Июльское солнце сияло над бухтой Ласпи.
      Пионеры, приехавшие сегодня в лагерь, отобедали и разошлись по спальням на тихий час. На территории остались только вожатые, воспитатели, руководители кружков, главная кладовщица тётя Шура, доктор Дина Еремеевна, начальник пожарной охраны Виктор Петрович и сама начальница пионерского лагеря Марина Алексеевна, худая женщина среднего роста и среднего возраста, с острыми синими глазами на круглом лице и волосами, выгоревшими на солнце добела.
      Поварёнок, практикант из кулинарного училища, тащил в судомойку поднос с тарелками. Физрук Александр Сергеевич вешал на доску объявлений план физкультурных мероприятий. Художник Виталий Павлович докрашивал золотой краской стоящего посреди цветника железобетонного буйвола. Старшая вожатая Ирина Петровна спокойно отдыхала на лавочке у пионерской комнаты, думая о том, что теперь целый месяц ей ни покоя, ни отдыха не будет. Шофёр Вася поливал из шланга чёрную «Волгу». Методист Светлана Павловна шла по аллее к морю, чтобы в одиночестве продумать методику, а заодно искупаться, на что намекало полосатое махровое полотенце.
      Лохматый пёс Тюбик прямиком бежал от столовой по направлению к Приморской аллее, где капает из умывальника двенадцатого отряда и можно утолить жажду, а потом приятно отдохнуть в прохладной луже под персиковым деревом.
      Словом, было около часу дня, когда Игорь Судаков вылез из окошка спальни седьмого отряда и помчался перебежками от дерева к дереву в сторону Чёрного моря. Ему было совершенно необходимо посмотреть, что же это такое — Чёрное море.
      Неподалёку от Поляны сказок, каменистой площадки, уставленной деревянными чудовищами, Игорь Судаков попался на глаза пожарному Виктору Петровичу.
      — Пионер, куда?! — крикнул Виктор Петрович. — Марш в отряд, пока я тебя не записал!
      Игорь сиганул в колючие заросли, споткнувшись, покатился по крутой тропинке, задержался за столбик, юркнул в дыру в ограде, перепрыгнул через круглый валун, перебежал через глинистый овраг и перелез через замотанные проволокой, чтобы не открывались, ворота.
      Тут он увидел штабель досок, а дальше длинный синий сарай без окон, с тяжёлым замком на двери, которая была в треть стенки и больше походила на ворота. Справа высилась крутая скала, впереди был открытый пляж, а с другой стороны, откуда парень прибежал, слышался крик Виктора Петровича:
      — Пионер, я тебя всё равно узнаю!
      Бежать стало некуда.
      По прислонённому к стене сарая бревну Игорь забрался на крышу и лёг плашмя. Солнечный жар крепко ударил по затылку.
      — Эй, алё! — услышал он у себя из-под живота. — Сними кусок шифера!
      Игорь вздрогнул и спросил крышу:
      — Чего-чего?
      — Кусок шифера справа от себя перепрокинь, я вылезу.
      Положение слегка прояснилось, Игорь начал соображать.
      — Может, лучше я влезу? — спросил он. — Тут за мной один гонится.
      — Это Виктор Петрович, начальник пожарной охраны, — пояснил таинственный голос. — Ты его не бойся, он не вредный, никогда ребят не закладывает начальству. Да он уже не гонится, купаться пошёл. Открывай!
      Игорь приноровился и перевернул тяжёлый шиферный лист.
      Из образовавшейся дырки показалась лохматая голова, потом коричневые плечи, и наконец весь дочерна загорелый мальчик лет двенадцати вылез на крышу и улёгся рядом с Игорем.
      — Снизу, понимаешь, никак не поддеть, — объяснил пришелец изнутри. — Давай знакомиться. Меня зовут Борис Дунин.
      — А меня — Игорь Судаков.
      — Ых, какой ты белый! Из которого отряда?
      — Из седьмого.
      — У вас Андрей Геннадиевич вожатый.
      — Длинный такой, тощий, с широкими плечами и в шортах. Босиком ходит.
      — Точно, — кивнул Дунин, — у него пятки железные, никакая колючка не проткнёт.
      — Тебя здесь арестовали? — спросил Игорь.
