Андрей Кивинов

Куколка

ПРОЛОГ

1976 год

– Мужик, двадцать копеек дай! Выручи. Помираем – трубы горят.

– Не помрете, отцы святые. На вас дрова возить можно.

– Тьфу, е… – Женька проводил туманным взглядом жадного прохожего, облизал сухие губы и повернулся к приятелю. – Ну и видуха у тебя, Серый. Здрасьте, я ваша тетя.

– У тебя не лучше. Советская власть плюс электрификация всей страны. Героически посидели. Редкостный кайф.

– По поводу чего пили-то, помнишь?

– Извини, вспоминать больно. Попозже чуток спроси.

– Все, на хер, последний раз. Иначе не дотянем до коммунизма.

Женька кряхтя опустился на бетонный поребрик тротуара и трясущимися пальцами потер виски. Повод, повод. Слабое утешение сегодняшнему отходу. Хлестали без всякого повода. Появилась деньга, ну и… Ваше здоровье, товарищ.

Он пошарил по карманам заношенного клетчатого пиджака и достал надломленную “Приму” без фильтра. Доломав сигарету, прикурил. Серега уселся рядом.

– Зря бормотуху с водярой мешали.

Женька не ответил. Серый после каждого “штопора” плакался про смешение напитков надеясь, что его поймут и посочувствуют. “Конечно, конечно, старичок, “ершик” – штука такая…”

Глушить начали с утра, дома у Сереги. Он толкнул у магазина том Дюма – хватило на пару пузырей “Молдавского розового”. Потом Женька пошарил по закромам и отыскал на антресолях клад – военные зимние ботинки, вполне пригодные к эксплуатации. Ботинки потянули на две “Пшеничных” и банку рыбного паштета.

Продолжили на природе – в садике средней школы. Школьники на каникулах, садик-райский уголок. Кто-то все ж помешал и в “раю”. Утром Женька заметил опухоль на костяшке указательного пальца.

– Серый, с кем это я?

– Валька с тридцатого дома подкатил. У него сушняк домашний был. В канистре. Ничего штучка.

– И за что я его? – Да он сам, козлина – на рожон полез. Кажется. А может, ты. Да ладно, вы после помирились.

Женька выбросил окурок и лег на газон, примыкающий к тротуару.

– У тебя точно нет? Хоть на пиво? Серый еще раз вывернул карманы. – Голяк, как в гастрономе после ревизии.

– Может, у Вальки есть? Сползай.

– Вальку супруга за волосы вечером из садика уволокла. Пролетаем.

– Сдохнем же, у меня уже пульса нет.

– Блевани, полегчает.

– Нечем. Паштет не залежался. Попробуй еще стрельнуть. Бог не фраер, дадут. Хоть копеек сорок.

Серега поднялся с поребрика и побрел клянчить мелочь. Прохожие, заметив его качающуюся фигуру, отворачивали глаза и ускоряли шаг. Добровольный взнос в фонд спившегося строителя светлого будущего – не самая заманчивая перспектива. Нажрутся как сволочи, а утром клянчат на опохмелку. Будто им насильно водку вливали. Почему таких не свозят на необитаемый остров и не оставляют навечно? Прохода нет от пьяни.

Серега вернулся через десять минут, сжимая в тощей ладони гривенник.

– Копейки до “маленькой” не хватает. Пошли, Зинка нальет.

– Зинку выгнали позавчера. БХСС пиво проверил. Пятьдесят процентов воды. А новую бабу я не знаю.

– Уговорим, пошли. Не человек, что ли? Женька, не вставая с газона, достал из нагрудного кармана маленькое зеркальце с отколотым уголком. Жуть. Лицо опухло, как будто он только что подвергся нападению целого роя пчел. В левом глазу лопнули сосуды, и глаз превратился в вишню.

Женьке было тридцать пять, но выглядел он на полтинник. Врач-сосед сказал, что если он будет продолжать пить такими же темпами, то до сороковника не дотянет. Каждый раз, просыпаясь после возлияния,

Женька обещал себе, что это все, в последний раз, что ни в жись, ни капли. Однако если капля падала в рюмку, Женька забывал все клятвы и летел в пропасть.

