. И она порвалась.

– Я предупреждал тебя.

– Прошу тебя… – Она замолчала, не зная, как умолить его, что пообещать сделать. Однако, взглянув на его лицо, она поняла, что все попытки бесполезны.

– Никакой торговли со мной, принцесса. В этой комнате хозяин я и подчиняюсь только приказам твоего отца. А твой отец не будет тебя защищать.

– Может, мне больше сюда не приходить? – Хизи подумала, что она не будет из-за этого плакать, и ей вдруг стало легче – она больше сюда не придет, пока во всяком случае.

– О нет, принцесса. Ты будешь сюда приходить каждый день и делать то, что я тебе велю. – Он держал в руке свернутый листок бумаги. Бумага Чанг, на которой писали все деловые королевские бумаги.

– Твой отец любезно согласился поставить здесь свою подпись, принцесса.

– Что это? – В голове все ныло, ноги были ватные, как не свои, и она боялась грохнуться без чувств.

– Это контракт. Ты в долгу перед королевской библиотекой. В дневные часы ты будешь как бы моей служанкой, будешь выполнять любую работу, какую я сочту нужной. И ты не должна жаловаться, иначе тебя за волосы привяжут к позорному столбу в Большом дворце. Надеюсь, ты поняла?

– Служанкой?! – взорвалась Хизи. – Какая я служанка? Я принцесса.

– Мне это все равно. Особенно теперь, когда у меня на руках этот документ. Даже король, твой отец, служит Реке, а ты служишь ему, как и вся королевская семья. И это он приказал, чтобы ты служила мне.

Он протянул Хизи бумагу.

Она взяла ее дрожащими пальцами, но прочесть не могла, ей никак не удавалось сосредоточиться. В конце стояла подпись отца, его печать, это она увидела. И подпись, и печать были поставлены отцовской рукой, обмана здесь не было.

– Я… я, – открыла рот Хизи, но Ган перебил ее:

– Первое мое требование – молчать и говорить, только когда я тебе разрешу.

– Да, Ган, – сказала она, опустив глаза.

– Сегодня я покажу тебе, как чинить книги. Там для тебя непочатый край работы. А после этого, я полагаю… – Он оглядел комнату каким-то ненасытным взглядом. – Кстати, ты продвинулась в чтении на старом алфавите? Можешь ответить.

– Я старалась… – Голос вдруг осекся. Разве в силах читать она старинный алфавит так свободно, как этого требует Ган?

Ган пристально поглядел на нее.

– Тут еще масса работы по индексированию. Ты знаешь, что это такое?

– Нет, Ган.

– Какое невежество. – Он тяжело вздохнул. – Полагаю, это уже не исправить.

– Если я…

– Я не просил тебя разговаривать, – прошипел Ганн с исказившимся от злобы лицом.

– Прошу прощения. Я…

– Молчать!

Вся гордость Хизи встала на дыбы, но она, сделав усилие, сдержалась и не возразила ему.

– Иди за мной. И не смей останавливаться и рвать книги.

Ган подвел ее к маленькому столику, где лежали листы белой бумаги, доски вместо пресса и стояла мисочка с клеем.

– Слезы дешево стоят. Это самое простое. Любой простофиля может выдавить их из себя, – сказал Ган. – Я вначале покажу тебе, как это делается, а потом уже займемся переплетом.

Хизи кивнула. Она тупо следила за тем, как его темные мягкие пальцы ловко справляются с бумагой.

– Клея бери немного. Столько, сколько требуется, и смотри не переложи.

У Хизи вдруг мелькнуло подозрение – видение во время сна. Ган, стоящий над ней, наклоняется и рвет книгу, а потом уходит, оставив ее спящей. Он вполне мог это сделать нарочно, чтобы унизить ее, наказать за то, что она без приглашения ворвалась в его драгоценную библиотеку.

Палец Гана, как маятник, закачался у нее перед носом – он сердито грозил ей, и вид при этом у него был свирепый.

– Ты не слушаешь, – сказал он возмущенно.

Так оно и есть, подумала Хизи. Она ни слова не слышала из того, что он говорил.

VI

ДАР КРОВИ

– Молю тебя, – простонал Перкар. – Я уезжаю. Молю тебя, богиня, дай мне твое благословение.

Ручей продолжал течь, как всегда, лаская лишь его лодыжки, но и то безразлично, будто это были палки или скала.

– Я молю тебя, богиня, – повторял он без конца. А высоко в небе катилось и катилось солнце.

И только перед тем, как оно село, вода, наконец, забурлила и он увидел ее. Она стояла и наблюдала за ним.

– Я не могу любить тебя. Я не создана для этого.

– Это не имеет значения. – Он понимал, что рано или поздно ее красота погубит его. Такая страшная, такая дивная красота. Даже во сне ее невозможно возвеличить или приукрасить. Во сне ее красота только тускнела.

Она стряхнула с волос запутавшиеся в них листья. Мокрая смоляная прядка упала ей на правый глаз.

– Ты не имеешь права, не имеешь никакого права добавлять муку к моим страданиям. Ты такая же зверюга, как все остальные.

– Но ведь ты любишь меня.