      — Нет, живу я здесь. Мой папа старшим спасателем работает. Он, когда обедать уходит, меня дома на замок запирает, чтобы я не болтался по территории лагеря.
      — Ты здесь давно? Дунин сморщился:
      — Фу, какой ты белый, страшно смотреть... Да, давно. Каждое лето приезжаю уже третий год. Меня Марина Алексеевна за ухо дерёт, как родного. Другого станет словами воспитывать, а меня — за ухо или по затылку. Ты откуда приехал?
      — Из Ленинграда.
      — Замечательный город, — кивнул Дунин. — Я прошлой зимой ездил с папой в туристском поезде. В Эрмитаже был, в Пассаже был, на Монетном Дворе был, в Гостином Дворе был.
      — Экскурсия — это не то, — сказал Игорь. — Надо своими ногами походить, со знающим человеком. Эх, я б тебе показал, такую экскурсию устроил!
      — Давай-ка я тебе сейчас устрою экскурсию.
      — Как это?
      — По лагерю. А то пока сам со всем хозяйством перезнакомишься, на сто двадцать замечаний нарвёшься! Ох, какой ты белый, просто срам.
      Дунин провалился в дырку. Через полминуты он явился на крышу снова, и на шее у него висел на тонком ремешке большой бинокль. Дунин снял его с шеи и протёр объективы рубашкой.
      — Папа в Одессе на базаре купил, — сказал он. — Двенадцатикратный «Цейс». Это значит, что увеличивает в двенадцать раз.
      — Здорово! — Игорь вздохнул. — А у нас на рынке биноклей не бывает...
      — Можешь глянуть, — предложил Дунин. Игорь приставил окуляры к глазам:
      — Ого!
      Высокая, поросшая лесом гора, спускавшаяся в море крутым утёсом, припрыгнула в двенадцать раз ближе. На её склоне обнаружились несколько белых домиков и какие-то мачты.
      — Эта гора называется Спящая Красавица, — объяснил Дунин. — В середине смены будет на неё поход. Только я не пойду, потому что уже восемь раз там бывал, а в третью смену я пойду, когда кизил созреет. Кизила там не оборвёшь, и такой крупный, прямо мичуринский! Кизил чем замечательная ягода, — продолжал он пояснение, — его можно съесть сколько хочешь, хоть мытого, хоть немытого, и живот не заболит никогда. Проверенный медицинский факт, поэтому вожатые не запрещают, а яблоки или груши зелёные есть запрещают, и персики тоже. А особенно виноград. Девчонки из кизиловых косточек бусы себе делают, получается даже красивее, чем из ракушек.
      Игорь повёл объективами по горизонту и обнаружил толстый белый теплоход, замеревший как раз на границе между морем и небом.
      — «Адмирал Нахимов» идёт из Одессы на Кавказ круизным рейсом, — сообщил Дунин, будто смотрел в бинокль вместе с Игорем и видел то же самое. — А сейчас ты видишь наш пляж. Наша территория до того места, где кончаются навесы. А дальше, где навесов нет, там всем можно. Только в Ласпи чужих мало попадается, здесь, кроме нашего лагеря, ничего нет, никаких домов отдыха. Теперь смотри налево.
      — Никак ракета стоит? — поразился Игорь. — Настоящая!
      — Нет, игрушечная, конечно, — сказал Дунин. — Но совсем как настоящая, двадцать метров высотой. Там площадь Космонавтов, на ней проходят утренние линейки, митинги и всякие праздники. Один только праздник Нептуна устраивают здесь, на пляже. И мой папа всем руководит. Знаешь, на чём мы сидим?
      — На крыше, — сказал Игорь.
      — А крыша на чём?
      — На сарае.
      — Сам ты сарай. Это ангар.
      — Ангар, — возразил Игорь, — это место для самолётов.
      — Ты хоть и из Ленинграда приехал, а рассуждаешь, как совсем сухопутный кролик, — упрекнул его Дунин. — Где моря нет близко, там ангары строят для самолётов. А на берегах морей ангары строятся для плавсредств. Пойдём покажу!
