I

НЕНАСЫТНАЯ ВОДА

Перкар уже перестал считать дни и сменявшие их темные ночи. Все его внимание было приковано к Реке. Не потому что Река была вне времени: нет, он помнил, что одни события происходили раньше, другие позже. Раньше – когда лодка несла их, пробиваясь сквозь серебряные буруны и покачиваясь, будто детская игрушка. Перкар помнил, как противно заскрежетало дерево о камни, но лодка не разбилась в щепы, а ринулась вниз вместе с водой. Помнил их бесплодные попытки, еще прежде чем начались пороги, причалить лодку к гостеприимному берегу: она продолжала плыть вдоль русла, хотя он до боли напрягал мускулы, пытаясь повернуть руль. Он понял, что даже если бы был еще сильнее, его сердце разорвалось бы от напряжения, но руль остался бы недвижим.

– Река поймала нас, – сказал ему как-то Нгангата, Когда лихорадка не мучила его. – Теперь Вода нас не отпустит.

Перкар в этом не сомневался. Дважды ему удалось Причалить лодку к островкам, находившимся на середине Реки. Несколько раз он пытался вплавь добраться до берега, но течение подхватывало его и возвращало к лодке, измученного тщетными усилиями. На всякий случай он привязывал к носу лодки веревку, не желая потерять Нгангату.

Но все это было прежде. А сейчас горы и высокие холмы остались далеко позади. После того как он покинул дом, прошло уже столько дней, что нельзя было и сосчитать, если бы даже он вел счет времени. Несколько раз они видели людей – не своих собратьев по племени, но темноликих, с резкими чертами мужчин и женщин на клячах, которые годились только на то, чтобы с них содрать шкуру. Многие одры, покрытые засохшими струпьями, походили на его верного менга. Темноликие люди и их лошади с любопытством смотрели, как проплывает мимо них лодка. Но это было значительно позже, когда течение стало не таким быстрым, и Река не пробивалась сквозь наносы и камень, прогрызая себе путь. Пастбища мягко простирались по обоим берегам, поросшим ивами, тополями и тамариском. Солнце палило немилосердно, кожа обгорала и шелушилась. Сильнее всего страдал Нгангата. Кожа Перкара наконец покрылась ровным, медного оттенка загаром. Раны его уже затянулись, но он был слаб, вял и то и дело засыпал беспокойным сном.

Перкар наблюдал, как он мечется во сне и что-то бормочет.

– Дух Реки пожирает его, – сказал Перкару меч.

– Почему он не пожирает меня? – спросил Перкар.

– И тебя он пожирает. Я исцеляю тебя, хотя не так скоро, как это бывает вдали от него. Я восстановил две душевные нити вокруг твоего сердца, но с большим трудом. Он пытается сожрать и меня, но я для него как зерно, которое слишком трудно переварить. Если ты уронишь меня в воду, тогда он поглотит и меня, но это будет стоить ему труда.

Меч умолк, казалось, он колеблется, стоит ли говорить дальше.

– И еще. Река, похоже, знает тебя. Не как ты знаешь кого-то или что-то, но как-то иначе. Как некий вкус или запах. Я думаю, и без моей помощи он не сожрал бы тебя.

Перкар задумчиво кивнул. Богиня Ручья предупреждала его, что Река может узнать Перкара через нее. Он подумал, что, возможно, ручеек возле дамакуты Бангака, куда попала его кровь, также принес свои воды Реке. Впервые он понял, что его сны – из-за которых он теперь не может спать, – сны эти предварили дни, последовавшие за посвящением крови. Начались ли они с тех пор, как кровь попала в Реку? Похоже, что да.

