Акула - Киллер навсегда

Система сама выталкивает людей посторонних, а те, кто остался, кто выдержал первый круг, хоть и кричат постоянно: «Да на фига мне это надо? Я себе что, другого места не найду?!» – не уходят, несмотря на мизерную зарплату, постоянные стрессы, неустроенность… Несмотря ни на что.

Прав был старик О'Генри в далеком девятьсот десятом году, хотя и говорил совсем о другом.

Только что за окном была темнота, и город спал. Волгин мотался на обыски, «колол» задержанных, работал с «терпилой», обрывал телефон, составлял документы.

Ночь прошла очень быстро.

Она была отдана борьбе. Той, к которой не становишься равнодушным, той, которая посильнее наркотика.

И в этой борьбе Сергей проиграл.

Под утро ему удалось минут сорок вздремнуть.

Встряхнувшись, он помассировал лицо руками, собрал разбросанные по столу бумаги и отправился на доклад к Катышеву. До начала «сходки» оставалось меньше часа, но начальнику не терпелось узнать результат. Он ночевал дома, но переживать за дело не переставал, кажется, и во сне.

Катышев сидел за столом – в пиджаке с воротником-стоечкой и белой косоворотке, выглядел свежим и отдохнувшим. Как будто и не лазал несколько часов назад по пожарной лестнице, не прыгал в окна. На тумбочке рядом с ним кипел электрочайник.

– Устраивайся поудобнее. – Начальник бросил в чашки пакетики с заваркой. – Вижу, что не массу давил, работал. Как результаты?

– Никак.

Рука с чайником дрогнула, вода пролилась на стол.

– В чем проблемы?

– Во всем. На, почитай.

Катышев посмотрел на бумаги, нахмурился:

– Ты мне так доложи. Так оно, понимаешь, яснее. В чем дело?

– «Терпила» от заявления отказался. Он его не похищал и насильно не удерживал. Старые друзья сыграли добрую шутку, претензий он не имеет.

– А что они?

– Обычное, тупое мясо. Расходный материал из бригады Филина. Бубнят про адвокатов и жалуются на здоровье. Не судимы, из бывших спортсменов. Можно, конечно, укатать их на пятнадцать суток за неповиновение, да что толку? Живут в общаге; мы всю их комнату поставили на уши, но ничего, кроме окаменевших носков, не нашли. В квартиру, где они «терпилу» удерживали, так никто и не приехал, засада впустую отсидела.

– Хреново… Дежурный уже следователя вызвал, прокурорского. Опять, кстати, Костю Поперечного. Должен скоро подъехать.

– Можно давать отбой. Никто этим шахматистам обвинения не предъявит. А хотя – пусть приезжает, все равно этого Пашу надо по делу Локтионовой допрашивать, он же ведь – близкая связь Варламова. Близкая и интересная.

– Говорит что-нибудь?

– Об этом? Нет, конечно. Но замаран, я чувствую, по уши. Он ведь у Варламова доверенным лицом был. Дома бы у него порыться! Он в пригороде живет, на фазенде с индюками и хрюшечками. Те секреты, что Варламов ему доверил, а таких оч-чень много должно быть, он не в банковском сейфе держать станет, нет, он их в своем огороде закопает, психология у него такая. И никогда ничего не выкинет.

– Обыск Поперечный без проблем выпишет.

– Надеюсь. Глядишь, и раскроем Локтионову. Появились всякие мысли…

– А в то, что это казаринских рук дело – не веришь?

– Конечно, нет! Пора заканчивать с этой бодягой, а то скоро никто уже не поймет, кого и за что завалили. Слышь, Василич!

– Ау?

– На хрена ты у Локтионовой деньги спер? Плохая примета!