      Прямо из дырки они спрыгнули вниз на широкую полку, где лежали спасательные круги и ярко раскрашенные остроконечные железные бочонки. Спустились на нижнюю полку, заваленную вёслами, с неё прыгнули на днище перевёрнутого катера, а потом уже на пол.
      В ангаре было сумрачно и, по сравнению с крышей, прохладно. Свет пробивался только через щели в стенах. Пахло смолой и бензином. Игорь огляделся по сторонам, охватил помещение общим взглядом, потом стал внимательно осматривать. Он увидел другой перевёрнутый катер, две большие шлюпки, стоящие нормально, на киле с подсунутыми деревяшками, один одноместный тузик, белую пластмассовую лодку, три длиннющие байдарки и четыре плота со странными колёсами по бокам.
      Дунин знал, чему здесь, в ангаре, в первую очередь удивляются новички.
      — Это водные велосипеды, — сказал он. — Видишь, внутри педали? Двое садятся на банку, жмут на педали, и колёса начинают крутиться. Велосипед довольно быстро плывёт. Правда, только в тишайшую погоду. Если волна хоть три балла, это устройство переворачивается вверх донышком. Но это не страшно, велосипед непотопляемый. Команда забирается на днище и машет руками. С берега приплывут взрослые и спасут.
      Осмотрели верстак с инструментами и большими тисками, подвесные моторы, фонари, верёвки, флаги, банки с разными красками, поплавки, буйки, кранцы и ещё множество любопытных вещей понятного и непонятного назначения. Непонятное Дунин объяснял. Потом он провёл Игоря в отдельную комнатку, где стояли две застеленные голубыми одеялами койки, стол и тумбочка. На стенах висели фотографии, картины из меди, сучки прихотливой формы и вешалка. На вешалку были наброшены очень грязные и заношенные парусиновые штаны.
      — Здесь мы с папой живём, — сказал Дунин.
      Все осмотрев, мальчики снова вылезли с биноклем на крышу.
      — Ужас, какой ты белый, — сказал Дунин. — Сними рубашку, загорай. А то вид какой-то недоразумительный, на статуя похож.
      Игорь скинул рубашку и снова стал смотреть в бинокль.
      — Большое здание слева от ракеты — это Зелёный театр, — продолжал Дунин ознакомительную экскурсию. — Там кино показывают... Веди бинокль назад. Вот эта площадь называется Фестивальная. На ней проводят массовки. Домик слева — это мастерские. Справа — тёти Шурины склады имущества, к ней ты ещё набегаешься. В доме правее — музыкальный класс и выставочный зал. Чуть позади — библиотека, за ней камера хранения, ну, её ты уже знаешь, небось чемодан относил... Мастерская мягкой игрушки... Пионерская комната... А вот этот длинный дом повыше хорошо запомни: в нём методический кабинет, Ленинская комната и кабинет начальницы лагеря... Ну, столовую ты навсегда запомнил, ниже неё домики отрядов, белый дом — это санчасть и изолятор, если у кого понос обнаружат, дальше дом персонала... Ещё один тёти Шурин склад, в нём инструменты, краски, запчасти, болты, гвозди, лампочки...
      У Игоря тревожно заколотилось сердце. Он увидел группу взрослых. Люди шли по асфальтированной дорожке в их сторону.
      — Ну, всё, — молвил он. — Тут за мной целая облава идёт.
      — Дай-ка...
      Дудин забрал бинокль и стал смотреть.
