У Ли Му Пая не было внуков, поэтому, умирая, он передал ее по наследству мне. Сжав сухими пальцами мою ладонь, он заставил меня наклониться ухом к его рту и, чуть приоткрыв узкие старческие глаза, в пятитысячный раз прошептал: «Помни, Флавиан, лошадь…» Ну и так далее. Я скорбно опустил голову и закрыл его веки легким движением ладони – сверху вниз.
Монахи произвели обряд, сопутствующий полету души славного сына тибетского народа на небо, а тело Ли Му Пая отнесли за ворота, облили бензином и подожгли. Что бы мне потом ни говорили насчет тибетского долголетия, тем более бессмертия, я скептически ухмылялся и вспоминал своего сэнсэя, который не дотянул и до ста сорока пяти.
В общем-то я оказался у монахов случайно. Самолет, следующий по маршруту «Москва – Брахмапутра» и несший на своих крыльях группу советских военных советников без членов их семей, зацепился за пик Дружбы народов и спикировал в одно из ущелий горного Тибета. Как мне ни страшно об этом вспоминать, но все погибли, кроме меня, потому что я на этом самолете не летел. Я был на втором, посланном на поиски первого.
Мне едва исполнилось пять лет, когда моя мама, дружившая тогда с дядей Вовой, военным летчиком, предложила мне прокатиться на самолетике.
Прокатились. То ли дядя Вова что-то напутал с топографией и картами, то ли штурман страдал всеми известными социальными явлениями, но наш лайнер пролетел метров на десять дальше первого. Я единственный, кто уцелел после чудовищного взрыва. За несколько секунд до падения я отправился в хвост поболтать со стюардессой. Девчонки в хвосте не оказалось, она крутила хвостом с радистом, и я было хотел вернуться, но в этот момент мы упали.
Очнулся я метрах в тридцати от места катастрофы, почти невредимый, если не считать рассеченной пятки. Осмотрев себя, я понял, почему остался жив.
Объяснить? Подгузники «Либерро» – лучшие друзья малышей. Мама, вероятно, полагала, что мне следует носить их до женитьбы. Тем не менее я им и ей весьма благодарен.
Однако положеньице-то у меня было – друзьям не пожелаешь. Я сел и стал плакать. Именно мой плач и привлек молодого китайца Чон Лая, шедшего с Голубой долины в монастырь Шао-Мао. Почесав свою бритую под орех голову, Чон Лай подобрал меня, стюардессину бижутерию, золотую челюсть дяди Вовы и притащил все это Верховному Ламе. Меня передали на воспитание Ли Му Паю, а золотишко помыли.
Я был благодарен китайцам. Они побрили меня, научили своему языку, обратили в свою веру и дали наконец поесть. Соотечественники, разумеется, меня не искали, считая погибшим, а я при всем желании дать о себе весточку на родину не мог.
Боевым искусствам, этой неотъемлемой части восточной культуры, я начал обучаться с шести лет. Впитывая в себя философию Дэ-Ци-Бэлл, я постигал искусство дай-вдзынь, готовя душу к предстоящим испытаниям. Но когда дошла очередь до подготовки тела и когда мой спарринг-партнер, маленький китаец Ли Сунь, съездил мне в прыжке по неокрепшим ушам, я забыл про дай-вдзынь и Дэ-Ци-Бэлл, схватил валявшийся рядом кол и врезал ему по неокрепшему черепу.
Говорили, что Ли Сунь приехал в Шао-Мао овладеть искусством единоборства, чтобы отомстить за своего брата, убитого на турнире в Тайване местным чемпионом. После моего удара Ли Суня унесли к монастырскому знахарю, который впоследствии лечил его полгода, но так и не долечил, а меня отвели к Верховному Ламе.