Перкар, уже по привычке, мысленно перечислил все содеянное им. Преступления с каждым днем пребывания его на реке все более тяготили его. Они уже не клубились смутной яростью, но лежали в душе, острые и отчетливые, как некий странный кристалл, который он все поворачивал и поворачивал, рассматривая. Он разглядывал их, как на ладони, изучая каждую до ужаса яркую поверхность, каждую роковую ошибку. Он уже с легкостью видел самый первый росток, от которого возникли все прочие ответвления. Едва он только оросил воды ручья кровью, как он стал совершать промах за промахом. И гибель Капаки – еще не последнее деяние в этой страшной цепи. Сейчас по его вине погибает Нгангата.

Погибает единственный свидетель твоих злодеяний, шептала злым голосом худшая часть его души.

Нгангата проснулся к вечеру, глаза его были затуманены. Перкар дал ему воды и сырой рыбы. Добывать пищу – с тех пор как ею стала рыба – было несложно. Крючок, едва попав в воду, даже без наживки, тут же резко тяжелел. Когда они причаливали к островам, у Нгангаты хватало сил расставлять ловушки. В них попадались кролики, белки и однажды – олень. Но чем долее они задерживались на островах, тем ярче и отчетливее становились сны Перкара. Нгангата, после отдыха на острове, всегда торопился отплыть, потому что Перкар не мог ничего делать от усталости, так как отказывался спать. Он умолял бросить его, но Нгангата отказывался.

Сегодня Нгангата чувствовал себя получше. Он сел, прислонясь к борту лодки, и глубоко вздохнул.

– Лихорадка моя прошла, – сказал он.

– Хорошо, – ответил Перкар.

– Но проку от меня мало.

– Я так и думал, – пробормотал Перкар.

Нгангата слабо улыбнулся.

– Думать тебе вредно.

– Я же о тебе думал.

– Это еще вреднее, – отозвался Нгангата.

– Почему бы тебе не остаться на одном из островов? Если, конечно, нам опять попадется остров. Ты бы там окреп, а потом бы перебрался на берег вплавь… Он бы тебя отпустил.

Нгангата кивнул.

– Я думал об этом. Но скорее всего он все же не сожрет меня. Духу Реки не по нраву альвы, а он, наверное, по ошибке принимает меня за одного из них.

– Нгангата, нам уже не раз попадались купальщики. Непохоже, чтобы они находились в опасности. Мне кажется, ему нужен только я. И потом, кто знает? Может быть, не Река уносит нас вперед, а эта лодка. Ведь она – подарок Карака, а этому богу нельзя доверять.

– Это Река, – сказал Нгангата. – Я чувствую. Он не отпустит меня.

– Попытайся хотя бы. Я так боюсь, что ты умрешь, Нгангата!

– Очень мило с твоей стороны, но, если мне суждено умереть, ты бессилен что-либо сделать. Расскажи лучше о своих снах.

Перкар не ожидал такого оборота. Он все еще надеялся уговорить Нгангату высадиться и остаться на острове.

– Я тебе уже рассказывал свои сны.

– Да. И с тех пор я все думаю о них. Расскажи мне их снова.

Перкар вздохнул.

– Мне снилась Река. Гораздо ниже по течению. Она и тут широкая, но там берега от берега не увидать. У Реки – огромный город; людей там больше, чем во всех Пастушеских землях, вместе взятых.

– Ты видел во сне этих людей?

– Да, мне снилось, как они толпятся на пристани, ловят рыбу с лодок, купаются…

– А что за девочка тебе снилась?

– Ей около двенадцати лет. Темнокожая, черноволосая, с черными глазами. Красивая, хотя на иноземный лад. Она… – Перкар свел брови и задумался. – Она печальна и как будто чем-то озабочена. Даже, я бы сказал, испугана. И мне в каждом сне хотелось помочь ей. Мне слышалось, будто она называла меня по имени, но на каком-то непонятном для меня языке. Но имеет ли это значение?

– Конечно! Сон всегда что-то означает.

– Да, конечно, – пробормотал Перкар. – Потом я стал понимать ее язык, и… просто голова кругом. Когда я просыпаюсь, это остается.

– Что остается?