Он жил в однокомнатной квартире вместе с матерью-пенсионеркой. Мать давно махнула на Женьку рукой, все слова о “взятии за ум” расшибались о непробиваемую стену. Единственной реакцией на Женькины запои были теперь слезы по ночам. Неделю назад, когда Женька распустил руки и ударил мать, она собрала еще не пропитые сыном вещи и уехала к сестре в деревню. “Чтоб ты сдох, скотина…”

Женькин отец умер еще лет пять назад от цирроза.

– Слышь, пионер, – окликнул Серега проезжавшего велосипедиста, – помоги гегемону, дай копеек десять. Я директора школы знаю. Отличником будешь.

– Брежнев пускай подает, – насмешливо бросил пацан, зная, что еле стоявший на ногах дядька не догонит его “Орленок”.

– Вот сучонок… Жека, айда на скамейку. Я вчера в траву пузырь пустой спрятал. Сдадим. Как раз на пиво. А то светимся тут – меня участковый в ЛТП упечь хочет, ментяра плюшевый. Давай, поднимайся, брат. Что делают, гады, что делают. Споили страну…

Женька спрятал зеркальце, со второго захода поднялся и, не отряхивая с пиджака прилипшие комки земли и траву, двинул следом за приятелем.

Бутылка под скамейкой их не дождалась. Серега, высказав по этому поводу пару широко распространенных фраз, плюхнулся на скамью, глубоко переживая горе.

Женька, как менее эмоциональный и как более нуждающийся в лекарстве пьяница, продвинул Серегину идею несколько дальше:

– Вон помойка. Битком. Пошли пошарим. Есть богатей – не сдают посуду. Зуб даю, найдем. Хоть из-под кефира.

Серега встрепенулся, натурально ожил, отломал от скамейки кусок деревянной рейки и покатил к цели. Женька решил искать стеклотару без помощи орудий труда.

Встав по обе стороны квадратного бачка, приятели занялись спасительным делом. От каждого по способности, каждому по труду. Пр-р-ра-льно.

Огромная горбатая крыса, потревоженная нежданным визитом рабочего класса, выпрыгнула из помойки и умчалась в кусты.

– Тьфу, падаль, – Серега по инерции запустил рейкой вдогонку грызуну, – напугала, зараза.

Пришлось идти за новым оружием труда. Не руками же… “Ах, наши руки, руки трудовые, руками золотыми назовут”.

Женька уже выкинул часть мусора на асфальт, потроша недра помойки. На освободившееся место стал перекладывать отходы с Серегиной половины.

– Погодь, я помогу. – Серега сунул было палку в бачок, но притормозил, заметив, как резко выдернул руки Женька.

– Что?! Опять крыса?

Женька сглотнул и кивнул вниз.

– Кто-то куклу выкинул. Как живая. Серега перегнулся через свой край:

– В чем это она? В кровище, что ли? Женька тряхнул головой. Покрасневший глаз нестерпимо щипало, он слезился, отчего зрение потеряло остроту, и окружающий мир теперь воспринимался через сиреневую дымку. Вдобавок похмельный синдром давил на мозг, переворачивая все с ног на голову. “Пьянству – бой!”

Он протянул руку вниз и дотронулся до “куклы”. Затем поднял пальцы к глазам.

– Ну, ни хера ж себе! Точно кровяга. Свежая. Он вновь посмотрел на находку и вздрогнул.

– Се… Серый… Она… е… она шевелится…

– Ты че, гербанутый? Или допился?

Женька осторожно взял грязный пакет, из которого торчали две “кукольные” ножки, и перевернул его над мусором.

Через секунду похмельный синдром улетучился из башки без всяких лекарств.

Среди картофельных очисток, среди грязного тряпья и консервных банок, подогнув голову к крошечным ножкам, лежал новорожденный младенец. Неумело оторванная пуповина напоминала перерубленную лопатой змею, пушок же на затылке намок от вылитого в помойку скисшего молока, а на спинке явственно проступал след от крысиных зубов.

Женька перевел глаза на Серегу, затем обернулся назад. Рядом со стендом, прославляющим местных ударников коммунистического труда и передовиков производства, наклонившись, как Пизанская башня, стояла телефонная будка без стекол. “Слава народу-победителю!”

