21. Проведение свободного времени

— Господа, — сказал, проснувшись, фенрих Меслер, — сегодня суббота — день кандидатов в офицеры! Радуйтесь и веселитесь! Уже с полудня мы можем развлекаться, а вечером вообще наслаждаться жизнью до упаду.

Фенрих Эгон Вебер перевернулся на своей койке, громко зевнул и заявил:

— Когда я просыпаюсь в субботу, я всегда только и думаю, как бы мне где-либо поудобнее прилечь и вздремнуть вновь.

— Тоже мне заботы! — воскликнул весело Редниц, натягивая спортивный костюм.

— А мне бы твои заботы, дружище, — возразил Вебер. — Меня лично всегда беспокоит мысль: что там не срабатывает в наших планирующих штабах, как выиграть войну? Может быть, близорукость некоторых деятелей мешает окончательной победе? А может быть, имеет место сознательный саботаж?

— Ты что, заболел? — спросил озабоченно Редниц. — Может быть, тебе нужно освобождение от занятий?

— Дай мне докончить! — воскликнул с возмущением Вебер. — Что это за идиотское планирование, спрашиваю я себя. Как мог любой более или менее нормальный офицер от канцелярии перевести целую военную школу в это захолустное, богом забытое место? Он должен быть или импотентом, или гомосексуалистом, поскольку женская часть населения среднего возраста в этом городке не соответствует ни в малейшей степени нашим запросам и потребностям.

— Браво! — воскликнул Меслер с признательностью. — Ты должен по этому вопросу подать рапорт по команде.

— А ведь действительно, друзья! В нашей дыре нет ни дома отдыха для женского персонала, ни института благородных девиц, ни лагеря трудовой повинности для женщин. Поэтому самую животрепещущую из проблем каждому приходится решать в диком порядке, как ему заблагорассудится.

Бюро регистрации новорожденных по этому вопросу могло бы дать здесь исчерпывающую справку. Каждый выпуск оставлял в городке от тридцати до пятидесяти внебрачных детей. Значительная часть их вообще не учитывалась статистикой. Определить, кто является отцом, было просто невозможно, так как на этот вопрос следовал стереотипный ответ: «Отцом является фенрих». А их в каждом выпуске было до тысячи, и найти милого папу было просто невозможно.

Практики вроде Меслера быстро ориентировались в обстановке и делились опытом.

— Никогда нельзя сообщать женщинам свою настоящую фамилию, — советовал он своему другу Редницу. — Я, например, всегда называю себя при знакомствах с девицами Хохбауэром. Не правда ли, милая шутка?

Редниц пропускал эти советы мимо ушей. Они его не смешили. К тому же все, что было связано с Хохбауэром, давно не доставляло ему удовольствия и не вызывало интереса. И это не только потому, что этот Хохбауэр когда-то ударил по лицу беззащитного Меслера.

— Да, — промолвил задумчиво поэт Бемке. — Вечно женственное! — Начав день, так сказать, с цитат Гете, он оглянулся вокруг с удовлетворением.

— Наш Бемке, — заметил Вебер, — опять исчерпывающим образом решил проблему. Итак, друзья, что меня особенно беспокоит, так это то обстоятельство, что здесь уже давно мышь считают слоном. В прежние времена кухарка млела от счастья, если за нею увивался извозчик. А теперь ей подавай по меньшей мере кандидата в офицеры с прямыми шансами, что он вырастет до генерала. Что это, собственно говоря, за свинство творится на белом свете?

— Что, твой жучок сегодня не придет? — весело спросил Меслер.

— Представьте себе, — доверительно сообщил Вебер, — маленькая кухонная стерва начала мне ставить условия. Она, видите ли, желает, чтобы ее приняли в обществе. Но я это у нее выбью из головы, даже если бы мне для этого пришлось половину Вильдлингена превратить в развалины.

— Ты имеешь что-либо против меня? — спросил фенрих Хохбауэр.

Он стоял перед Редницем в умывальнике. Редниц, не прекращая намыливаться, быстро взглянул на Хохбауэра.

