И грянул оркестр.
      — Первый отряд, держать равнение в шеренгах! — командовала Ирина Петровна сержантским голосом. — Ногу, девочки, ногу!.. Второй отряд идёт прекрасно!.. Пятый отряд, что у вас за куча мала? Командир отряда, наведи порядок!.. Девятый отряд отлично идёт!.. Двенадцатый хорошо. А лучше всех сегодня шагают самые маленькие, тринадцатый отряд!..
      Завтрак Игорь старательно в себя запихал, хотя аппетита никакого не было. Но нельзя было опять демонстрировать, что он не в обычном порядке. Сахар сунул в карман. Вышел из столовой, увидел пребывающего под кустом Тюбика. Подошёл, поздоровался, погладил.
      Протянул сахар:
      — На, Тюбик! Это тебе.
      Тюбик лениво взглянул на любимое лакомство и отвернул нос.
      — Ты чего?! Не хочешь сахарку? Тюбик посмотрел на Игоря и сказал:
      — Р-р-р-р...
      Мол, не приставай.
      Поднялся и побрёл к другому кусту, опустив хвост.
      «Да, дела!..» — встревожился Игорь и побежал догонять отряд.
      После трудового десанта пошли на пляж. Искупавшись и выйдя по команде из воды, Игорь почувствовал себя совсем бодро, будто нормально спал ночь. Лёг обсыхать. Повернул голову вправо. Рядом лежал Дунин.
      Вздрогнул:
      — Какой ты всегда неожиданный.
      — Это потому, что я сам собой управляю, — сказал Дунин. — Где хочу, там и появляюсь... Папа приехал, привёз пиротехнику. Праздник Нептуна будет завтра. После концерта костёр на море и фейерверк. Работы у нас завтра — без рук, без ног останемся. Как у тебя физическо-моральное состояние?
      — Ничего, терпимо, — сказал Игорь.
      — За тобой долг, помнишь?
      — Не помню.
      — Написать названия на водных велосипедах.
      — А, это помню.
      — Сказать вожатому, что тебя мой папа зовёт?
      — Захар Кондратьевич меня в самом деле зовёт?
      — Какая разница? Попрошу — позовёт. Ты же не гулять отправляешься, а работать.
      — Знаешь, Борис, всё-таки пусть сперва Захар Кондратьевич в самом деле меня позовёт работать, а потом уж я пойду, — сказал Игорь. — Столько хитрим, сил больше нет.
      — Не хитрим, а приспосабливаемся к обстоятельствам, — поправил его Дунин. — Значит, мне лишний раз бежать?
      Пришлось Дунину сбегать, спросить у отца разрешения позвать Игоря, чтобы написал названия на велосипедах. Захар Кондратьевич разрешил, тогда Дунин прибежал обратно, спросил разрешения у Андрея Геннадиевича, и только после этого они с Игорем пошли в ангар.
      — Многовато у тебя совести, — попрекнул Дунин.
      Он принёс краску.
      Игорь навёл мелом линейки на борту и стал вырисовывать буквы. Кисть шла легко.
      — Завтрак я сегодня проспал, — сообщил Дунин. — Папа приехал, а я дрыхну, как суслик в норке.
      — Тебе легче, норка имеется, — сказал Игорь.
      — Это верно.
      — А меня Тюбик запрезирал за вчерашнее. Сахар не берёт.
      — Тоже выдумал! Ты его один, что ли, сахаром питаешь? У него скоро из ушей сироп польётся.
      — Ты бы видел, как он на меня посмотрел.
      — Воображение.
      — Ребята сегодня странно относятся, — продолжал Игорь. — Все помогают, на трудовом десанте ничего тяжелого носить не давали, говорят: «Ты бледный».
      — Ты в самом деле немножко похудее стал... Когда будешь отдавать грамоту?
      — Сам не знаю. — Игорь печально вздохнул. — Сперва поговорить надо, как-нибудь намекнуть. Может, она и не возьмёт. История-то... запутанная.
