— Что там сказано об Эгоне? — спросил обеспокоенно Вебер.

— «Это имя как будто взято из юмористического журнала», — пояснил издевательски Меслер. — Тебе что, уши заложило? По мнению майора и твоего начальника курса, ты носишь смешное имя, как будто взятое из юмористического журнала.

Фенрихи дружно заржали. Даже Хохбауэр присоединился к общему смеху.

Один Крамер пытался сохранить серьезность и достоинство, но и он скоро увидел, что это бесполезно. Он прервал дальнейшее чтение особых распоряжений и громко крикнул:

— Разойдись!

Фенрихи окружили возмущенного Эгона Вебера и пошли с ним в их барак. Настроение у них было превосходное.

— Это очевидная ошибка, — заявил Вебер. — Там что-нибудь просмотрели.

— Офицер, — разъяснил Меслер с особым удовольствием, — никогда не ошибается, даже если он является майором и начальником курса в военном училище. Ясно одно: с таким именем ты вряд ли закончишь училище. Еще можно допустить, чтобы офицер был смешон, но чтобы он имел смешное имя, то эта шутка уже выходит за всякие рамки. Тут уж не до смеха.

— Это, несомненно, ошибка! — воскликнул Эгон еще раз и тряхнул головой.

— Безусловно, ошибка, но только с твоей стороны, — добавил Меслер, смеясь. — Против своего имени ты должен был яростно возражать еще в люльке. У тебя же, однако, не было в ту пору развитого офицерского самосознания. И вот доказательство налицо.

— Друзья, — промолвил Эгон Вебер в конце концов, — я сейчас торжественно заявляю, что, если кто-либо в дальнейшем будет высмеивать мое имя, я набью тому морду, не считаясь с потерями и независимо от того, является ли это лицо майором или каким-либо иным начальником. Ясно это, друзья? — Всем было ясно.

— Итак, подсчитаем наши силы! — воскликнул Меслер и повалился на свою койку. — Мы должны использовать отведенное нам на отдых время с наибольшей эффективностью.

Каждую субботу в этом плане решалась примитивная арифметическая задача. Около тысячи фенрихов устремлялись в долину, в город. Там они разбредались по двум кинотеатрам, двадцати восьми ресторанам и кафе и по семидесяти — восьмидесяти готовым ко всем услугам девушкам и временно одиноким женщинам, находившимся в окрестностях Вильдлингена-на-Майне. И что можно было вообще предпринять при таком невыгодном соотношении, если речь шла о свободном времени с 18 до 24 часов?

Офицерам военного училища было немногим лучше, чем их фенрихам. Некоторые из них отправлялись в Вюрцбург, но это было непросто. Во-первых, нужно было испрашивать разрешения генерала, а во-вторых, эта поездка пожирала массу времени.

Счастливы были только женатые и помолвленные, да еще те, кто утверждался более или менее прочно в семьях добропорядочных бюргеров Вильдлингена. Их субботний отдых был обеспечен, и время на его организацию сэкономлено. Остальным ничего не оставалось, как следовать примеру своего генерала и работать. Но в отличие от него они делали слишком большие перерывы между занятиями по личному совершенствованию и проводили их в казино. Здесь они отдавались на милость капитана Катера.

— Господа! — обычно восклицал он. — Я не какое-нибудь чудовище, как обо мне говорят повсюду. Я предлагаю бутылку вина на троих. Дальнейшие дотации — в соответствии с личными потребностями и возможностями.

— Разрешите, милостивая государыня, — сказал Хохбауэр, вытянувшись по стойке «смирно», — по поручению господина капитана Ратсхельма передать вам несколько книг.

Фелицита Фрей жеманно и с явным удовольствием улыбнулась.

— Я очень рада! Как вы поживаете, господин Хохбауэр?

— Благодарю вас, милостивая государыня, — любезно промолвил тот и добавил: — Вы очень добры ко мне.