16. Хочется к морю…

Слежки за Локтионовым не было – при своих навыках Актер засек бы самую квалифицированную «наружку» за тот час, что крутился по городу на «хвосте» у Эдуарда Анатольевича. Когда до назначенного времени осталось пять минут, Актер прибавил скорость, изменил маршрут и окольными путями добрался до того же дома, перед фасадом которого запарковался Локтионов, только свою машину оставил во дворе. Пришлось поторопиться, чтобы успеть зайти в квартиру с черного хода до того, как Локтионов позвонит в парадную дверь. Дождавшись, пока звонок повторится, Актер пошел открывать, при этом вид у него был такой, словно он приехал часа два назад и успел подремать на диване. Никакой роли эта деталь сыграть, в общем-то, не могла, но Актер привык всех запутывать. Путал и сейчас.

– Добрый вечер. – Он распахнул дверь и зевнул, прикрыв рот ладонью. – Пардон.

Локтионов просочился в квартиру.

Жилье было снято через третьи руки на два месяца, но предполагалось, что понадобится оно только для сегодняшней встречи.

Локтионов очень боялся.

Они прошли в комнату и уселись за низенький столик, на котором не было ничего, кроме чистой пепельницы и запечатанного пакета с соком. Кресло под Локтионовым скрипнуло, он вздрогнул и сильнее сжал коленями портфель.

– Это моветон – таскать бабки в рюкзаке, – заметил Актер. – Всю сумму набрал?

– Целиком.

– Так доставай, чего тянуть? С деньгами нужно расставаться легко, тогда они, может быть, вернутся. Это ведь не жизнь, которая дается один раз.

Локтионов, открывая замок, сломал ноготь. Никогда, ни в одном самом кошмарном своем сне, он не представлял, что будет сидеть за одним столом с убийцей.

Нет, не так: с человеком, про которого доподлинно знает, что он – убийца. Не слухи, не предположения – знание. Страшно.

Из портфеля появился полиэтиленовый пакет, набитый пачками долларов. Пять пачек, в банкнотах по сто и пятьдесят, перетянутые разноцветными резинками.

– Можно не пересчитывать?

Локтионов выпятил подбородок, показывая неуместность вопроса. С подбородка на стол упала капля пота. Эдуард Анатольевич промокнул лысину.

– А вдруг тебя самого напарили? – Актер развернул полиэтилен. – Не представляешь, как непривычно обращаться к тебе на «ты». Прямо-таки язык не поворачивается. Сколько лет мы знакомы? И каждый из нас так ошибался в другом! Тебе простительно, но для меня – грех так лохануться. Все равно, что в «наперстки» на улице проиграть… Так, с деньгами порядок. Ты мне ничего больше не должен? Не напрягайся, шучу! Позволь один вопрос: чем же тебе так Инка насолила? Дикая ревность – или денежки тоже?

– Деньги тут ни при чем! – В голосе Локтионова жестью громыхнуло негодование.

– Отелло ты наш… Только Отелло, по-моему, своими руками…

– Это была идея Варламова.

– А ты, видимо, не хотел? Не хотел, но стеснялся отказать приятелю? Ему, что ли, это было надо?

Локтионов посопел, погладил лысину платком.

Ответил неожиданно твердо:

– Всему есть предел. И моему терпению – тоже. Так дальше не могло продолжаться. Сколько раз я пытался с ней поговорить! Все без толку, она меня даже не слушала!

– Ты знал, но хотелось убедиться воочию. Такое здоровое мазохистское желание. Если застукать ее с любовником – так полагается ему как минимум морду набить, а страшно, ты ж привык все делать чужими руками. И ты попросил Варламова сделать запись. Так? Смотрел и упивался своим унижением. Страдал. Ты нормальный человек, Локтионов? Сколько трупов ты нагородил, и чего ради?

– Я не убивал! – Локтионов выставил ладони, закрываясь от обвинения; пальцы, естественно, дрожали.

– Да что ты говоришь! Как тебе, наверное, известно, убивает не пистолет, а человек, который жмет на спусковой крючок. Я, – пистолет. А нажал ты… Один раз нажал, а уложил целый штабель. Круто! Прожить с бабой несколько лет, втихаря ненавидеть ее, потом «заказать» – и продолжать несколько дней видеть ее дома, спать с ней… Нет, я бы так не смог!

– Каждому свое… – пробормотал Локтионов, разглядывая стол. – Я что, первый такой?