– Понимание ее языка. – Перкар глубоко вздохнул, сожалея, что сейчас с ним нет фляги с обжигающим воти.

– Например, я вижу тополь, но мысленно называю его не тополь, а «хекес».

Странное слово, сорвавшись с губ, оставило неприятный привкус.

– Я вижу небо, но называю его: «йа». Как если бы сны поглощали меня, становились мной…

Нгангата спокойно смотрел на него.

– Сейчас я скажу тебе, как понимаю твои сны. Мне кажется, Дух Реки чего-то хочет от тебя и это как-то связано со снящейся тебе девочкой. Или, возможно, ты ей самой зачем-то нужен; может быть, она богиня или могучая волшебница. Ты плывешь вниз по реке силою чар, насланных каким-нибудь богом или чародеем. Я думаю, что пленен вместе с тобой, потому что Дух Реки, при всем своем могуществе, не умеет нас различать. Как и для Владыки Леса, для него нет разницы между мной и тобой. Мы пришли к Реке вместе – вот и все, что известно Духу Реки. И потом, ты разбудил его, пытаясь вести лодку вверх по течению, тут-то он нас и заметил.

– Я виноват, – вздохнул Перкар.

– Ты столько раз уже произносил эти слова, что я перестал их воспринимать, – ответил Нгангата. – Я не сержусь на тебя, Перкар. По крайней мере уже не сержусь. Река несет тебя, влечет к некой цели.

– Да нет же, – возразил Перкар. – Во всем виновата моя глупость. Выбор Духа Реки, возможно, и пал на меня, но не без моего в том участия.

Перкар впервые поведал Нгангате о Богине Ручья, о своей любви к ней, о том, как она предупреждала его об опасности, поведал о том, что его семя и кровь смешались с водой.

Нгангата слушал его спокойно, не прерывая; он молча кивнул, когда Перкар закончил свой рассказ.

– Теперь понятно, – сказал он. – Я имел несчастье встретиться с героем, возлюбленным богини. Узнай я об этом, когда мы только познакомились, я бы ринулся прочь и до конца своей жизни старался бы тебя больше не встречать. – Нгангата язвительно усмехнулся. – Мое твердое правило: держаться подальше от героев.

– Я не герой, – сказал Перкар, – а дурак.

– Тут нет никакой разницы, – заметил Нгангата. – Герой – это дурак, прославленный в песнях. Герой – это плетение словес, дабы придать ошибкам трагический вид.

– Я не…

Нгангата вздохнул.

– А ведь и я в детстве слушал песни о героях. Поначалу я восхищался и воображал себя героем вроде Анту или Рутка. Но, повзрослев, я познал себя. Понял, что никогда не смогу быть героем – героями бывают только люди, а я все-таки не вполне человек. И как только я это понял, я стал слушать песни о героях иначе, Перкар. Я стал представлять себя не героем, но другом героя или его спутником. Или, может быть, врагом.

Он многозначительно взглянул на Перкара, желая удостовериться, что тот его верно понял.

Перкар и в самом деле начинал понимать – и, хотя он молчал, видно было, что слова Нгангаты болью отозвались в его сердце.

– Судьба товарищей героя не слишком завидна, Перкар! Они погибают, чтобы герой мог мстить за них, или предают, и тогда бывают наказаны. Земля, по которой ступает герой, усеяна костями его друзей и врагов.

Перкар закрыл глаза и мысленным взором увидел мертвые лица Эруки, Апада и безымянной старой женщины в пещере. Капака не был даже погребен. Нгангата, еле живой, слабел день ото дня. Вспомнилась ему и его возлюбленная – богиня, которая хотела остановить его, спасти от судьбы.

– Ей хотелось, чтобы я был мужчиной, а не героем, – признался Перкар и с ужасом почувствовал, как слеза сбежала у него по щеке. – Она пыталась сделать из меня мужчину.

– Это редкость среди богинь, – заметил Нгангата. – Обычно боги любят делать из людей героев. Это в их натуре. Они это делают не задумываясь. В том-то и заключаются их взаимоотношения с людьми.