Лама был мужиком справедливым и наказать велел Ли Му Пая, который за мной недоглядел и плохо объяснил философию. Перед тем как лечь на стол для порки, Ли Му Пай посмотрел мне прямо в глаза и тихо сказал: «Учти, Флавиан, лошадь одинаково устает…» Стиль желтого павиана оказался не то чтобы очень сложным, но доставать левой пяткой левое же ухо, стоя при этом на правой ноге, мне вскорости надоело. Как-то я спросил Ли Му Пая, а почему стиль назван в честь именно желтого павиана, а не, к примеру, какого-нибудь зеленого или рыжего? Ли Му Пай сел на траву, приказал мне сесть напротив и назидательно начал:
– Видишь ли, Флавиан, лошадь…
– О, я все понял, великий сэнсэй.
Жизнь в монастыре текла размеренно и спокойно. Изредка меня водили в Голубую долину, где я мог попрактиковать разговорный китайский и прикладной стиль желтого павиана, которым к восемнадцати годам овладел довольно сносно.
Я постепенно забывал родную речь, суровый северный климат, живописную российскую глубинку, грея свою бритую головушку под тибетским солнышком. Но как-то осенним ненастным днем Ли Сунь, тот самый недолеченный китаец, так и не отомстивший за своего брата, принеся из Голубой долины почту, вручил мне маленький белый конверт. Я с удивлением вскрыл его, извлек грязно-желтую открытку и узнал, что через две недели мне предписано явиться в военкомат города Заплюйска, к которому я приписан, для дальнейшего прохождения военной службы в рядах СА.
В случае неявки мне грозили уголовной ответственностью и всеобщим презрением. Повестка была выписана иероглифами на китайском языке. Я бросился на шею к Ли Му Паю, чтобы дать волю слезам. Ли Му Пай гладил меня по полированному затылку и шептал: «Держись, Флавиан, лошадь одинаково устает…» Через два дня мой сэнсэй умер. Меня провожал весь Шао-Мао. Великий Лама торжественно вручил мне древний манускрипт, меч великого Ду, основателя стиля желтого павиана, и билет на авиарейс «Пекин – Москва». За воротами монастыря я сложил руки на груди, поклонился принявшему меня дому, включил плейер и, поставив Ладу Дэне, чтобы вспомнить основы родной речи, отправился в Голубую долину, где предполагал сесть на ближайший речной пароход до Пекина.
Родина приняла меня неприветливо. На таможне отобрали меч, чуть не пришив статью за незаконное хранение холодного оружия, ФСК изъял манускрипт, усмотрев в нем секретную информацию, а милиция – плейер, якобы для проверки по учетам похищенных вещей. Своих родителей я найти не сумел, отца, собственно, я и не знал, помнил только его имя, а фамилию матери забыл.
В Заплюйске я прямо с вокзала направился по оказанному в повестке адресу, получил первую благодарность за то, что самостоятельно побрил голову, и через пару суток несся в эшелоне к месту прохождения службы.
Все, чему учат моих сверстников целых десять лет, я освоил за месяц с помощью старшины и нарядов.
Увидев как-то в бане шрам на моей правой пятке, братишки окрестили меня Меченым, а после того как я изобразил на зарвавшемся «дедушке» стиль желтого павиана, переименовали в Бешеного. В общем-то мне нравились оба прозвища, и я не обижался даже на Мечено-Бешеного.
Служил я, к слову сказать, не в каком-нибудь стройбате и даже не в знаменитой Псковской десантной дивизии, а в войсках особо-специального назначения повышенной секретности. Повлияла, как вы понимаете, моя довоенная подготовка в области философии. Бригада наша носила по какому-то роковому совпадению название «Павиан» и выполняла самые секретные и ответственные миссии.
Сколько правителей мы поменяли на тронах, сколько холодных точек разогрели, сколько заложников положили при освобождении! До сих пор я с нежностью вспоминаю те дни.
Через два года я из скромного тибетского монаха превратился в настоящего головореза, умевшего все что надо. Я попадал ножом с тридцати метров в подушечку «Орбита», положенную на голову пленного, стрелял из всех видов существующего оружия и из любых положений, владел самыми сложными приемами руко– и ногопашного боя, при желании мог угнать сверхзвуковой истребитель последней марки.