Хохбауэр считал, что его воспитанность безупречна. Он позволил себе присесть, взял чашку чая и, хотя этот напиток всегда вызывал у него отвращение, сделал вид, будто он в восторге и чаепитие доставляет ему несказанное наслаждение.

Перед ним стоял чудесный ароматный напиток, предложенный ему дамой, которая по воспитанию и манерам оставляла далеко позади чопорных английских аристократок. Кроме того, он где-то слышал, что даже сам фюрер пьет чай, и только индийский. Это, несомненно, давало основания полагать, что индусы относятся к арийцам.

— Я, конечно, не имею права вас задерживать, господин Хохбауэр, — промолвила Фелицита Фрей.

— Вы не должны беспокоиться, милостивая государыня, об этом не может быть и речи, — заверил фенрих.

— Вероятно, — произнесла с понимающей улыбкой фрау Фрей — правда, эта улыбка выглядела несколько вымученной, — вас сейчас ожидает где-нибудь юная дама?

— Ни в коем случае, милостивая государыня, — заверил фенрих с необыкновенной поспешностью и убежденностью. — Для этого у меня нет времени.

— Вероятно, вы сожалеете об этом, — задумчиво заметила Фелицита Фрей, и ее улыбка стала еще более понимающей.

Хохбауэр позволил себе сделать замечание:

— Я пришел к выводу, милостивейшая государыня, что молодым дамам даже в лучшем обществе недостает духовной глубины.

— Да, здесь, пожалуй, вы правы, — охотно подтвердила Фелицита.

— Современным молодым дамам, — осторожно добавил Хохбауэр, — не хватает тонкой чувствительности, так сказать, внутренней культуры. Я говорю это, конечно, не в порядке упрека. Определенное влияние в этом направлении оказала война, и мы должны с этим так или иначе примириться. Поэтому я виню здесь создавшиеся условия.

— Это характеризует вас с весьма хорошей стороны, и я представляю себе, как вы страдаете в таком обществе.

— Я переношу все это лишь потому, что отдаю себя целиком и полностью службе. Но если я имею счастье оказаться в таком изысканном обществе, как сегодня, то у меня вновь возникают стремления к прекрасному.

Таким образом, весело и оживленно, протекала беседа. Собеседники пили чай и чувствовали, что отлично понимают друг друга.

Фелицита Фрей призналась:

— Эта встреча доставила мне большое удовольствие.

Однако беседа внезапно была грубо прервана. Вошел майор Фрей. Махнув небрежно рукой, он дал сигнал фенриху, который при его появлении тотчас же вскочил, чтобы тот садился, после чего обратился к жене и промолвил:

— Мне нужно с тобой срочно переговорить.

— Нельзя ли это сделать немного позже, Арчибальд?

— Это очень срочно, — повторил майор и вышел из гостиной.

— Досадно, — с непритворным сожалением заметила фрау Фелицита. — Это была необыкновенно интересная, волнующая беседа. Не правда ли, господин Хохбауэр?

Фенрих Хохбауэр был того же мнения. Он не преминул тотчас же распрощаться, нежно поцеловав руку хозяйки.

— Я рассчитываю на продолжение нашей беседы, и в ближайшее время, — заметила она.

— Для меня это большая честь, милостивая государыня.

— Надеюсь, не только это, — сказала она немного кокетливо.

— Это было бы для меня большим удовольствием, милостивая государыня. — И он удалился.

«Как молодой германский бог», — подумала Фелицита.

— Фелицита, прошу тебя! — позвал майор из соседней комнаты. — Это срочно, очень срочно! Взгляни! — обратился майор к жене.

— Арчибальд! — промолвила она с недовольным видом. — Я вновь должна с сожалением заметить, что твой способ обращения в последнее время оставляет желать лучшего. Как ты можешь прервать меня так грубо, когда я беседую?

— Брось, пожалуйста! — резко воскликнул майор. — Ты не можешь от меня требовать, чтобы я миндальничал даже с фенрихами и считался с ними! Кто считается со мною? Мне нужно обсудить с тобой весьма важный вопрос. Пойми ты наконец это.