– Это не снимает с меня вины, – проговорил Перкар.

– Нет. Но если героя воспевают – тогда вся вина слагается с него и взваливается на богов.

Перкар с гневом взглянул на Нгангату, слезы продолжали течь у него по щекам.

– Такая песнь будет ложью!

Нгангата презрительно фыркнул:

– Песни всегда лгут. На то они и песни.

Наступила ночь. Перкар лежал на спине, глядя на звезды. Лодка мягко убаюкивала его, но он не хотел засыпать, не хотел видеть сны, которые посылала ему Река. Нгангата, несомненно, прав. Город ниже по течению, темнокожая девочка, Река – все это привело его сюда насильно, помимо воли. Когда он окажется наконец в городе и исполнит все, что от него требуется, отпустят ли его тогда? Но желанный отдых, желанное облегчение, Перкар был уверен, может принести ему только смерть. Теперь же он ничего иного так не желал, как спасения Нгангаты. Перкар хотел освободить его от себя, чтобы Нгангата перестал быть товарищем героя. Друг не заслужил такой участи. Если «Экар Перкар» станет некогда песнью, там не должно быть эпизода, где Нгангата умирал бы у него на руках.

Перкар взял меч и положил его себе на грудь.

– Как зовут тебя? – спросил он.

– Не помню, – ответил меч.

– Я хочу спросить тебя кое о чем.

– Я слушаю, – ответил меч.

– Ты позволишь мне умереть? Перерезать все душевные нити вокруг сердца – сей же час, немедленно?

– Нет, я не смогу этого сделать, хоть ты и жаждешь смерти. Так уж я устроен.

– А что, если я брошу тебя в Реку?

– Вряд ли я позволю тебе это сделать.

– Ты жесток, Безымянный! Моя смерть – не лучше ли это для нас обоих?

– Возможно, и нет. А что, если тебе предстоит совершить замечательный подвиг?

– Я в это не верю. Никакой подвиг нельзя назвать замечательным.

Меч ответил не сразу. В вышине облако набежало на звезды.

– Йа-нэд, – промелькнуло в сознании у Перкара. – Облако.

– Харка, – сказал вдруг меч.

– Что?

– Так меня звали много-много лет назад. Как мечу мне давали много имен… Нефрит, Острый Клык… Но имя мое Харка. Я был совсем юным богом. Плохо помню уже. Я появился на свет в плоти орла и был убит. Но убившие меня были добры ко мне, они послали меня домой в горы. Владыка Леса принял меня, и так я стал этим мечом.

– Харка. Прекрасное имя. Харка, прошу тебя, позволь мне умереть. Я устал от того, что меня влекут неизвестно куда, помимо моей воли.

Меч издал звук, похожий на насмешливое фырканье.

– Что ты можешь об этом знать! – сказал он.

Перкар вновь замолчал, не зная даже, сможет ли он когда-нибудь не стыдиться себя. Но едва закрыв глаза, он крепко уснул. Рассвет разбудил его. Харка все еще покоился у него на груди.

– Ты вовремя проснулся, – сказал меч. – С тобой желают говорить.

Перкар, смущенный, сел. Солнце вставало, как огненная гора, прямо против носа их лодки. Перкар замигал. Нгангата еще не проснулся. Кто же тогда хочет с ним поговорить? Ярко блестевшее на берегу пятно едва не ослепило его. Берег в той стороне густо порос тростником и бамбуком; в лес, казалось, никогда не ступала нога человека. Лодка их только что миновала устье маленькой речки, песчаная коса, нанесенная впадающим потоком, тянулась к ним, похожая на язык.

