4

К дому подъехала машина. Я поднялся с дивана.

Нацуэ гостила у меня уже три дня. Она была сама не своя и постоянно чего-то боялась. Я недоуменно на все это смотрел, не находя логических оснований для подобных страхов.

Постояв перед картиной, я уже не хотел ни о чем думать. Лежал на диване, Нацуэ сидела рядом на расстоянии вытянутой руки.

– Что случилось?

– Это «ситроен». Я узнал по звуку.

Я встал у окна. «Ситроен» должен был навести меня на мысли об Акико, но вместо ее лица перед глазами предстал Осита. Брата его видно не было, но я чувствовал, что он где-то поблизости.

Снег растаял – лишь в тени тут и там белели остатки былой роскоши – кое-где на траве, на ветвях. Вот среди деревьев появился малиновый с черным силуэт «ситроена».

За рулем сидела Акико.

Я следил за машиной, Нацуэ стояла рядом. Из автомобиля вышла Акико в спортивной куртке цвета жухлой листвы. Она была совсем такой, как в первый день нашего знакомства.

– Та девушка.

Нацуэ тут же признала в Акико обнаженную модель с полотна. К моему удивлению, следом появился Осита – на пассажирском сиденье я никого не приметил.

– Это плохо.

– Не стоит беспокойства. Просто скажи, что я старуха, которая покупает и продает картины.

В голосе Нацуэ улавливалось напряжение, но мне было не до того, чтобы оборачиваться. Я сканировал взглядом окрестности, ожидая, что вот-вот появится еще одна легковушка.

Осита с Акико, взявшись за руки и заливаясь смехом, направились к хижине. Хотелось окликнуть их, поторопить. Очевидно, Осита всю дорогу ехал пригнувшись. Если ему удастся дойти до хижины незамеченным, то, может, еще обойдется.

Я открыл дверь.

– Осита. Зачем ты здесь?

– Хотели показать тебе наше совместное творчество, сэнсэй, – сказал Осита, поднимаясь на крыльцо. Акико так и светилась от счастья.

– Заходите, раз приехали.

Они вошли, поклонившись Нацуэ. Похоже, присутствие в моем доме постороннего человека их нисколько не удивило.

– Ты, возможно, найдешь их скучными, сэнсэй. Акико начинала – у нее рука так и летает по холсту, потом я немного, а после – снова она. Так друг друга и сменяли. В общей сложности написали шесть картин. Все акварели.

Акико протянула мне альбом, который сжимала под мышкой, словно бы преподнося мне священный дар.

– А ты, Осита, в машине все это время прятался?

– Да, Акико сказала, что это забавно – я, будто гангстер, который спасается от преследования.

– Сейчас же возвращайся. Хотя подожди-ка. Лучше побудь здесь какое-то время.

– Что стряслось?

Эти двое производили впечатление самой обычной влюбленной парочки. Словно бы украдкой сбежали от родителей, чтобы побыть вместе.

– За домом наблюдает твой брат.

– Мой брат здесь?

– Возможно.

Лицо Оситы немного напряглось. Акико взглянула на своего спутника.

– Все нормально. Я никому не показывался.

– Надеюсь, тебе это удалось.

– Если он один, я это улажу.

– Пару раз приходил с полицией. Ладно, главное, чтобы он тебя не нашел. Возможно, он заметил ваш «ситроен».

– Он что, в прямом смысле следит за хижиной? – спросила Акико, не в силах поверить услышанному. Сейчас она производила впечатление самой заурядной женщины.

– Осите хорошо известно, на что способен братишка.

Осита криво усмехнулся. Не сказал бы, что он сожалел о собственной глупости – скорее усмешка выдавала затаенную ненависть.

– Как бы там ни было, а вам надо возвращаться в домик Акико.

– Так и поступим.

– Стой. Давай-ка поменяемся пальто: я твое надену, а ты – мое. Я выйду из дома сразу за вами – может, кого и удастся одурачить.