Майор хлопнул тяжелой ладонью по бумаге, лежащей у него на столе. Фелицита невольно подошла ближе и увидела особое распоряжение № 131.

— Вот, — глухо произнес майор, — этого можно было избежать, и тем не менее это произошло! А ведь я спрашивал по этому вопросу твое мнение, Фелицита, но ты не учла важности вопроса, или, что еще хуже, ты считаешь второстепенными вещи, которые для меня имеют решающее значение, занимают меня, составляют круг моих обязанностей. Короче говоря, ты меня оставляешь в беде.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — промолвила фрау Фрей с возмущением. Она чувствовала себя непонятой, измученной и решила пойти в контрнаступление. — За то, что я непрерывно пытаюсь тебе помогать, поддерживать тебя, даже изучать твоих фенрихов, я получаю вместо благодарности какие-то упреки. Что это значит?

Вместо ответа майор протянул жене свои особые распоряжения за № 131. На документе стоял входящий номер, датированный сегодняшним числом, и штемпель штаба. Одно предложение в указаниях было подчеркнуто зеленым карандашом, которым в училище делал пометки только генерал. В подчеркнутом предложении говорилось: «Например — Эгон, типичное имя из юмористического журнала…» И рядом с этим предложением на полях документа имелась единственная резолюция генерала, начертанная зеленым же карандашом в опасно лапидарной форме: «Принял к сведению. Эрнст Эгон Модерзон, генерал-майор».

— Это ужасная катастрофа! — воскликнул в отчаянии майор. — Кто бы мог предположить, что одно из имен генерала — Эгон. Ты меня подвела, Фелицита. Ты меня просто подвела.

— Ты не можешь сваливать на меня ответственность за свои ошибки! — воскликнула майорша.

— Если бы ты была внимательней, — утверждал он, — этого никогда бы не произошло, но тебе, очевидно, совершенно безразлично то, что меня волнует.

— Ты неблагодарный! — со злостью бросила она. — Что бы с тобой стало без меня?

— Очевидно, я был бы всем довольный и спокойный человек, — сказал майор.

— Это плохо! — воскликнула фрау Фелицита. — Это очень плохо! Из твоего поведения я вижу, как мало я для тебя значу, Арчибальд. Ты меня больше не любишь. Это теперь мне совершенно ясно. В противном случае ты бы никогда мне не делал таких упреков!

Произнеся все это, фрау Фрей выбежала из комнаты и хлопнула дверью.

— Если она не опомнится в ближайшее время, — глухо промолвил майор, — могут произойти неприятности.

Фенрих Хохбауэр стоял на рыночной площади Вильдлингена-на-Майне. Он все еще чувствовал себя наполненным радостью от интимной беседы с высокопоставленной дамой из офицерского общества. Он просто не знал, что ему теперь предпринять.

Возможностей было много: например, пойти обратно в казарму к книгам, уставам, наставлениям и конспектам; он мог совершить одинокую прогулку по легкому морозцу; наконец, получить разрядку и духовное удовлетворение — посмотреть интересный фильм с участием какой-либо кинозвезды.

После некоторого раздумья Хохбауэр решительно направился в кинотеатр, который высокопарно назывался дворцом кино. Здесь, слившись с массой зрителей, так же, как и он, затаив дыхание смотревших на экран, он отдался восприятию картины, возвышающей немца и расширяющей его государственный и политический кругозор.

