"Но что же все-таки этот Волынский? - думал Степан Кириллович. Почему он так заботится о том, чтобы его имя постоянно упоминалось в нашей прессе, заботится настолько бесстыдно, цинично, что стал уже заботиться об этом и в прессе заграничной. Для чего ему это? Ведь говорят о нем люди сведущие, что это талантливый человек. И международную премию он получил вполне заслуженно. Так в чем же дело?..
      Несимпатичен он мне. Очень несимпатичен. Но из этого еще ничего не следует. Может быть, все это погоня за славой? Может быть".
      Г л а в а т р и д ц а т ь т р е т ь я, служащая
      вдохновенным гимном ослам
      Отъезд в дождь, бедность в дни
      юности, разлука при первой любви
      вот три больших горя.
      Ш у к а с а п т а т и
      Каким он был маленьким все-таки, этот Дон-Жуан. С тонкими, хрупкими ножками, с хвостом, заканчивавшимся серой кисточкой. С подвижными ушами и печальным взглядом карих добрых глаз.
      Володе показалось, что он мог бы переступить через ослика. И уж во всяком случае, если сесть на него, обломятся все четыре ножки.
      - Нет, - сказал он решительно. - Уж лучше пешком.
      - Ну, как хотите, - обиделся за Дон-Жуана Николай Иванович. - Уверяю вас, что ни реактивный самолет, ни совершеннейшая автомашина, ни чистокровный арабский конь не могут даже в малейшей степени заменить это кроткое и умное существо в такой экспедиции, как наша.
      - Он меня просто не выдержит...
      - Как вы можете такое говорить?.. Кафир слабее Дон-Жуана, и то вы свободно могли бы на нем доехать хоть в Москву. А это Дон-Жуан! Хамаданской породы! Мне предлагали в обмен на него ахалтекинского коня, которому и цены нет, - и то я отказался. Сто пятьдесят килограммов он и не почувствует.
      - Вы меня несколько переоценили, - покраснел Володя. - Во мне нет и ста килограммов. И все же я не решаюсь...
      Он сказал неправду. Он весил все сто пять килограммов и очень стеснялся этого.
      - Ну что ж... Как хотите.
      Каждый год в таких случаях у дома профессора Ноздрина собирались досужие люди, всевозможные охотники до зрелищ, мальчишки. Выезд Николая Ивановича в его ежегодную экспедицию был даже запечатлен на пленку каким-то весельчаком-фотокорреспондентом и опубликован в журнале "Вокруг света".
      Зрелище и впрямь было необычное. Профессор в сером пыльнике и широкополой соломенной шляпе на манер украинского бриля восседал на Дон-Жуане, добродушно помахивая рукой родным и соседям. А за ним на упрямом, раздражительном Кафире (неверном) следовал, не поднимая глаз, красный и потный ассистент профессора или способный аспирант. Поехать в энтомологическую экспедицию с профессором Ноздриным считалось большой честью. Несмотря на ее неофициальный и, по сути, частный характер, считалось признанным, что по возвращении аспирант обеспечен материалами для своей диссертации. Но проводы и характер Кафира многое портили в удовольствии от сознания, что принимаешь участие в ценнейшем, с научной точки зрения, предприятии.
      В этот раз Николай Иванович собрался в свою ежегодную поездку как-то неожиданно и значительно раньше, чем обычно. Его интересовали те же места, что и Володю, - район кишлака Митта, и он предложил Володе соединить две экспедиции - энтомологическую и историческую.