Он без лишних слов стянул с себя пальто, а я передал ему свое. Мы вышли из дома. Я был в пальто Оситы.

– А этот Осита… – начала было Нацуэ.

– Некогда объяснять. Дашь мне свой «мерседес»? Я поеду за ними следом.

– Я с вами.

Нацуэ надела туфельки и выскользнула следом за мной.

«Ситроен» отъехал, я – следом. «Мерседес» был куда проворнее моей легковушки.

Мы быстро поравнялись с «ситроеном». Акико сидела за рулем. Осита пригнулся: его не было видно.

Я посматривал в зеркало заднего обзора – на хвост села знакомая двухместная легковушка. Заметил ли водитель Оситу? Или счел за Оситу меня?

Дорога круто пошла вверх, и «ситроен» начал терять скорость. «Переключи передачу», – шептал я. Наконец Акико переключилась с третьей на вторую, и автомобиль немного прибавил мощности.

Я увеличил дистанцию. Двухместный автомобиль не пытался обогнать наш «мерседес». Еще километр, и будет поворот на дорогу, ведущую к домику Акико. На участке, где дорога была покрыта нерастаявшим снегом, я снизил скорость. Легковушка начала стремительно покрывать разделяющую нас дистанцию. Я поднял воротник пальто. Дорога стала сужаться, и преследователь при всем желании не смог бы обогнать «мерседес» и заглянуть в салон.

– Ты прятал у себя этого Оситу?

– Нет, но знал, где он находится. Просто никому не хотел рассказывать.

– И девушка все это время находилась с ним?

– Я не утверждал, что ее там не было.

– Мне все равно, только скажи, кто за нами едет – полиция?

– Брат Оситы. Кстати, это его помешало бы проверить на предмет «вменяемости».

Заснеженный участок дороги кончился, стало просторнее. Я набрал скорость и, когда легковушка отстала, вырулил на дорогу, ведущую к домику Акико. «Ситроен» давно исчез из виду. Я поддал газу и на полном ходу проскочил поворот. Легковушка стабильно следовала за мной. Водитель, похоже, не заметил, что в «ситорене» прятался Осита – видимо, счел за Оситу меня.

Еще минут тридцать я ехал в гору, то сбрасывая скорость, то набирая ее. Когда мы выехали на широкий участок дороги, я остановился. Легковушка притормозила позади. Из нее выскочил мужчина.

Увидев мое лицо, он так и обмер.

– Что вам еще от меня надо? – заорал я.

– Это пальто моего брата. – Человек тяжело дышал. – Куда вы дели брата?

– Это мое пальто, и не надо со мной так разговаривать.

Мужчина словно обезумел: взгляд его задернула пелена, и он с воплем накинулся на меня. Я отшвырнул его одним ударом – утренние пробежки не прошли впустую: мышцы слаженно двигались, не дожидаясь команды мозга.

Еще раз оглянувшись на поверженного противника, который сидел на асфальте, медленно приходя в себя, я вернулся в машину.

– На первый взгляд цел. Обошлось? – спросила Нацуэ, которую явно беспокоило мое физическое благополучие.

Я развернул машину и направился обратно.

– Осита оторвался.

Я набрал скорость и быстро доехал до хижины. Звонил телефон. Это был Осита.

– Он обознался: принял меня за тебя.

– Да что ты? Значит, это все-таки был брат.

– Затаись там. Мало ли чего еще ожидать.

– Понял.

– Акико зря не пугай.

– Не волнуйся, она уже… Он неожиданно дал отбой.

– Я могу еще чем-нибудь помочь? – спросила Нацуэ. Она оставила попытки выудить из меня какую-либо информацию.

– Подождем.

– Чего?

Требовалось время. Если Осита проведет у Акико еще несколько дней, ему легче будет перенести арест и суд, а Акико – ожидание.

Подспудно я считал их своими подопечными. Мне это не казалось странным, и в то же самое время ответственность за весь этот беспорядок всецело лежала на мне. Если бы я не привел Оситу в дом Акико, он, по всей вероятности, уже находился бы в больнице или сидел в камере предварительного заключения, а Акико по-прежнему доводила бы меня до белого каления своими разговорами и рассуждениями.