Не сказав Сереге ни слова, Женька кинулся к телефону. Ребенок был еще жив.

Глава 1

1995 год, ноябрь

В шесть вечера, согласно расписанию, трехпалубный лайнер “Куин Вйктори”, совершающий круиз по маршруту Неаполь – Хайфа, отбыл из Лимасола, крупнейшего порта Кипра. Несмотря на позднюю осень, температура в этой части света достигала тридцати градусов, что делало притягательным отдых на Средиземноморье для деловой Публики из северных стран, не успевшей оттянуться у себя на родине в летнее время.

Немцы, шведы, англичане, русские, финны столпились возле фальшборта, фотографируя и снимая на камеры перспективу кипрского порта. Завтра в шесть утра судно придет в последнюю точку круиза, в Хайфу, где простоит пару суток, пока пассажиры не насладятся красотами земли обетованной, не поднимутся в Иерусалим и не посетят административную столицу Израиля Тель-Авив.

Круиз был дорогостоящим, оценивался по высшей категории, не каждый состоятельный иностранец мог выкинуть на прогулку по морю указанную в путевке сумму, не говоря уже о русских, чьи затраты на загранпоездки обычно не превышали пятисот баксов, скопленных за год и отданных турфирме со страшным скрипом. Это не касалось, разумеется, “новых , русских” – коммерческой или криминальной публики, позволяющей себе в принципе все, что угодно. О престиже “Королевы Виктории” говорил, к примеру, тот факт, что члены команды, начиная от официанта и кончая капитаном, могли общаться как минимум на трех языках, а программа варьете менялась каждый день, как и белье в каютах.

Когда берег Лимасола исчез за горизонтом, пассажиры расползлись по теплоходу в поисках развлечений, руководствуясь желанием весело потратить два часа, оставшиеся до ужина. Развлечений имелось предостаточно: бассейн, музыкальный салон, казино, россыпь кабачков.

Стюарды в бордовых костюмах и бабочках с окаменевшими улыбками сновали по палубам в поисках щедро оплачиваемых чаевыми услуг. Любая прихоть пассажира выполнялась без промедления и с преданностью в глазах. Все физические нагрузки клиента сводились к извлечению бумажника из кармана или сумочки и протягиванию навстречу подставленной руке купюры или монетки. В ходу было все, кроме денежных знаков стран бывшего социалистического лагеря.

Молодой стюард, смуглолицый араб с маленькими усиками, постучался в каюту первого класса и замер на пороге, держа на согнутой руке поднос с пачкой сигарет и двумя рюмками водки.

Из-за двери не послышалось привычного “е” – ее приоткрыл крепкий парень в таком же, как у стюарда, бордовом пиджаке, сунул в карман арабу свернутую купюру, взял поднос и хлопнул дверью.

Араб в недоумении вытащил деньги, горестно вздохнул, видя, что их хватает только на оплату водки и сигарет, и в надежде, что сейчас несправедливость будет исправлена и он получит за труды, остался переминаться на пороге, покашливая и кряхтя. Дверь действительно тут же открылась.

– Чего тебе? – по-русски спросил забравший поднос парень.

Стюард улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов:

– Сорри…

Русский ухмыльнулся, запустил руку в пиджак и достал еще одну купюру.

– Держи, халдей. И пошел на хер отсюда. Халдей хоть и не был полиглотом, но некоторые русские слова уже понимал. Услышанное выражение относилось к светскому языку и означало “просьбу не беспокоить”. Он слегка поклонился и пружинисто направился к трапу на верхнюю палубу, на ходу рассматривая деньги. Через секунду он выругался и, скомкав десятитысячную российскую бумажку, выкинул ее за борт.

Довольный своей шуткой пассажир повернул защелку двери и, пройдя через просторную каюту, уселся в кресле у иллюминатора. Помимо него в каюте присутствовали еще двое.

Старшему было около сорока пяти, легкая футболка обтягивала немного располневшее тело. Шорты и тапочки дополняли чисто туристский гардероб. Он развалился во втором кресле, сложив руки на вздутом брюшке и покручивая большими пальцами.