— Ни против тебя, ни за тебя, — ответил он, продолжая свое занятие.

— Было бы досадно, если бы мы не поняли друг друга, — промолвил Хохбауэр почти навязчиво. — Ты не находишь?

— Нет, — ответил Редниц, — поскольку это мне совершенно безразлично.

— А мне нет, — сказал Хохбауэр подчеркнуто. — Вероятно, когда-нибудь нам придется искать взаимопонимания. И может быть, это будет связано с большими преимуществами для нас обоих.

— Совершенно бесполезно, — бросил Редниц и направил струю воды себе на грудь. — Я не ищу преимуществ, особенно с твоей помощью.

— Может быть, твое мнение еще изменится, — промолвил Хохбауэр перед тем, как покинуть умывальную комнату. — Дай мне знать, если это случится.

Хохбауэр направился в свою комнату. Он открыл шкаф и начал одеваться. На внутренней стороне дверцы его шкафа красовался портрет фюрера. В развевающейся шинели на фоне облаков, испытующий, направленный вдаль взгляд, отличная прическа, энергичные щетки усов, несколько убегающий назад лоб и подбородок боксера — Гитлер-полководец в четыре краски. Хохбауэр счел совершенно необходимым серьезно задуматься о своем теперешнем положении в военной школе. Обер-лейтенант Крафт дал ему в этом направлении последний толчок. И если ему было еще не ясно, что он там нагородил в сочинении со своей «сладкой смертью», то одно было ему бесспорно известно: его позиции поколебались. Это было ему точно известно. Теперь против него были не только отдельные фенрихи, как, например, Редниц и его друзья, но и офицер-воспитатель.

Хохбауэр осмотрелся вокруг. У фенрихов, находившихся пока в их спальнях, очевидно, еще сидела в костях утренняя усталость. Они медленно передвигались по комнатам и ворчали. Казалось, они не замечали Хохбауэра, и его мозг сверлила мысль: «Что все это должно означать? Умышленно они это делают или мне так кажется? Чуждаться меня они стали, что ли?»

Хохбауэр остановил Андреаса. Он схватил его за руку и сказал:

— Я забыл свое полотенце в умывальнике. Принесешь его мне?

— Мне нужно вычистить свои сапоги, — хмурясь, ответил Андреас.

— Ты не хочешь? — с угрозой спросил Хохбауэр.

— Сейчас пойду, — сказал без особого энтузиазма Андреас. — Почему я буду отказываться, если ты просишь меня о товарищеской услуге?

— Ладно, — промолвил Хохбауэр с удовлетворением. Он выпустил руку своего соседа по койке, и на его лице вновь показалась обычная холодная улыбка. — Ты можешь сэкономить себе путешествие в умывальник. Я вспомнил, что полотенце взял с собой.

— Ну вот видишь! — крикнул Андреас с облегчением. Он схватил свои сапоги и выскочил в коридор.

Хохбауэр посмотрел вслед своему товарищу. Особенно услужливым он не был, но явного нежелания выполнить его поручение не проявил. Помимо этого, могло быть и так, что он просто не выспался. Во всяком случае, нужно быть начеку. Каждую позицию важно не только завоевать, но и удержать.

И поэтому Хохбауэр направился к Амфортасу. Он подошел к нему, остановился напротив, посмотрел дружелюбно-испытующим взглядом и спросил:

— Ты захватишь с собой на занятие мои книги и конспекты?

— Ты что, один не донесешь?

Однако Амфортас сразу почувствовал, что его ожидает в случае отказа. Он не стал осложнять положение и, не дожидаясь, пока Хохбауэр подойдет вплотную и скажет угрожающим тоном: «Ты не хочешь?» — быстро застраховался:

— Но если это тебе доставляет удовольствие, я, само собой разумеется, захвачу твои вещи. Ты, кажется, хочешь первым выступать?

— Ну, вот так-то, — самодовольно промолвил Хохбауэр и тут же спросил подкупающим тоном:

— Ты, конечно, не думаешь, что я когда-либо делаю или требую что-нибудь несправедливое, не правда ли?