С возрастающим возмущением смотрел Хохбауэр на то, как англичане жестоко расправлялись с беззащитными жителями Южной Африки, убивали их и тысячами направляли в лагеря, где большинство из них умирало от голода, жажды и истощения, проклиная коварный Альбион. При этом показывались злодеяния британцев не в отношении местного «грязного» цветного населения, состоящего из людей, которые, как известно, являются расово-неполноценными существами низшего сорта; речь шла также и не о евреях, а о бурах — людях арийской расы, полноценных во всех отношениях, и вот их-то и терзали в фильме коварные и кровожадные британцы, эти бесчеловечные садисты, изверги рода человеческого. Хохбауэр дрожал от возмущения. Некоторые зрители, сидящие рядом с ним, смотрели с раскрытыми ртами. Причем трудно было понять, было это от удивления или потому, что они жевали сладости.

Укрепившись в своих национал-социалистских убеждениях, хотя он в этом и не нуждался, фенрих вышел из кино. Он посмотрел на небо, как бы спрашивая господа бога, совместимо ли то, что он только что видел в кино, с деяниями «венца творения». Но тут же подумал, что он в принципе отвергает все религиозные связи из убеждений, а также по совету своего отца. И это было правильно. Не мог же он верить в того же бога, что и англичане.

Хохбауэр почувствовал желание что-нибудь выпить, и ему пришло в голову завернуть в кабачок «Пегий пес». Там обычно собиралась, как ему было известно, большая компания из их группы под руководством командира учебного отделения.

Кабачок «Пегий пес» находился на берегу Майна, и по кривым, тесным переулкам дойти до него можно было минут за десять. Хохбауэр располагал временем. Он тащился медленно, разглядывая старые домишки ремесленников. «Памятники маленькой ограниченной эпохи, — думал он, — симпатичные, аккуратные, но устаревшие и обветшалые. Все они так или иначе обречены на снос. Штурм нового времени промчится над ними как смерч. Исторические руины, на которых расцветает новая жизнь благодаря пробудившейся деятельности германского народа».

Хохбауэр перешагнул порог кабачка. Его встретил людской шум, в нос ударил захватывающий дыхание запах вина, пива и пота. Зал был полон фенрихов. Лишь кое-где виднелись девушки в цветных платьях, окруженные фигурами, одетыми в защитную форму.

Раздвижные двери, ведущие в соседний зал, были широко открыты, и там тоже сидели фенрихи, но уже из отделения «X». Хохбауэр поднял в приветствии руку.

— Замечательно, что ты наконец пришел! — крикнул ему Крамер. — Подвиньтесь, друзья!

Появление Хохбауэра заинтересовало некоторых фенрихов из его группы: до настоящего времени он избегал посещения таких сборищ. Но сейчас, придвигая стул, он заявил:

— Должен же я вас когда-то научить, как вести себя в обществе.

Меслер подумал с простодушной миной: «Надо полагать, ты сам-то в этом понимаешь не больше, чем мы. Просто, как мне кажется, больше воображаешь».

— Одно я должен вам сказать, друзья, — заявил капитан Федерс, тасуя карты для следующей игры в скат, — если здесь кто еще раз попробует с меня «стащить штаны», тому придется со мной поближе познакомиться.

В ответ раздался хохот, звучавший почти дружески, однако при этом слышались лишь глухие, сдавленные, прерывистые звуки, среди которых не слышно было открытого товарищеского смеха. Громко никто не засмеялся.

«Стащить штаны» было специальное выражение при игре в скат. Играть собирались Федерс, Крафт и майор медицинской службы Крюгер. Все трое были одеты в белые медицинские халаты, натянутые поверх мундиров. Они сидели в вилле Розенхюгель. Каждый из них имел партнера.

— Должно же наконец случиться, — сказал Крафт Федерсу, — что кто-либо подтасует себе «смерть».

Майор Крюгер предостерегающе взглянул на Крафта, поскольку тот только что совершил нарушение правил. Это выражение тоже относилось к числу жаргонных, принятых у игроков в скат. Но в этом кругу некоторые понятия были строго под запретом. К ним относились: вино, женщины и смерть.

Три партнера трех игравших офицеров висели у них за спиной. Это были инвалиды без рук и без ног. Они свешивали головы через плечи игравших, с тем чтобы можно было рассмотреть карты.