      — Очень ты нужен, — усмехнулся он, возвращая бинокль. — Наше начальство идёт купаться. Хорошо, что папы нет... Я тебя сейчас со всеми перезнакомлю, будешь знать, кто есть кто, кого бояться, кого обходить, а кого не надо. Первая — видишь, с жёлтыми волосами — это старшая вожатая Ирина Петровна. Плохого нарочно ничего не делает, но очень нервная. Накричать может так, что уши оглохнут. Лучше ей без надобности на глаза не попадаться. Рядом, который руками машет, — это наш художественный руководитель Валерий Иванович Ковалёв. Очень замечательный человек, играет на всех инструментах, поёт — просто обалдеешь, и такие песни, каких ни по радио, ни по телевизору не услышишь. На ребят не кричит, никогда не жалуется, но замечание может сделать, и главное — с подковыркой, улыбаясь, а тебе сразу стыдно... Вот сзади идёт неуклюжая такая: обходи её за сорок шагов. Это замначальницы Верона Карловна, занудная и прилипчивая, всегда прицепится, найдёт нарушение и пошлёт чего-нибудь делать. Что про тебя узнает, запишет в книжечку и доложит Марине Алексеевне. А голос у неё такой, что дрожь по коже, будто ломают доску. Мы её зовём Ворона Карковна и так привыкли, что иногда прямо в глаза скажешь по оплошке: «Здрасте, Ворона Карковна...» Она обижается. Ты не забывайся, а то запишет и пошлёт подметать Фестивальную площадь... А справа два хороших человека: балетмейстерша Валентина Алексеевна, по кличке Графиня — мы её, конечно, так не называем, а взрослые называют, и она не обижается — она танцевальным кружком руководит и массовки проводит, а с ней рядом длинный такой — это из Москвы знаменитый художник Иван Иванович. Он знакомый Марины Алексеевны и отдыхать просто приехал, но Марина Алексеевна уговорила его работать руководителем кружка «Природа и фантазия». В его кружке ребята такие вещи делают из сучков и корешков — в музее не увидишь.
      — Надо записаться, — сказал Игорь.
      — Записаться не трудно, — возразил Дунин. — Только он дисциплину очень соблюдает. Если не приходишь вовремя или инструмент отнимаешь у девчонки, дерёшься, грубишь, — таких сразу исключает... Вот этот в плавках, который с ним заговорил, — наш физрук Александр Сергеевич Худяков. Проводит зарядки, походы, купания и спортивные праздники. Человек хороший, слабаков презирает. Худенькая в косынке — это докторша Дина Еремеевна. Ну, докторша, она докторша и есть, не начальство, но неприятности от неё бывают: проверки, запрещения, гигиена одежды, рук и помещений... Прижмись плотнее к крыше... Игорь, а ты, собственно, почему не спишь в тихий час, а гуляешь?
      — Понимаешь, очень захотелось море посмотреть, — сказал Игорь, прижимаясь к горячей крыше. — Я никогда не видел Чёрного моря, одно Балтийское.
      — Понятно. Сейчас они мимо нас на пляж пройдут, мы слезем и тоже пойдём купаться.
      — На пляж? — удивился Игорь.
      — Зачем же на пляж. Они на пляж, а мы в другую сторону, в скалы. Там, во-первых, интереснее, во-вторых, никто не увидит, в-третьих, можно краба поймать, а в-четвёртых, после тихого часа будет сбор знакомства и концерт-летучка для выявления отрядных талантов. Отряд рассядется на веранде, и вожатый будет спрашивать, кто из какого города, из какой школы, чем желает заниматься. Выяснят все наклонности, а потом отряд будет разучивать отрядную строевую песню. Тебе это очень надо?
      — Вообще-то, не очень, — сказал Игорь. — Только как же я буду не знать отрядную песню?
      — Ты в седьмом... Какая у них там песня?.. Да, «Сквозь леса густые». Я тебе там в скалах скажу слова и мотив. Пошли. Закрываем дырку и бежим в скалы.
      Затащили на место кусок шифера, спустились по бревну и, пригибаясь, таясь за кустами и деревьями, побежали налево. Пересекли асфальтовую дорожку и скрылись в щелях между лежащими на берегу громадными обломками скал.
      Под камнями заманчиво булькала вода.
      — Плавать, конечно, умеешь? — спросил Дунин.
      — Только брассом, — сказал Игорь. — Кролем ещё нет.
      — Годится и брассом, — одобрил Дунин. — Брасс — это любимый стиль моряков. Можно плыть долго-долго, и не устанешь. Ну, сигаем в Чёрное море! Только не ныряй головой. Никогда не ныряй, где не знаешь. Везде подводные камни, голову можно в куски расшибить.
      Дунин прыгнул со скалы ногами вперёд, погрузился с макушкой, вынырнул, отфыркнулся и махнул рукой. Игорь оттолкнулся от скалы и полетел в воду.

      Объявили, что после ужина будет массовка на Фестивальной площади. На площадь отряды должны приходить строем. Игорь дошёл в строю отряда до библиотеки, а там тихонько юркнул в кусты и кружным путём возвратился в спальню.