Но эти навыки не приносили мне радости. В душе я оставался лириком, любящим музыку, цветы, книги. Постоянно думал о возвышенном, иначе из-за своего роста давно бы разбил башку о косяк казарменных дверей. В карательных операциях я участвовал скорее по инерции. Словно заводная кукла, без всяких положительных эмоций, ведомый только с чувством долга, зато после боя целиком отдавался беседам с медсестрой на тему ранних работ Эразма Роттердамского и последних вещей Оззи Осборна.
Мои сослуживцы смеялись над этими странностями, предпочитая заниматься торговлей наркотиками, валютными махинациями и мародерством.
Как-то во время боя мой взводный Султан Урылов совершенно внагляк принялся доить местную корову, застрелив перед этим ее хозяина. Я вскипел, ногой опрокинул ведро и сказал Султану, что он подлец, каких надо пускать в расход на месте. Султан поднялся, положил автомат, бросил на землю нож, скинул гимнастерку и занял боевую стойку. Я повторил те же маневры, сняв еще сапоги, и мы принялись кружить, готовясь к смертельному поединку.
Поединок не удался, прибежал лейтенант Афиногенов и разогнал нас по углам ринга, влепив по наряду. Одевшись, Султан подобрал нож, провел им по шее и сказал: «Э-э-э…» Этот жест мы все понимали без перевода. Султан стал моим кровником, и пока я не лишусь головы, он лишится покоя.
Но все это было в далеком прошлом. Когда срок службы подходил к концу, меня вызвал замполит и предложил остаться в армии, обещая повышение по службе и приличную пенсию к сорока пяти годам.
Я вспомнил слова сэнсэя и отказался.
В монастырь я возвращаться не стал. Обет безбрачия не подходил мне по идейным соображениям, а как известно, нет ничего страшнее, чем жить вразрез с собственной совестью.
Поселившись в одном из наших мегаполисов, я заработал на подпольных кулачных боях приличную сумму, купил квартиру в новостройке и стал прожигать жизнь, подрабатывая учителем китайского языка в начальных классах специализированной школы. К моменту, когда я получил злополучный факс из Северного Батута, мне стукнуло двадцать восемь лет.
Вся история моей жизни, описанная вам выше, промелькнула в моей голове за семнадцать мгновений, понадобившихся на преодоление расстояния от центра комнаты до дверей.
Что ж, они рассчитывают на легкую игру с бомжом, не зная, что сегодня их ждет встреча с мастером стиля желтого павиана Мечено-Бешеным, короче, с нормальным суперсуперсуперменом.
За дверьми, как я и предполагал, оказался бездушный коридор, уводящий в неизвестность, освещенный уже знакомыми сороковаттками. Будь у меня фонарик, я перебил бы все лампочки, чтобы испортить этому петуху в царском мундире прямой эфир. Но… Условия сейчас диктовал он.
Снова вынув пистолет, я осторожно шагнул за порог, выбрал направление, щипчиками для ногтей сделал зарубку на стене и перебежками бросился вперед.
Зарубки я решил делать каждые двадцать метров, лабиринты – очень коварная штука. В свое время, выполняя миссию в Египте, я заблудился в развалинах Карнакского храма и, если б не немецкие туристы, нашел бы конец под колонной, воздвигнутой в честь бога Анубиса.
И конечно, я помнил об охотниках. Инстинкт и опыт подсказывали мне, что здесь не все чисто – через каждый метр возвышалась куча мусора. Царек явно плутовал. Искать меня вслепую? Ведь охотники, в отличие от меня, заплатили деньги за участие в игре, поэтому удача должна быть гарантирована. Это закон рынка.
Да, мне предстоит испытание, по сравнению с которым похищение президента США – детская забава.
Я замер. Мертвая тишина, заполненная лишь барабанящим в груди сердцем.
Спокойнее, Флавиан, спокойнее, лошадь одинаково устает… Еще не все потеряно, покажи этим засранцам, на что способны простые русские бомжи.
Впереди поворот. Свернуть или идти прямо? Сверну.
«А-а-а!!!» Молния-вспышка, щелчок! Падая, я нажал на спуск целясь в голову.
Ударился об пол. Глаза нестерпимо защипал вырвавшийся на свободу слезоточивый газ. Я проморгался, прослезился и с трудом встал на ноги.