      — Можно отдать перед самым отъездом домой. Только ты её, смотри, не разлюби за две недели... Ну, не красней, я это по-свойски, чего уж передо мной прикидываться?
      — Слова выбирать надо, — буркнул Игорь. — Есть такие слова, их не каждому разрешается говорить, понял?
      На этот вопрос Дунин не ответил и перевёл разговор в другое русло.
      К тому времени, как Игорь кончил писать на втором борту второго велосипеда слово «Нерей», купание кончилось, отряды ушли, и пляж опустел. Захар Кондратьевич похвалил Игоря за красиво написанные названия, пожал руку и разрешил немного понырять с причала, только чтобы не опаздывать на обед. Честно говоря, Игорю не особенно хотелось нырять, но упускать такую возможность нельзя было, это кому сказать — обзовут последней без-мозглятиной, если, конечно, поверят, поэтому он немного понырял.
      На обед не опоздал, не опоздал и на тихий час, вовремя явился и на полдник. Про его утреннюю болезнь все забыли.
      — В ангар или в кружок? — спросил Андрей Геннадиевич после полдника.
      — В кружок, у меня там работа не доделана.
      — Между прочим, — сказал вожатый, — я специально сходил посмотрел, как ты написал названия. Замечательно, скажу я тебе, написал. Но почему скрывал такой талант?
      — Случая не было сказать.
      — Пионер обязан доложить вожатому о своих талантах безо всякого случая. Пришёл — и сказал.
      — Я так не могу, совестно хвалиться.
      — Скромен? Это хорошо, скромность украшает человека... Однако какая же это скромность, если она украшает? То, что украшает, это уже нескромно... Вечно с тобой возникают разные вопросы, Судаков! — огорчился вожатый. — Дуй в свою «Природу и фантазию».
      Сделав небольшой крюк, Игорь заглянул в окно кабинета Марины Алексеевны. Грамота висела на своём месте, самая настоящая с виду. Это и радовало его и наоборот.
      Игорь удивился, что нет почти никого народу на территории лагеря. Вспомнил, что сейчас идёт футбольный матч между сборной пионеров и командой вожатых. Все побежали на стадион болеть, кто за пионеров, кто за вожатых. Мелькнула мысль: а не пойти ли и ему поболеть за сборную пионеров. Но эта мысль быстро покинула голову, и он не свернул с дороги.
      На пустынной площади Космонавтов Лариса репетировала с Валентиной Алексеевной танец морской девы. Игорь остановился, как наткнувшись на стенку. Стоял и смотрел разинув рот, не замечая даже, что неподалёку на лавочке сидит Марина Алексеевна.
      — Поди-ка сюда, Судаков, — позвала начальница. — Садись здесь, справа. Подожди, сейчас они кончат, тогда я тебя отругаю...
      — За что?
      — Помолчи...
      И стали оба смотреть.
      Смотрели, пока Валентина Алексеевна не сказала:
      — Стоп! Теперь верно. Сделаем паузу, отдохнём в тени. Она подошла с Ларисой к лавочке, где сидели Игорь с Мариной Алексеевной.
      — Опять попался? — спросила весёлая балетмейстерша.
      — Попался, — подтвердил Игорь. — Только не знаю за что.
      — У нас без ничего не попадаются. Попался — значит, виноват.
      «Хорошо бы, меня сейчас за что-нибудь наказали», — подумал он.
      И тут Марина Алексеевна стала его ругать:
      — Такой видный парень, такие прекрасные названия написал на водных велосипедах, а что себе позволяет! Просто слов нет. Разум отказывается понимать такое поведение нормального советского мальчика.
      Игорь смотрел, как Лариса растирает себе ступню. Иногда она искоса взглядывала на него и один раз показала кончик языка. После этого Игорь понял, что ведёт себя в самом деле неприлично, и отвёл глаза от Ларисы.
      — Интересно: что он себе позволяет? — спросила Валентина Алексеевна.
      — Ты только подумай: весь лагерь на стадионе, смотрит футбольный матч, а этот эгоист, бродяга и одиночка опять куда-то бежит! Куда ты бежишь, объясни нам.