Лицо ее дернулось, и губы растянулись в улыбке, но в самых их углах затаилось что-то недоброе.

– Ты не понимаешь, что я чувствую, Перкар. Я не зверь… во мне, наверное, уживается много всякого. И когда именно так я думаю о себе, в воплощении… в воплощении этого несчастного маленького существа, чья кровь течет во мне, я, мне кажется, люблю тебя. Но моя любовь, она особая, ты никогда в ней не разберешься. – Она покачала головой, жест очень человеческий. – Уходи, проживи свою жизнь и умри, и забудь про меня.

– Я и собираюсь уехать, – ответил Перкар.

– Вот и хорошо. И держись от меня подальше.

– Только когда умру.

Она неожиданно смягчилась, подойдя к нему, погладила его по лицу. Но потом сразу же отдернула руку и отошла назад.

– Среди духов ходит слух, что ты собираешься говорить с Владыкой Леса, – прошептала она.

– Собираюсь.

– Ты будешь совсем близко от него, от Пожирателя.

– Не так уж близко, – пробормотал Перкар, пытаясь дотянуться до нее. – Мы едем на север, а затем на восток. Ты… большая Река ведь на юге… Там, где ты… он…

– Где он глотает меня. Где он меня убивает и пожирает. И я скольжу вниз в его теле, а голова его остается высоко в горах. Ты будешь близко от него и, прошу тебя, будь осторожен. Он почует мой запах на тебе и попробует, чтобы убедиться. Он уже тебя знает, любимый. Пожирая меня, он проглотил твое семя. Обещай мне, что не подойдешь к нему близко.

– Обещаю тебе, что найду способ убить его.

Богиня выбросила вперед руку и крепко ударила его по щеке. Все это произошло в одно мгновение, быстро, словно рыбка скользнула.

– Ты мальчишка, – прошипела она. – И мысли у тебя, как у глупого мальчишки. Будь мужчиной и живи, думая о том, что может случиться, что происходит вокруг, а не только о своих детских прихотях.

Перкар был настолько потрясен, что не мог в ответ вымолвить ни слова. Голос все еще не вернулся к нему, когда она, нырнув, исчезла.

– Я тебе уже говорил, ты должен взять с собой нашу старую Желтую Гриву, – продолжал настаивать Хини.

Перкар едва заметно улыбнулся младшему братишке.

– Не думаю, что Желтая Грива долго протянет в Балате… или в каком-нибудь дремучем лесу. Мне кажется, Желтой Гриве лучше остаться там, где она есть. Она вполне довольна своей жизнью.

– Но я не понимаю, почему ты обязательно должен взять с собой Катасапала?

– Потому что дал мне его отец. Что тебе не нравится? У тебя ведь есть прекрасный жеребец.

– У тебя тоже.

– Для путешествия, как наше, надо иметь много лошадей.

– Это ты так говоришь.

– Погляди, когда приедут вместе с вождем остальные. – Перкар потрепал мальчика по голове. – У них у всех будет больше, чем по одной лошади.

– Конечно, больше. Их ведь много, не один же человек, и вождь этот, такой смешной…

– Я хотел сказать, что у каждого из них будет больше, чем один конь. – Перкар шуганул рыжего цыпленка, который клевал что-то у самого сапога, очевидно зернышки, что выпали у Перкара из горсти, когда он кормил лошадей. – Я возьму Катасапала и конечно же менга, – сказал он.

Менг был любимым конем Перкара. Много лет назад, когда в долину пришли свирепые грабители менги, много людей полегло, а их родичи никогда не увидели их могил. Животные плохо поддавались тренировке – так, во всяком случае, говорил отец, но у одного из этих жеребцов была кобыла с жеребенком. Менг был вторым в этой линии, гордый, горячий конь с ярко-рыжими, цвета засохшей крови, полосками на шее.

– Хини, дай брату передохнуть. Ему нужна самая лучшая в мире лошадь.

Оба брата, услыхав голос, повернули головы.

– Здравствуй, мама, – сказали они почти хором.

– Хини, надо покормить цыплят. Будь добр, позаботься об этом.

Перкар низко наклонил голову и стал поправлять тюки на спине кобылы, пытаясь избежать встревоженный материнский взгляд.

– Не стоит так усердствовать, Мазати, – сказала она.

Перкар состроил гримасу и продолжал еще усерднее возиться с лошадью.

– Плохая примета назвать мужчину его детским именем до того, как он отправится на поиски Пираку, – заявил он.

Мать насмешливо фыркнула, и Перкар, впервые подняв глаза, взглянул на нее: темно-рыжие волосы, на голове фетровая шляпа с высокой тульей, свидетельствующая, что она жена вождя. Ястребиное перо свисало с кисточки наверху шляпы. Она оделась, как подобает матери, отправляющей на войну сына.

– Ты слишком далеко ищешь Пираку, сынок. Найти ее можно поближе к дому.

– Я не найду ее здесь.

– Потому что ты глуп, другой причины нет.