– В том-то и дело, что не первый. И не последний, к сожалению. Я не ангел, но по сравнению с тобой просто праведник. Нет, правильно говорят, что все зло на земле – именно от таких, как ты. От тех, кто сам не может. Зачем было ее убивать? Дал бы разок по роже и развелся. Нет, Анатолич, что бы ты ни говорил, но деньги здесь большую роль сыграли. Эти грязные бумажки, без которых так тягостно жить. Деньги и, наверное, Жанна. Хотелось перед ней себя мужиком почувствовать? Не задумывался, что Инна, пожив с тобой несколько лет, лучше нас всех тебя понимала? Потому и вела себя так.

– Ей было больно?

– Опаньки, спохватился! Нет, блин, ей было приятно! Скажи, Локтионов, как тебе спится в той кровати? Кошмарики не мучают?

– Я еще ни разу не ночевал дома.

– У Жанны прячешься? Ну да, пока есть денежки, она тебя будет терпеть. Смотри, пронюхает, что капитал твой слегка поредел, – и все, пиши пропало… Каким образом ты вышел на меня? До сих пор понять этого не могу!

– Варламов предложил.

– Назвал мою фамилию?

– Нет, я, само собой, не спрашивал. Он просто сказал, что знает нужного человека, специалиста высокого класса. Я не интересовался подробностями. До этого Олег ни разу меня не подводил. Я передал ему пятьдесят тысяч, через какое-то время он сообщил, что заказ могут исполнить в любое удобное для меня время.

– И ты подгадал под командировку?

– А как иначе? Понятно же, что в первую очередь стали бы подозревать меня!

– Откуда Варламов мог узнать про меня? Ни одна тварь в этом городе не могла этого знать.

– Спросил бы у него…

– А я и спросил. Но он не успел ответить. Бывает. Несчастный случай на производстве. Нарушение техники безопасности пытательных работ. Теряю, понимаешь, квалификацию. Но про Варламова я никогда вспоминать не буду: туда ему, гниде, и дорога. Жаль только, что умер слишком быстро… А про Инну вспоминать буду. Ни за что девка погибла. Знал бы раньше… Эх, знай я раньше – ни за что бы в этот блудняк не вписался! Впрочем, чего теперь языком трепать? Нам сейчас, дружище Анатолич, надо время выждать – и разбежаться в разные стороны. Подальше друг от друга, желательно – на разные половинки глобуса.

– Ты думаешь, менты могут до нас добраться?

– При том количестве косяков, которые вы с Варламовым упороли, – запросто. Варламов мог растиражировать свою гребаную запись, и где, когда она всплывет, – никто не знает. А всплывет обязательно. Да и ты допроса с пристрастием у ментов не выдержишь, расколешься от одного удара в брюхо, а то и просто когда руку занесут… Или приятели Ларисы, сестры Инкиной, в лес тебя вывезут, что еще хуже… Слабое ты звено, Локтионов, в нашей цепочке. Зуб ты, кариесом пораженный. Никакой «Колгейт» не спасет, рвать надо, и все дела…

Выдержав паузу, понаслаждавшись вдоволь, Актер хрустнул суставами пальцев, потянулся и продолжил миролюбиво:

– Не дрейфь, Локтионов, не стану я тебя мочить. Всех не завалишь, да и подозрительно это будет выглядеть. Если бандосы на тебя до сих пор не наехали, то вряд ли тронут в ближайшем будущем. А что касается ментов, то они рано или поздно спишут «глухарь» на Казарина. Инна никому из них не родственница и не подруга, других дел хватает; один Волгин там воду мутит, все никак уняться не может, хотя давно уже пора личными проблемами заняться. Придумаем чего-нибудь. Подкинем ему еще пару «глухарьков». Да, Локтионыч? Тяжело ведь первый раз, потом привыкаешь. Организуем на его территории парочку беспричинных убийств, он с ними до пенсии не разберется. Депутата какого-нибудь шлепнем. Единственная от них польза, от депутатов, – когда кого-нибудь из них обидят, такая волна поднимается, что суши весла и руби мачты. Профинансируешь, Локтионыч? Ты платишь, мы – танцуем.