      — Я не куда-то бегу, — сказал Игорь, почувствовав себя правым и поэтому обидевшись. — Я тороплюсь на занятие в кружок «Природа и фантазия».
      — Ну, это ты сочиняешь! — удивилась Валентина Алексеевна.
      Игорь даже не успел возмутиться.
      — Не обижай парня. Он всегда правду говорит... Давно не заглядывала я к нашему Ивану Ивановичу. Может, навестим хорошего человека, пока у вас антракт? Кстати, и воды попьём, в горле пересохло, — сказала начальница.
      — Хорошая мысль, — согласилась балетмейстерша. — Посмотрим, что там новенького появилось на полках,
      Марина Алексеевна возразила:
      — Заглянуть бы, что у него в шкафу появилось новенького, то, что он сам делает по вечерам! Только в шкаф он не даёт заглядывать... Ну, идём.
      В мастерской было необычно пусто. Вика и ещё две тихие девочки работали во дворике. Мальчишек никого не было.
      Поздоровавшись, Марина Алексеевна посмотрела на стенку и ахнула:
      — Какой олень! Какая прелесть! Какие рога, батюшки, да у настоящих оленей таких красивых не бывает!.. В кабинет. Немедленно в кабинет, повесим на самое видное место.
      В дверном проёме появилась Вика, и её лицо выражало тихий ужас, который вот-вот превратится в громкое рыдание.
      Иван Иванович незаметно для других подмигнул Вике, улыбнулся и покачал головой:
      — После выставки, почтенная Марина Алексеевна. Начальница угасла, поджала нижнюю губу.
      — Ладно, после так после... А это что? Русалочка! С дельфином!.. — Снова вспыхнула начальница. — Ой, какая прелесть! Ой, как здорово! Какой поворот, какая полировка! Сами делали, Ваня?
      — Коллективно.
      — Знаем мы это «коллективно», — засмеялась Валентина Алексеевна. — Пионеры обдирают кору, а Иван Иванович вырезает.
      — Это неверно, коллега, — сурово сказал Иван Иванович, и Валентина Алексеевна перестала смеяться.
      — Эту русалочку... тоже после выставки? — с неподобающей начальству робостью, вздрагивающим голосом спросила Марина Алексеевна.
      Иван Иванович посмотрел в умоляющие глаза начальницы лагеря и ответил:
      — Я подумаю.
      — Ох, впечатляешь ты, Иван, своим творчеством, — тряхнула головой Марина Алексеевна. — Можно водички попить?
      Иван Иванович не предложил Марине Алексеевне попить из ведра, откуда все пионеры пили общей эмалированной кружкой. Он достал из тумбочки стаканы.
      — Пожалуйста.
      Все попили, только Игорь постеснялся.
      — А это что?! — Марина Алексеевна заметила на полке витой полированный канделябр. Он был сделан так, будто две змеи, стоя на хвостах, переплелись друг с другом, держа во ртах свечки. — Тоже пионеры делали?
      — Да. Вещь имеет автора, разговор о ней неуместен.
      — Да, Иван Иванович, просто удивительно. Удивительно, как талантливый человек может поставить дело. Я, конечно, очень люблю необычайные вещи, какие-нибудь неповторимые реликвии, но больше всего я люблю необычайных, неповторимых людей. Ванюша, я в вас постепенно влюбляюсь.
      Иван Иванович поклонился:
      — Храните это чувство, Марина Алексеевна. Не давайте ему угаснуть в потоке повседневной суеты и мелких административно-хозяйственных забот.
      — Иронизируешь? — нахмурилась начальница. — Я могу и обидеться... Эх, никто меня по-настоящему не может понять. Но всё равно я в тебя влюблена, Иван. Слушай, почему ты лично мне ничего не подаришь? Всем даришь, даже физруку подарил. А мне ничего. Почему так?
      — Делать подарки начальству — это дурной тон. Такой подарок трудно отличить от взятки.