      Он упал на свою койку, закусил зубами подушку и тихо завыл. Потому что в голову ему словно набили много кривых ржавых гвоздей, и от каждого очень болело. Вся спина, особенно плечи, чесалась, ныла и горела, как ошпаренная кипятком. Руки сами тянулись почесать воспалённые места, но от чесания становилось в десять раз больнее, и он зажал руки между коленями, чтобы они не чесали спину.
      Игорь страдал, выл и кусал подушку.
      В спальню зашли и включили свет.
      Приподняв голову, Игорь увидел вожатого Андрея Геннадиевича, в голубых мини-шортах и, конечно, босиком.
      — Ты, детка, кто таков будешь? — спросил вожатый. Игорь ответил, как его учили перед обедом на собрании:
      — Судаков Игорь, одиннадцать лет, из Ленинграда, седьмой отряд.
      — Наконец-то повидались! — обрадовался вожатый. — Почему не на массовке?
      — Не могу, — простонал Игорь. — У меня болит. Вожатый насторожился:
      — Где болит, что болит?
      — Да голова... И спина.
      — Ну-ка, ну-ка, дай посмотреть...
      Вожатый задрал Игореву рубашку и ахнул, всплеснув руками:
      — Безумец! Невежда! Самоубийца! Ты имеешь хотя бы элементарное понятие о действии солнечных лучей на организм человека?!
      — Не имею... — повинился Игорь.
      — Это же смертельный яд, если часами болтаться под солнцем. Посмотри, с тебя сейчас можно содрать шкурку, как с банана. Лежи и никуда не девайся, безмозглое дитя!
      Андрей Геннадиевич ушёл и через несколько минут вернулся, а в руках у него были баночка со сметаной и кочан капусты.
      Намазывая Игорю спину сметаной, вожатый приговаривал:
      — Сочувствуя твоей боли, я уж не напоминаю тебе, от каких важных мероприятий ты увильнул, чтобы так крепко изжариться. Спрут с тобой, наказывать не буду, ты сам себя наказал. Нет чтобы погулять себе на пользу и удовольствие! Ты сорвался, как мартышка из клетки, прыг в окно — р-раз — и тут же под автобус, то есть под субтропическое солнце. Не искривляй черты лица, не так уж тебе больно. Знай, что полдня под нашим солнцем — это такая же нагрузка на сердце, как если бы нетренированный человек проехал на велосипеде отсюда до Севастополя, не говоря уже о шкуре. Теперь ты это понял?
      — Понял, — согласился Игорь, весь больной и разбитый.
      — Съездил бы хоть раз в Индию, посмотрел бы на индийские побережья и пляжи, — продолжал Андрей Геннадиевич, равномерно распределяя сметану по обожжённой спине. — Они наполняются людьми вечером, после захода солнца. В Индии каждый младенец знает, что солнечная ванна больше двадцати пяти минут приносит вред организму. Там никто не станет бездельно лежать под солнцем, уподобившись пустоголовому крокодилу.
      — Но ведь загореть же хочется! — простонал Игорь. — У вас вон какая красивая кожа, почти коричневая, а я белый, как статуй в музее, и вид недоразумительный...
      — Во-первых, я здесь уже второй месяц, — возразил вожатый, назидательно воздев перед Игорем опустевшую баночку. — Загорал я постепенно, разумно и осмотрительно. А в-последних, подытожив свой житейский опыт, могу тебя уверить, что коричневый цвет кожи не делает человека ни более умным, ни более свободным. Счастье не в цвете кожи.
      — А в чём, Андрей Геннадиевич? — заинтересовался Игорь, забыв на минутку про боль.
      — В чём счастье? Это ты, детка, спроси у методиста Светланы Павловны, она знает... Теперь оберну тебя полотенцем... Вот таким образом... Лучше тебе, жареный бродяга?
      — Лучше, — сказал Игорь и улыбнулся — «жареный бродяга» ему понравился. — Спасибо вам, Андрей Геннадиевич, очень много лучше. Только голова немного раскалывается.
      — Справимся и с головой, — пообещал вожатый.