— Я даже представить себе не могу, чтобы ты когда-нибудь смог это сделать, — с готовностью подтвердил Амфортас.

Хохбауэр величественно кивнул. Если он что-либо делал, то, по его мнению, он это делал не для себя, а для Германии. С этой целью он подбирал себе друзей, был готов принимать от них жертвы и полагал, что только он может требовать этих жертв. Он был глубоко убежден в том, что все, что им самоотверженно совершается, является добром, направленным на благо Германии. Часть его товарищей находилась в оппозиции к нему. Это не исключало, что разница во взглядах иногда усиливалась, следуя вечному закону, по которому добру всегда сопутствует зло.

Насколько блестящи и верны были его взгляды и познания, Хохбауэр убедился вновь на первых же сегодняшних занятиях, которые проводил со всем потоком многоуважаемый капитан Ратсхельм. Тема занятий: «Присяга фюреру и верховному главнокомандующему вермахта».

Капитан Ратсхельм закончил лекцию словами:

— Присяга является самым святым, что только может быть у солдата. Понятно всем? Открыть окна. Опять в аудитории нечем дышать. Большой перерыв.

Капитан внес соответствующие записи в дневники отдельных учебных отделений, расписавшись с причудливыми, почти художественно выполненными завитушками, после чего вызвал к себе фенриха Хохбауэра. Тот незамедлительно прибыл. Казалось, Хохбауэр ожидал этого вызова. Образцово вытянувшись, он сразу появился перед Ратсхельмом и уставился в него преданным взглядом.

Капитан улыбнулся. Он немного наклонился к нему и спросил:

— Вы не смогли бы оказать мне любезность, Хохбауэр?

— Так точно, господин капитан! — гаркнул фенрих.

— Фрау Фрей, — доверительно продолжал капитан, — высказала мне пожелание продолжить чтение наших книг. И, если я не ошибаюсь, она просила пересылку этих книг осуществлять через вас, мой дорогой Хохбауэр. Сегодня после обеда она ждет вас к вечернему чаю. Это чудесный признак доверия. Кроме того, госпожа Фрей не только дама высокой культуры и образования, но и пользуется колоссальным влиянием в обществе.

— Благодарю вас, господин капитан, — тепло промолвил Хохбауэр.

Он вновь отправился к коллегам из своего отделения. Черные мысли, с утра бродившие в его голове, рассеялись. Он как бы забыл о них. Высокоуважаемый и влиятельный начальник учебного потока ценил его и избрал для связи с офицерскими кругами.

— Что от тебя нужно шефу? — спросил с любопытством Андреас.

— Личное поручение, — ответил, подумав, Хохбауэр.

— Да, — протянул Амфортас, — ты, вероятно, пользуешься у него доверием, не правда ли?

— Что же особенного, — бросил Хохбауэр, — мы хорошо знаем друг друга.

Остальные тоже заинтересовались и придвинулись ближе. Ни от кого не укрылось, что Ратсхельм выделяет Хохбауэра из общей среды, и всем не терпелось узнать причины этой близости.

— Господа, — заявил покровительственно Хохбауэр, — не насилуйте меня. Но — доверие за доверие. Я сегодня после обеда приглашен на квартиру к майору Фрею.

— Вот это здорово! — с уважением пронеслось среди фенрихов. — Вот это здорово!

Подобные замечания подняли настроение Хохбауэра на недосягаемую высоту. Это настроение удерживалось у него все утренние часы, даже во время последних трех уроков, на которых фенрихи писали контрольную работу по тактике. Хохбауэр закончил ее в два с половиною часа, и, как ему казалось, без единой ошибки.

В этот день Хохбауэр не видел больше обер-лейтенанта Крафта. Это обстоятельство также в немалой степени способствовало укреплению его самоуверенности.

— Должен вам сказать, — провозгласил он, — до тех пор, пока у нас будут такие начальники, как капитан Ратсхельм и майор Фрей, в училище все будет в полном порядке. При них одаренность и способности будут всегда должным образом оцениваться и находить себе дорогу. Вы это почувствуете на себе. Попомните мои слова.