      — А ты всё-таки подари, — сказала Марина Алексеевна. — Мы с тобой отличим, что есть что, а остальные пусть думают в меру своей испорченности. Ты не начальнице лагеря подари, а Марине Шабуниной. Только что-нибудь красивое подари!.. Не с полки, — добавила она почти шёпотом.
      Иван Иванович засмеялся:
      — Если при свидетелях, тогда согласен.
      Он приоткрыл дверцу шкафа и вытащил изнутри коричневую доску. Плотно закрыл дверцу. Протянул доску Марине Алексеевне:
      — Преподношу Марине Шабуниной добровольно и с искренним уважением.
      Марина Алексеевна приняла простую доску, сперва растерялась, но сразу догадалась её перевернуть. И тут все ахнули.
      Доска превратилась в старого колдуна, обросшего дикой бородой, с кривым носом и выпученными глазами. Глаза колдуна шевелились, морщины на лбу то расправлялись, то нахмуривались вновь. Губы что-то бормотали. Явно он колдовал.
      — Ба-а-тюшки... — Марина Алексеевна всхлипнула и вытерла глаза запястьем свободной руки. — Нет слов... Иван Иванович, какой вы художник!
      — Пустячок... — Иван Иванович смутился. — Небрежный плод моих забав в нерабочее время... Я вас попрошу, Марина Алексеевна, повесить эту маску дома. В кабинет её не тащите.
      — В кабинет! — сказала начальница. — Только в кабинет! Кто её увидит дома? А здесь все увидят, какой у меня художник работает. У меня же министры бывают, профессора, писатели!
      — Я возражаю... — начал Иван Иванович. Присутствовать при спорах взрослых не так уж приятно. Игорь и Лариса вышли во дворик.
      — Как здесь интересно! — сказала Лариса, осматривая верстак, пеньки, инструменты и заготовки. — А ты что сделал?
      — Пока ничего. Только начал.
      — Покажи.
      Игорь разыскал свой сучок:
      — Видишь, только начал обдирать кору.
      — А что это будет? — спросила Лариса.
      — Танцовщицу сделаю.
      Лариса стала рассматривать сучок.
      — Знаешь, — сказала она, — тут почти ничего и делать не надо. Только голову. И немножко спину.
      — Ну и немножко руки, немножко ноги, немножко талию, — сказал Игорь. — Всего понемножку. И поставить на что-то, чтобы стояла.
      — Ты уже придумал, на что поставишь?
      — Ага, — кивнул Игорь. — Отполирую кружочек из сердцевины можжевельника, он получится как каменный, проверчу в серёдке дырочку и поставлю на одну ножку, на клей ПВА.
      — Я её уже вижу! Ой, какая будет красивая... Ты её кому-нибудь подаришь?
      Игорь поднял глаза и встретился с её глазами. И не смог сказать ничего, кроме того, что думал:
      — Тебе.
      — Да?.. Чудак ты... Вот и хорошо. Вот и хорошо, вот и хорошо, — стала напевать Лариса. — Будет мне твоя танцовщица вместо грамоты. Утешение.
      — Я могу и грамоту тебе подарить, — выпалил Игорь. Девочка нахмурилась:
      — Утащишь из кабинета?
      — Зачем такое слово — утащишь... Заберу для справедливости.
      — Нет, — помотала она головой. — Это всё равно утащишь. Мне тайком ничего не надо. Пусть она сама мне вручит перед строем всей дружины, тогда возьму!
      — Ты гордая.
      — А ты только что заметил?
      — Ага, — признался он. — Я всё смотрел, какая ты красивая, а какая внутри по натуре — не смотрел.
      — Почему ты такой откровенный? — спросила Лариса и, не дождавшись от смущённого мальчика ответа, сказала с грустью: — Красивые должны быть гордыми.
      — Почему должны?
      — Ты представить не можешь, как пристают к красивым... — тихо сказала Лариса. — И приходится быть гордой, даже высокомерной, язвительной, недотрогой...
      — Ты тоже откровенная. Лариса засмеялась:
      — Только с тобой, Игорёк, только с тобой! А про мои откровенности молчи, попробуй только сказать кому-нибудь!
      — Как ты могла такое подумать. Они вернулись в комнату.