      - Поверьте мне, - говорил Николай Иванович, - распространенное убеждение, что конь быстрее ишака, - попросту заблуждение. В горах можно передвигаться только шагом. Шаг у коня, конечно, шире, но у ишака он чаще. Ни автомашина, ни телега, как вы понимаете, по вьючным тропам не пройдут. Теперь вернемся еще к одному немаловажному аспекту этой проблемы. Коня нужно кормить. И хорошо кормить. Нужен овес или ячмень. Нужно сено или клевер. В горах, далеко от кишлаков, обеспечить коня всем этим бывает подчас крайне затруднительно. Иное дело ишак. Он сам кормится. Всем, что попадается по дороге. Нужно только следить, чтобы он нечаянно не добрался до ваших книг или рукописей. А если при этом вы имеете возможность дать ему время от времени прямо с ладони горсть кукурузы или ячменя, то он считает себя счастливейшим из смертных творений и смотрит на вас влюбленными глазами.
      - Все-таки конь... - попробовал возражать Володя.
      - Вы когда-нибудь ездили верхом? - перебил его Николай Иванович. Тряско, жестко. А ишак с его частым эластичным шагом словно по воздуху тебя несет.
      В конце концов Володя сдался.
      - Прежде всего я вас познакомлю с упряжью или, вернее сказать, с седловкой, - подчеркнуто обрадовался Николай Иванович.
      Ослы жили в саду, в небольшом сарае с глинобитными стенами и черепичной крышей. С преувеличенной гордостью Николай Иванович показывал Володе свои приспособления для верховой езды на ослах.
      На спину осла укладывался коврик из губчатой пластической массы на манер тех, какими в последнее время начали заполнять матрацы. Наверх клалось седло - толстая подушка из того же материала. Все это удерживалось двумя брезентовыми подпругами. Поверх седла перебрасывалась переметная сума - хурджум из домотканой шерсти. Морду охватывало оголовье - чомбур из кожаного ремня, украшенного бляхами. Стременами служила связанная вдвое шерстяная веревка, свободно переброшенная через седло, - в петли на ее концах вдевались ноги.
      Володя был несказанно удивлен, когда узнал, что, как и в глубокой древности, ослами поныне управляют с помощью стимула - короткой палочки, заостренной с одного конца. Как объяснил Николай Иванович, достаточно похлопать этой палочкой осла по шее с правой стороны, чтобы он повернул вправо, с левой стороны - влево. Впрочем, вскоре Володя убедился, что на практике все это много сложней.
      В общем все это было очень весело и занятно. Весь дом принимал участие в сборах. Все были посвящены в немыслимую Одиссею поисков для Володи подходящих бриджей и сапог. Их выезд остановил все движение на улице. Автомашины увязли в запрудивших улицу зрителях, как мухи в меду. Володя, наверное, за всю жизнь не видел одновременно столько смеющихся лиц. Смеялся Николай Иванович. Широко улыбался и сам Володя, в душе мечтая о том времени, когда они, наконец, выедут за город. Огромный Володя, восседающий на ослике как-то боком, уцепившись руками за ослиную холку и обнимая ослиное брюхо ногами, чтобы не свалиться, был зрелищем на редкость нелепым и привлекательным.
      Еще долго в Душанбе будут рассказывать анекдоты об их поездке и вспоминать, как Володя пытался повернуть ослика, который вдруг, возможно, сообразил, что не попрощался с соседской ослицей, и решил вернуться домой.
      Все это было очень весело, думал Володя, когда они уже очутились за городом и поехали по грунтовой узкой дороге вдоль неглубокой речки Душанбинки. Но если бы ему нужно было описать их выезд, то он должен был бы разделить лист вдоль на две части и над одной половиной поставить "Сказал", а на другой - "Подумал". Примерно вот так:
      С к а з а л П о д у м а л
      Н и к о л а й И в а н о в и ч:
      Ни ТУ-104, ни "Волга" не могут Неужели ты не понимаешь, что в заменить осла хамаданской породы в этих обстоятельствах уж кому-кому, нашей комплексной высоконаучной а тебе следовало бы уйти даже экспедиции... Он даже не заметит пешком. Я не предложил тебе ваших ста пятидесяти килограммов... оставить навсегда наш дом. Я
      старый уже человек, решил сам
      поехать с тобой в эту
      экспедицию. Пусть все эти страсти
      как-то поулягутся да поутрясутся.
