На полдник Игорь не пошёл и помчался в мастерскую. Как он и рассчитывал, народу ещё никого не было. Иван Иванович приделывал к двери во дворик верёвочную сетку.
      — Муха, понимаешь ли, начинает наведываться, — объяснил он назначение сетки. — Муха — это один из тех немногих зверей, которых я никак не могу полюбить. Нахальный, приставучий и очень невежливый.
      — Осы хуже, — выразил своё мнение Игорь. — Они жалят. Видели, сколько ос в столовой? Над каждым стаканом компота по двенадцать штук вьётся.
      Иван Иванович не согласился:
      — Оса всё-таки разборчивее, чище, в ней есть благородство. Кстати: почему ты во время полдника не вьёшься в столовой над стаканом компота, а пребываешь в ином помещении?
      — Я не хочу кушать, я хочу в кружок, — сказал Игорь.
      — Нарушающих распорядок дня я в кружок не беру.
      — Да? — сокрушённо вздохнул Игорь. — Жалко, что у вас такое правило. Я так хотел сделать лошадку!
      — Какую именно лошадку?
      — Такую, как у Кости из шестого отряда.
      — Ты сможешь сделать такую лошадку?
      — Ну, совсем такую, наверное, никому больше не сделать, но хотя бы вроде неё.
      — Любопытная постановка вопроса. Ну, хорошо. Допустим, что ты сделал точно такую лошадку. Что от этого прибавилось в нашем мире? Неужели тебе не хочется сделать что-то такое, чего ещё никто не делал? В твоей голове не возникают образы, навеянные личным отношением к миру, а не чужими произведениями?
      Игорь признался с улыбкой смущения:
      — Во сне иногда что-то такое небываемое мерещится. А так, в жизни, я ничего не могу придумать. Что вижу, о том и воображаю.
      — Это свойственно каждому, — согласился Иван Иванович. — Вся разница в том, кто на что обращает внимание, кто как видит. Движение предмета в сознании от фотографии к образу составляет и смысл и тайну творчества. Если бы этого не было, человек никогда не узнал бы, что за скорлупой ореха таится вкусное и питательное ядро. Схватываешь?
      — Схватываю, — кивнул Игорь.
      Он в самом деле понимал смысл речей Ивана Ивановича, несмотря на много непонятных слов. Составленные вместе, непонятные слова сами собой объяснялись.
      Иван Иванович достал из-под стола затейливо искрученную коряжку.
      — Что ты видишь в этом сучке?
      — Надо подумать...
      Игорь взял коряжку в руки и стал её по-всякому вертеть. Замерещились разные образы, пришлось немного прищурить глаза, чтобы их получше рассмотреть. С прищуренными глазами лишние части отпадали и не мешали видеть.
      — Вот так будет лось, — начал он рассказывать, — только с тремя ногами, и голова слишком большая... А с этой стороны вроде старичок сидит на пеньке и ноги протянул, а это рука и в руке палка. А с этой стороны получается... какой-то динозавр.
      Иван Иванович взял у него коряжку и поставил на стол вертикально:
      — А если так посмотреть?
      — Так, вроде на балерину похоже, — пригляделся Игорь. — Только руки кривые и длинные. И ноги уродские. Одна толстая, другая тонкая, и хвост зачем-то. Нет, балерины не выйдет.
      — Хвост, он, конечно, совсем непригоден в данном случае, — сказал Иван Иванович и отсёк лишний кусок точным ударом острого ножа. — Это ты прав... А от твоего заявления относительно рук и ног мне стало грустно. Не в примитивной пропорции и не в портретном сходстве красота и правда жизни. Легенда о целесообразности прекрасного отжила свой краткий век. Симметрия — это лишь один из многих видов проявления гармонии миров. Посмотри на эти разной длины и неравной толщины конечности. Сколько в них изящества и полёта! Словом, если хочешь... Впрочем, ты есть разболтанный мальчик, который не ходит на полдник, и в кружок не можешь быть принят.