Я просмотрел альбом – подбор блеклых, растекшихся акварелей, которые и картинами-то назвать нельзя. Впрочем, в них с болезненной явственностью читался диалог двоих людей, изливавших на бумаге самое сокровенное.

Они нашли друг в друге идеальных собеседников – настоящее чудо.

– Поверить не могу.

– Не можешь поверить?

– Я превратился в самого настоящего сноба, который сидит на заднице и ждет. Чувствовал же, что рано или поздно эта ерунда случится.

– О чем ты? – спросила Нацуэ сиплым, уставшим голосом.

– Сам толком не знаю. Собеседница больше ничего не сказала.

Наверно, она лучше меня представляла, как дальше будут разворачиваться события. Я курил сигарету за сигаретой. Брат Оситы не стал преследовать нас до хижины.

Прошел час, второй. С небес снова закапал весенний снег. Я мог сколько угодно себя обманывать, что если за какой-то промежуток времени не произойдет ничего плохого, то все образуется. Меня не оставляло сильное ощущение близящейся развязки.

Зазвонил телефон. Нацуэ вздрогнула.

Это был Осита.

– По снегу что-то двигается.

– О чем ты говоришь?

– Кажется, это люди. Они приближаются к дому, перебежками, и маскируются. И их тут не один, и не два. Я насчитал уже пятерых.

Я закрыл глаза. Если подумать, полиции вовсе незачем держать под наблюдением мой дом. Всю грязную работу сделал брат Оситы. Полицейским достаточно было следить за ним и ждать своего часа. Более того, они располагали самым объективным видением ситуации.

Полицейские, видимо, заметили, как «ситроен» свернул к домику, пока я уводил брата Оситы.

– Вероятно, полиция.

– И мне так кажется.

Осита вдруг заговорил совершенно спокойным голосом, что было для него нехарактерно.

– И что собираешься предпринять?

– Не знаю. Акико первая заметила. Она закрыла все окна. Не думаю, что это поможет.

Я не мог понять, то ли Осита предельно собран, то ли попросту не осознает серьезности происходящего.

– Сбежать оттуда никак нельзя?

– Я не хочу бежать.

– Но послушай…

– Они придут и арестуют меня. Можно сидеть и дожидаться, либо…

Осита не договорил.

Я вспомнил тот миг, когда на меня надели наручники. Нет, подумал я, только не это. Размышляя, что наверняка должен быть выход из ситуации, я без всякого дискомфорта ощущал на запястьях холод металла.

Осита положил трубку.

– Полицейские обложили дом Акико.

– Ты уверен?

– Они с самого начала сохраняли целостность картины – не за одним мной следили. Профессионалы.

– И что теперь?

– Я ничем не могу помочь.

– Вот именно.

Нацуэ пристально на меня взглянула.

– Ты ведь пытался все это время что-нибудь предпринять?

– Не знаю, зачем мне это было нужно – я поддерживал с ними связь, беспокоился о них. Наверно, я чувствовал, что этим все и закончится. Знаешь, мне сейчас кажется, что чисто умозрительно я знал: то, что вынуждало нас рисовать, обрело человеческую форму, воплотилось в жизнь.

Нацуэ закурила.

– Все настолько запущено, теперь бесполезно об этом говорить.

– Осита уже смирился, что полиция ворвется в хижину и его арестует. И еще у него предчувствие, что порядок вещей может измениться.

Я закурил и встал у окна. Террасу постепенно заносило снегом.

Я не думал, что теперь можно предпринять. В ушах звучали слова Оситы, снова и снова: «Я пришел из твоего сердца». На его месте должен был быть я, но я струсил, пошел на попятную, удалился туда, где был недосягаем для Оситы и Акико, как бы они ни старались до меня дотянуться. Сидел и наблюдал за ними.