      Но неужели ты не понимаешь, что мне
      сейчас совсем не весело, но я и
      такие люди, как я, всегда
      особенно веселимся и шутим, когда
      нам трудно?..
      В о л о д я:
      ...Я никак не предполагал, что ...Я понимаю это. Но как мне на ослах ездят верхом без быть? Еще вчера Таня собиралась вожжей... Или, как вы сказали, без сказать вам, что будет моей женой. поводьев. Странно, но в обширной И хорошо, что она не успела этого литературе, упоминающей сделать. Это только бы усложнило и всевозможные виды восточной упряжи, без того сложное положение... Мы малейшие подробности устройства и все делаем вид, что ничего не украшения седел, об этом нигде не произошло... Что Евгений Ильич не говорится... Хотя возможно, я это и кричал сиплым и визгливым голосом, упустил... Но как же им тогда совсем не похожим на его голос. Я управлять? Если ему вдруг захочется ведь люблю Таню и люблю всех вас, повернуть в другую сторону?.. и ничего, кроме огорчений,
      действительно пока я вам не
      принес...
      Н и к о л а й И в а н о в и ч:
      ...Так что же, Машенька, ...А если суд и в самом деле привезти тебе из этой экспедиции? вынесет решение, что Машеньку Живого тигра хочешь? Он мог бы нам возвратить отцу?.. И он увезет очень пригодиться в нашем домашнем ее?.. В Москву?.. Но если этого хозяйстве. Днем он бы лежал вместо даже не случится, все равно жизнь коврика перед диваном, а вечером этой девочки, и так осложненная ловил бы кошек, которых у нас ненормальными семейными делами, уже значительно больше, чем мышей... всегда будет носить на себе
      отпечаток этой ненормальности... И
      может ли Владимир Неслюдов заменить
      ей отца?.. Она уже большая девочка
      и часто понимает значительно
      больше, чем мы предполагаем...
      В о л о д я:
      ...Спасибо... Большое спасибо, ...Я люблю тебя... Татьяна Николаевна. Я думаю, я уверен, что все будет благополучно... Я имею в виду эту нашу экспедицию... Мне просто очень повезло, что Николай Иванович собирается в те же места, куда нужно мне... При его знании людей, местности, да и то, что он будет эти дни со мной, - это во много раз облегчит мою задачу...
      Николай Иванович внезапно скатился с седла, выхватил из переметной сумы сачок и, на ходу раздвигая тонкую трубчатую складную палку, зашел со стороны, откуда светило солнце, и стал подкрадываться к росшему у самой дороги кусту шиповника. Он плавно взмахнул сачком, опустился на колени и осторожно извлек из-под сачка какое-то насекомое.
      - Вы знаете, что это? - спросил он у Володи, который спешился, но на всякий случай держал в руках веревку, привязанную к оголовью Дон-Жуана, он все еще боялся, чтоб ослик не вздумал вдруг вернуться домой.
      - Кузнечик, - определил Володя.
      - Нет, это саранча. И при этом вид, который, до сих пор так считалось, водится только в Южной Америке. Это уж не первый случай, когда она попадается здесь мне и моим коллегам. И все-таки совершенно непонятно, как она сюда попала. Хотя в практике энтомологов случаются еще и не такие неожиданности...
      Он поместил саранчу в садок - коробку со стенкой из органического стекла и с отверстиями для воздуха, и они снова бок о бок отправились в путь.
      Николай Иванович, привычно помахивая ногами в такт шагу животного, говорил о том, что один ученый предложил представить историю человечества в масштабе по тому же принципу, по какому составляют географические карты. Если при этом взять масштаб один к миллиону, как карта мира в школьном атласе, то окажется, что со времени появления человекоподобных питекантропов прошло всего полгода, а гомо сапиенсу нет и трех недель. Вчера, около полуночи, состоялось восстание Спартака, а сегодня в десять часов утра заработала первая паровая машина. Всего двадцать три минуты назад появился первый автомобиль. Только шесть минут прошло с того момента, как на Хиросиму упала атомная бомба, а со времени запуска первого искусственного спутника Земли не прошло и минуты. И всего несколько секунд назад опустилась на Луну советская ракета.