На косе стояла женщина и смотрела на Перкара. Конечно же, это была она – хрупкая, прекрасная, сияющая в утренних лучах. Она плакала, не отрывая от него глаз. Едва Перкар заметил ее, как она шагнула к нему навстречу. Он видел, с какой неохотой она движется, как напрягаются мышцы на ее ногах, как если бы ее влекла вперед некая сила. Дойдя до кромки берега, она шагнула в воду и тут же растаяла. Перкар услышал ее тихий вскрик, похожий на звон серебряного колокольчика: он выражал муку и обреченность. Но тут же она вновь появилась, удаляясь от устья вниз по Реке.

– Я говорила тебе! – услышал он ее тихий, едва различимый голос. – Я предупреждала тебя, мой любимый! Но ты можешь спастись от него, а я не могу.

И она вновь исчезла, пожираемая богом Реки. Всегда, подумал Перкар. Каждый миг. Он давно знал, что она страдает, но только теперь начал понимать ее муку. А он-то похвалялся, что избавит ее от страданий, как будто она – маленькая девочка, которую обижает жестокий отец или сварливая тетка! Как, должно быть, ненавидела она его за эту похвальбу, за глупое непонимание ее страданий!

Она появилась – вдали и все еще смотрела на него. Ему послышалось: «Живи, Перкар!»

II

ЖИЗНЬ И УЖАС

Хизи откинулась на спинку скамьи: пусть солнце пронизывает кожу, прогревает до костей. Ветер веял сквозь старые тополя, росшие в середине дворика, шевелил белые соцветия тысячелистника и доносил до Хизи их аромат. Хизи чувствовала, как лицо ее лучится теплом, косточки под ее красивой темной кожей на щеках словно были сделаны из хрупкого стекла. Хизи сидела во внутреннем дворике, закрыв глаза и подставив лицо солнцу; здесь, даже при всем желании, нельзя было отыскать ни одного сумрачного уголка. Глаза девочки устали от тьмы, и закрывать их сейчас было непозволительной роскошью.

– Ты обгоришь, принцесса, – ласково предупредил ее Тзэм.

– Я еще немного посижу здесь, – ответила Хизи.

– А что скажет Ган, принцесса? Не рассердится ли он на тебя?

– Мне нет до него дела, – ответила Хизи. – Пусть себе рассердится.

Избегнуть мрака, избегнуть воспоминаний о Дьеннате, которые теперь всегда будет навевать ей тьма.

– Принцесса, все эти дни ты ни разу не была в библиотеке. Это не похоже на тебя.

– Не была – ну и что? Зачем мне теперь библиотека? Ведь я отыскала Дьена. Дьеннату.

Голос Хизи дрогнул. Впервые назвала она его так, как принято называть призраков. Теперь-то она знала: Дьена больше нет, хотя тело его пока не умерло.

– Ты и Квэй – вы были правы. Лучше бы мне не знать.

– Ты бы все равно узнала, рано или поздно, – заметил Тзэм.

– Да, но тогда уже все было бы кончено. Меня отправили бы вниз, к Дьену, или взяли бы к отцу. И тогда мне не пришлось бы увидеть то, что я увидела. Ты ведь не знаешь, Тзэм.

– Не знаю, принцесса.

– Я была бы много счастливее, Тзэм, если бы не пыталась разыскать его.

– В самом деле? – спросил Тзэм. – Стоит ли предаваться таким мыслям? Я был бы счастливей, например, если бы родился свободным, среди своего народа. А может быть, и нет. Откуда мне знать?

– Это вовсе не то же самое, – отрезала Хизи.

– Разумеется, – проворчал Тзэм. – Где уж Тзэму понять чувства принцессы!

Хизи попыталась рассердиться. Что за глупец этот Тзэм! Зачем он лезет ей в душу! Но вместо гнева она почувствовала глубокую грусть – и страх: что бы она делала без своего могучего друга?

– Ты всегда так добр ко мне, Тзэм. Прости меня. Может быть, мы с тобой в одинаковом положении.

Тзэм покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Ты, конечно, была права. Но я только хотел сказать: бесполезно гадать о том, что было бы, если бы было так, а не иначе.

– Откуда у тебя, слуги, такой разум, Тзэм?