Второй был помладше, лет на десять, и одет более респектабельно – светлая рубашка и бежевые брюки. Тонкая цепочка блестела на загорелой массивной шее. Комплекцией же он мало отличался от спутнику жировые складки указывали на малоподвижный образ жизни и пренебрежение советами борцов за долголетие.

Мужчина в футболке был хозяином каюты, любой зашедший мог определить это без особого труда. Он распечатал пачку принесенных стюардом сигарет, бросил красненький ободок в пепельницу и прикурил. Затем обернулся к парню в пиджаке.

– Вадик, сходи искупайся или в казино отдохни. Парень кивнул и, не говоря ни слова, вышел из каюты. Человек с цепочкой пододвинул свое кресло к столику:

– Скажи ты своему попугаю, чтоб снял этот идиотский бордовый пиджак. Его путают с обслугой. Зачем ты его вообще взял с собой? Меня тошнит от его тупых шуточек и пьяных выкидонов. Неужели нельзя хоть здесь обойтись без охраны? Расходы только.

– Без охраны сейчас нигде нельзя обойтись, а спокойствие стоит денег. Ну а Вадик… Пускай мир посмотрит, поклонится Гробу Господню. Быкам тоже полезно иногда… – Вчера я чуть рожу ему не набил. Надрался и певичку из варьете завалил прямо в зале. Офонарел. Это ж не питерские кабаки с блядьми. Ты б урезонил его. Мудила, раз на пароходе работы нет, можно борзеть. Пусть вон книжки читает, может, поумнеет. – Боюсь, Вадик не умеет читать. Да ладно, черт с ним. Скажу. Ты дозвонился? Спикера застал?

– Да. Есть новости. Спикер подсуетился

– Так. – Старший пригубил водку.

– Он узнал, где Шериф хранит это. Вчера узнал.

– Ну и чем это оказалось?

– Обычная видеокассета. С надписью “Ну, погоди!”.

– “Ну, погоди”? Это что, стеб? Хотя Шериф любит дешевые фокусы. Пацан. Ему б с балаганом на улицах выступать, в самый раз. Что на кассете?

– Спикер не стал говорить по телефону, не сумасшедший. Сказал, что информация там действительно крайне опасная.

– Вот как? – Секундная тень пробежала по лицу старшего. Он допил водку. – Пей, Сережа. Второй тоже опрокинул рюмку и закурил.

– И где эта кассета? Ты спросил?

– У Шерифа дома. В ряду обычных кассет. Он обожает старые фильмы, у него небольшая коллекция. Самое надежное место. Детские мультфильмы вряд ли кто смотреть будет.

– Вот она, Сережа, благодарность. Из какого дерьма я его вытащил, а он…

– Я сразу предупреждал, Шура, что у Шерифа клинит, говорят, у него клинило еще до посадки. Нефиг было это мурло подтягивать. Все бы тебе подешевле. Вот и суетись теперь.

– А, брось переживать из-за какой-то кассеты. Шериф не тот клоп, что укусит. Соплей перешибу. Подстраховался, значит… Кино насмотрелся. Как Спикер узнал про кассету?

– Без понятия. Не интересовался. Догадываюсь примерно. Сама ведь кассета ничего не стоит. Стоит информация на ней. Если с Шерифом что-нибудь случится, она ведь так и останется стоять на полке. Стало быть, кто-то должен быть посвящен в ее секрет. Один-два человека. Ну а что знают двое… Спикер – мужик с башкой, без задницы в масло влезет.

– Мне важно, чтоб с кассеты не сняли копию и чтоб никто, кроме меня, тебя и Спикера, про нее не прочухал. Не знаю, что там Шериф на нее записал, но в таких вариантах утечка информации совершенно ни к чему. Тем более сейчас. Да и потом. От журналистов прохода нет. Каждый шаг пасут. Почему их никто не может поставить на место? Правителей ставим, а какие-то писаки продолжают разоряться! На серьезный разговор приходится ехать в этих шортах среди мудил иностранцев, самому изображая мудилу. Когда год назад кто-то заснял мою встречу с французами, газеты не успокаивались неделю. Надо же, Александр Зелинский встречается с “правыми” на своей даче! Тут явно коричневые оттенки! Бляди газетные. Попробуй ответь, что это была чисто коммерческая “стрелка”. Шагу не ступи, еб их…

Зелинский вдавил окурок в полированную спинку кровати, хотя рядом стояла пустая пепельница.