Человек, торчавший за обер-лейтенантом Крафтом, значился в больнице под номером 73. У него было худое морщинистое лицо с грубыми чертами — лицо рабочего, который в мирное время много перенес в жизни, работал на стройках, лесоразработках, за рулем грузовика. Крафт знал лишь, что его зовут Вилли.

— А теперь, — промолвил Вилли, — мы покажем остальным, где раки зимуют. Сейчас мы пойдем по всем. Как вы считаете, господин обер-лейтенант?

— Мы можем рискнуть, — ответил Крафт и кивнул своему партнеру. — При том преимуществе, которое мы имеем.

— Нам нужно играть совместно, — заметил Вилли, человек под номером 73. — Мы закончим отличным образом. Вы не находите?

— А как же иначе, — ответил Крафт. — Вдвоем мы их согнем в бараний рог. И если здесь будет организован турнир, то мы на нем обязательно победим.

Крафт схватил карты, которые ему бросил Федерс. Он медленно разложил их по порядку и взглянул на своего партнера, примостившегося сзади. Он имел многообещающую червонную масть и к тому же две карты бубен. Крафт скользнул правым указательным пальцем по этой выигрышной масти. Вилли кивнул и утверждающе кашлянул.

Крафт оглянулся и заметил с удовлетворением, что доктор не смотрит в его сторону. Таким образом, он поступает правильно. Капитан Федерс взглянул на него с признательностью.

Эта партия в скат была составлена по предложению Федерса. Майор медицинской службы согласился принять в ней участие лишь после долгих уговоров. Этой попытке предшествовала целая серия партий в шахматы. Дальнейшим развитием этих сражений было выделение так называемой комнаты для игр. При этом в играх принимало участие в качестве наблюдателей столько инвалидов, сколько было партнеров.

Подготовка к играм была чрезвычайно сложной. Майор Крюгер проверял у каждого из своих пациентов, принимавших в них участие, психическое, духовное и физическое состояние. Радость тех, кто попадал поле такого отбора к участию в игре, была неподдельной. Но она не должна была стать чрезмерной, так как это могло повредить их здоровью. Крюгер заботился о том, чтобы о результатах отбора остальные калеки не знали и в связи с этим у них не возникал нездоровый ажиотаж. Сама игра также не должна была носить азартный характер. Об этом должны были заботиться основные партнеры, которыми обычно являлись обслуживающий персонал, почти всегда сам Крюгер и часто капитан Федерс. Крафт был здесь в первый раз.

— Нет ли у вас сигареты? — спросил Вилли у Крафта.

Обер-лейтенант Крафт взглянул на доктора. Тот едва заметно кивнул. Крафт закурил, сделал несколько глубоких затяжек и вложил сигарету в рот Вилли.

Вилли курил и тяжело дышал. Он не отрывал взора от карт, которые Крафт держал перед ним в правой руке.

— Теперь мы открываем. Не правда ли, господин обер-лейтенант?

Обер-лейтенант Крафт начал объявлять карты. Собственно говоря, это была задача Вилли, но он в этот момент курил. С его согласия Крафт начал делать это вместо него. Двое других калек отвечали ему. Они делали это медленно, часто предварительно проконсультировавшись шепотом со своими партнерами.

Но право решать имели только они. Это была их игра. Три офицера как бы давали им на время свои руки — и не больше. Изредка калеки пользовались их советами.

Крафт медлил. Он не хотел продолжать игру, не посоветовавшись со своим партнером. Он повернулся к Вилли и вынул у него изо рта сигарету.

— Как вы думаете, — спросил он, — стоит нам подниматься еще выше?

— Будем подниматься насколько возможно! — воскликнул номер 73.

Играющих освещал яркий свет. Он падал на карты, находившиеся в руках офицеров, заливал лица калек, которые не отрываясь следили за этими картами.

У калек были разные лица: у одного грубое и язвительное, у другого тупое и плоское, у третьего искаженное, изуродованное шрамом от лба до левой части подбородка. Сейчас они думали только об игре, и ни о чем больше.