Тзэм кашлянул – и рассмеялся невесело.

– Да, таков уж разум слуг, принцесса, если они вообще наделены каким-то умом.

Хизи задумчиво теребила складки платья.

– Я знаю, когда жрецы опять придут испытывать меня.

– И что же?

Хизи с безразличием махнула рукой.

– А пока… – начала она.

– Слушаю, принцесса! – откликнулся Тзэм.

– А пока ты передашь от меня кое-кому весточку.

– Весточку? – Тзэм с изумлением поднял брови.

– Да. Пожалуйста, скажи Везу Йид Ну, что мне хотелось бы встретиться с ним в Ониксовом дворике сегодня вечером, если ему будет угодно.

– Принцесса?

Хизи вздохнула.

– Я хочу вести себя как живой человек, – пояснила она. – А не то я сойду с ума.

Тзэм мрачно кивнул.

– Если ты спокойно посидишь здесь, я сейчас же пойду и скажу ему.

– Я побуду здесь еще немного, а потом отправлюсь в библиотеку. К вечеру придешь туда и проводишь меня к Везу.

– Хорошо, принцесса.

– Спасибо, Тзэм, – с жаром поблагодарила Хизи.

– До встречи, принцесса.

Тзэм поднялся и побрел прочь. Хизи поглядела ему вслед, все еще наслаждаясь солнечным зноем. Из кармана юбки она достала статуэтку полуженщины-полулошади и принялась вертеть ее в руках. Ездит ли на коне тот странный белокожий юноша из ее снов? Хизи решила – да, наверное. Он хороший всадник. Хизи была рада снам о лесах и этом юноше – по крайней мере ее тогда не мучили кошмарные сны, когда ей снились Дьен и Лэкэз. К сожалению, те, дальние сны приходили не так часто и были уже не такими яркими. Лес снился все более смутно, но зато юноша – гораздо отчетливее, чем прежде. Хизи неохотно поднялась со скамейки и отправилась в библиотеку.

– Я, конечно, не возражаю, – не уступала Квэй, – но тебе же не нравится этот Вез.

– Видишь ли, – поясняла Хизи, надкусывая сливу, – это совсем не имеет значения: нравится или не нравится. Кто только не ухаживает за девушками! И Тзэм говорит, что их обычно поощряют.

– Да, поощряют. Ты очень красивая девушка, Хизи.

– Лучше уж я была бы похожа на мешок с зерном! – фыркнула Хизи. – Это было бы в их вкусе. На мешок с зерном, у которого папочка – император.

– Наверное, – согласилась Квэй. – Но ведь знатных девушек немало. А ты к тому же и красивая – юноши это видят. С годами ты будешь очень привлекательна. Неплохо, если жена будет миловидна.

– Обо мне этого не скажешь, – запротестовала Хизи.

Квэй покачала головой.

– Погоди… И лицом, и фигурой ты в мать, я уже сейчас это вижу. И даже если ты будешь, как сестры, похожа на отца, – это тоже совсем не плохо. Они все красавицы.

– Но не такие, как его брат, – пробормотала Хизи.

Квэй, изумленная, отвернулась от плиты и пристально взглянула на Хизи.

– Что ты сказала?

– Ничего, – спохватилась Хизи. – Я просто пошутила.

– Твой дядя давно умер, Хизи, – сказала Квэй. – Какие тут могут быть шутки!

– Я знаю. – Хизи тыльной стороной ладони отерла с губ сливовый сок.

– Хорошо, – сказала Квэй, пытаясь переменить тему разговора, – а как твое свидание с Везом Йид Ну?

– О, он был очень любезен. – Хизи улыбнулась. – Воображаю, как он удивился, узнав, что я хочу его видеть. Он сам говорит, что был совершенно ошеломлен.

– Он подарил тебе что-нибудь?

– Да, конечно. Думаю, его мать раздобыла это для него.