– Представляю, что начнется, когда я сяду в депутатское кресло. Они за мной в сортир будут бегать.

– Вопрос с депутатством решен?

– Давным-давно. – У Зелинского явно испортилось настроение. – Поэтому чем быстрее уладим вопрос с Шерифом и его дурацкой кассетой, тем лучше.

– Я завтра же позвоню Спикеру, предупрежу, чтоб не трепал, хотя, наверно, он и сам допетрит. А с Шерифом ума не приложу, что делать. В натуре, утомил, бычара. Мало того что из запоев не вылазит, так еще и на иглу сел. Баб таскает без разбору, прямо с улицы, до “гоп-стопов” опустился, баклан, без ума, совсем на нулях. Не сегодня-завтра влетит в ментуру и начнет языком махать… Натурально.

Зелинский резко прервал это речеизлияние:

– Передай Спикеру, пускай принимает меры. Он поймет. И по-тихому. Чтоб органы не шибко нос совали. Лучше авария, либо пьяная драка.

– Хорошо. Но кассету придется брать ему лично. Стало быть, и…

– Я оплачу неудобства, пусть не дрейфит. Еще по стошечке?

– Позже, Шура. Скоро варьете, там и дернем.

– Как хочешь.

Зелинский откинулся на кресле, вытянул ноги и закатил глаза. Крайне неприятно отвлекаться на такие вот проблемы. Будто других мало. В пафосе гид произнес старую греческую мудрость: “Если загниет одна виноградина, загниет и вся гроздь, загниет гроздь – загниет лоза. Чтоб не загнила, надо сорвать гнилую ягоду”.

Да, сорвать. Тогда соберешь урожай и наполнишь бочки вином.

Шериф, конечно, сука. Хотя и профессионал, хотя и недорогой. Еще одна старая мудрость – ничто не стоит так дорого, как дешевизна… Задумал, паскудник, потягаться. Шестерка сраная… Вот уж воистину ищи врага в собственном доме. Ничего, голубочек, отлетался.

Зелинский не рисовался, говоря о решенном вопросе с депутатством. При этом он не собирался выкрикивать на митингах бестолковые рекламные лозунги, кормить толпу бесплатным борщом и уж тем более выходить на улицу с толпой полоумных старушек, размахивающих красными тряпками и поющих “Варшавянку”.

Вопросы власти во все времена решались абсолютно одинаково. Через деньги. Это придумано не Зелинским, это диалектический материализм, открытый вовсе не теоретиками научного коммунизма, а много раньше. Деньги откроют двери в любой кабинет. Бывают исключения, но они редки и поэтому подтверждают правило. На то и исключения. А в основе… Можно до хрипоты и рвоты звать в поход за собой, обещая земной рай, но в конечном итоге остаться в рваных носках с горсткой сочувствующих голодранцев, а можно, не говоря ни слова, расчистить завалы и обеспечить спокойный путь наверх.

Правда, иногда следует и покричать. Немного. Ради приличия. Для фона. И не важно что. Главное – не стесняться в выражениях, не признавать догм и авторитетов, обещать много, быстро и дешево. Впрочем, лозунги и речи сочиняют люди, которым тоже платят. Больше заплатишь – талантливее речь.

Зелинский не страдал философскими отклонениями, он давно вывел формулу своего “диалектического материализма”. Сила дает деньги, деньги дают власть, власть дает деньги и силу. Эта нехитрая формула верна на любом уровне, в любой стране, в любом обществе. В лагерной глуши, где он провел одиннадцать лет, и в высших эшелонах, куда скоро попадет. Все остальное – пустые слова и утопия.

Эту же формулу призвана была подтвердить предстоящая встреча, на которую он ехал под видом беззаботного туриста. Такой малоскоростной путь был выбран не случайно. Полностью исключалась возможность какой-либо официальной или неофициальной слежки. Под официальной подразумевались все те же представители средств массовой информации и органов, а под неофициальной… Ну, мало ли… Поиметь “бяку” на конкурента накануне выборов весьма неплохо. Будет с чем пойти на дебаты.