      Он потёр Игорю пальцами между бровями и виски. Положил ему на лоб несколько прохладных капустных листьев и повязал платком.
      — Теперь засыпай, — сказал Андрей Геннадиевич Шкарин. — Свет я погашу, а сам пойду на массовку. Выздоравливай, Судаков Игорь, одиннадцать лет, из Ленинграда.
      — Спасибо, я постараюсь, — сказал Игорь. — Уже почти не болит, только чешется.
      — И ни в коем случае не смей думать про седьмое путешествие Синдбада-морехода!
      Вожатый щёлкнул выключателем и ушёл. Стало темно и тихо, только прямоугольные пятна света от окон лежали на полу и на кроватях. Что-то летающее басовито жужжало и билось в стекло. Ещё слышна была отдалённая музыка.
      Игорь думал, что нельзя думать о седьмом путешествии Синдбада-морехода. И забеспокоился: какое же из них седьмое, про которое ему нельзя думать? Перебирал в памяти все, которые помнил, но по номерам было никак не распределить. Каждое было само по себе, можно переставлять и так и эдак. Вдруг он спохватился, что боли в голове нет, она ушла в дальнюю глубину безвозвратно. Он стал радоваться, что наконец-то боль кончилась и он снова нормальный здоровый человек, и тут забыл о Синдбаде-мореходе, так и не выяснив, которое же путешествие было седьмым.
      Жутко захотелось спать.
      В полусонном состоянии Игорь разделся, снял капустную повязку с головы, залез под простыню и уснул так крепко, что не слышал, как отряд вернулся с массовки. .
      Утром он встал по сигналу «подъём» бодрым и совершенно здоровым. Ничего не болело и не чесалось, а на теле, особенно на спине (он извернулся у зеркала и заглянул на спину), лежал красноватый, однако не ровный ещё загар.

* * *

      После завтрака были выборы совета отряда.
      А так как вчера Игорь уклонился от сбора-знакомства и никто о нём ничего не знал, он сидел как чужой и никуда его не выбрали, даже в редакцию отрядной стенгазеты, хотя он умел красиво рисовать печатные буквы. Но никто этого не знал, а то бы, наверное, выбрали. Было немножко обидно и даже завидно, что других выбирают, а его нет.
      Когда выбрали всех, кого надо, вожатый сказал:
      — Теперь послушайте радостную новость: сейчас, ровно в десять часов, начинается наш первый трудовой десант. Трудовых десантов будет ещё много, но первый — это большое событие. В ваших глазах светится любопытство: а что делать, какие решать задачи? Объясняю. Надо убрать и привести в совершенный порядок территорию вокруг отряда, затем украсить палату и веранду. Надо получить у тёти Шуры ласпинскую форму и выстирать её. Затем ты, Заботин Вова, как командир отряда и приезжающий в Ласпи уже третий раз, следовательно, знакомый с местностью, отберёшь пять лучших ребят. Подчёркиваю: лучших! Вы пойдёте в лес на поиски места для костра и штаба отряда.
      — Можно вопрос, Андрей Геннадиевич? — Вова встал, растерянно оглядывая незнакомый народ, над которым он вдруг стал командиром. — Как узнать, кто лучший, а кто не лучший?
      Вожатый сказал:
      — На этот вопрос определённо-точного ответа не бывает. У каждого руководителя свой метод. Например, я узнаю лучших по выражению лица.
      — Я не умею по выражению, — вздохнул Вова и сел на место.
      — Когда ребята будут работать, повнимательнее приглядывайся, у каждого какое выражение на лице. Кто радуется, а кто мучается от работы. У тебя ведь в головёнке мозги, а не мышца. Что-нибудь методическое в этом занятии уловишь.
      — Попробую, — сказал Вова неопределённым голосом.
      — А ты, Берёзкина Люда, как звеньевая, организуешь девочек на стирку, сушку и глаженье формы. Мыло получишь у тёти Шуры. Вообще, предупреждаю, что за любым имуществом, от ложки до матраса, обращайтесь только к тёте Шуре. Ничего чужого брать не могите ни при какой необходимости, за это у нас... словом, не одобряют такого поведения. Внимание, пионеры, встать! За командиром отряда на трудовой десант шагом марш!