Хизи пошарила в сумочке, чтобы достать подарок Веза – и почувствовала укол грусти, когда наткнулась рукой на бронзовую статуэтку. Вытащив подарок Веза, она поставила его на стол.

– Ах, какие прелестные духи, – сказала Квэй, разглядывая хрустальный флакончик.

– Я тоже так считаю. В следующий раз, идя на свидание, я обязательно надушусь.

– Ты опять договорилась с ним о свидании? – немного удивившись, спросила Квэй.

– Да. Завтра он пригласил меня смотреть пьесу.

– Что за пьеса?

– Она называется: «Угорь и Лев». Любовная история, наверное. – Она нараспев произнесла название пьесы, точь-в-точь как это делал Вез. Он был так взволнован, когда приглашал ее на спектакль.

– А тебе это понравится? – с сомнением спросила Квэй.

– Наверняка нет, – призналась Хизи. – Но я должна научиться переносить скуку. Не могу же я всю свою жизнь провести в библиотеке, как Ган.

– Конечно, но я не ожидала услышать это от тебя.

– Все меняется, – философски заметила Хизи, кусая еще одну сливу.

– Да, – согласилась Квэй. – Что правда, то правда.

На следующий день Хизи с утра отправилась в библиотеку. Ган, увидев ее, нахмурился.

– Я надеюсь, ты на весь день осчастливишь меня своим присутствием? – саркастически спросил он.

Хизи вспыхнула.

– Прости, Ган. Я… не знаю. Прости.

– Иного я и не ожидал, – кисло заметил он.

– Я же пришла. Чем мне нужно заняться?

– Займись чем хочешь. Вчера я разложил все книги по полкам. Между прочим, – он, насупившись, взглянул на нее, – утром приходил твой дружок. Вез, кажется. Так как тебя не было, он попросил меня передать тебе кое-что относительно драмы, которую вы будете смотреть на следующей неделе.

Хизи, слушая Гана, сгорала от стыда.

– Он сказал, что тебе нужно надеть какой-нибудь «наряд», чтобы было побольше кружев. Тебе понятно, что значит «наряд»?

– Не вполне. Он говорил, что это слово понимается в широком смысле.

– В самом деле? – язвительно фыркнул Ган.

Хизи почувствовала, как в ней закипает гнев.

– Это не твоя забота, Ган.

– Почему же? Я слишком много времени потратил на тебя, чтобы наблюдать спокойно, как ты водишься с мальчишками, которые только и рассуждают, что о тряпках! Ты могла бы заняться чем-то более достойным. Клянусь Рекой и Небесами, ты могла бы заняться чем-то более достойным.

– И что же я должна, по-твоему, делать? Мне предстоит провести здесь жизнь. Скоро я перестану быть ребенком, и от меня будут ждать определенных поступков. Для тебя, конечно, неплохо быть похороненным здесь, но ведь мой род не изгнан на чужбину! Все они здесь, все наблюдают за мной, чтобы решить: как должно со мной поступить, когда я достигну определенного возраста. Я не могу до бесконечности не замечать окружающего мира, неужели тебе не ясно?

Ган с изумлением взглянул на нее, но растерянность его длилась недолго.

– Так кто же ты? – спросил он, голос его прозвучал с неожиданной мягкостью. – Кто же это? – вновь спросил он, обращая свой вопрос к пустоте. – Та ли это маленькая девочка, которая лгала мне, чтобы проникнуть сюда? Кто научил ее разбирать, хоть и несовершенно, старинное письмо? Кто же приходил сюда день за днем, не надеясь ни на помощь, ни на поддержку, и клевал носом над книгами, потому что по ночам некогда было спать: надо было поразмыслить о прочитанном? Где она, та девочка?

Ган, пока говорил, поднялся со своего табурета; голос его звенел. От его слов у Хизи неожиданно защемило сердце.

– Сейчас все иначе, – сказала она, едва сдерживая слезы.

Ган посмотрел на нее долгим взглядом.