      - Но тараканы, даже при таком масштабе, появились более трехсот лет тому назад на земле, покрытой гигантскими папоротниками и хвойными. Они относятся к древнекаменноугольному периоду. Тараканы имеют много видов. У североамериканского таракана-древоточца Криптоцериус пунктулатус в кишечнике, как, впрочем, и у термитов, обитают бактерии, превращающие целлюлозу - а она наиболее плохо усваивается организмом - в питательные вещества. Этот таракан питается мягким гниющим деревом. Иные виды тараканов приспособились к жизни в человеческих жилищах, они стали тем, что называется "синатропными организмами", то есть такими, какие не могли бы существовать без человека... Но в целом за триста миллионов лет, которые существует таракан, он изменился очень мало. Человек в тысячу раз моложе. Но будет ли он меняться, этот человек, и в дальнейшем? А если будет, то как?
      - А как? - спросил Володя, все более заинтересовываясь словами Николая Ивановича. Он хлопнул ладонью по шее Дон-Жуана, чтобы он шел рядом с Кафиром.
      - Трудно сказать. Мы очень мало знаем об этом. Можно предположить, что прежде всего будет меняться мозг. В наши дни попадаются дети, способные производить математические операции с огромными цифрами, совершенно не зная даже начальной арифметики. Возможно, с дальнейшим развитием мозга эти качества станут присущими ему свойствами... Но могут быть значительные изменения и приобретения и в отношении других органов. И с этой точки зрения огромное значение имеет наука о насекомых.
      Серьезно и проникновенно, так, как говорят только о самом важном и заветном, Николай Иванович заговорил о том, что наука о насекомых, занимающих огромное место в жизни природы, только теперь, во второй половине двадцатого столетия, делает серьезные шаги от наблюдений к эксперименту. Да и в области систематики ученым еще предстоит огромная работа. Хотя число известных и учтенных видов насекомых превышает полтора миллиона, специалисты по систематике считают, что нам известна пока лишь примерно половина существующих на земле видов.
      Хлопая себя ладонью то по лицу, то по затылку и отмахиваясь от комаров - одного из учтенных, но, несмотря на все старания, неистребленных учеными видов насекомых, - Володя с удивлением узнавал о том, какие трудности приходится преодолевать энтомологам, чтобы разобраться в действиях насекомых.
      - Мы должны относиться к ним так, - говорил Николай Иванович, - как, возможно, люди будут относиться к жителям иных планет. Насекомые видят мир совсем другим, чем животные, и окрашен он для них в цвета, которых мы никогда не видели и не увидим...
      "Мы к жителям иных планет? - подумал Володя. - Или жители иных планет к нам?"
      - Но природа, создав у насекомых органы чувств, часто принципиально отличающиеся от органов чувств животных, наделила эти органы способностью воспринимать ту же объективную реальность, какую воспринимает и человек. Так, например, вкус таракана немногим отличается от человеческого, если не считать того, что таракан никогда не путает сахара с сахарином.
      Они свернули на узкую дорогу вдоль старого оросительного канала - она то шла по склону, то спускалась к самой воде, ныряя в гущу тростника и кустарников, над которыми высоко поднимались деревья белой шелковицы сафед-тута, с обрезанными ветками для корма шелковичным червям. Зеленый тростник, переплетенный вьюнками, шелестел и покачивался, отбрасывая на дорогу, на ослов и на лица свою зеленую тень.