Коридор был пуст.
Что произошло? Выстрел? Почему тогда без грохота? Наверное, глушитель. Но почему меня не добили, я ведь явно промахнулся?
Похоже, в меня тоже не попали. Вот она, мгновенная реакция. Стоп, а это что? Моя левая рука сжимала белую картонку, напоминающую по форме визитку.
Я поднес бумажку к глазам.
"Объектив фотографа поймал вас в незабываемый момент вашей жизни! Если вы желаете получить фото, то позвоните по указанному ниже телефону – и заказ вам доставят на дом! В стоимость услуги входят затраты на доставку.
Спасибо".
Та-а-ак… Издеваются, сволочи. Не дав возможности причесаться, не спросив предварительно разрешения! Гражданско-правовой беспредел.
Я представил свою перекошенную физиономию в этом идиотском рогатом колпаке и ужаснулся. А где фотограф? Может, хоть он подскажет, где найти туалет?
Патронов больше не осталось. Первый раунд я проиграл. Представляю, как сейчас смеется, сидя на троне, этот спятивший монарх. Я сжал зубы от сердечной боли. Ничего, еще не время.
А может, сдаться? Плюнуть и пропасть? Что я теперь могу? Без компаса, без оружия? С щипчиками для ногтей и разряженным «хэлваном». Они все равно не дадут мне вырваться – я слишком много знаю.
Но вдруг на фоне серой стены, еще не оклеенной обоями фирмы «Дом Лаверна», появилось мудрое и суровое лицо моего сэнсэя Ли Му Пая: «Не сдавайся, Флавиан, лошадь устает одинаково…» – Я понял тебя, учитель! Я должен бороться, чтобы выбраться и рассказать людям правду! Спасибо, учитель!!!
Не отступать и не сдаваться! Никаких соплей! Вперед, на поиски выхода!
Я схватил выпавший из рук пистолет и двинулся дальше.
Глава 3
Каждое лето имеет свой оттенок. Одно радует тридцатиградусной жарой, другое – беспрерывными ливнями, третье – новым налоговым законодательством и Играми Доброй Воли. Но при всей непохожести они имеют общую черту – улетают из памяти с первым осенним ветерком. Наверное, потому, что так устроена наша память. Каким было лето в позапрошлом году? Ну? Да и я не помню.
Но то лето я не забуду до конца жизни. Тем летом я встретил Ксению.
Удивительное создание матери-природы и батюшки сантехника. Ксения. Я шептал ее имя по ночам, терзал во сне ее тело, напивался до безумия, чтобы забыть ее. Но разве можно вырвать из груди частичку сердца? Я пытался, но хирург заломил такую сумму, что я предпочел страдать. Ксения…
Сочи. Чудесный город. Еще Ли Му Пай рассказывал, как отдыхал там в тридцатом году по монастырской путевке. Я дал себе слово, что тоже рано или поздно попаду туда.
Путевок в то лето не было. Нет, они, конечно, были, но отдыхать по ним могли только люди со сложной судьбой и слабым здоровьем. В крайнем случае, знатные доярки. Это сейчас пожалуйста – плати и езжай, все кому не лень могут побывать там, с чем я категорически не согласен. Если мечта превращается в доступную услугу, она перестает быть мечтой. Это касается не только Сочи, но и всего остального.
Я решил не искать путевку и обойтись без выпендрежа. Взял билет на самолет, прилетев, снял на пару недель домик у моря и предался пассивному отдыху. Я валялся на пляже, лопал фрукты, ходил гулять в ботанический сад, слушал плейер и читал книги по истории Китая.
Тот день ничем не выделялся из общего фона. Пляж, фрукты, плейер, книги.
Вечером я решил внести в отдых некоторое разнообразие – заглянул на выставку «Стоматология и прогресс». Выставка была превосходна, и, полный впечатлений, я шел по убегающей к морю улочке, вспоминая качество увиденных зубных протезов.