      Шумной толпой побежали на трудовой десант. К обеду вся территория вокруг отряда была выметена и прибрана, а мусор унесён на свалку.
      — Все хорошо работают, у всех нормальное выражение лица, все лучшие... — бормотал Заботин Вова, опершись на черенок лопаты.
      Девочки получили форму, выстирали её, развесили на протянутых от дерева к дереву верёвках. Пока одежда сохла, девочки нарвали цветочков и наломали веток, чтобы украсить веранду и вычищенную мальчишками до блеска палату. Потом они погладили быстро высохшие под жарким солнцем рубашки и шорты.
      Командир Вова, кое-как разобравшись в выражениях лиц, отобрал пятерых мальчиков с наилучшими выражениями и увёл их в лес на поиски места для отрядного костра и штаба.
      Игорь Судаков в эту пятёрку не попал, опять обиделся. Дело в том, что, подметая землю метёлкой из прутьев с колючими листьями, передвигая в палате койки и залезая на две поставленные друг на друга тумбочки, чтобы смести с потолка паутину, Игорь всё время помнил слова вожатого, что лучших можно узнать по выражению лица. И когда замечал на себе взгляд Вовы Заботина, нарочно придавал лицу трудолюбивое выражение, будто ему жутко нравится сметать дурацкую паутину, которая не желает оставаться на мочальной швабре, а сыплется на голову и попадает в глаза.
      Придавал, придавал выражение, а всё напрасно. Лучшими назначили других. «Ну и ладно, — стал он успокаивать себя. — Вова Заботин — командир неопытный, сам признался, что не умеет узнавать лучших. Да и тащиться по такой жарище в лес тоже не великое удовольствие. Приятнее отдохнуть оставшиеся до обеда полчасика в чистой и прохладной палате».
      Игорь прилёг на свою койку, только успел закрыть глаза — и сразу уснул. И проспал бы еду, если б не разбудили ребята.
      После обеда все, уставшие, с удовольствием улеглись исполнять сигнал «тихий час», а Игорю не спалось. Лежать и думать о том, что ты какой-то не такой, надоело. Он выбрался из-под простыни, надел шорты, обулся, подкрался к окошку — и был таков. Ноги понесли его к ангару. На этот раз, прежде чем пересекать широкую дорогу у Поляны сказок, он хорошо оглядел местность, подождал, пока прошли вниз докторша с какой-то вожатой, перескочил опасную дорогу и добежал знакомым путём до ангара, никому не попавшись на глаза.
      Залез по бревну на крышу и перевернул кусок шифера.
      Сразу появилась лохматая голова Дунина:
      — Здорово!
      — Салют, — сказал Игорь. — Ты в трудовом десанте участвовал?
      — Нет, у нас с папой всегда порядок, — сказал Дунин. — Мы каждый день с утра прибираем, зачем ещё десанты устраивать? Вот если после шторма, бывает, весь пляж закидан мусором, травою морскою и досками, тогда приходится какой-нибудь отряд вызывать, чтобы помогли убрать.
      — А ты входишь в какой-нибудь отряд?
      — Нет, я сам себе отряд.
      — И кушаешь сам по себе?
      — Ага. Сажусь справа, за столиками, где начальство. Могу прийти в какое угодно время, и меня всегда поварята накормят.
      — Да, устроился...
      Игорь ещё больше зауважал Бориса Дунина. Тот это понял и добавил, чтобы усилить и закрепить впечатление :
      — Я и зарядку не. делаю. Мы с папой вместо зарядки купаемся, с причала ныряем! Этого ни одному пионеру, кроме пловцов из кружка Александра Сергеевича, не позволяется. Но тебе я могу когда-нибудь устроить.
      — Спасибо! Нас когда купаться поведут?
      — Первое купание послезавтра с девяти тридцати до двенадцати. Но это разве купание... — Дунин горестно махнул рукой. — В воду по команде, из воды по команде, в воде не играть, не плескаться, не кричать, не драться, за ногу никого не дёргать, руками не махать, ногами не болтать, за буйки ограждения не заплывать — одно мучение, а не купание. Воду видел — и давай обратно на берег... Купаться хорошо безо всякого надзора и заплывать на сколько хочется. Сейчас начальство на пляж проследует, пойдём с тобой в скалы... Ну, как, привыкаешь к жизни?