      - А вот лапки бабочки Данаиды, - продолжал Николай Иванович, - а именно на лапках находятся ее органы вкуса, обладают чувствительностью к сладкому в две тысячи раз большей, чем язык человека. Но как устроены эти органы, мы еще не знаем. Самки некоторых бабочек могут привлечь самца за десять километров. У них есть привлекающие железы, издающие запах, который, кстати, органы обоняния человека не воспринимают. И раствор этого вещества в радиусе десять километров составляет всего одну молекулу на кубический метр. Поразительно, но Достаточно этой Молекулы, чтобы привлечь самца. Мы уже установили, что вещество это содержит углерод, водород и кислород и не содержит азота, но как оно вырабатывается и как воспринимается самцом, нам пока неизвестно... Можно привести еще более удивительные примеры... ну, скажем, маленький кузнечик из семейства петтигония способен реагировать на колебания, амплитуда которых равна половине диаметра атома водорода...
      Володя внимательно слушал Николая Ивановича, все это ему было очень интересно, но при этом он ни на минуту не забывал о том, что там, дома, осталась Таня, что она сама сказала ему ехать в эту экспедицию, потому что нужно время, пока все они смогут прийти в себя... И о том, что Евгений Ильич кричал на Николая Ивановича, и на Анну Тимофеевну, и на Таню и грозил, что заберет Машеньку, что он не допустит, чтобы его дочка жила в семье, где мать путается с приезжим аспирантишкой... Это был как бы второй план. Но был еще и третий - осел, сидеть на котором было тряско и неудобно, он растер ноги об ослиные бока, и кусались комары, и медленно плыла назад дорога, и впереди его ждали очень интересные и очень важные для него встречи с людьми и местами, ради Которых он сюда приехал...
      И наверное, все эти три, а может быть, и больше планов ощущал и Николай Иванович, потому что он вдруг среди рассказа о кулигах саранчи заметил проницательно и сочувственно:
      - Поверьте мне, так лучше...
      И снова продолжал лекцию о саранче.
      Какой-то молодой таджик верхом на неоседланной кобыле выгнал с боковой тропинки на Дорогу десяток гиссарских баранов - медлительных больших животных с пудовыми курдюками. Покрикивая на баранов, он одновременно жизнерадостно, во все горло распевал песню Хафиза о соловье и розе с выводом, что в этом мире счастье невозможно, а зло грозит отовсюду.
      "Если бы, - думал Володя, вслушиваясь в такие знакомые слова Хафиза, прерываемые звонкими окриками на неторопливых баранов, - если бы какой-то человек, ни разу в жизни не бывавший на металлургическом заводе, во всех подробностях знал, как устроена мартеновская печь и прокатный стан, в чем заключаются обязанности доменщика и начальника смены, как изготовляют кокс и как проверяют качество руды, какие приборы имеются в лаборатории, как фамилия лаборантки и как она выглядит. И если бы он, наконец, попал на завод... То для него, очевидно, все было бы таким, как он это себе представлял. И вместе с тем совсем иным... Я ведь знал, что стихи Хафиза поют. Но я никогда не представлял, что их так поют..."
      Они догнали парня, которому, судя по его песне, в отличие от ее автора Хафиза счастье само давалось в руки, а зло вообще казалось нелепой выдумкой.
      Он оглянулся, принял серьезный вид (при взгляде на Володю ему это, вероятно, нелегко далось) и поздоровался по-русски.
      - Геологи? - понимающе спросил он у Николая Ивановича. - Или комаров ловите?
      Николай Иванович коротко и серьезно удовлетворил любопытство парня. Снедаемый неутомимой любознательностью, Володя стал по-таджикски расспрашивать у пастуха, на какой мотив тот пел Хафиза и так ли он его всегда поет. Парень рассмеялся и только рукой махнул - мелодию он сам придумал сейчас, сию минуту.
      - А вы откуда? - спросил он у Володи.
      - Из Москвы.
      - Не выдумывайте, - отмахнулся парень. - Так и я могу сказать, что я сейчас прямо из Парижа. Но если бы я точно не знал, что ты из Каратегина, потому что только там так произносят "хр", то по тому, как ты сидишь на ишаке, принял бы тебя за москвича...