Троица мне не понравилась сразу. «Бакланы» бывают всякие. Есть любители повыступать в очередях, другим нравится нахамить пожилой женщине в трамвае, но для некоторых делом чести является оскорбление человеческого достоинства с последующим нанесением телесных увечий чужой морде. Эти явно относились к последней категории. Они оскорбляли человеческое достоинство одним своим внешним видом. А на их желание дать кому-нибудь по морде указывала гориллообразная конституция, мотоциклетные цепи и прочие аксессуары типа кастетов и улыбок.
Естественно, органов, обязанных следить за чистотой улиц, рядом не наблюдалось. Троица же без всякого стеснения прижимала к деревянному забору весьма прелестное создание в беленькой юбочке и красной футболке. Создание пыталось оправдаться перед мастодонтами, лепеча, что на этой улице оказалась чисто случайно.
– Ну, ребята, ну, пожалуйста, я опаздываю. Вам надо денег? У меня ничего нет с собой.
– А что милашка думает о материнском инстинкте? А о нетрадиционном сексе?
Может, она нас чему-нибудь поучит?
– Ой, ребята, у меня с собой есть брошюра, очень интересная, правда. Там все про это написано.
– Отлично, беби. Теория пройдена, а как насчет практики? Надеемся, блин не выйдет комом.
Первый номер взял девочку под локоток. "А она пользуется «Велла-колор». В задумчивости я ждал продолжения сцены.
Девочка закричала, а они засмеялись. Она умоляюще посмотрела на меня. Боже мой, истинная богиня! Второй номер приподнял ей юбочку. Это чересчур!
Носить в такую духоту капроновые колготки!
– Эй, братишки? Вы слыхали, как поют дрозды?
Они как по команде повернули свои челюсти в мою сторону. Головки у них были маленькие, не больше наперстка, но все остальное заслуживало уважения. В интеллигентном обществе таких называют либо «мясом», либо «салом», либо, на худой конец, «терминаторами».
– Мясо, ты не знаешь этого дохлого бройлера? Малчык, иды к мамы, она тэбя типа ждет.
– Сало, наверное, это тот самый глюпый малчык, которого мы имели в…
Договорить, как вы уже поняли, он не успел. Стиль желтого павиана не предусматривает повторных ударов. Все должно быть конкретно. Мясо получил по верхнему уровню, с разворота, справа налево под углом девяносто градусов подошвы к голове. Затем я «прокатился на велосипеде» – этот прием я выполнял наиболее качественно. Завис секунды на три в воздухе и обрушил град ударов ногами на корпус долго соображающего Сала. Сало покинул место поединка, продырявив забор и приземлившись на грядке с помидорами.
Терминатор, успевший снять свою цепочку с шеи, только от души рассмешил меня. Я легко заблокировал его довольно примитивный удар, ухватился за цепочку и, дернув ее на себя, щелкнул лбом по носу любителя нетрадиционного секса.
Дэ-Ци-Бэлл! Философия победителя. Черт, однако не тут-то было! Откуда-то появился четвертый, причем я сразу почувствовал руку мастера. Довольно приличный «за-ши-бу», надо отметить. Я еле успел уйти, потом вернулся. Но любитель есть любитель. Традиционная ошибка – оставил опорную ногу неприкрытой. Хотя б авоськой заслонился, что ли…
Я делаю «вертушку» по нижнему уровню, подсекаю его опорное копыто, легко роняю и возвращаюсь в стойку желтого павиана. Матерь Тибетская, да откуда же их столько?
Еще одна парочка пошла в сад после моего «дубля» шпагатом в прыжке. Все в сад! Так, но до бесконечности это продолжаться не может! У меня приемы заканчиваются, а повторяться я очень не люблю. Следующий мечтал стукнуть меня какой-то здоровенной штукой, мне пришлось сначала выбить у мечтателя штуку, а потом – зубы. Вон тут выставка недалеко, сплюньте старые, а потом сходите вставьте новые.
Дальше пошел перебор. Когда на тебя несется толпа минимум в двадцать рыл, вооруженных черт знает чем, начиная от граблей и заканчивая милицией, невольно сообразишь, что желтому павиану лучше свалить. Тем более общество несется не за тем, чтобы угостить тебя пепси-колой.