– Я?.. Вы – серьезно?

– Такими вещами не шутят, – Актер улыбнулся. – Тебя что-то пугает? И потом, почему – «вы»? К чему это подобострастие? Мы же партнеры, едрен корень!

Тишина длилась долго. Локтионов неловкими движениями развязал галстук, помассировал сердце, лицо его налилось кровью. Не поднимая глаз, он спросил:

– Сколько?

Актер рассмеялся. Весело рассмеялся, легко. Хлопнул себя по коленям, встал, достал из серванта два стакана, налил сок, себе – немного больше.

– Расслабься, Локтионыч, ты меня тревожишь. Не принимай так близко к сердцу, прорвемся. Скажи, ты ведь где-нибудь письмо заныкал, дрянную бумажку со всем раскладом на случай гибели? Подстраховался?

Локтионов отрицательно замотал головой.

– Ну, уважаемый Эдуард Анатольевич, не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть. Гением тебя никак не назовешь, ни в этой области, ни, пожалуй, в любой другой, но книжки-то ты читаешь и кино смотришь, должен был подумать о будущем. Нет, не подумал? И правильно, дрянная это на самом деле страховка.

Бывало, людей убивали даже тогда, когда они десять писем писали, а случалось, никто трогать не собирается, жить бы да поживать еще, а письмо р-раз – и выскочило где-то, и – все, конец… Не пиши писем, не надо… Мне кажется, пришла пора прощаться.

Актер пожал безвольную руку Локтионова и проводил его до дверей. Директор долго путался в шнурках, но в конце концов обулся, прошептал: «До свидания», – и вышел на прохладную лестницу. Актер вернулся в комнату, где сел в кресло и, заложив руки за голову, рассмеялся.

В машине Локтионов боязливо достал из внутреннего кармана пиджака диктофон и несколько секунд завороженно смотрел, как вертятся катушки микрокассеты.

В пятидесяти метрах от него, продолжая сидеть за столом и смеяться, Актер отключил «глушилку», исключающую возможность прослушивания помещения и магнитной записи.

Локтионовский «форд» влился в автомобильный поток; на перекрестке у Эдуарда Анатольевича кольнуло в сердце и на миг потемнело в глазах. Он потряс головой и несколько раз глубоко вдохнул; все прошло, туман рассеялся, и только сзади недовольно сигналили водители других машин.

«Нервы», – подумал Локтионов, рывком трогаясь с места.

Больше всего на свете ему хотелось проснуться и узнать, что события последних дней – просто ночные страшилки, а жизнь прекрасна и солнечна, Инна варит на кухне кофе, наемные убийцы существуют только в кинобоевиках…

Актер крутил в руках продолговатый конверт, на лицевой стороне которого было написано традиционное: «Вскрыть в случае моей смерти», а внутри хранились два листа формата А4 с рукописным текстом и еще один лист, худшего качества, желтоватый, чистый, вложенный для того, чтобы записи не просвечивали через конверт. Та самая «гнилая страховка», о которой они говорили двадцать минут назад. В три часа дня Актер выкрал ее из квартиры Жанны. Конверт покоился в глубине шкафа, среди вышедших из моды шмоток, к которым Жанна давно не прикасалась. Идеальное место для тайника: Актера аж передернуло, когда он до него добрался. Именно тот случай, про который он говорил. Пишешь на случай гибели, а писанина начинает жить своей жизнью, невероятным образом появляется там, где не надо, попадает именно в те руки, для которых не предназначена, и эту самую гибель ускоряет. Актер совершенно точно знал, что второго «завещания» Эдуард Анатольевич не написал; маленький, невесомый шанс, что дубликат все-таки существует, добавлял ситуации необходимую остроту. Актер не сомневался, что, приехав к Жанне, Локтионов вспомнит этот разговор и кинется проверять тайник, где и найдет идентичный конверт, что должно его успокоить. Распечатывать его директор не решится, у него времени на все про все будет минут десять, пока Жанна принимает душ, – не станешь же при ней рыться в старом белье, отворачиваться и говорить: «Дорогая, у лысых свои секреты…» Тем более что квартира на сигнализации, дверь – неприступная, как бы Актер мог пробраться и совершить кражу?