      Переночевали они в чайхане, где чайханщик, знакомый Николая Ивановича, заявил, что он им устроит шахский ночлег. Ночлег и впрямь оказался шахским - с десяток крытых шелком одеял, служивших им матрацами, и такое количество блох, что даже привычный ко всяким насекомым Николай Иванович почти не сомкнул глаз.
      На следующий день они вступили в многоцветные горы, сжатые тектоническими движениями в причудливые складки, с островками арчовых лесов, со склонами, по которым кое-где, как испуганные овцы, разбегались кустарники - колючий миндаль и шиповник.
      Глубокая, выбитая многими поколениями коней и ишаков вьючная дорога вилась по самой вершине хребта, и по соседним склонам двигались две огромные причудливые тени. Николай Иванович предложил передохнуть, поесть самим и покормить ишаков. Они устроились у края дороги между камнями и принялись за пышные белые лепешки, сыр и жареную баранину, которой снабдил их усердный чайханщик.
      Николай Иванович развернул карту и показал извилистую линию, которая вела в кишлак Митта.
      - По этой дороге, мне кажется, - сказал Володя, - весной триста двадцать седьмого года до нашей эры или, если пользоваться вашим масштабом, то часов пять тому назад, шли войска Александра Македонского. В ту весну греческий полководец пленился красотой Роксаны и взял ее себе в жены...
      Г л а в а т р и д ц а т ь ч е т в е р т а я, такая же,
      как и во всех остальных шпионских романах
      Был плох ты или был хорош,
      Но пользы в этом ни на грош,
      Когда подступит смерти дрожь.
      Р. Ф р о с т
      Прямо перед его окном на улицу, на обыкновенном фонарном столбе, на самой верхушке сидел соловей и распевал так громко, так нежно и красиво, что останавливались прохожие.
      Он подумал о том, что, когда будет рассказывать обо всем, что он видел, именно это и покажется самым неправдоподобным. Почему птица, чье пение он слышал только в записях на пленку и фотографию видел лишь в альбомах, избрала для своего выступления в городе не дерево, не куст, а фонарный столб? В чем тут смысл?..
      Было уже темно, и ему пришлось взять свой бинокль с просветленной оптикой, чтобы рассмотреть белую грудку и горлышко соловья, его бурые крылья, ржавый хвост, его большие выпуклые глаза.
      Это был западный соловей, водившийся в Западной Европе, в Закавказье и Средней Азии. От распространенного по всей России восточного соловья он отличался меньшим размером, светлым оперением и, главное, пением: лирически-меланхолическая, полная нежности и мечтательности, грусти о неразделенной любви мелодия западного соловья была совсем не похожа на торжествующую, безгранично оптимистическую песню соловья восточного. "Тюй-лют, тюй-лют, тюй-лют, ю-ли, ю-ли, ю-ли, ю-ли, ци-фи, ци-фи, пью, пью, пью..." - пел соловей на своем звучном и понятном языке.
      За дверью в коридоре уронили что-то гулкое - ящик или пустой чемодан. Он подошел ближе к двери и прислушался к удаляющимся шагам.
      В комнате стояли металлическая кровать, почему-то называвшаяся полутораспальной, хотя, наверное, в ней никогда не случалось лежать полутора человекам, письменный стол такой работы, что тот, кто хоть раз в жизни держал в руках рубанок и топор, мог бы его сделать за час, три стула и большой фанерный шкаф, скрипевший, даже когда его не трогали, а душевая и уборная были общие, в конце коридора. Это был далеко не лучший номер в гостинице.
      Только бы не было войны, подумал он. Еще хоть одиннадцать дней. Или даже девять. Пока он успеет возвратиться. Потому что после его сообщений эти умники могут решить, что уже пора...
      Хорошо, что эту ночь он проведет один. Человеку нужно хоть ночь побыть одному. В его положении. Чтобы отдохнуть...