Я хватаю девчонку за руку, и мы устремляемся вниз по улице. Народ висит на хвосте. Улочка упирается в пляж, а пляж – в море. Тупик. Я-то легко переплыву бухту и вынырну у своего домика, но девчонка… Они ведь разорвут ее, варвары, дикари. Мы вылетаем на пляж. Загорающих нет, солнце вот-вот утонет в море.
– Туда! – Я бросаюсь к перевернутой шлюпке. Все, здесь нас никто не найдет.
Девочка тяжело дышит, закрывая ладошкой ротик. Пахнет свежей рыбой.
С минуту мы лежим молча, укутанные темнотой. Я постепенно успокаиваюсь.
– А здорово ты их. Ты так классно дерешься. Прям Чак Норрис, в натуре, ва-а-аще абал-де-е-еть!
– Да, пустое, – улыбаюсь я в темноте, предполагая, что героя украшает скромность. – Макарену сложнее танцевать.
– Ты любишь макарену?
– Да, но никак не могу запомнить движения.
– Ну, это не так трудно. А как тебя звать?
– Флавиан.
– Флавиан? Какое интересное имя! А что оно обозначает?
По правде говоря, я и сам не знаю, что оно обозначает. Это имя дал мне Ли Му Пай, свое же фирменное название я оставил за порогом монастыря. Спросить толкование имени у Ли Му Пая я как-то стеснялся, но надеюсь, ничего непристойного в нем нет. Во всяком случае, рассчитываю, что это не кошачья моча.
– Флавиан? Это тибетское имя. Переводится как «сделанный с гарантией качества».
– А я Ксения. Тоже редкое имя. Ты странный парень. Все остальные сразу лезут под юбку, а ты лежишь и просто разговариваешь. Как-то даже непривычно.
– Я немного испорчен классической литературой. Женщина в моем понятии – это не только объект для удовлетворения рефлексов, но прежде всего индивидуум, личность.
– Ты так красиво говоришь, ты учился этому?
– Немного. В монастыре Шао-Мао. А хочешь, я расскажу о философии Дэ-Ци-Бэлл? Это необычайно интересно.
– Конечно, хочу, но имей в виду, мне сегодня нельзя. О'кей?
Я рассказывал долго. И о философии, и о том, как китайский народ воплощал свою мечту о счастливой жизни. О вечной борьбе Зла с Добром, о преимуществе алкалиновых батареек «Варта» над всеми остальными, о чудесах отечественной стоматологии и о последнем штатовском боевике с Янковским в главной роли.
Ксения слушала с открытым ртом. И хотя было темно, я чувствовал это. Что ж, один из пунктов учения дай-вдзынь утверждает, что нет в мире женщины, которая хоть на пять минут не хотела бы стать «бэд герл», или, говоря по-китайски, шлюхой. Китайцы – мудрый народ…
Потом мы молча лежали и рассматривали звездное небо через пробоины в днище лодки.
Ксения…
Ветер доносил из-за прибрежной скалы чудную мелодию Гершвина в исполнении ресторанного оркестра, нежный плеск моря и стрекотание цикад добавляли в музыку природные нотки. Ксения положила голову на мое плечо и мурлыкала, словно кошка. Я гладил ее и пытался понять, какой шампунь она предпочитает.
Волосы были мягкими, даже скрипели, и наверняка хорошо расчесывались. «Уош энд гоу»?
Когда первые солнечные лучи коснулись сочинского неба, я приподнял лодку, мы вылезли и помчались к морю. Одинокий рыбак приветливо помахал нам рукой и скрылся под водой. Как все-таки прекрасен мир! Мы прыгали, брызгались, словно расшалившиеся дети, искали «куриного бога», ловили крабов и бычков.
Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я залез на высокую скалу и прыгнул в зеленую пучину. Сколько денег было на дне! Как интересно устроен человек – до гроба верит в приметы. «Бабушка, брось в море денежку, через год вернешься. Да куда! Куда! Не весь же кошелек, дура старая!» Сколько тайн хранит море. Вот кости моряка, разбившегося о скалы, так и не доплыв до берега. А этот мужик посвежее. Странно, почему он не снял своего красного пиджака и не развязал рук? О, а третий чудак, чем-то похожий на Мэла Гибсона, зачем-то полез в воду в смирительной рубахе. У каждого свои маленькие странности.