Интересно, сколько осталось жить «пораженному кариесом» Локтионову? Дня два-три, наверное. Сразу после того, как удастся добраться до посредника Паши и отобрать кассету, данную ему на сохранение Варламовым, час Локтионова пробьет. Ни того ни другого в живых оставлять нельзя, но эти два раза – последние. Все, хватит. Начинается новая жизнь… Жизнь, в которой он никому ничего не должен. Разве что Карине и Виктору. Да, перед ними он в долгу. Ну да это – приятное.

Актер закрыл глаза и понял, что устал.

Во сне он чувствовал, как обжигает пятки раскаленный песок, слышал запах моря и шум прибоя, шел по берегу и, щурясь от солнца, смотрел на пригорок, где среди сочной зелени эвкалиптов и пальм проступала черепичная крыша его домика.

«Папа!» – сын бежал ему навстречу, бежал по самой кромке воды, высоко поднимая колени.

Актер улыбался, и лицо у него было доброе-доброе…

17. Подготовка к финалу

– Ты чо гонишь?

За несколько секунд до этого Волгин спросил у Катышева, зачем тот украл деньги убитой, и напомнил, что это плохая примета. Катышев отреагировал с опозданием, которое подтвердило догадку опера. Дальнейшие вопросы не требовались, можно было уходить, предварительно сведя все к шутке, – или ничего ни к чему не сводить, просто уйти, хлопнув дверью, но Волгин остался.

– Я не гоню, Василич. Сколько там было? Тонны две? Больше? Немного добавил, и машину новую взял. Ты ведь давно о «десятке» мечтал. И чего в ней хорошего? Hoc – от «СААБа», задница – от носорога… Тем более, таким способом купленая; смотри, долго не проездит.

– Ты, дружище, не опупел часом?

– Ты еще скажи, что я под тебя копаю, «подсидеть» пытаюсь.

Катышев набычился, долго молчал, потом выругался. Кто-то из сотрудников, пришедший подписать документы, заглянул в кабинет, но Катышев, не поворачивая головы, рявкнул:

– Занято! – И дверь с треском закрылась. Волгина молчание не тяготило.

– Нет, ты объяснись.

– Чего объяснять? И так все понятно! У Инны ты раньше бывал. Наверняка знал, где у нее сбережения хранятся. Во-первых, не стала бы она далеко прятать, не тот у нее характер, во-вторых, чисто профессиональная привычка… Когда труп нашли, у тебя все возможности были бабки замылить. Некому больше, Василич. Убийца их не брал.

– Да что ты говоришь!

– Что думаю, то и говорю. Либо ее все-таки очумевший Казарин придавил – во что я ни грамма не верю, – либо там киллер работал, специалист высочайшего класса. Ни в том ни в другом случае деньги пропасть не могли. Казарин бы о них просто не подумал, не до того ему было бы, а профессионал на такую мелочевку не позарился бы, наоборот, оставил бы лежать, чтобы на спонтанное убийство больше походило.

– Профессионал не позарился, а у твоего начальника, значит, к рукам прилипло!

– Не передергивай, Василич. Не надо. Я ж тебя не обвиняю.

– Что, долю попросишь?

– Не попрошу. Пока ты машину новую не купил, я тебя… про тебя много нехорошего думал.

– А теперь, значит, мнение, конкретно, переменил?

– Да нет, просто отпали дурацкие мысли, что это ты ее грохнул. Каюсь, был грешен, подозревал тебя… слегка. Ты же факт знакомства с ней скрывал, палки в колеса ставил. Очень тебя устраивало, если бы дело удалось на Казарина навесить. Или – чтобы оно навсегда «глухарем» повисло. Удобно: и тебя никто не уличит, и меня всегда лишний раз выдрать можно. Не работаю, элементарно бытовуху раскрыть не могу, выпустил преступника из рук. Устраивало, правда?

– Слышь, Волгин, не много на себя берешь? Подымешь?

