Кивинов достал свой коричневый блокнотик и положил на стол, после чего еще раз оглядел кухню, не зная, с чего начать. Сколько таких квартир он посетил за время своей работы в милиции. Сколько разговоров он слышал, сидя на таких вот кухнях. В каждой квартире он старался выделить для себя что-нибудь необычное, такое, что бы не дало ему сразу позабыть визит и помогло потом вспомнить весь разговор. Подобная инспекция, перешедшая уже в профессиональную привычку, немного удивляла и даже настораживала хозяев, гадающих, что хочет высмотреть этот опер в их стандартной обстановке.

Эта кухня была самая что ни на есть обычная. Даже не на чем было заострить внимание. Кивинов пощелкал авторучкой и обратился к сидящей перед ним женщине:

– Дело в том, Светлана Юрьевна, что я хотел бы уточнить кое-какие моменты, так что, возможно, мои вопросы удивят вас.

– Спрашивайте.

– У Воробьева изъяли два кольца, которые он снял с вашей дочери. Вы опознали их. Откуда они у Лены?

– Одно кольцо подарила я на се восемнадцатилетие, с фианитиком. Второе не так давно купила сама Лена.

– Она не говорила, за сколько?

– Точную сумму не называла, но я думаю, что не дорого. У Леночки не было больших денег. Стипендия плюс приработок в поликлинике.

– А по деньгам сколько выходило?

– На сегодняшний день не больше пятидесяти тысяч, А к чему все эти вопросы?

– Но я же предупредил, чтобы вы не удивлялись. Дело в том, что в колечке этом вовсе не пластмассовый камешек и даже не стекло. В нем настоящий бриллиант, и тянет оно тысяч на триста как минимум. Вы уверены, что у нее не было еще одного источника доходов?

– Триста тысяч? Но этого не может быть!

– Может, может.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Она давно в поликлинике подрабатывала?

– Месяца три.

– А до этого?

– Нигде.

– Вы не знаете, кто-нибудь еще из ее сокурсниц халтурил по поликлиникам?

– Да почти все. Жизнь-то тяжелая. Кто в больницах, кто в поликлиниках. Да и практика неплохая.

– Вы знаете кого-нибудь из ее подруг по учебе?

– Да, конечно. Некоторые приходили на день рождения. Ближе всех она была с Ритой Малининой. Она в общежитии живет. Правда, на похороны не пришла. Может домой уехала.

– А откуда она?

– Из Челябинска, кажется.

– Лена с Ритой и в поликлинике вместе работали?

– Да, Рита ее туда и устроила. В поликлинику сложнее попасть, чем в больницу.

– Понятненько. Где поликлиника, вы, конечно, не знаете?

– Где-то в районе Суворовского, в центре.

– Еще один вопрос. Может, он покажется вам неприятным. – Кивинов снова пощелкал ручкой, прежде чем спросить. – По жизни она была хорошим человеком? Ну, не как ваша дочь, а по мнению других, например?

– У меня никогда жалоб не было, да и от других ничего не слышала. Леночка скромная такая была, добрая. Была… Боже мой, я поверить не могу…

Мать все-таки не выдержала и заплакала.

– К чему, к чему эти все ваши вопросы? Леночку не вернешь. Хорошая, плохая… А ублюдку этому дадут десять лет и снова выпустят.

Кивинов убрал блокнот. Продолжать разговор не имело смысла. Пошли эмоции.

– Вы лучше скажите, куда мне пойти, чтобы подонка этого расстреляли, – продолжала она. – Кому письмо написать. Ведь он убийца, значит и ему на земле не место. Я бы его сама задушила, только б дали. Сама!!!

Плач перешел в рыдания.

Кивинов поднялся, тихонько, почти про себя сказал: «До свидания», и направился к выходу. Не стоит мешать человеку плакать. Это не зрительный зал и не кино. Это с каждым может случиться.

Осторожно прикрыв дверь, он вышел из квартиры.