В Тель-Авиве его ждал один из лидеров так называемого движения “За дело!”, чьи именитые представители занимали ряд ведущих хозяйственных и иных постов в нынешней администрации. Движение состояло в резкой конфронтации с партией диабетических реформ, в которую входил Зелинский. Ни о каких открытых встречах и переговорах между лидерами не могло быть и речи. В прямом эфире они от души обливали друг друга грязью, что, впрочем, не помешало наладить негласные контакты и взаимовыгодное сотрудничество.

Вопрос, который предстояло решить за шесть часов в одной из гостиниц израильской столицы, был достаточно серьезен, поэтому были предприняты все возможные меры, чтобы обеспечить полную конфиденциальность. Это входило в условия, выдвигаемые одной из сторон, которые вторая сторона могла принять – или не принять. Что-то типа популярной у бандитов “стрелки”.

Зелинский вез требование, а вернее, просьбу оказать ряду фирм услуги в получении лицензий на операции с сырьем – нефтью, металлами, лесом, – взамен обещая “задельщикам” пополнить закрома их движения самым надежным источником энергии – бабками. Чтоб двигалось лучше.

Расчет был верен. Перед выборами любая партия нуждается в дополнительных средствах, это во-первых, а во-вторых, партийная казна – штука весьма аморфная. На что идут взносы, пожертвования и вливания, одному Богу известно, а Бог, к счастью, с трибун не выступает, в органы не стучит и уголовных дел о растрате и присвоении не возбуждает. Деньги же обладают тем прекрасным свойством, что их никогда не бывает много, и более мелодично они звенят в личном кармане, а не в общественном.

Небольшое облегчение кошелька партии диабетических реформ в случае удачи на переговорах в Тель-Авиве гарантировало ей резкое увеличение доходов в ближайшие полгода, то есть примерно к началу президентской гонки. Гарантировало потому, что та же нефть – это не спекуляция турецким ширпотребом или тайваньской техникой.

Это не надо объяснять никому. Это ясно даже быку Вадику, хватающему сейчас девок за ляжки в музыкальном салоне. Сергею непонятно, зачем Зелинский взял этого бордового олуха. Никто не хочет просчитывать шаги. Страха нет. Забыли. Про мозги вспоминают, когда часть их вылетает вместе с порцией картечи… А у Зелинского страх есть, потому-то он и выжил в чехарде бандитско-финансовых будней. Поэтому-то он и не везет сейчас с собой навороченных секьюрити, дружащих не только с телом, но и с головой. А у Вадика в голове одни бабы да выпивка, и совать свой переломанный нос во все дыры он не будет. И если спросят, как там Зелинский отдыхал, так и ответит: “В кайф!” А безопасность? Так это не питерские подворотни. Хватит одного Вадика. Тут народец человеколюбивый.

Зелинский поднялся с кресла и включил небольшой кондиционер. Морской воздух устремился в каюту, выгоняя табачный дым.

В дверь жалобно стукнулись. Сергей, взглянув на Зелинского и получив одобрительный кивок, отозвался:

– Ее.

В каюту заглянула личность мужского пола, опирающаяся на костыль, облаченная в дырявый свитер и грязные холщовые брюки с бахромой. Вытянув вперед тощую страусиную шею, личность крутанула зрачками, удовлетворенно крякнула и, выворачивая вперед пятку правой ноги, шагнула через порог. Услужливо поклонившись и кося глазом на зажатую в руке мятую бумажку, “мужской пол”, запинаясь, прошуршал:

– Экскьюз ми, джентельмен, зэт яй аск ю. Ай уэнт ту Израэл фор оперэйшн, бат олл май докьюментс энд мани фэлл ту зе си. Ай хэв севен чилдрен, энд олл оф зем а элоун. Хелп ми, плиз, ин эври хард каренси. (Извините, господа, что обращаюсь к вам. Я ехал в Израиль на операцию, но обронил в море документы и деньги. У меня семь дети, и все сироты. Помогите, пожалуйста, в любой конвертируемой валюте (искаж.англ.).

Личность вывернула пятку в более естественное положение и протянула к присутствующим руку, поочередно метая взгляд то на Сергея, то на Зелинского.

– Сережа, что ему надо? Кто это? – Александр Михайлович обалдело сдвинул складки на лбу.