– В самый раз. Ты ведь с Инной давно познакомился, еще когда ее приятелей за вымогательство задерживал. Помнишь, была история? Конечно, помнишь! А зная ваши характеры, не надо много ума, чтобы предположить, как дальше развивались события.

– Чо те надо?

– Ничего. Не ругайте Своего начальника, – Волгин встал, – ведь у вас мог быть начальник гораздо хуже. Писать на тебя в УСБ я не собираюсь. Пойду работать…

Он уже переступил порог, когда ББ окликнул:

– Обожди!

Из сейфа Катышев достал вскрытый конверт, бросил на стол:

– Держи. Из Москвы, по секретной почте пришло…

– Благодарю.

Входящий номер был недельной давности. Завалялось в канцелярии или ББ придержал?

Посредник Паша сидел в коридоре с непроницаемым лицом, но печальными глазами, похожий на мастера восточных единоборств, чьих лучших учеников только что отбуцкали в кабаке пьяные хулиганы.

Волгин прошел мимо, на ходу знакомясь с содержимым конверта, не останавливаясь, бросил:

– Подождите пару минут. – И заперся в кабинете.

По местной линии дозвонился до постового на входе в РУВД. Назвал фамилию и краткие приметы Паши, распорядился не выпускать, если захочет уйти. Потом опять взялся за пришедшие из столицы бумаги.

Московский уголовный розыск, в помощь которого Волгин не очень-то верил, – прошли те времена, когда МВД был единым, слаженным механизмом, нынче каждое колесико вертелось по-своему, а механики занимались вообще черт знает чем, – так вот, прославленный МУР сообщал, что Локтионов Э.А. действительно с такого-то по такое-то число останавливался в гостинице, занимал такой-то номер, входил в деловые контакты со следующими фирмами… А также неоднократно звонил в Новозаветинск: трижды – к себе в контору, трижды – домой, пять раз – Кольской и столько же – Варламову. Наибольшая активность пришлась на день убийства Инны и последующий.

На выводы много времени не требовалось. Ничего нового, но приятно, когда оказываешься прав в своих предположениях.

В дверь постучали.

– Да! – крикнул Волгин, убирая муровское сообщение в сейф и готовясь встретить гостя, совершенно позабыв, что дверь запер.

Когда он выглянул в коридор, посредник Паша сидел с прежним видом, а Поперечный медленно удалялся в сторону лестницы.

– Костя, я здесь!

– Ничего не получится, – заявил Поперечный, устроившись за столом. – Я просмотрел материал в дежурке, факт незаконного лишения свободы ничем не подтверждается. Хотя, конечно, все понятно… Увы, придется отпускать.

– Это я уже понял.

– Тогда зачем было меня вызывать?

– Решение тебе принимать.

– Могли бы и по почте к нам отправить, спешить уже некуда.

– Есть еще один момент. Этот наш нынешний «терпила» – ближайшая связь Варламова. Помнишь еще такого?

– Которого убили?

– Вот именно. «Терпила» – ближайшая связь Варламова, а покойный Варламов, в свою очередь, – ближайшая связь Локтионова. Можно сказать, его зам по темным делишкам.

– Не слишком ли сложно?

– В самый раз.

– И что ты хочешь?

– Я хочу обыск. У Паши. Сначала ты его, конечно, допроси – сам знаешь, в суде протоколы допросов, которые опера писали, не котируются, нас вечно в рукоприкладстве подозревают, – а когда допросишь, я поеду к нему домой и выверну его хату наизнанку.

– Он что-то говорит? Варламов ему что-нибудь отдавал на хранение?

– Ни черта он не говорит. Если бы что-то говорил, то и обыск был бы не нужен, он сам бы все отдал. Молчит, сволочь.

– А что ты рассчитываешь найти?

– Там видно будет.

Затея Поперечному не нравилась. Обдумав ее со всех сторон, он с сомнением заявил:

– Как-то не того получается. Что ж мы, теперь всех знакомых Локтионова обыскивать будем? Тем более что он не локтионовский знакомый…

– Костя, я тебе напишу большой мотивированный рапорт. Если что – я во всем виноват, вали все на меня.

