5

Я устроился на пассажирском сиденье, и «ситроен» шустро сорвался с места. В машине не трясло.

– Эх, понесли, залетные! – басовито гикнула девушка. На ней была бежевая пуховая куртка, из-под которой выглядывал простоватенький свитер чайного цвета, и вельветовые брюки цвета палой листвы. Меховая шапка и носки дополняли гармоничное сочетание. В целом создавался шикарно-утонченный образ.

– Сколько времени утекло.

– Вы о чем?

– Давненько не ездил с молоденькой компаньонкой. Здорово, что не надо самому рулить. Сидишь, пейзажами любуешься.

– Не знала, что вам нравятся пейзажи.

– По правде, я и сам не знал. Тут вся прелесть в сочетании: едешь с женщиной, сидишь на пассажирском месте, смотришь в окно.

Мы выехали из курортной зоны и свернули на дорогу, бегущую через город. Из приборной панели горизонтально торчал рычаг переключения передач с круглой ручкой на конце. Крепко в него вцепившись, Акико толкала и тянула, переключая передачи.

– Для зимы подходящая машина. Тут печка дельная.

– В любой машине есть печка.

Мы взбирались по склону в противоположном направлении от города. Дорога пролегла на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря. На такой высоте, наверно, окоченеешь от холода.

– А тут озеро есть.

– Вернее сказать, большой пруд.

– Вам обязательно на все фыркать?

Я пожал плечами и сунул в губы сигарету. Акико кивнула на пепельницу. Вытянув ее, я увидел два окурка со следами розовой помады.

– Ну вот, вы меня раскусили.

– Ментоловые «Мальборо»?

– В моем возрасте рано курить. Я завязала, а три месяца назад, когда меня бросил приятель, снова начала. Не ожидала от него такого.

– Любовь зла, правда?

– А кто тут говорил про любовь?

– Но ведь вы его по-прежнему любите, признайтесь.

– Теперь уже не знаю. С вами поговоришь – все встает с ног на голову.

– Вы, главное, на дорогу смотрите. Нас без особых усилий обогнал «БМВ».

– Куда? Тут обгон запрещен.

– Эта машина теряет скорость на подъеме, да? Какой тут двигатель, вы сказали? 600 кубов?

– Двухцилиндровый. Резвый конек, только на горке выдыхается быстро. А если подъем крутой, так и вовсе не заберешься.

Дорога виляла, и Акико вела с осторожностью. Нас снова обогнали – на этот раз мотоцикл. Обгон был по-прежнему запрещен, но девушка не возмущалась. На самом деле, если бы мне пришлось тащиться позади на какой-нибудь мощной машине, и я бы не выдержал.

Дорога все поднималась вверх. На обочинах сыпали листвой белые березы, меняла цвет лиственничная хвоя.

– Эх, красотища.

Стало зябко. Я закрыл окно. Здесь окна открывались и закрывались особым образом, не как на других машинах: ты не вращал рукоятку, а просто поднимал кверху нижнюю половину окна, заводил ее за верхнюю и закреплял в таком положении.

– Чудо, правда?

– Да уж.

– Вы не большой любитель природы?

– Не правда. Я тронут, только не умею выразить.

– Выражать чувства только на полотне – снобизм, не находите?

– Я и на полотне себя не выражаю.

Я смотрел вперед. Дорога была асфальтированная, но по ней проходили глубокие борозды, там, где прошлой зимой ее разбили цепями и с тех пор не восстановили.

Борозды расходились в стороны, нисколько не согласуясь с направлением дороги. Порой они столь неожиданно смещались к центру или обочине, что дух захватывало, особенно на крутых поворотах. Такого я еще не видел. Я и раньше не раз ездил по этой дороге, но не обращал внимания на выбоины в дорожном полотне. Стараясь держаться от них подальше, их самих как-то и не замечал.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Вас что-то тревожит.

– Забудьте. Любуйтесь пейзажами. Вы же собирались делать наброски.

– Под вашим присмотром?

– Рисуйте что хочется и когда захочется, вот и вся премудрость.

– Вам легко говорить, а я еще только ученица. Для меня целая мука что-то рисовать, когда вы смотрите.

– В каком это смысле, ученица?

– Я все равно буду у вас учиться, хотите вы того или нет.

– Будете рисовать, что я вам скажу?

– Согласны меня учить?

– Нет.

– Все равно я ваша ученица. Даже если когда я вас прошу, а вы меня дразните. Вы можете не быть моим учителем, я все равно у вас учусь.

– А вам палец в рот не клади.

– Знаю, лучше рисовать от этого не станешь. Просто ничего не могу с собой поделать.

А я все разглядывал трещины и выбоины на асфальте. Он был столь тверд, что выбоины казались влажными, будто свежие раны.

– Сморите, там озеро.

– Сверните направо.

– Зачем?

– Вам хочется смотреть на лодки, которые кружат по озеру, и на белые березы, которые высадили на радость туристам?