      Заворожённый речью Ивана Ивановича, Игорь забыл, что он разболтанный мальчик и не ходит на полдник. У него уже не было сомнений, что он член кружка «Природа и фантазия» и сейчас примется вырезать из сучка балерину.
      Руки опустились. Погасло вдали что-то прекрасное и томительно манящее. Захотелось поклясться, что он больше никогда не будет, но язык не мог выговорить эти глупые дошкольнические слова. Неужели Иван Иванович сам не видит, что Игорь весь раскаивается и никогда больше не будет нарушать распорядок дня: для того чтобы заниматься в кружке, он готов претерпеть любые тяготы и лишения?!
      — Вот так устроена жизнь, брат Игорь, — сказал Иван Иванович и запрятал сучок обратно под стол. — Однако, судя по твоей бледности и тоскливо закушенной губе, ты раскаиваешься в своей ошибке и, как пишут в провинциальной прессе, приложишь все усилия. Ладно, даю тебе испытательный срок... — Иван Иванович взглянул на часы. — Ровно сутки и две минуты. Сучок пока сохраню. Придёшь завтра вовремя, будешь равноправно работать. А сейчас — прошу извинить, ибо распорядок дня есть один из видов гармонии миров и нарушать его я не люблю. Всего доброго, Игорь!
      — До свиданья, спасибо. Он вышел из помещения.
      На сцене, жужжа, топталась толпа кружковцев, выжидая последнюю минутку до начала занятия. А ему стало нечего делать. Решил ещё раз посмотреть на Ларисину грамоту.
      В кабинете Марины Алексеевны никого не было, дверь раскрыта, на коврике у порога развалился разморённый жарой Тюбик. Игорь погладил псу нежное брюшко (сахару, так как на полдник не ходил, в кармане не оказалось), посмотрел на грамоту через раскрытую дверь, пожалел, что нет обычая приклеивать к грамоте фотографическую карточку, как на всякий важный документ, и вдруг подумал, что как же эта ценная грамота висит здесь без охраны, и никого нет, и кто-нибудь может забраться и похитить её. Стало тревожно на душе.
      — Ты, Тюбик, смотри хорошенько охраняй дверь, — сказал он псу. — Никого не впускай, а если кто заберётся и полезет за Ларисиной грамотой, сразу кусай и гавкай, ладно?
      — В-ваф, — сказал Тюбик.
      Мол, я постараюсь, а ты в следующий раз не забывай про сахарочек.
      Стараться сейчас не потребовалось. Вернулась Марина Алексеевна, в руках она несла папку с бумагами.
      — Судаков? Здравствуй, очень хорошо, что ты здесь оказался. Сбегай, пожалуйста, в ангар, передай эту папку Захару Кондратьевичу.
      Игорь проявил любопытство:
      — А что здесь?
      — В этой папке большой праздник, — ответила Марина Алексеевна загадочно. — Больше пока никто знать не должен.
      Игорь побежал вниз.
      На берегу ребята из отряда моряков пилили доски и что-то угловатое сколачивали. В ангаре Дунин красил жёлтой краской водный велосипед. Захар Кондратьевич возился с радиоаппаратурой.
      — Здрасте, — сказал Игорь. — Вам от Марины Алексеевны.
      Захар Кондратьевич взял папку, сказал: «Наконец-то», раскрыл её и, углубившись в чтение, прошёл в свою комнату.
      — Сценарий принёс? — сказал Дунин.
      — Какой сценарий?
      — Праздника Нептуна.
      — А что такое «сценарий»?
      — Ну, вроде пьесы. Когда написано не как рассказ, а с действующими лицами и исполнителями.
      — Вот оно что, — сообразил Игорь. — Марина Алексеевна сказала, что в папке большой праздник, а больше никому пока знать не надо.
      — «Никому» — это зрителям, — сказал Дунин. — А нам с папой придётся наизусть выучить...
      Игорю снова стало хорошо в ангаре, с Дуниным. Обида, конечно, помнилась, но почему-то теперь не обижала, прошло горькое ощущение.
      — Давай помогу красить, — сказал он и взял из банки с керосином аккуратно перевязанную кисть.