– При чем здесь это? – Поперечный смутился, достал из папки протоколы. – Ладно, зови своего «терпилу».

– «Терпила»! – трагическим голосом прошептал Волгин в сторону двери, потом вышел в коридор и официальным тоном пригласил: – Гражданин Свешников, прошу на допрос.

Волгин испытывал душевный подъем. Бессонная, полная событий, с привкусом поражения ночь осталась далеко позади, в то время как финал «дела Инны» стремительно приближался.

Сергей чувствовал себя как бегун, который намотал положенное количество кругов по стадиону, пережил отчаяние, усталость и второе дыхание, вышел на финишную прямую и летит, не чувствуя под собой ног, на ленточку, которую он, только он – все остальные далеко позади, – вот-вот разорвет, и радость победы затмит те чувства, что одолевали его еще несколько минут назад.

Впрочем, легкой атлетикой Волгин в жизни не занимался и отчего такое сравнение пришло ему в голову, понять не мог.

Запустив Свешникова в кабинет и укротив неправомерное желание наградить его пинком в задницу, Волгин устроился в кожаном кресле и приготовился слушать.

Ничего нового, как он и ожидал, не прозвучало.

Они договорились, что Поперечный едет к себе, получает у прокурора санкцию на обыск и вызывает Волгина; Свешников все это время находится в РУВД. Не в камере, а в коридоре, как добропорядочный гражданин, желающий помочь следствию.

Волгин написал обстоятельный рапорт на двух листах; на допросе Свешников признал, что был близок с покойным Варламовым и несколько раз получал от него на хранение различные документы, какие именно – сказать не может, не интересовался, тем более что последний раз это было давно, а сейчас у него дома ничего нет.

Прокурор санкцию на обыск не дал.

– Ты сам виноват, – убитым голосом говорил Поперечный по телефону, – тебя же от работы отстранили.

– Ну и что? – вполне искренне удивился Волгин.

– Ну и то, что меня в твой рапорт полчаса мордой тыкали.

– Бред какой-то!

Поперечный объяснял еще что-то, говорил про другие обстоятельства – о предсмертной записке Казарина, в частности, – но Волгин уже не слушал, искал выход. Завалиться домой к Свешникову и навести шмон без всякой санкции? Не пройдет. Знать бы, что у него там пистолет хранится, – можно попробовать, для такой ситуации есть лазейки в законодательстве, но добытые в результате подобного налета бумаги или видеокассету к делу не приобщишь. Посмотрели на Запад – и сделали как у них: определили, что улики, полученные с нарушением закона, силы не имеют. Правильно, конечно, но одновременно с принятием этого нововведения не помешало бы поднять до ихнего уровня материальную базу с финансовым обеспечением…

– Короче, никак. Извини, старик. – Поперечный положил трубку.

– Сам виноват, – отозвался Волгин. Конечно, сам виноват. Раньше надо было думать, а не мечтать, как финишную ленточку разорвешь. Операция «Чистые руки» в самом разгаре, а ты, отстраненный, со своим рапортом лезешь. Наверняка и Катышев пару слов шепнул – не сейчас, раньше. Интересно, почему, руки, то есть рыбу, начали чистить не с головы, а с плавников? Так легче? Оперов полощут в хвост и в гриву, причем, как правило, достается именно тем, кто работает; на бездельника, как известно, никто жалобу не напишет… Полощут, порой наказывая не за проступок, а только за то, что дал повод для кляузы, в то время как те, кого бы действительно пора прижать…

«Хватит, – одернул себя Волгин. – В милиции каждая служба считает себя самой важной. Дежурный, паспортист, опер, участковый, следователь – каждый уверен, что только он занят делом, а все остальные на нем выезжают. О другом думай. Лоханулся – не ищи оправданий, ищи выход».

Через минуту Сергей придвинул к себе телефон и набрал номер «убойщиков» того района, на территории которого скончался Варламов.

– Приветствую, коллега. Волгин беспокоит.

– Кто?