– А – Сергей равнодушно махнул рукой, – молдаване. Сезонные нищие. На заработках. Денег просит.

Услышав знакомую речь, гость окончательно выровнял пятку и опустил руку.

– Костыль смажь – скрипит. – Сергей указал несостоявшемуся пациенту хирурга на дверь. – Сейчас полетишь за борт искать документы. На костыле до Хайфы поплывешь. Хоть бы текст выучил, инвалид. Державу позоришь.

Инвалид сморщился, матюгнулся и исчез, переложив на ходу костыль в другую руку. Через секунду в двери соседней каюты, где путешествовали консервативные англичане, раздался тот же жалобный стук.

– Кто их сюда пустил? – искренне удивился Александр Михайлович. – Ни черта себе, пятизвездочный круиз – и такая публика.

– Ой, да подумаешь. Отмаксали капитану и ползают по каютам. А иностранцы как дети – на эти костыли и дырки легко клюют, отсыплют денег да еще слезу пустят. Блаженные…

Сергей поднялся со стула.

– Я загляну к себе. Встретимся на варьете. Я займу столик у сцены.

Сергей вышел. Зелинский выглянул в иллюминатор. Бесконечность и спокойствие, под которыми прячется небывалая мощь, и в любую минуту она, потревоженная необъяснимым явлением, может смести все преграды на своем пути – закрутит и подбросит, разобьет и проглотит. Превратит в песок. Если потревожишь. А пока – спокойствие и бесконечность.

Зелинский мог по несколько часов не отрываясь смотреть на море. Своеобразный отдых для души, полная отрешенность, гипноз. Но в настоящую минуту ему никак не удавалось расслабиться.

Мысль о кассете Шерифа раздражала и выводила из равновесия. Как капелька соленой воды на сверкающей поверхности иллюминатора, мешающая обзору перспективы. Вместо того чтобы спокойно настроиться на завтрашний день, приходится отвлекаться на пустые переживания. Пустые? Поганец Шериф… Придушил бы…

И хотя Зелинский пытался успокоить себя, полагаясь на хитрого Спикера, беспокойство не проходило. В их мире можно полагаться только на себя. Здесь действует одно правило: в трудную минуту никогда не поворачивайся к другу спиной, иначе получишь от друга между лопаток по рукоять… Плюс случайности и проколы, от которых никто не застрахован.

А впрочем, к черту! Шериф не тот субъект, на которого стоит тратить нервы. Были передряги и посерьезнее. Просто у Александра Михайловича чуть-чуть испортилось настроение. Без причин. Поднимем.

Зелинский взял со столика пачку сигарет, ключи и вышел из каюты, сильно хлопнув дверью.

Капелька на стекле иллюминатора тонкой ниточкой-слезой поползла вниз…

Глава 2

Обувная коробка, приспособленная под домашнюю аптечку, была завалена нужными и ненужными лекарствами, поэтому быстро отыскать требуемую упаковку долго не удавалось. Женька еще раз переложила скляночки и пакетики с места на место.

– Там, в черной баночке, без надписи. С красной крышкой.

– Все, нашла. Ты лежи, я сейчас. Женька вернулась к кровати, положив на тумбочку клочок ваты.

– Вот ублюдки…

– Женя, кто такие ублюдки? – подняла кудрявую головку маленькая девочка, сидевшая прямо на полу.

– Никто. Не мешай, видишь, мама заболела.

– Мама заболела, – шепотом повторила девочка валявшейся рядом кукле и погрозила пальчиком.

Женька намотала на спичку вату, обмакнула в йод и аккуратно стала прикладывать к глубоким ссадинам на лице подруги.

– Потерпи, потерпи. Рожать небось было больнее. Боюсь, тут само не срастется. Надо зашивать. Давай вызову “скорую”.

– Срастется. Стяни посильнее и пластырем залепи. Попробуй.

– Все равно к врачу надо. Лицо ведь, не задница. Давай позвоню, Олюнь.

Ольга чуть заметно покачала головой.

– После. На мне как на кошке. Заживет. Женька отрезала пластырь и наложила его на рану.

– Чем это они, Оль?

– Ножом.

– Скоты. Разорвала бы. Тебе очень больно?

– По животу били, идиоты. Вот тут, слева, не про ходит.