Глаза Крюгера сияли радостью. Было видно, что он счастлив.

— Вы прекрасный партнер, обер-лейтенант Крафт, — сказал майор медицинской службы.

— Так точно, — подтвердил не задумываясь Вилли, — и поэтому мы с ним рискнем еще на одну партию.

— Прекрасно! — воскликнул Крафт. Он вставил остаток сигареты, из которой вновь несколько раз затянулся, в рот человеку под номером 73 и продолжал играть по его указаниям сначала бубнами, затем целым набором червонной масти. Он с треском выбрасывал на стол одну карту за другой.

— Кулаками! — крикнул Вилли Крафту сквозь зубы, поскольку во рту у него торчала сигарета. — Бейте кулаками! Только так утверждается победа.

И Крафт вновь дал на время свои руки Вилли, у которого не было ни рук, ни ног. В этот момент они как бы слились воедино. Они не знали, как это произошло. Они не думали об этом. Но это было так.

— Ну, мой дорогой друг, — сказал Крафт Вилли после того, как игра была закончена и они выиграли, — начнем снова?

— Товарищество — прекрасная вещь, — заявил фенрих Хохбауэр в заднем зале кабачка «Пегий пес». — Я целиком и полностью за него. Но оно должно быть обоюдным. А я не замечаю этого.

Хохбауэр протиснулся между Крамером и Амфортасом на скамейку. Он был в отличном настроении, готов был пойти со всеми коллегами на компромисс и, заняв свое место, принялся внимательно рассматривать присутствующих. В комнате находились около 30 фенрихов. Такое большое количество прибыло сюда, очевидно, потому, что командиру отделения удалось установить тесный контакт с хозяином кабачка. Очевидно, поэтому перед каждым фенрихом стоял полный стакан, а под стулом, на котором сидел Крамер, находился бидон с пятьюдесятью литрами вина. Он мог получить его целую бочку, поскольку выменял хозяину кабачка два фотоаппарата. Во всяком случае, щедрость Крамера была необычной и говорила о том, что его отделение вряд ли могло иметь лучшего командира.

— Пей, Хохбауэр! — говорил покровительственно Крамер. — У нас еще есть. — И Крамер посмотрел торжествующе на соседние столы, где сидели фенрихи из других групп. Хозяин поставил перед ними по одному-единственному стакану вина: на большее у них, очевидно, не хватило средств. Это только потому, дал понять Крамер, что у них нет такого командира, как он. — За ваше здоровье, друзья! — произнес он величественно, и его коллеги ответили ему дружным «Прозит». Крамер был уверен, что его два фотоаппарата сыграли отличную роль. В дальнейшем, думал он, его фенрихи будут всегда стоять за него горой.

Хохбауэр заметил также в числе посетителей кабачка дам. Эти сомнительного пошиба девушки были, вероятно, кухарочками, и сидели они в конце стола, рядом с Меслером, Редницем и, конечно, Эгоном Вебером, который сегодня был без дамы. Он внимательно рассматривал толстую деревенскую красотку, которая сидела за соседним столом.

Хохбауэр поднял стакан и залпом осушил его. Он содрогнулся от одного взгляда на эту примитивную девушку. «Одно мясо, — думал он с отвращением. — Ни интеллекта, ни грации, ни женственной красоты, как в высших офицерских сферах».

— Послушай, Хохбауэр, — поинтересовался, подмигнув, умышленно громким голосом Меслер. — Почему ты не приведешь с собою какую-нибудь симпатичную девицу? Что, ты не можешь или не хочешь?

— У него, конечно, есть какая-нибудь красотка, — деловито сказала одна из девиц, сидящих в заднем ряду. — С его фигурой и внешними данными…

— А внешние данные еще ни о чем не говорят, — вызывающе промолвил Меслер. — Для того чтобы нравиться девицам, нужно кое-что другое. Потому некоторые и не хотят, что не могут.