С опером, который поднял трубку, они виделись несколько дней назад.

– Волгин, из Северного. Помнишь, я приезжал?

– По Варламову? У вас там девку какую-то завалили?

– Локтионову.

– Ну, помню. Чего хотел? Злые дяди, державшие финишную ленточку, развернулись и стали убегать от Волгина.

– Вас некий Свешников интересует? Паша. Помнишь, мы о нем говорили, только его данных ни у кого не было.

– Минуту, – коллега прикрыл микрофон ладонью и спросил у кого-то, находившегося рядом с ним: – Вадик, нас Свешников интересует? Тот, которого установить не могли…

Ответ был Волгину не слышен, но уже через несколько секунд собеседник возвестил:

– Нас Свешников не интересует. А что?

– Он у меня. Нет желания у него в хате поковыряться? Там много чего интересного может быть.

– А самому чего, лень?

– Мне обыск не дали. Если вам подпишут, по вашему делу, я с удовольствием присоединюсь. Машина есть…

– Не в этом дело. Слышь, тебя как звать?

– Сергей.

– Серега, извини, но такая лабуда получилась… Короче, мы этого Свешникова сами установили, дней пять назад, и на обыске у него были. Ничего интересного. Я хотел тебе позвонить, но, блин, телефон твой куда-то заныкал. Уборщица, наверное, бумажку выкинула… Вспоминал, вспоминал – хоть убей, не помню, из какого ты района, и фамилия из башки вылетела. Бывает.

– Бывает, коллега. Обыск, наверное мально делали?

– Как тебе сказать…

– Понятно. Кассеты никакие не изымали?

– Кого?

– Видеокассеты.

– Нет. А зачем?

– Была одна мыслишка.

– Нет, Серега, не изымали. Но у него, их там до хрена, как сейчас помню. Ты уж прости, что так получилось. Бывает.

– Бывает.

– А второй раз мне санкцию никто не даст, сам понимаешь.

– Было бы желание… Коллега не расслышал.

– Что? Погоди минутку, ко мне тут пришли…

Волгин положил трубку.

Плохо. Все плохо, и сам виноват. Почему так?

Свешников сидел в коридоре и был все так же невозмутим. Волгин прошел мимо него в туалет, потом – обратно, встряхивая мокрыми руками. Дверь в кабинет толкнул коленом, закрывал ее тоже ногой, и закрылась она неплотно, осталась щель, через которую Свешников видел, как опер сел за стол, вытерся полосатым полотенцем и придвинул телефон.

– Але, Юра? Привет! – Волгин говорил негромко, но в здании стояла тишина, и Свешников слышал каждое слово. – Ну чего, я освободился… Ну… Да какой, к черту, обыск? У него уже делали три дня назад, все перелопатили и ни черта не нашли, так что я не поеду. Тем более что прокурор уперся, не дает мне санкции… Ага, я же от работы отстраненный. Да ну их в баню! Слышь, Юра, давай через сорок минут пересечемся, пивка попьем? Да где обычно, на Испытателей! Ты как? И у меня полтинник есть. Чтоб нализаться, нам хватит. Все, давай!

Закончив разговор, Волгин устало потер виски ладонями и посмотрел на дверь. На лице его было написано: как вы меня все задолбали!

– Свешников! – крикнул он. – Заходи! Как и следовало ожидать, последняя попытка результата не принесла. Посредник Паша на контакт не пошел.

Заехав домой; Волгин привел себя в порядок и пообедал, часик вздремнул и отправился в отделение, на территории которого проживала Татьяна: следователю потребовалось его срочно допросить.

Допрос занял немного времени. Расписавшись в протоколе, Волгин покинул следственный отдел и зашел к операм.

– Кофе будешь?

Ему налили чашку, отломили кусок сладкого батона с орешками.

Грязноватый кабинет с разнокалиберной мебелью, поставленной на баланс хозуправления году в восемьдесят пятом. На сейфах расставлена изъятая радиоаппаратура, под сейфами и в мусорных корзинах – пустые бутылки, на столах – горы бумаг, где секретные справки перемешаны с заявлениями потерпевших.