Я нашел на дне чудесную ракушку с вмонтированным в основание колечком специально для цепочки, вынырнул на поверхность и поплыл к Ксении, сидевшей на огромном камне, как андерсеновская русалка.
– Смотри, что я принес тебе, Ксения!
Она смеясь выдернула шнурок из моих плавок и, прицепив на него ракушку, повесила на свою маленькую шейку.
– Ты чудо, Флавиан! Я буду носить эту ракушку как талисман. Жаль, но меня, наверное, уже ищут. Те, вчерашние.
– Не бойся, Ксения. Пока я с тобой, тебе ничто не угрожает, – твердо говорю я, одной рукой прижимая девушку к себе, второй придерживая плавки.
– Не в этом дело, Флавиан, – как-то устало ответила Ксения. – Я сама вернусь к ним. Влетит же мне за то, что опять сорвала съемку.
– Какую съемку, любимая?
– Понимаешь, я в фильме снимаюсь. «Гроб в раю». В главной роли. Фильм про милицию. Мы как раз сцену репетировали, где к героине хулиганы пристают, а главный герой за нее вступается. Чтобы я лучше в роль вжилась, режиссер велел всех с площадки убрать, кроме, конечно, этих, что хулиганов играют.
Я хватаю Ксению за плечи.
– Как, значит, все это было игрой?! – Плавки падают, но мне не до того.
– Они мне так все надоели, Флавиан, ты не представляешь. А когда ты появился, это было таким чудом! Главное, ты надавал нашему каскадеру-трюкачу. Он, зануда, всех достал своей крутизной.
Я вспомнил умелый «за-ши-бу».
– А когда ты моему партнеру ногой по моське смазливой засветил, я даже в ладоши захлопала. Он только на съемочной площадке такой смелый. Теперь будут ждать неделю минимум, пока у него бланш сойдет. Как здорово! Еще целую неделю я смогу купаться в море, они, пока не отснимут, не уедут.
Жалко, ты камеру разбил, это дорогая вещица.
Я с ужасом вспоминаю большую штуку, выбитую у одного из мужиков незадолго до зубов.
– Тебе придется, наверное, возмещать. У тебя есть бабки?
Откуда у учителя бабки на камеру?
– Погоди, Ксения. Они же не знают, кто я такой! Ты, ты… Ты хочешь меня вломить, Ксюша?
Ксения от души смеется, закинув назад голову и обняв меня за шею.
– Я пошутила, дурачок. У них есть запасная. А эту починят. Но все равно будь осторожен, тебя будут искать менты, чтобы пришить двести шестую.
– Откуда ты помнишь номер статьи?
– Да у нас полгруппы судимых. Зато тему знают. Неплохой фильм получится, правдивый.
Я обнимаю Ксению. Бедняжка, в каком обществе она вынуждена находиться.
На правом плече у нее выколота лилия. Я вспоминаю справочник «Татуировки и жаргонные выражения», имеющийся в нашей школьной библиотеке. Боже мой, это же измена Родине!
– Ты изменила Родине, Ксения?
– Да так, по глупости, по малолетке. Пьяная была. Но ты не бойся, я завязала.
– Я не сомневаюсь, что ты не по злому умыслу. Бедная моя девочка…
– Адвокат, засранец, не мог судье бабки передать.
– Ужас!
На пляже появляются первые ласточки. Утреннее солнышко – самое полезное.
– Мне пора, Флавиан. Не провожай меня.
– Мы увидимся еще?
– Конечно. Благодаря тебе я свободна целую неделю.
– Неделю? А вообще? Вообще ты свободна?
Ксения надрывно вздыхает.