Хохбауэр хотел с возмущением вскочить, но Крамер успокаивающе положил руку на его плечо. Он не хотел ссоры. Вечер проходил под его руководством, и он заботился не только о выпивке, но и настроении и поведении своих подчиненных коллег. Это был его вечер, и он должен проходить в полной гармонии.

Поэтому Крамер демонстративно поставил на стол бидон с вином и крикнул:

— Разговор — серебро, а выпивка — золото! В конце концов, у нас каждый развлекается по своему усмотрению.

— Ты прав, — промолвил Меслер, на которого вид полного жбана подействовал примиряюще. — Этот сосуд в самом деле обещает развлечение, которое меня вполне устраивает. Давай пускай его по кругу! Надо заметить, что, когда я пью, я молчу, а если я смотрю в стакан с вином, то не вижу Хохбауэра. Для меня этого вполне достаточно, чтобы быть в хорошем настроении.

Жбан пошел по столу, а затем вновь в подвал за новой порцией вина.

Фенрихи из параллельного отделения, сидевшие за соседним столом, позеленели от зависти. Крамер торжествовал. Он наслаждался своим триумфом, был в восторге от все возрастающего веселья его коллег. «Гармония, — думал он, — это и есть гармония».

Затем Крамер обратился к Хохбауэру. Он по-товарищески пытался его успокоить, проникновенно говоря, что всерьез принимать легкие подтрунивания и дружеские насмешки отдельных шутников не стоит. Над ними тоже следует смеяться, отвечая на шутку шуткой. Они будут рады этому, как дети, и прекратят свои выпады.

— Но иногда детские выходки Меслера и его друзей действуют мне на нервы, — сказал с озлоблением Хохбауэр.

Крамер продолжал его уговаривать. Он пытался использовать все свое красноречие, чтобы успокоить рассерженного фенриха. Крамер все свое внимание уделял Хохбауэру и совершенно упустил из виду то, что происходило на противоположном конце стола, где сидел Эгон Вебер.

Вебер в этот день был еще молчаливее, чем обычно. Он даже пренебрег своим обычным послеобеденным сном. После прочтения особого распоряжения № 131 его охватила черная тупая злоба.

За свою солдатскую службу Эгон Вебер многократно вынужден был переносить оскорбления и обиды. Началось это с его рекрутской жизни, когда унтер-офицер заставил его семь раз подряд чистить отхожее место. Затем позже фельдфебель приказал ему переобуться и сменить носки в самом людном месте. Этому строгому начальнику, видите ли, показалось, может быть и не без оснований, что его ноги недостаточно чисты. Вспоминалась ему также одна француженка в городке Дре. Она пыталась вылить ему на голову содержимое ночного горшка. Однако над всеми этими неприятностями можно было в глубине души только посмеяться.

Другое дело теперь, когда его имя выставили на посмешище всей школы. Его имя, которым он втайне гордился, хотя внешне и не показывал этого, всегда произносили с лестными эпитетами: остроумный Эгон, голосистый Эгон, здоровяк Эгон, грохочущий Эгон, и все эти прилагательные говорили о его высоких человеческих качествах. И вдруг совершенно неожиданно имя Эгон признано в высшей мере предосудительным и нежелательным, похожим на взятое из юмористического журнала.

— Я сегодня напьюсь, — глухо промолвил он.

Печальная история с его именем была не единственная неприятность, которая удручала Эгона Вебера. Имелось еще нечто, будоражившее его кровь. Это «нечто» носило длинную прическу и сидело за соседним столом в обществе фенрихов из другого учебного отделения. Эти фенрихи, по мнению Вебера, относились к банде лодырей, руководимой офицером-воспитателем, известным под кличкой Миннезингер.

— У меня возникает большое желание разогнать этих тупиц, — подстрекал он свое окружение.