      — Помоги... Крась тот борт, — указал Дунин. — На палубу вокруг не очень капай.
      — Вообще капать не буду.
      Он макнул кисть в банку с краской, как полагается по науке, на четверть длины ворса, повернув ворсом вверх, мигом донёс до борта и провёл по выпуклой поверхности ровную жёлтую полосу.
      — Ловко, — одобрил наблюдавший за ним Дунин. — В какой артели научился?
      — Мы с папой квартиру ремонтировали. Сами стенки красили, потолки белили и колера по книжке выбирали.
      — Всё в жизни, в общем-то, идёт от папы, — задумчиво молвил Дунин.
      — От мамы тоже, — добавил Игорь. — Мы с папой красили, а мама следила за аккуратностью, чтобы не брызгали. Маленькую комнату покрасили без мамы, так потом паркет отмывать пришлось дольше, чем красили... Мама считает, что мой главный недостаток — это неаккуратность.
      — Не сказал бы, — заметил Дунин. — Ты чистюля, вроде девчонки.
      — Это от воспитания, мама без конца приучает. У нас в квартире аккуратность такая, что в носках ходим, без тапочек. Если где капнешь, воспитания будет на полчаса. Сорить разрешается в стенном шкафу. Там легко убрать.
      — А зачем надо сорить в стенном шкафу? — не понял Дунин. — Там же вещи висят.
      — Нет, — Игорь помотал головой. — Никаких вещей. Вещи висят в мамином шифоньере. А в стенном шкафу папина мастерская.
      — Мастерская есть? Ну, вы счастливчики! А у нас везде вещи.
      Игорь накладывал на борт краску быстро, полосу за полосой. Дунин прекратил работу и смотрел.
      — В самом деле мастер, — сказал он. — Может, и название сможешь на борту написать?
      — Раз плюнуть, — похвастался Игорь. — Я по-печатному могу почти что без линейки писать.
      — Слов нет, какой ты клад для коллектива! — восхитился Дунин. — Однако и хитрости у тебя хватает: такой талант скрываешь почти две недели.
      — Я не скрываю, — вздохнул Игорь. — Может, я и сам рад порисовать буквы для стенгазеты или бюллетеня какого, да никто не просит...
      — Ладно, оправдываются у нас в кабинете Вороны Карковны, — остановил его Дунин. — Я сам не люблю на работу напрашиваться, ничуть тебя не осуждаю. Название одного велосипеда будет «Нептун», а другого «Нерей». Когда краска на бортах просохнет, тогда напишешь. Она до завтра сохнуть будет. Заканчивай и мой борт, у тебя лучше получается. Потом поныряем с причала. Папа тебе, как ценному работнику, разрешит.
      Закончив красить, они пошли на причал, поныряли с него, поплавали в своё удовольствие, заплывая на сколько хочется, потом улеглись на гальку загорать под большим камнем, подальше от работающих на пляже пионеров.
      Игорь совсем простил Дунина и проникся к нему прежним доверием.
      — Скажи, кто такой был Нептун? — не побоялся он проявить невежество.
      — А ещё в Ленинграде живёшь! — изумился Дунин. — Это же древний бог морей!
      — Что древний бог морей, это я знаю, — сказал Игорь. — А вот что такое «бог» и чем он занимается?
      — Бог... — стал размышлять Дунин. — Ну, это тот, кто всем управляет и всё может.
      Игорь засомневался:
      — Разве кто-нибудь может всё мочь?
      — Всё мочь, конечно, никто не может, — согласился Дунин, — поэтому и бога быть не может. Его люди выдумали.
      — Зачем?
      — Ну, как же ты сам не понимаешь! Чтобы интересней было жить. Чтобы можно было праздники устраивать. В честь старшей вожатой или Вороны Карковны неудобно праздник устраивать, а в честь бога Нептуна — пожалуйста. Веселитесь, сколько хотите, никому не обидно. Про богов можно сказки придумывать, разные небывалые приключения, можно врать сколько хочешь, и никто не придерётся: с богом всё может случиться.