Я сотворил несколько работ. Они были не настолько хороши, чтобы успокаивать себя мыслью, что друзей я принес в жертву искусству. Эти двое оставили после себя лишь альбом с бледными растекшимися акварелями, намалеванными по-детски, но тем не менее стоящими – гораздо более стоящими, чем любая из моих картин.

Нацуэ рассматривала рисунки, перелистывая альбом, страница за страницей. В обшей сложности здесь было шесть работ. Осита с Акико переговаривались друг с другом посредством того, что не являлось словами.

– С точки зрения техники – дрянь.

– Тогда как назвать картины, в которых нет ничего, кроме техники?

– Верно улавливаешь. Это – шедевры. Тут без вопросов, истинное искусство. Этим все сказано.

– Старею.

– Сколько тебе, тридцать девять?

– Сорок исполнилось. Возраст тут ни при чем: просто чувствую, что я слишком долго рисовал. У них есть то, чего я уже напрочь лишен. Если на то пошло, то я – исчерпавший себя художник, который пытался их «ограбить».

– Ты это подразумеваешь под старостью?

– Пожалуй.

Я потянулся к телефону. Линия была занята. Либо кто-то из них разговаривает по телефону, либо трубка плохо лежит.

– И что теперь?

– Подожду. Больше я не в силах ничего предпринять.

– Они друг друга любят. И ненавидят. Они чувствуют друг к другу то же самое, что и к себе.

К дому приблизилась машина, похожая на патрульную. Из нее вышли двое полицейских и направились к дому.

– Койти Осита взял заложницу и забаррикадировался в доме. Заложница – Акико Цукада девятнадцати лет. Она снимает дом у знакомых. Скорее всего вы о ней не слышали.

Я смолчал. Пока намерения полицейских были мне не ясны.

– Мы поддерживаем телефонную связь с домом. Трубку взяла Акико Цукада. Она сказала, что, если мы не отведем своих людей, Койти Осита с ней расправится.

– И что?

– Нам бы хотелось, чтобы вы поговорили с Оситой.

– Там его брат.

– Он уже пытался – ничего не вышло.

Без сомнения, брат был на взводе – до такой степени, что ему самому впору было оказывать психиатрическую помощь. По крайней мере это угадывалось в лицах полицейских.

– Откровенно говоря, мы в растерянности. Есть в этом деле один нюанс, который не вписывается в стандартную ситуацию взятия заложников. Складывается ощущение, что Акико Цукада защищает Оситу, человека, скрывающегося от закона. Впрочем, она настаивает на том, что ее взяли в заложницы.

– А что, полицейские не могут принять меры, которые сами собой напрашиваются?

– И какие же это меры?

– Прекратить осаду. Если вы отзовете силы и выждете три дня, я надеюсь, мне удастся уговорить Оситу добровольно сдаться властям.

– Вы действительно считаете, что полиция в силах принимать подобные решения, сэнсэй?

Детективу было не больше тридцати, однако он был мрачен, как старик.

– Я не смогу его убедить, пока вы не отзовете своих людей.

– У меня такое чувство, что случится трагедия. Я двадцать минут разговаривал по телефону с Акико Цукадой, и очень мне все это не понравилось. Оцепив дом, мы допустили трагическую ошибку. Теперь уже ничего не изменишь.

– А столичная полиция чем занимается? Они же не отступали от Оситы ни на шаг.

– Уже на месте. Это они окружили хижину силами местного подразделения. Я – из штаба префектуры. Когда мы прибыли на место, территория уже была взята в оцепление.

– Уникальный случай. От полицейских штучек тут толку никакого. А мне вы не собираетесь давать карт-бланш, так я понимаю?

– Там телевизионщиков съехалось…

– Дайте подумать, каким образом я могу его переубедить. Как только что-нибудь созреет, прибуду на место.

– Когда будете выезжать, сообщите. Столичная полиция против того, чтобы вас задействовать – распоряжение поступило с самых верхов.

Я кивнул.

– Что связывает этих двоих?

– Сложно объяснить.