– Этого следовало ожидать, – сказал он в заключение и погрузился в работу.

Хизи ждала, не скажет ли он еще что-то, но библиотекарь молчал. Казалось, он ничего не замечал, кроме пера и бумаги. Хизи угрюмо склонилась над несколькими новыми рукописями, достала перо, которое Ган недавно подарил ей, и принялась составлять примечания для указателя. Она то и дело посматривала на Гана, но тот ее не замечал. Хизи стало обидно, и она перешла работать подальше, в глубь библиотеки. Едва она углубилась в работу, как вдруг кто-то кашлянул у нее за спиной. Хизи подумала, что это Ган, и быстро обернулась, желая объясниться окончательно. Но рядом с ней стоял не Ган, а Йэн, и ласково улыбался ей.

– Старик сегодня не в духе, – заметил Йэн.

– Это из-за меня, – призналась Хизи.

Йэн покачал головой.

– Зря он на тебя надулся. Мог бы понять!..

– Нет, – не согласилась Хизи. – Ему не понять. Никто не в силах понять!

– Может быть, я попытаюсь? – участливо предложил Йэн. – Если ты, конечно, захочешь мне рассказать.

Хизи взглянула в добрые глаза Йэна.

– Мне не о чем рассказывать, – сказала она извиняющимся тоном. – Просто… бывало ли с тобой, например, что жизнь вдруг оказывалась совсем не такой, какой ты ее себе представлял?

Йэн задумчиво помолчал, поглаживая подбородок.

– Нет, – сказал он наконец, – я всегда имел верное представление о своей жизни. Бывали, правда, и сюрпризы – иногда приятные, иногда не очень, но я себя хорошо знал.

– Счастливый, – вздохнула Хизи. – Но когда ты растешь во дворце, ничего нельзя знать наверняка. Любой может предать тебя, и никогда не известно, как сложатся обстоятельства. Тебе кажется, что ты знаешь нечто такое, и вдруг… – Она осеклась. – Прости, Йэн. Ты так добр, что слушаешь меня, но мне это не поможет, а тебе потом будет тяжело.

– Не настолько ведь, как тебе, – сказал Йэн.

– Моя жизнь как Река, – продолжала Хизи. – Она течет от верховья к устью, и ее нельзя повернуть. Мне почему-то представлялось, что я всегда буду ребенком, всегда буду прятаться в дворцовых закоулках, где никто не видит меня – как, например, здесь, в этой библиотеке.

Йэн сел за стол напротив Хизи.

– Когда я был мальчишкой, мне хотелось стать таким, как мой отец, хотелось быть старше своих лет. Мне не терпелось вырасти, стать капитаном торгового судна, чтобы совершить путешествие вверх по реке и посмотреть на мир. Но ты совсем другая. Тебе всегда хотелось быть только собой, а я хотел стать кем-то иным.

Йэн помолчал.

– Мой отец настоятельно советовал мне работать для жрецов. Я пробовал отшутиться, но он всерьез уговаривал меня стать архитектором и прославиться постройкой какой-нибудь усыпальницы. «Не надо становиться, как я, моряком, – говорил отец, – ты создан для лучшей доли».

Хизи покачала головой.

– Мне всегда говорили определенно, кем я буду. Меня не ставили перед выбором, но я, к сожалению, этого не понимала.

Хизи попыталась улыбнуться.

– Хотелось бы мне познакомиться с твоим отцом. Я думаю, он бы мне понравился.

– Несомненно, – заверил ее Йэн. – Когда-нибудь, возможно, вы и познакомитесь.

– Не знаю, – с сомнением протянула Хизи и вдруг просияла: – Когда я стану взрослой и буду жить, как вся семья, вместе с отцом, тогда мне позволят покидать дворец… Как бы мне хотелось покататься на лодке!

– Что ж, – хмыкнул Йэн, – я кое-что в этом понимаю. Но в твоем распоряжении будет королевская барка. Утлые торговые суденышки не для тебя.