А тем временем девица лениво выпрямилась и как бы случайно скользнула взором по Эгону Веберу. Это показалось ему вызовом. Он знал эту красотку вдоль и поперек еще с той ночи в складе спортинвентаря. Однако он, очевидно, не соответствовал ее душевным запросам, так как ей, по всей вероятности, хотелось не только отвечать грубым вожделениям фенриха, но и почувствовать себя дамой.

Эгон Вебер наклонился и промолвил заплетающимся языком:

— Иди сюда, Эрна! Садись с нами.

Эрна заносчиво ответила:

— Ты же видишь, что я здесь в обществе.

— Мое лучше! — убеждал Вебер.

Фенрихи, окружавшие Эрну, заволновались. Один из них, который, судя по всему, вряд ли уступал по силе Веберу, промолвил:

— Не вмешивайся в наши дела, малыш. Девушку привели сюда мы — и на этом кончим.

— Но это моя девушка, — промолвил Эгон, стараясь пока сохранить мир. — Я имел на нее право несколькими днями раньше. Не так ли, Эрна?

— Ты не кавалер, — бросила отчужденно девица. — Прошу не приставать ко мне.

— Ты слышал, — прогремел здоровяк фенрих из другого учебного отделения, — дама требует, чтобы ты перестал к ней приставать.

— Иди сюда, Эрна, — повторил Эгон Вебер. — Не будешь же ты весь вечер и, вероятно, остаток ночи проводить с этим грязным горшком.

— Фи, Эгон! — воскликнула девица.

— Как его зовут? — спросил здоровяк обрадованно. — Если я не ошибся — Эгон. Вы слышали, друзья? Его зовут Эгон. А в соответствии с сегодняшним особым распоряжением это имя взято из юмористического журнала. — И он оглушительно захохотал.

Вебер вскочил, бледный и дрожащий от ярости. Он подошел к здоровяку и, не говоря ни слова, дал ему кулаком в подбородок. Тот с остекленевшими глазами в мгновение ока свалился как мешок на пол. На его лице застыло изумление.

Меслер в боевом задоре вскочил и закричал:

— Прошу дам отойти назад! Освободить ринг! А теперь начинаем! — При этом он схватил стул, попавшийся ему под руку, покачнулся, но, удержавшись на ногах, поднял его и со всей силой бросил в середину «вражеского» учебного отделения.

И началось побоище.

Руки Вебера, как своеобразные дубины, опускались на головы фенрихов, до которых он мог дотянуться. Меслер бегал между сражающимися и предпринимал все усилия к тому, чтобы схватка распространилась до всеобъемлющих масштабов — до задних рядов.

Практичный Редниц отбивал ножки у стульев и передавал их фенрихам своего отделения.

Крамер, возмущенный до глубины души, бросился к клубку дерущихся, пытаясь их разнять. Хохбауэр неукоснительно последовал за ним в самую гущу. Во-первых, он слышал, как в отношении его было брошено однажды электризующее слово «трусить»; во-вторых, требование Крамера помочь навести порядок относилось в прямом смысле к нему; в-третьих, он являлся принципиальным сторонником порядка. Таким образом, Крамер и Хохбауэр двинулись на дерущихся впереди, за ними, сохраняя верность, как во времена нибелунгов, наступали Амфортас и Андреас.

— Прекратить! Будьте благоразумны! Стойте! — рычал Крамер. Внезапно он умолк. Одна из ножек стульев, демонтированных Редницем, попала в руки противника. И как раз эта ножка со свистом опустилась на голову командира учебного отделения. Он свалился под стол, опрокинув на себя жбан с вином. К счастью, его там осталось уже немного, но эти остатки вылились Крамеру на голову и залили ему мундир.

Фенрих Хохбауэр, пытавшийся разнять двух сцепившихся, как петухи, вояк, получил сильный удар в спину, который отбросил его прямо в центр «вражеского» отделения.

Здесь ему не оставалось ничего иного, как с ожесточением бить всех вокруг себя. Ему казалось, что он должен был бороться за свою жизнь.