— Выходи строиться на осмотр оружия! — подал команду дежурный фенрих. — Быстро, ноги в руки, пушку за плечи!

Было уже 14 часов. Рабочая часть дня в субботу обычно заканчивалась построением с осмотром оружия. Выдержавшие эту проверку могли рассчитывать на использование оставшегося времени по своему усмотрению.

— После осмотра оружия, — объявил фенрих Крамер, — я должен прочитать вам частные распоряжения.

— Опять! — пронеслось в толпе фенрихов.

По приказанию майора Фрея зачитка различных распоряжений и приказов относилась всегда на конец недели. Таким образом начальник курса хотел еще раз внушить свою волю подчиненным до того, когда они окунутся с головою в субботние развлечения.

Наконец фенрихи уже стояли в ожидании своего офицера-воспитателя. Но он не появлялся. Вместо него прибыл лейтенант Дитрих из учебного отделения «И». Он коротко спросил:

— Оружие у всех готово к осмотру?

— Так точно, господин лейтенант! — ответили фенрихи. Другой ответ трудно себе было представить.

— На этом осмотр оружия закончим, — проговорил лейтенант и ушел, оставив фенрихов в изумлении.

Этой процедурой практически рабочий день заканчивался. Последний рабочий день недели. То, что за этим следовало, являлось фактически обременительной, формальной и никому не нужной рутиной: командир учебного отделения зачитывал очередное особое распоряжение за № 131.

Фенрихи молчали, но едва ли хоть один из них слышал, о чем шла речь в читаемом документе. Их мысли витали далеко и в большинстве своем были заняты планированием предстоящего вечера. Некоторые из них опирались на винтовки, как будто это были тросточки, другие тупо уставились перед собой. А фенрих Меслер, стоявший в третьем ряду, чистил штыком ногти на руках, поскольку ему там никто не мешал.

Первым разделом сегодняшнего особого распоряжения являлись правила, определяющие подготовку к отпуску за пределы училища: приведение в порядок обмундирования, с особо подробными указаниями о личных вещах, таких, как носовой платок, солдатская книжка, презервативы, с подчеркнутым упором на необходимость соблюдать личную гигиену; перечислялись правила поведения в общественных местах. Это были прописные истины для новобранцев, но украшенные необыкновенно богатым запасом словесных выкрутасов.

— Ты что, не можешь читать быстрее? — по-приятельски спросил один из фенрихов Крамера.

Другой предложил закончить чтение и доложить, что все распоряжения изучены.

Меслер совершенно серьезно порекомендовал вывесить эти особые распоряжения в отхожем месте. Его посещают все, и каждый имеет там достаточно времени, чтобы индивидуально ознакомиться с объявляемыми важными документами.

— Тихо! — с возмущением прорычал Крамер. Последнее время он стал чрезвычайно раздражительным. Ведь речь шла о его дальнейшем пребывании на посту командира отделения. — Может быть, кто-то имеет намерение помешать мне выполнять мой служебный долг? Пусть он выйдет из строя и доложит об этом. — И, как бы испугавшись, что найдется кто-то, кто выступит с таким заявлением, он добавил: — Осталось немного.

Далее Крамер читал в заметно возросшем темпе:

— Следующий раздел касается фамилий и имен будущих офицеров с особым упором на их национальную и народную принадлежность.

Фенрихи слушали терпеливо все, что излагалось в директивах и распоряжениях, если только они вообще могли еще слушать.

— «Имена это не простой звук. Они в значительной мере указывают на происхождение, образ мыслей и стремления того или иного человека. Ни один настоящий немец, в особенности офицер, не потерпит, чтобы его фамилия звучала Карфункельштейн или Гречинский, а имя — Исаак или Иван. Еврейские и славянские, равно как и другие не германские, имена будут рассматриваться как нежелательные, обременительные и недостойные. Например — Эгон, это имя как будто взято из юмористического журнала».