– А что справа?

– Просто гора.

Больше я ничего не сказал. Акико вывернула руль вправо.

– Сегодня суббота. Бьюсь об заклад, на озере полно народу.

– Если нас посадить на прогулочную лодку, мы будем как дочка с отцом. Кошмар.

– Или мужчина в годах и его молодая возлюбленная.

– Вы слишком молоды. Хотя и достаточно взрослая.

Акико неожиданно опустила рычаг передачи и врубила акселератор. Машина рванула вперед, будто ее хлестнули плеткой. Не сказать, чтобы она двигалась намного быстрее, просто стала громче рычать.

– Машина меня не слушается.

– Вам восемнадцать. Вы только недавно получили права.

– За границей права получают с пятнадцати. Родители давали мне поездить, только просили, чтобы я не гнала.

Дорога сузилась. Теперь это была дорога для лесовозов, а не проезжая часть. Некоторое время спустя асфальт закончился.

– Заехали в самые горы, сэнсэй.

– Не ожидал, что здесь столько зелени. Ведь не все деревья меняют цвет, правда?

Когда закончился асфальт, Акико остановила машину. Я вышел и закурил.

– Куда ведет эта дорога?

– Никуда. Через два километра будет хижина лесничего, там дорога обрывается.

– К чему этот сарказм? Я давно уже не ребенок, давно уже понимаю, что не всякая дорога куда-то ведет.

– Она ведет в тупик, вот я и сказал про тупик, и всего-то.

Акико вынула из кармана «Мальборо» с ментолом и прикурила от «Зиппо». У нее тоже была серебряная зажигалка, как и у меня.

– Простите. Я вам, наверно, кажусь болтливой девчонкой с острым язычком. Просто я со вчерашнего дня так ничего не нарисовала, вот и неймется мне. Приехала – думала, порисую, а сейчас чувствую, не могу.

– Значит, скоро будете рисовать. Как пить дать.

– Кто его знает.

– Если ты всегда можешь, то это уже не искусство.

– То есть насиловать себя не надо, вы это имеете в виду?

– Вас послушать, так вы настоящий профи.

– Точно. Я смешна.

Акико обращалась с сигаретой как заядлая курильщица. Над головой среди ветвей проглядывало предзакатное солнце. Зачем большое небо? Вполне достаточно его кусочка.

– Не хотите поужинать? Я знаю тут один ресторанчик у озера. Неплохие отбивные подают.

– Серьезно?

– Вы вели – я угощаю.

– Было бы неплохо. А как же вилла? Там ведь на нас тоже готовят.

– Позвоню им из ресторана, предупрежу. Сегодня суббота, так что посетителей будет с избытком. Наш отказ им даже на руку. Они же кормят в две смены.

Свет стал отливать сумеречными красками. Косые лучи подкрашивали окружающий пейзаж, но цвета эти были обманчивы.

6

В хижину я вернулся незадолго до девяти.

Подложил в очаг несколько поленец. В хижине был и калорифер, но мне больше нравился камин – тепло у него мягче. Комната прогрелась быстро, и вместе с теплом меня отпустило, будто ушло то, что сковывало меня. Хорошее ощущение.

Я смотрел на огонь, потягивал коньяк. В доме был полный погреб спиртного, в том числе и вина. Впрочем, вина я не касался. Вину – свое время, а до тех пор оно должно вызреть. Владелец хижины сразу сказал, что коньяка и виски я могу пить сколько угодно, а насчет вина смолчал. Может, это само собой подразумевалось, но я предпочитаю лишний раз перестраховаться, даже в таких мелочах.

Я стругал ножом прутик. Немного грубовато, но все равно получалось.

Прут был толстым. При желании из него можно было что-нибудь вырезать. Я принялся ковырять его острием ножа. Вполне прилично. Мне как раз захотелось повырезать. Нож будто двигался сам по себе, не ожидая помощи руки.

Прут становился все тоньше, истончился и вскоре совсем исчез.

Я собрал стружки и швырнул их в очаг. Их тут же слизали языки пламени.

Лежа на диване, я думал: а что, собственно, я хотел вырезать? Начал что-то представлять. Нечто, исходящее с кончика ножа. Я взял следующую лучинку. Принялся выскабливать ее кончиком ножа. Хотелось увидеть хоть какую-то форму, пока деревяшка до конца не сточится.

Нож соскочил с древесины и воткнулся мне в ладонь. Я зажал рану рукой, но кровь уже потекла. Похоже было, что я сжимаю кровяной мешочек.

Стало больно. Я пошел на кухню, прополоскал руку в раковине, порвал полотенце на длинные лоскуты и обмотал руку. Я не знал, где в этом доме искать аптечку.

Наблюдая, как кровь пропитывает ткань, я подумал, что завтра прикуплю бинтов и что-нибудь для дезинфекции.

Все дело в том, что я пытался вырезать то, что не должно было быть вырезано. Слишком уж мне хотелось увидеть то, что не предназначалось моим глазам.