Оперуполномоченный 85-го отделения милиции Каразия закончил записывать объяснение и протянул листок сидящему напротив пареньку.

– Читай. Если что не так, скажи.

Парень пробежал глазами строчки.

– Все верно? Тогда вот тут внизу: «С моих слов записано верно и мною прочитано». Подпись. Молоток. Все, пошли.

Каразия вытолкнул парня в коридор, но повел его не в дежурку, где находилась камера, а направился вместе с ним в конец коридора. Подойдя к самой последней двери, он открыл ее своим ключом, повернулся к парню и кивнул:

– Заходь.

Комнатка была небольшой, метров шесть, окна отсутствовали, у одной из стен приткнулся обшарпанный стеллаж. У помещения этого было многоцелевое назначение. На стеллаже были набросаны вещи с обысков, пустые бутылки с пьянок, грязные тарелки все с тех же пьянок, ну и прочая мелкая утварь, начиная от ломаных телефонных аппаратов и заканчивая неведомо кем принесенных учебников по математике.

Кроме того, периодически эта комнатка-кладовка служила операм 85 отделения второй камерой. Это объяснялось тем, что в дежурке была только одна камера, а если по какому-нибудь варианту проходили подельщики, то их необходимо было содержать в разных местах. Свободных помещений в отделении больше не нашлось, поэтому опера использовали в своих тюремных целях эту кладовку. А что делать? Не в кабинетах же нарушивших закон граждан к батареям пристегивать. Правда, в кладовке задержанного все равно пристегивали. Только не к батарее, за отсутствием таковой, а к тридца-тидвухкилограммовой гире. На всякий случай.

Сиденье в кладовой нравилось не всем, попадались нервные, привыкшие к комфорту и начинавшие барабанить в двери и бить посуду. Честно говоря, в этой импровизированной тюремной камере действительно имелся недостаток комфорта – вонь из подвала, чертовский холод, мыши, нехватка свежего кислорода. Но опера рассуждали по-своему – извиняемся, но никто вас грабить-воровать-убивать не заставлял, а поэтому посидите пока в одиночестве и подумайте о смысле загубленной души, благо обстановка располагает. Выражение «посадить на гирю» означало в 85 отделении эксплуатацию кладовочки в камерных целях.

Сейчас Каразия «посадил на гирю» очередного задержанного наркомана. Его дружок-подельщик находился в «фирменной» камере со всеми удобствами, той, что в дежурной | части. Наркоманов задерживали почти каждый день, в основном этим занимались постовые и иногда отдел по незаконному обороту наркотиков. Задержанных передавали в отделение, где опера лепили материал и вызывали следователя, если найденное у граждан вещество бурого цвета признавалось наркотиком и его вес соотвествовал норме, с которой наступала уголовная ответственность (то есть 5 граммам). Пока эксперт в специальном отделе ковырялся с изъятым зельем, задержанный томился в камере, Прицепив парнишку в гире, Каразия закрыл двери кладовки, вернулся в кабинет и стал писать сопроводиловку в экспертный отдел на проверку наркотика. Что это именно наркотик, у Эдика не было никаких сомнений, единственно смущал вес – его могло быть недостаточно для нормы.

Отнеся пакетик с веществом и сопроводиловку в дежурку, Каразия вернулся в кабинет, немножко пописал бумаги, а потом решил сходить перекусить, благо время позволяло– ответ от экспертов придет не раньше, чем через пару часов. Подойдя к кладовке, Эдик поинтересовался, не желает ли задержанный по нужде. Тот по нужде не желал, а посему инспектор с чистым сердцем отправился отобедать.

Вернувшись минут через сорок, Эдик прислонил ухо к двери кладовки и прислушался. К его удивлению, там было тихо. Обычно требования вернуть свободу начинались минут через пятнадцать после заточения. Поприветствовав в душе неприхотливость наркомана, Каразия пошел к себе.