      Он передвинул кровать поближе к окну, зажег лампу на тумбочке, отклонив абажур так, чтобы свет падал на дверь, и погасил лампу, висевшую посреди комнаты в матовом стеклянном шаре. Аккуратно, в давно усвоенной последовательности он сложил на стуле одежду, поставил возле кровати чемодан, лег и брезгливо до половины укрылся простыней, заклейменной черной печатью гостиницы.
      Соловей не умолкал: "Фи-чурр, фи-чурр, фи-фи, фи-фи, люи, люи, люи".
      Он приподнялся, вынул из кармана пиджака плитку шоколада, на которой были изображены два футболиста, прочел название "Спорт", распечатал плитку, отломил дольку и положил в рот.
      "Акра, - подумал он. - Или С. Томэ... Слишком сладко. Один сахар. Сахар и еще черт знает что. Не поймешь. Но отец сказал бы... Отец, подумал он. - Отец...
      ...Я лично никогда ничего не имел против Советского Союза. Я радовался его успехам в борьбе против нашего общего врага - фашистской Германии. Мне лично было очень приятно узнавать о его успехах в хозяйственных делах. Это просто моя работа. Мне платят за время, что я пробыл здесь, по тысяче долларов в день. Как кинозвезде. Плюс наградные. А такие деньги на земле не валяются. В прошлом году в Соединенных Штатах было всего 1882 человека, которые получали такой большой годовой доход, как я.
      Но я не капиталист. Я сам из рабочей семьи. Я родился 7 марта 1920 года в городе Чикаго. Отец мой чистокровный американец, из тех, что называются янки, работал простым рабочим на предприятии, выпускавшем газовые плиты, а мать русская, была домашней хозяйкой. Она еще жива, а отец умер в прошлом году от рака желудка. Как и многие другие рабочие в капиталистических странах, много раз он оставался без работы, и тогда нашей семье приходилось особенно плохо, так как, кроме меня, у нас было еще два брата и две сестры. А зарабатывал один отец. Между прочим, в нашей семье одинаково свободно разговаривали на английском и русском языках все дети, и даже отец немного научился по-русски у матери. Больше всего отец боялся безработицы и голода и бил нас, если мы чего-нибудь не съедали за обедом. Так он поступал даже тогда, когда положение нашей семьи улучшилось, когда отец оставил работу на заводе и поступил компаньоном в мастерскую, занимавшуюся ремонтом всяких бытовых приборов...
      Ариба, - подумал он, - ариба, тринидад, Каракас и маракаибо...
      ...Я с отличием закончил среднюю школу и готовился вступить в армию, так как хотел попасть в школу военных летчиков. Но мне предложили поступить в специальную разведывательную школу, и я дал согласие. В этой школе я тоже был одним из первых учеников. Считалось, что я делаю хорошую карьеру..."
      Он вспомнил, что его особое положение в армейской разведывательной школе в Монтереи, штат Калифорния, когда он обратил на себя внимание генерала Уильяма Питса, началось со случая с двумя зонтиками... Это было на практических занятиях, когда учащийся должен был пробраться в оборудованную для этой цели в здании школы квартиру, открыть с помощью специальных приспособлений замки в дверях, произвести обыск в квартире, да так, чтобы не осталось следов, найти и отобрать нужные документы, изменить свою внешность, оказать сопротивление людям, изображавшим агентов полиции, и скрыться.
      Он заметил в передней учебной квартиры на вешалке среди всякой одежды и шляп два обыкновенных зонтика. И вот тогда он оставил в дураках курсантов, изображавших агентов полиции. Это было на третьем этаже, но он не побоялся выкинуть отчаянную штуку. Он выбрался в окно, захлопнул за собой створки, раскрыл оба зонтика и спрыгнул вниз. Он благополучно приземлился, а одураченные "агенты полиции" долго ходили по квартире, заглядывая во все шкафы и под кровати.