Лицо детектива стало мрачнее тучи. Без лишних слов он кивнул и направился к патрульной машине.

– Этот легавый что-то пронюхал, – поговорила Нацуэ. Мы долго молчали. Я понял, что наступил вечер, даже не глядя на часы. Раздался звонок.

– Это я, Осита. Мне названивают полицейские. Я постоянно кладу трубку. С трудом до вас дозвонился. У нас тут такое кино – прожектора на крыше, и снег кружится в лучах света.

Осита говорил ровным, спокойным голосом.

– Как Акико?

– Прикорнула на диване, но скоро, наверное, проснется. Она надеется, что это дурной сон, и когда она откроет глаза, все исчезнет. Наверно, поэтому ей удалось заснуть.

– Осита, ты не хочешь поехать в больницу? Какое-то время порисуешь там.

– Это вы говорите, сэнсэй? Я не смогу там рисовать.

– Пожалуй, что так.

– Не волнуйтесь. Я пришел из вашего сердца, туда же и вернусь.

– А что с девушкой будет?

– Это ее дело. Ей самой решать – уйти или остаться, никто не неволит. Она сама ведет переговоры с полицией.

– Вряд ли она захочет тебя оставить.

– Я тоже не хочу, чтобы она уходила. Мне нечего было на это ответить.

– На улице яркий свет, но так тихо. Очень тихо. Ах да… Я хотел спросить вас кое о чем. Как вам те акварели?

– Истинное искусство. Ты понимаешь мои картины, а я – твои.

– Точно.

– Вряд ли кто-то еще сможет их понять. Да тебе это и не нужно.

– Все верно. Я не собираюсь становиться художником. И она не собирается. Жаль, что вы не с нами. Акико говорит, что невозможно – вы можете рисовать только в одиночестве.

– Что сделать с акварелями?

– Выбросьте.

– А если я их оставлю себе?

– Пожалуйста, я не против. Делайте с ними что хотите, мы их уже нарисовали.

Последняя фраза пронзила все мое существо. «Мы их уже нарисовали».

– Все, я кладу трубку.

– Зачем ты показал мне картины, которые уже нарисовал?

Я с силой произнес эти слова.

– Потому что ты – наша часть, сэнсэй. Наша с Акико.

– У тебя есть она, а ты – у нее.

– Мы – единое существо, мы друг с другом нераздельны.

– Понятно.

– Акико проснулась. Не смотрит на меня. Расставляет в ряд бутылки со скипидаром.

Она не собиралась рисовать, но я не мог выдавить из себя слово «остановись».

– Я кладу трубку.

Он дал отбой, а я так и стоял, сжимая трубку в руках.

За окнами смеркалось, но непроглядной тьмы не наступало из-за падающих на землю белых хлопьев. Я беспрерывно курил.

– Нацуэ, налей выпить.

– Не поедешь к ним?

– Я вижу цвет краха. Сейчас меня осенило, что именно этот цвет я и хотел увидеть, когда свел тех двоих. Я жаждал засвидетельствовать собственный крах. Просто если бы это случилось со мной, я бы уже ничего не увидел.

– Да нет, его можно увидеть в процессе. Ты хотел использовать этот цвет на полотне, на полотне жизни тех двоих.

– Считаешь?

– Я же спросила, к чему ты стремился в самом начале.

– Так я стремился увидеть цвет краха?

– Это не обычные картины. И крах – то, что ты пытался, но не смог изобразить на холсте. Так мне кажется.

Вдруг мне стало интересно, сумею ли я изобразить на полотне цвет, который в ту пору окутывал мое сердце. Самый обыкновенный цвет, цвет краха.

– Они погибнут?

– Скорее всего.

– Ты не можешь им помешать?

– Если они хотят умереть, я не властен что-либо изменить.

– Но ты можешь помешать им физически.

– Погибнут их сердца.

– Поэтому лучше спокойно наблюдать?

– Смогу ли я это вынести, вот что меня сейчас беспокоит.