– Я очень не хочу тебя огорчать, Флавиан, но такова жизнь. Я помолвлена с режиссером. Это было необходимым условием. Иначе меня не утвердили бы на главную роль. Жестокий мир шоу-бизнеса. Поверь, милый, если б я знала тебя раньше…
– Не надо, Ксения. Я все понимаю. Что может быть ужаснее жизни с нелюбимым человеком?
– К тому же у него проблемы…
– О-о-о, бедняжка. Когда назначена свадьба?
– По окончании съемок.
– Но, может, не все так страшно? Хочешь, я поговорю с ним, объясню, что ты полюбила другого. Может, он поймет?
– Нет, Флавиан. Это ужасный человек. Но мы будем любить друг друга тайно, правда?
– Тайная любовь? Это не по мне. Я хочу, приходя домой, иметь готовый ужин, постиранные носки и рубашки, теплую постельку…
– Ах, Флавиан, не разбивай мое сердце.
– Хорошо, Ксения. Только ради тебя. Тайно так тайно.
– Завтра в шесть я буду ждать тебя на этом месте. До встречи, Флавиан, до встре-е-ечи…
Она пушинкой спорхнула вниз с камня и полетела к кустам. Зачем, Ксения?
Есть же кабинки… Ксения, милая моя Ксения…
Я очнулся от попавшего в меня огрызка. Глупые дети. Они не понимают простого человеческого счастья.
Ксения не пришла. Ни на следующий день, ни после. Я весь оставшийся отпуск приходил к нашему камню и, сидя на нем, подолгу смотрел в бесконечное море, слушая Гершвина.
Женское коварство, сколько написано о нем, сколько спето, сколько сыграно телесериалов!
Я вспоминал детство. В небольшой пристройке, в самом дальнем уголке монастыря, на цепях висел маленький скелет женщины. Каждое утро все мужчины, начиная от Ламы и заканчивая пацанами, подходили к скелету и плевали ему в черепушку. Я тоже плевал. Сначала от нечего делать, а потом стал задумываться. Наконец не выдержал и спросил у сэнсэя: «Фиг ли над покойником-то глумитесь?» Сэнсэй, помянув обязательную лошадь, отвел меня в сторонку и поведал леденящую кровь историю.
В конце прошлого века жестокая и злобная династия Бяо, и так подмявшая под себя пол-Китая, устремила свои взоры на Шао-Мао. Гордые монахи надавали послам Бяо по ушам и спустили их с монастырской лестницы. Бяо направил своих отборных бойцов под стены Шао-Мао. Да не тут-то было. Монахи уделали агрессора, как русские – шведов под Полтавой.
Началась длительная осада. Люди умирали с голоду, но не сдавались. Бяо тоже не очень-то хотел затягивать проблему, близились холода. И тогда он пошел на хитрость.
Он выбрал из своих головорезов красавца по имени Сяо, и тот, используя свои чары, соблазнил дочь тогдашнего Ламы, выгуливавшую свою чау-чау под стенами монастыря. У династии Бяо не существовало обета безбрачия, а дочка Ламы только что прочитала в монастырской библиотеке рукопись «Дао любви». После таких рукописей и на чау-чау начнешь поглядывать. Так что когда якобы случайно проходивший мимо красавец Сяо стрельнул раскосыми глазками, бедная девочка прямо тут же в него и влюбилась.
Вечером того же дня любовники забили «стрелку» в монастыре. Подлый Сяо уговорил девушку приоткрыть ночью ворота и впустить его буквально на полчаса. Ослепленная чувством, она выполнила его просьбу. Но хитрый Сяо заявился не один. Он заявился, блин, со своими друзьями. Лишь ценой огромных потерь монахам удалось очистить монастырь от друзей и от самого Сяо, которого, привязав к двум «тойотам», разорвали на куски. А дочечку, захотевшую «клубнички», Великий Лама велел посадить на цепь и заморить голодом. Каждое утро монахи подносили к ее носу чашку с «Нескафе», а потом плевали в лицо. «Свежего дня плевок». Вскорости дочка опухла с голодухи и померла, но добрая традиция осталась.
Услышав эту историю, я ужаснулся женскому коварству и решил никогда не связываться с этими гнусными созданиями. Но это хорошо решать в десять лет.