      Да, зонтики... Это они помогли ему перейти в высшую школу, в особый пансион. А затем этот спор... Он был тогда еще настолько наивен, что вполне искренне вступил в диспут. Он даже не догадывался тогда, что в этой школе-пансионе на каждых двух слушателей приходилось по меньшей мере по одному человеку, который жил рядом, учился, как и все остальные, но был призван следить за каждым шагом порученных ему людей, провоцировать их, проверять, проверять и оба всем доносить начальству.
      Это было на занятиях по ночным затяжным прыжкам с парашютом. Они лежали на летном поле, в густой и пыльной жесткой траве, курили. И вот тогда один из этих парней, Ллойд, что ли, - у всех были такие фамилии, какие чаще всего встречались в телефонном справочнике, - заговорил о том, что атомная бомба - такая штука, что с ней войны не может быть. Его поддержал кто-то горячо и искренне - очевидно, заранее договорились: да, затеять войну - это значит, что от мира и щепок не останется, это значит устроить такой пожар, на котором сгорят даже те, кто только собирался погреть руки. Представляете себе, ребята, как горячо под этим грибком.
      Их возили незадолго перед тем смотреть на взрыв атомной бомбы. И когда вспыхнуло пламя, о котором он столько раз слышал, и поднялся гигантский гриб взрыва, снимки которого он столько раз видел, он испытал то же чувство, которое бывало у него, когда в детстве мать его водила в церковь, - чувство бессилия, страха и приниженности и вместе с тем торжествующей уверенности, что никто не уйдет от возмездия.
      - Галактики, - сказал этот Ллойд, глядя в небо. - А знаете ли вы, что они движутся от нас со скоростью шестьдесят тысяч километров в секунду? Но было время, когда они составляли одно целое. И может быть, когда-то вся вселенная составляла одну землю, но началась атомная или водородная война, пошла цепная реакция, все к черту взорвалось, и части до сих пор летят во все стороны. А потом из этих частей и образовались все эти галактики, туманности, звезды и планеты...
      Он еще что-то торочил об астрономии. Может, сам заинтересовался ею, а может, его этому и учили. Каждый здесь, кроме своего прямого дела, изучал какую-нибудь специальность - медицину, металлургию, строительство, а сверх того полагалось обязательное увлечение - "хобби": музыка, цветоводство или, как у него, орнитология. Считалось, что человеку, интересующемуся повадками и классификацией птиц, удобнее, не обращая на себя особого внимания, пользоваться биноклем и фотоаппаратом. Да и вообще инженер-геолог, увлекающийся в свободное время орнитологией, - фигура приятная...
      - И если начнется атомноводородная война, - продолжал Ллойд, - из нашей планеты снова может образоваться десяток-другой новых...
      - Не знаю, как планеты и эти галактики, а люди передохнут все до одного. Вот почему я и говорю, - снова поддержал Ллойда горячий и искренний голос, - что, пока мы не договоримся об уничтожении атомного оружия, войны не будет.
      - Глупости, - не выдержал он и вмешался в этот бесполезный разговор. - Война неизбежна. И чем дальше она будет оттягиваться, тем хуже для нас. Все эти разговоры о мире во всем мире и голубках с оливковой веточкой в клюве - красная пропаганда. Им это выгодно. Сколько стран мы потеряли за последнее время. Мы утрачиваем, а они приобретают. Китай, Корея, вон что черномазые в Африке устраивают, да и в Европе не лучше. Слишком много красных. Во Франции, в Италии, везде. Мы упускаем время. Нужно было грохнуть еще тогда, когда мы получили в руки атомную бомбу, а у них ее не было. Больше нельзя оттягивать. Чем скорее мы начнем, тем лучше. Середины тут нет: или они нас, или мы их...
      - А если пропадем и мы и они?
      - Не пропадем... Только нужно спешить. Мой старик еще во время войны написал письмо в конгресс. Но они не очень прислушивались к таким письмам.