Весна так не шла тем двоим, неподходящее время года. Как и для меня. Стояла зима, и они готовились отойти ко сну. Где же та зима, которая успокоит меня?

– Поэтому ты решил пить.

– Ничего другого не остается.

– Тогда пей. Пей, сколько сможешь.

– Знаешь, хорошо, что ты рядом. Мне так легче.

– Когда протрезвеешь, окажешься в полном одиночестве. Даже если я буду рядом, даже если ты будешь стоять на улице, переполненной народом, все равно тебе будет одиноко.

– Наверно.

– По крайней мере у тебя остались силы рисовать. Нацуэ встала и принесла мне бутылку коньяка.

Я принялся заливать коньяк в свое тело, мало-помалу. Нацуэ пила вместе со мной.

– Я пока оставлю альбом у себя.

– Зачем тебе?

– Подозреваю, ты все равно попытаешься довести себя до краха. На днях. А когда это произойдет, покажу тебе этот альбом.

– Я понял.

– А теперь пей, пей и ни о чем не думай. Когда протрезвеешь, сотвори полотно, которое покорит мир.

– Почему ты со мной?

Алкоголь начал циркулировать по моему организму.

– Не знаю.

– Тебе тоже одиноко.

– Когда ты пьян, тебя заносит на банальности.

Я потянулся к коньячной бутылке. Сколько часов я уже пью? Бутыль почти опустела.

– В небе красный лоскут.

– Правда?

– Облака низко висят, и в них отражается свет невероятно алого цвета.

Нацуэ стояла у окна.

Я уже начал сомневаться, что Осита с Акико вообще когда-либо существовали. Может, они и впрямь пришли из моего сердца.

– Еще бутылку.

– Вот она, перед тобой. Открой сам.

– Как там снег?

– Идет, еще сильней повалил.

Я закрыл глаза и стал шарить по полу руками. Нащупал что-то, напоминающее бутылку коньяка.

5

Зима закончилась.

Улицы кипели жизнью, люди носили легкие весенние одежды.

Я ехал на пассажирском сиденье «мерседеса», рассеянно размышляя, долго ли ждать следующую зиму. Я лежал в больнице.

Доктора сказали, что в больницу меня привезли практически в коматозном состоянии после четырехдневного запоя.

Алкоголь затмил чувство реальности. Даже потребность рисовать стала какой-то далекой, слабенькой. В больнице я спал, бодрствовал и снова спал, повинуясь бесконечному циклу. Я не чувствовал даже мук протрезвления.

– Куда мы едем?

– На виллу, которую я купила на заработанные тобой деньги, – сказала Нацуэ, глядя прямо перед собой.

– А те двое не существовали, ведь правда?

– Думаешь, тебе их зеленый змий нашептал?

– Когда выпью, с разными людьми встречаюсь.

– Они существовали.

– Наверно.

– Они существовали и до сих пор существуют в твоем сердце. Ты ведь чувствуешь, да?

– Я думал, они погибли в огне.

– Небо было такого красивого цвета. Знаешь, как хорошо горят скипидар с топочным мазутом – пожарные никак не могли подступиться к огню.

– Хватит.

– Снова выходи на пробежки. По десять километров в день. Будешь каждый день бегать – снова рисовать захочется. Я хочу быть женщиной, которая продает твои картины.

– В горы едем?

– На море. Если бежишь по пляжу, то следов не остается.

Я заметил, что временами погружаюсь в дрему, которую и сном-то не назовешь. Врач в больнице все удивлялся: я много недель проваливался в небытие и возвращался к бодрствованию и ни разу при этом как следует не поспал.

– Значит, буду каждый день бегать.

– Ты все равно будешь бегать, независимо от того, скажу я это или нет.

– Сейчас народу на пляжах будет прибывать.

– Это не такое место.

– Ты приготовила комнату, холсты, краски.

До следующей зимы еще долго. Буду бегать в ее ожидании.

Я заснул.

Когда открыл глаза, то увидел свет. Что-то отражало свет, и свет этот был твердым на ощупь. А потом взгляду предстал океан.

1