Я зажал в ладони недоделанную заготовку. На ней не было кровяных пятен. Просто бесполезная дырка, которую я проковырял кончиком ножа.

Через какое-то время я снял с руки лоскуты полотенца и перевязал рану чистым материалом. Его тут же пропитала кровь, но уже не так сильно.

Я потягивал коньяк и ждал, когда остановится кровотечение.

Зазвонил телефон.

– Я продала картину. Это была Нацуэ Косуги.

– Звонила раньше, но вы не подходили.

– Меня не было.

Я вспомнил, что продал ей полотно. На столике в гостиной до сих пор лежал чек на полтора миллиона иен.

Я почти забыл про ту картину. Теперь это было нечто, что я передал в чужие руки.

Мне не хотелось цепляться за полотна – я знал, что все равно не смогу их закончить. Это было нечто новое. Раньше я чувствовал, что полотно готово. Хорошо ли, плохо ли получилось – главное, я улавливал некую завершенность.

– Можете себе представить, за сколько я его продала?

– Да какое мне дело?

– За пять миллионов.

– Ух ты.

– Я действовала из-под полы, но все равно не обратилась в галерею. Играла в обход правил.

Я закурил и потягивал коньяк.

– Лишились дара речи от удивления?

Я сначала не понял, чему тут удивляться, а потом вспомнил, что Косуги называла какую-то цифру. Чепуха. Все эти цены – вещь произвольная. Я бы не удивился, если бы она продала полотно за пятьсот или даже за пятьдесят тысяч иен.

– При желании я могла бы запросить все семь миллионов. У меня глаз наметанный.

– Рад за вас.

– Есть предложение. Я вам плачу еще один миллион, а вы мне даете продать «сотку».

Я выдохнул дым и затушил сигарету.

– Кто-то только что говорил о каких-то правилах?

– Галерея обдирает вас как липку. Если согласитесь работать со мной, будем делиться пятьдесят на пятьдесят. Если галерея запретит торговать в Японии, поедем в Париж, в Нью-Йорк. У меня есть обходные пути.

– И как же галерея меня обдирает?

– Подозреваю, что они приторговывают тайком.

– Как это понять?

– Вам говорят, что продали картину за пять миллионов, а сами выручили за нее семь. Вы получаете два с половиной, а галерея – четыре с половиной. Два сверху идут черными. Налогами не облагаются. Понимаете всю абсурдность? А со мной все будет по-честному, пятьдесят на пятьдесят.

– Мне неинтересно.

– Поэтому вам надо, чтобы кто-то занимался вашими делами. Я не хочу, чтобы ваши картины продавали из жадности.

Мне было безразлично, из жадности их продают или по какой-то другой причине: едва они перешли в чужие руки, они переставали быть моими. Художник оставляет после себя картины, как путник следы: он их сделал, они есть и никому не принадлежат.

– Я к вам заеду повидаться.

– Не стоит.

– Вам что-нибудь хочется?

Я хотел сакэ, и мне нужен был хороший чугун, чтобы приготовить тушеное мясо. Но если они мне действительно понадобятся, я пойду и куплю. Нет надобности просить Косуги.

– А машину? Машину хотите? «Мерседес-бенц» можете себе позволить. Хотите помощницу? Я подыщу.

– А что, помощница будет и картины за меня рисовать?

– Ну о чем вы? Я имею в виду человека, который будет о вас заботиться. Скажите, какие вам нравятся женщины. Если это вас не интересует, давайте организую вам хорошую мастерскую, закажу лучшие краски и холсты. Мне не составит труда. К тому же пора вам выбираться из этой хижины.

Я рассмеялся и повесил трубку. Кровотечение прекратилось.

Чувство, что оно может снова начаться, не оставляло. Иногда, когда я смотрел на землю, мне снова начинало казаться, что рука в крови.

«Только теперь это моя кровь, а не чужая», – смутно доходило до меня.

Снова зазвонил телефон.

Я уж хотел схватить трубку и заорать «Оставьте меня в покое!», но сдержался. Это была не Косуги.

– Ах это вы.

– Не разбудила?

– Да уже собирался ложиться.

– Хм… я нарисовала набросок. Пока черновой, но мне кажется, вышло очень даже неплохо. Покажу вам завтра.

– Что рисовали?

– Дерево.

– Только один?

– Да, один. На большее меня не хватило. Наверно, это и рисунком-то не назовешь.

– Идите спать.

– Вы со мной как с дочерью разговариваете. Ничего, я не в обиде. Главное, я нарисовала.

– Завтра покажете, договорились?

– Конечно.

Пожелав Акико спокойной ночи, я повесил трубку. Огонь в камине медленно угасал. Я подложил три поленца. Скоро стал слышен тот самый звук.

Я не чувствовал, что меня кто-то похлопывает по коже. Сейчас это было просто звук горящего дерева. Я слушал еще какое-то время.

Глава 3

РАЗРЫВ