Ольга подняла голову и сделала несколько глотков.

– Я не знаю, что делать, Жека. Этот урод не успокоится. Теперь он еще и адрес знает. Не везет нам, подружка.

– Он что, прийти может?

– Он придет. Через неделю. И убьет, если я не верну деньги.

– Он пугает, Оль. Ничего не сделает. Ольга чуть заметно покачала головой:

– Убьет, подружка. И меня и Катьку. Легко. По последнему слову Женя поняла, что Ольга действительно ожидает самого страшного.

– Может, переждем где?

– Где? Не смеши. Куда я такая денусь? Да и как ни бегай, все равно достанет.

– Сколько надо денег?

– ~ Тонну баксов. Мол, счетчик натикал. Не повезло.

Женя вздохнула.

– ~ Зря ты, Оль, с этим делом связалась…

– Только не учи жить, – зло вполголоса ответила Ольга. – На что мне Катьку кормить? Как ты, за двести тонн в ларьке сидеть? Спасибо. На жрачку и то не заработаешь.

Женька, промолчав, положила ладонь на лоб подруги.

– Ты не волнуйся, Олюнь. С деньгами придумаем что-нибудь. Я займу на работе.

– Ага, держи кармашек… Сейчас каждый за себя. Ольга повернула голову и посмотрела на дочь. Девочка ворковала что-то себе под нос, изображая доктора, лечащего куклу. Дети играют во взрослых, дети хотят быть взрослыми. Зачем?

– Подними ее с пола. Сквозняк. Женька взяла Катю под мышку и перенесла на диван. – Здесь играй.

– Куколка, я хочу на полу.

– Не называй меня Куколкой.

– А мама зовет.

– Маме можно, она взрослая. Женька вновь подсела к Ольге.

– Где ты на него нарвалась?

– Случайно, в центре. Говорю ж, не повезло. И узнал ведь, гадина. Я его уже забыла, а он вспомнил. Странно. Обычно не вспоминают. А этот… Прямо с улицы затащил в своего “кабана”( “Кабан” – “Мерседес” (сленг)) . Там еще двое. Тоже черные. Рожи – мама, не горюй. Отвезли в тихое местечко. Я думала, все, прощай, подружка, дождалась. Они вот покуражились, потом пропустили по разу. Суки черные. Вакиль, этот, которого я в гостинице опустила, паспорт нашел с пропиской. Поэтому и не замочили меня там же, на пустыре. Сказали неделя мне сроку, деньги не верну – отдам квартиру. Если сбегу, меня и дочку разорвут. А для памяти вот – ножом по щекам. Паспорт себе оставили.

Ольга снова беззвучно заплакала. Женя взяла стакан и пошла на кухню за водой. Почему она не отговорила Ольгу идти тогда “на работу”? “Работой” Ольга называла свой промысел. Хотя попробуй угадай, где найдешь, где потеряешь. Поэтому и не отговорила. Да и не послушалась бы Ольга. Ее голос в их паре был последним. И возраст, и характер, и положение. Ольга имеет хоть эту маленькую однокомнатную конуру. А Женя? Ничего. Кроме липовой прописки в рабочей общаге. Да и то только в паспорте. А по существу – пшик и свежий воздух. И пожалуйста, доигрались. Что там за крутизна? Что у этих черных на уме? Попугали, трахнули и выкинули? По телику говорят, что квартиру можно продать за двадцать минут. Даже если ничего не схвачено. Придут, отвезут, заставят расписаться и будь здоров. А то и без росписи. И никто не вступится. И никому не пожалуешься. А попробуешь пожаловаться – пропадешь без вести. Да, влипли…

Чайник был пуст, Женька набрала воды и включила плиту. Затем достала из стола пачку “Эл-Эм” и прикурила.

В восемьдесят втором их первый раз повели в зоопарк. И купили каждой мороженое в вафельном стаканчике. Они были похожи на других детей, тех, что пришли с родителями. Это мороженое, эти посыпанные песочком дорожки, воздушные шарики и цветастые “раскидайки” на резинках. Толпы прохожих. Детское сознание запоминает либо очень хорошее, либо очень плохое. Среднее пропадает, а это остается. Иногда на всю жизнь.