– Отец говорил… – начал было Перкар, но мать перебила его, рассмеявшись невесело:

– Да, я слыхала обоих вчера вечером: у старого, что малого, в голове только воти да глупость. Так уж красиво говорили про великие походы, про битвы на мечах. А сегодня вечером, Перкар, твой отец придет ко мне – он не будет плакать, он только положит голову мне на грудь и не заснет всю ночь.

Из груди Перкара вырвался глубокий вздох.

– Не могу же я жить при нем вечно. Он это знает.

– Капака – безрассудный человек, и все его воинские кампании – сплошное безрассудство. Отец твой знает это.

В ответ Перкар только пожал плечами. Мать молча смотрела, как он снова и снова проверяет и подтягивает хорошо уложенные тюки.

– Они скоро будут здесь, мать. Не совсем прилично, если они тебя тут застанут, будто ты пришла нянчить и опекать меня.

– Часовой на башне объявит, как только они появятся. У меня будет достаточно времени, чтобы дойти до порога.

Перкар нехотя кивнул. Он чувствовал, как глупо без конца проверять тюки. Он вынул меч, протер его тряпкой, и на нем сразу же заблестели лучи утреннего солнца.

– Четыре поколения. Но мой сын единственный оказался загубленным ею, – сказала тихо мать.

– Я не хочу говорить об этом. – Голос был непривычно твердый, и мать даже вздрогнула от неожиданности.

– Ну, хорошо, хорошо, – сказала она миролюбиво.

Он спрятал меч и, задрав голову, поглядел на часового на башне – тот безмятежно смотрел на дорогу.

– Послушай меня, Перкар. Вы носитесь повсюду в поисках Пираку, находите ее, крадете. Убиваете друг друга ради нее. А моя единственная Пираку – это ты, ты и твой брат. Ты это понимаешь? И если вы оба умрете раньше, чем я, я останусь ни с чем. Понимаешь, о чем я говорю? Береги себя. – Голос ее слегка дрожал. Перкар никогда не видел ее плачущей, ни разу не видел ни одной слезинки.

– Вот смотри. – Она протянула ему что-то: маленький деревянный амулет. – Он из дуба, в честь которого ты назван. Дерево растет совсем рядом с местом, где я закопала твою сорочку. Сунь его куда-нибудь подальше, где твои спутники не заметят.

– Мама…

– Сынок… У всех будет что-нибудь вроде этого. И все спрячут это поглубже. Ни один сын не уезжает от матери без какого-нибудь материнского оберега.

– Мама, ты дала мне гораздо больше, чем этот амулет, – сказал он тихо.

– Я рада, что ты так думаешь.

– Капака пане! – во весь голос заорал часовой на башне. – Капака едет!

– Скорее, мама.

Она повернулась и почти бегом пошла к крыльцу, очень маленькая, хрупкая, как крошечная птичка. Теперь настал его черед справиться со слезами.

Все только и твердят: будь мужчиной, думал он. Но ведь каждый понимает это по-своему. У женщин, например, путаное представление о том, что значит быть мужчиной.

За воротами уже слышался стук копыт, который становился все отчетливее и громче.

Капака хотел, не теряя времени, отправиться в путь. Приехавшие гости не скупились на похвалы, разглядывая лошадей. Перкар просиял от радости, когда Капака сказал несколько добрых слов о менге. Менг по крайней мере был его собственностью. Во время этих взаимных обменов любезностями Нгангата, полукровка, хранил молчание. Он сидел с отсутствующим видом на угольно-черной кобыле, уродливой, с толстыми ногами. У Перкара явилось подозрение, что лошадь, как и сам Нгангата, полудикая. Перкар был слишком возбужден, и поэтому внимание его долго не задержалось на этом грубом альве.

Утро сияло во всей красе, медовый свет струился над по-весеннему зелеными полями и холмами, и громко пели птицы. Коровы равнодушно смотрели на них, когда они проезжали через пастбища по дороге, уводящей их все дальше от отцовских владений. В самом начале путешествия он ненадолго загрустил при виде густой полосы деревьев, за которыми скрывалась Речка, богиня, которую он любил. Так и не перейдя ее, они продолжали двигаться на север. Они остановились у святилища на пастбище и оставили там сало – дар старому лесному духу. Перкару понравилось то, как Капака совершил обряд приношения – все движения его были точные и красивые. Перкара удивило, что такой большой человек не жалеет времени, чтобы выразить свое уважение союзу, когда-то заключенному его предками.

Спутники Перкара были все те же, которые приезжали к ним в дамакуту вместе с Верховным вождем. Апад, темноволосый парень почти одного с ним возраста, оказался самым разговорчивым. Он ехал на расстоянии двух локтей от Перкара.

– Мы найдем такие же плодородные земли, как эти, дружище, – первое, что сказал он Перкару.

– Внуки наши, может, и найдут, – ответил Перкар. – Мой отец говорит, что потребуются многие годы тяжелого труда, чтобы создать такие прекрасные пастбища. Во времена моего деда, говорят, здесь в основном были обгорелые пни и сорняки.

– Именно так все и было, – весело откликнулся Апад. – Эта земля – как сношенные башмаки: носишь потому, что больше не во что обуться. Но мы сошьем свои собственные новые башмаки.