      — Вот в чём дело, — понял Игорь. — Тогда бог — это хорошая выдумка. А почему бога моря так странно назвали: Нептун?
      — Наверное, потому, — опять задумался Дунин, — что бог земли назывался Птун. Значит, бог моря — Не-Птун.
      — А Нерей — это кто?
      — Помощник Нептуна, тоже бог. Помощник Птуна назывался Рей. Вот помощник Нептуна и получился Не-Рей, понимаешь?
      — Ясно... Есть такой город за границей: Неаполь. Наверное, Аполь тоже имеется?
      Дунин кивнул:
      — Обязан быть. Где-нибудь неподалёку и такой похоженький. Вот их и называют Аполь и Не-Аполь, чтобы приезжие туристы не путались.
      — А ещё у нас есть учительница Нечаева Галина Михайловна.
      Дунин сразу объяснил:
      — Её так назвали, чтобы отличать от какой-нибудь Чаевой.
      — Ну, от слова «чай» фамилии не бывает! — возразил Игорь.
      — Как же не бывает? Даже Чайковский бывает, есть такой знаменитый композитор, знаешь?
      — Конечно, он «Времена года» сочинил.
      — И оперу «Евгений Онегин», — добавил Дунин. — А композитор Прокофьев, который сочинил оперу «Петя и волк», тот происходит от «кофе».
      — Как интересно про слова думать, — сказал Игорь. — Чего что обозначает, что от чего происходит... Просто фамилия, а тоже имеет какое-то значение, не с лампочки берётся. Слушай, а может быть фамилия сразу от двух слов — например, от «чая» и от «кофе»: композитор Чайкофьев? Не знаешь? Он бы сразу взял и сочинил обе оперы — и «Евгения Онегина», и «Петю и волка».
      — Чтобы оперы сочинять, не только фамилия нужна, — предположил Дунин.
      — Да я понимаю, — сказал Игорь. — Это я так, разговариваю.
      Слева донеслись вопли и визги. Захар Кондратьевич разрешил хорошо поработавшему отряду моряков купаться.
      — Всё равно это не купание, — махнул рукой Дунин. — Папа им, ну, метров на двадцать разрешит дальше заплывать, чем физрук... Ты зря не пришёл на час раньше.
      — Что, весь бы велосипед успел покрасить?
      — Думаю, тогда ты велосипед не стал бы красить. — Дунин усмехнулся. — Графиня на причале с Лариской танец морской девы репетировала. Как раз перед твоим приходом ушли. Не отворачивайся, всё равно вижу, что покраснел. Они когда мимо меня проходили, я слышал, как Лариска жаловалась Графине, что Марина Алексеевна её грамоту зажилила и не отдаёт.
      — Она не совсем зажилила, — возразил Игорь. — Повесила в кабинете, а после смены обещала отдать.
      — Не отдаст, — покачал головой Дунин. — Она такой человек, обожает всё выдающееся. Видал, сколько там в кабинете разных грамот и дипломов висит за спорт, самодеятельность, за технику? Коллекция!
      Игорь вздрогнул:
      — Нет, обязана отдать, как же так...
      — Чепуха, — сказал Дунин. — Уговорит Лариску, та ей сама подарит.
      — Это не честно, — сказал Игорь. — Слышь, она там висит без охраны, а Марина Алексеевна выходит и кабинет не закрывает. Любой может стырить.
      — Как же, у неё стыришь! — присвистнул Дунин. — В тот же миг весь лагерь перевернёт, не успеешь ни за ограду вынести, ни в землю закопать. Это тебе не Пётр Иваныч, растяпа, у которого можно перед носом электроточило отвинтить и унести. Был в прошлом году такой случай...
      — А кому оно понадобилось?
      — Поварятам на кухне, ножи точить... Дунин задумался.
      Хлопнул себя ладонью по лбу. Воскликнул приглушённо и сипло:
      — Можно стырить! И ничего не будет. И главное, никто не будет обижен, вот ловко-то!
      Он захохотал.
      — Это как же? — Игорь вылупил глаза.
      — Пойдём в ангар!