      Там уже кончился спор. Марина Алексеевна согласилась не вешать колдуна в кабинете, но потребовала за это русалочку. Иван Иванович, посмеиваясь, дал своё согласие.
      — Немедленно! — распорядилась начальница, завладевшая желанными предметами.
      — Ну, значит, немедленно, — кивнул Иван Иванович. — Игорь, грузи русалочку на плечо.
      Пришли все вместе в кабинет Марины Алексеевны. Пока взрослые выискивали для русалки подходящее место, Игорь рассматривал собранные тут чудеса. Их было много, на стенках и на полках, на тумбочках и под потолком. Полированный сервант, в каких богатые хозяйки держат напоказ свои хрустали, был наполнен произведениями умельцев-пионеров. Среди всех чудных камней и корней, мягких и твёрдых игрушек, вышивок и альбомов, дипломов и грамот, чеканок, скульптур и моделей, среди всего этого роскошества пещеры Али-бабы самым главным чудом был макет морского дна.
      Смотрит на него человек, и как будто сам погружается в подводные джунгли. Тут и морские травы, и разные рыбы, и камни, и медузы, и кораллы, и раковины. Два краба встали на задние ноги, или, как это у них там называется, переплелись передними клешнями и борются друг с другом. Морской конёк танцует над зарослями морской капусты. Плывёт рыба-игла. Запутался в тине головастый бычок. Чванливо смотрит на рыбью мелюзгу надутый морской петух. И всё в натуральную величину, в натуральном цвете, по самому настоящему. Игорь увлёкся, размечтался, прищуриваясь, и опомнился, только когда донеслись до него слова Марины Алексеевны:
      — Два прекрасных приобретения для кабинета за нынешнюю смену: ваша, Иван Иванович, русалочка и вот эта Ларисина грамота. Первое место на республиканском конкурсе в Киеве!
      Марина Алексеевна указала пальцем на грамоту.
      Иван Иванович подошёл поближе и рассмотрел.
      Отошёл на шаг, приставил согнутую ладонь к левому глазу и ещё с полминутки посмотрел.
      Приблизился вплотную и посмотрел ещё минуту.
      Сердце Игоря оборвалось и упало в живот. Руки и ноги заледенели, по спине поползли щекотные мурашки.
      Кого угодно можно обмануть и ввести в заблуждение, только не знаменитого художника Ивана Ивановича. Иван Иванович сразу учуял подделку. Сейчас он скажет, разоблачит, и такое начнётся...
      Безнадёжное жужжание гудело в голове: «Бежать, бежать, бежать, бежать, бежать...»
      Наконец Иван Иванович высказался:
      — В самом деле, интересное приобретение. Мастерская работа.
      Марина Алексеевна обрадовалась:
      — Вы бы видели, как девочка танцует! Это вихрь, полёт, пламя страсти и в то же время нежнейшая лирика...
      Сердце Игоря всплыло обратно, заняло положенное место и принялось за привычное дело, погнало кровь в руки и в ноги. Они ожили, потеплели, а в груди томило его горячее чувство благодарности Ивану Ивановичу, что не выдал. Хотелось хоть как-то выразить эту благодарность, дать Ивану Ивановичу понять, как он ценит его благородный поступок, но дать понять значило выдать себя и Ду-нина, поэтому Игорь сдержался, наступив на горло своему желанию. Когда-нибудь он сделает для Ивана Ивановича что-нибудь такое же ценное, спасёт его от жуткой беды, защитит от убийц и грабителей, вытащит из горящей мастерской, но сейчас — увы...
      — Лариса, — позвал Иван Иванович, — как же ты отдала свою грамоту?
      — Я не отдавала, — сердитым голосом сказала Лариса. — У меня её попросили до конца смены и обещали вернуть.
      Марина Алексеевна обняла и приласкала Ларису:
      — Что за счёты, девочка, у тебя таких грамот ещё знаешь сколько будет в жизни!.. Ну, пойдём, товарищи. Может быть, ещё успеем на окончание футбольного матча.

Глава десятая