      — Слушай, Борис, — сказал Игорь, совсем проникнувшись к Дунину доверием, — а это ничего, что я в отряде как-то на отшибе, не со всеми вместе? Ребята за день все перезнакомились, а я как будто откуда-то забрёл. Ведь я вчера и на массовке не был, спина очень сожглась от солнца, жутко болела.
      — Лучшие люди всегда на отшибе, — задумчиво сказал Дунин, постукивая ногтями по шиферу. — Обстоятельства жизни так складываются. Только их не понимают. Например, я с папой тут работаю в десять раз больше, чем любой пионер на трудовом десанте, и всем пользу приношу, а на меня пальцем показывают: во устроился, бездельник! Отдельно живёт, куда хочет бегает и обедает без строя. Куда я бегаю? Утром до обеда пляжные лежаки ремонтировал, потом скупнулся, чтобы пот смыть, сбегал поел — и вот, на замок сижу закрытый. Устроился...
      — Это точно, не каждый умеет понимать, — поддержал Игорь основную мысль приятеля, вспомнив, как не понял его командир отряда Вова Заботин.
      — Ты не очень горюй от этого, — посоветовал Дунин. — Станет скучно — приходи ко мне, тут хорошее дело всегда найдётся. Крабов ловить, ракушки собирать. За рапанами поныряем, я знаю, где они водятся. Если хочешь, научу грести вёслами, с подвесным мотором управляться. А в отряде веди себя умно, на замечания без толку не нарывайся. Если что вожатый прикажет сделать или командир отряда попросит, ты сделай, не развалишься, а жизнь будет спокойная. Но никакой личной инициативы не проявляй. Тогда у тебя появится вагон свободного времени. Работа, ведь она какая вещь: пока ты её не трогаешь, она тебя тоже не трогает.
      — Но ты же работаешь и говоришь, что много, — резонно возразил Игорь.
      — Ну, сравнил! Надо мной папа начальник, перед папой совестно недоумком прикидываться.
      — А перед ребятами разве совестно не бывает?
      — Слушай, этих диспутов на тему морального облика пионера тебе в отряде хватит. Там будешь выступать с правильным мнением, а здесь не надо, понимаешь ведь, о чём разговор. Мы толкуем о том, что выгоднее быть незаметным, чем торчать на глазах со своими дарованиями. Когда что-то нужно сделать, начальство сразу кого вспоминает? Самых заметных, сметливых, умелых и активных. И посылает на работу. Незаметные потом на глаза попадаются, когда работа сделана. Чем ты незаметнее, тем реже тебя будут посылать, назначать и вообще использовать как рабочего верблюда. То, что в отряде ты в стороне, в этом ничего страшного нет. Родился ребёнок без жилки коллективизма, за это не наказывают. Тебе от них разве чего-нибудь нужно? Вот так, у тебя всё имеется своё. Это им от тебя всё время нужно: дай, помоги, объясни, поделись, подвинься... Ой, идут!
      Из-за поворота показалась группа взрослых. Народу было больше, чем накануне.
      — Библиотекарша наконец искупаться решилась, — пригляделся Дунин. — Баянист... Руководитель кружка «Умелые руки» Пётр Иваныч, самый зануда и ябедник. Но я его понимаю, ребята из мастерской всё время инструменты и материалы таскают на свои поделки... Сама тётя Шура топает! Упарилась на своём складе сегодня, всем форму и всё прочее выдать — не шуточная работа... Ой, папа идёт! Игорь, я вниз! Заделай дырку.
      — А я куда?
      — Куда хочешь, — ответил Дунин снизу. — Когда пройдут, линяй в лес. В ангар тебе нельзя. Закрывай, закрывай скорее!
      Игорь положил на место лист шифера и распластался на горячей крыше. Обида собралась подступить к горлу, но Игорь решительно прогнал её. Дунин ничего поделать не может, это ясно. А зачем попадаться вдвоём? Никакого смысла, одно глупое было бы бахвальство и неприятности. А так — разбежались и оба спаслись. Игорь прекрасно понимал всю ситуацию, но всё-таки в душе скребло что-то вроде разочарования...