      Дунин провёл Игоря в свою комнату и усадил за стол. Положил перед ним лист бумаги и ручку. Достал из тумбочки плотную бумагу с золотой надписью БЛАГОДАРНОСТЬ, положил перед Игорем.
      — Попробуй переписать точно так же, как здесь. Как говорится, скопируй. Линейку надо?
      — Попробую, — сказал Игорь, всё больше удивляясь. — Дай, конечно, линейку, с ней быстрее получится.
      Получив линейку, стал писать ровными печатными буквами:
      «Тов. ДУНИНУ Захару Кондратьевичу за активное участие в работе по организации культурно-массовых мероприятий...»
      Старательно вывел последние слова: «Начальник пионерского лагеря ЛАСПИ Шабуника М. А.».
      — А как же рисунки, подпись? — спросил Игорь.
      — Этого пока не надо. Дай-ка, сравним...
      Дунин поставил оба листа рядом на тумбочку и отошёл на два шага. Прищурился, посмотрел через кулак.
      — Сам бы не увидал, — не поверил бы. — Дунин поглядел на Игоря с новым выражением на лице. — А ты ещё спрашиваешь, как же!
      Игорь заволновался. Смутные догадки мелькали в его голове, одна перебивала другую, потом появлялась третья, и весь этот беспорядок никак не мог превратиться в определённую мысль.
      — Что ты придумал? — спросил он осипшим голосом. — Скажи!
      Дунин молча сел на кровать, запустил пальцы в волосы и стал чесаться. Игорь терпел. Он понимал, что Дунин не от того чешется, что голова грязная, рядом с ангаром душ есть, банного дня ждать не надо. Чешется Дунин по другой, тайной пока причине, и ничего неприличного в этом, наверное, нет, а только так кажется.
      Наконец Дунин опустил руки, положил их на колени.
      — Пиротехника! — Он смотрел на Игоря ясными карими глазами, и его губы постепенно растягивала улыбка. — Завтра папа уезжает в Севастополь за пиротехникой к празднику Нептуна. Приедет только послезавтра. Всю ночь ангар в нашем распоряжении.
      Игорь начал понимать. Беспорядок мыслей и предположений прекратил своё кружение в голове.
      — После отбоя и проверки дежурного воспитателя, — продолжал Дунин, — ты бежишь из отряда и тайно скрываешься в неизвестном направлении. Там я тебя жду. Мы с тобой подкрадываемся к кабинету Марины Алексеевны, бесшумно в него проникаем, похищаем грамоту и опять скрываемся в неизвестном направлении.
      — В каком это неизвестном? — не понял Игорь.
      — Это я для красоты, — Дунин махнул рукой, — на самом деле бежим в ангар, тайно и незаметно, чтобы никто не учуял. Перерисовываем всю грамоту, вставляем наш рисунок в рамку, а настоящую прячем в глубокий замурованный тайник. После этого снова бесшумно проникаем в кабинет, вешаем нарисованную грамоту на стенку и бесследно скрываемся.
      — Тут много неясного... — Игорь незаметно для себя стал одной рукой чесать голову.
      — Ещё сутки впереди, додумаем. А теперь беги, а то ужин прозеваешь.

      Весь вечер Игорю было как-то муторно и даже страшновато. И наутро он проснулся с нехорошим ощущением, но во время купания всё прошло.
      Отряды строем пришли на пляж, заняли свои места и улеглись на горячей гальке. Потом по микрофонной команде физрука Александра Сергеевича делали гимнастические упражнения. После этого разрешено было купаться.
      Маленький кусочек моря, отведённый для купания пионеров, был отгорожен от остального пространства длинной верёвкой, к которой привязаны белые плавучие шары — буйки. Заплывать за них воспрещалось под страхом самого сурового наказания. В шестом отряде кто-то заплыл за буйки, и тут же на весь пляж разнеслась радиокоманда:
      — Шестой отряд, из воды! Вожатому построить отряд и увести с пляжа!
      — Что поделаешь?
      Вожатый, сердясь и ругаясь, построил отряд и увёл с пляжа. Хорошо, что это произошло перед самым концом купального времени, не так обидно шестому отряду.
      — Делай вывод, — внезапно сказал Игорю вожатый Андрей Геннадиевич.
      Игорь вздрогнул:
      — Какой такой вывод?
      Ему показалось: вожатый каким-то чудом прознал, что они с Дуниным замыслили похитить грамоту, то есть не похитить, конечно, а просто подменить.
      — Тут можно сделать два вывода, — сказал Андрей Геннадиевич. — Во-первых, тот вывод, что твоё личное поведение прямо влияет на судьбу всего отряда, а второй вывод тот, что некоторые поступочки уже не исправишь. Сделал, и всё. Не переделаешь. Или ты успел на самолёт, или опоздал на него, одно из двух, третьего не дано. Отстал. Бойся отстать, Судаков Игорь.
      «Не знает, — успокоился он. — Да и откуда ему знать?» И сказал вожатому:
      — А я что? Я не опаздываю. И за буйки не заплываю.
      — Ещё б тебе заплывать, когда тебе даже с причала нырять разрешают!.. И сегодня небось в личное время на пляж побежишь, найдёшь причину... Эх, нет у меня прав на ваше личное время, а то бы я тебе хороший руль приделал.
      — И совсем не на пляж, — возразил Игорь. — Сегодня в личное время я пойду работать в кружок «Природа и фантазия».
      — В самом деле? — Лицо вожатого подобрело. — Поглядим, чего ты там нафантазируешь. Но это хорошо. У Ивана Ивановича коллектив крепкий, дисциплинированный. Держись за него, если уж тебя приняли.
      — Всеми руками! — пообещал Игорь.

* * *

      Он пришёл в мастерскую, как и было велено, ровно через двадцать четыре часа и одну минуту после того, как вышел оттуда. И хотя в тот же миг в узкую дверь мастерской вломились все разом ещё двадцать пионеров, Иван Иванович сразу заметил Игоря и стал с ним разговаривать.
      Достал из-под стола вчерашний сучок и спросил:
      — Что решил делать: оленя, динозавра или балерину?
      — Балерину, — сказал Игорь, чуточку подумав.
      — А ты хорошо её видишь? Погляди на сучок внимательно... Теперь закрой глаза. Смотри. Видишь балерину?
      — Вижу, — сказал Игорь, не раскрывая глаз.
      Он в самом деле видел, и не одну балерину, а даже двух: ему виделось, как Лариса репетирует с Валентиной Алексеевной на площади Космонавтов.
      Иван Иванович остался доволен:
      — В таком случае дело пойдёт. Открывай глаза. Игорь спросил, взяв сучок:
      — С чего начинать?
      У стола Ивана Ивановича топталась очередь с более серьёзными вопросами, чем «с чего начинать». Первый в очереди стоял Коля, тот самый который отломал ногу. Коля протягивал Ивану Ивановичу готовое произведение: крокодила с раскрытой пастью, на коротких, толстых ногах, с зубчатым хребтом вдоль спины. Хвост у крокодила завивался, такой уж попался сучок.
      — Хорош, претензий не имеется, — сказал Иван Иванович и поставил крокодила на полку. — Обсудим его потом, когда немного освобожусь, вон сколько желающих. А ты, Коля, прежде чем начинать новую вещь, объясни, пожалуйста, Игорю, с чего мы всегда начинаем работу.
      — Пойдём объясню, — согласился Коля.
      Игорь слегка расстроился. Он рассчитывал, что Иван Иванович сам будет с ним заниматься, а тут дал в учителя такого же пионера, да ещё который ногу отломал.
      Они вышли во дворик. Игорь увидел два длинных стола, заваленных сучками, стружками, инструментами, наждачной бумагой и тряпками.
      На стульях, лавках и суковатых поленьях сидели мальчишки и девчонки, резали, чистили наждачной шкуркой, мазали олифой, натирали тряпками и покрывали лаком свои деревянные изделия.
      Присели на кривой сухой ствол горного дуба, опираясь спинами о каменный забор.