ТЕТРАДЬ 15

Его величество играл в шахматы без прежнего воодушевления. Им овладела сонливость, — казалось, что умственные способности короля угасают прямо пропорционально понижению температуры воздуха. Как-то раз мы сидели за доской, я всеми силами старался проиграть, но ничего не выходило. Король терял фигуру за фигурой и беззлобно сердился. Когда зашел Федя, король Мур сгреб с доски недоигранную партию и сказал, что соглашается на ничью. Он зевнул и растянулся на лежанке, запахнув мантию. Измазанный в глине Федя подмигнул королю, поздоровался со мной:

— Почтение Главному коменданту! Как дела в масштабе Мурлындии?

— Все нормально в Мурлындии, — ответил я. — Жители радуются, печки горят. Что еще надо?

— Спать надо, — сказал король Мур и снова зевнул. — Вся природа зимой спит, всякая жизнь замирает. А ты вопреки этому закону что-то мудришь. Жили мы спокойно, умеренно, а ты принес заботы, хлопоты, беспокойства…

— Без забот и хлопот жить скучно, — сказал я королю. — Федя может подтвердить. Сам решил печку ставить, в артель устроился.

— Разве он по своей воле… — начал король.

— Вот именно, по своей воле! — перебил Федя. — Жду не дождусь, когда до моего дома очередь дойдет печку ставить!

— Дождешься, — пробормотал король. — Всему свое время… Дни приходят, и дни уходят, а Мурлындия остается вовеки…

Не питая особенной надежды, я все-таки закинул удочку:

— Ваше величество, у меня артель печников. Хотите, они поставят вам прекрасную печку за единый день? Всю грязь сами уберут, не беспокойтесь! А зимой будем вместе кататься на лыжах. Вы любите кататься на лыжах?

— Я не люблю кататься на лыжах, — сказал король. — Я люблю кататься на лошади. Не надо мне печек, любезный. Спать буду зимой, как все нормальные жители.

— Мое дело — предложить. Как хотите.

— Твое дело — делать так, чтобы дел в Мурлындии было поменьше.

— У нас можно устраивать все что хочешь, — возразит я. — Вот я и устраиваю все что хочу. Других не заставляю.

Кто не хочет участвовать, — скатертью дорога. Силком не тащу. Я обычаи знаю!

— Вывернулся, змей… — зевнул король. — А ты и вправду мудр!

— Вот так-то! — сказал я и пошел домой.

В доброй половине домов уже стояли печки. Хозяева запасались на зиму не сеном, а дровами. Но другая половина жителей не поддалась на уговоры и привычно укладывалась спать. На улицах становилось все пустыннее.

Город замер. Листва посаженных Лидкой деревьев облетела, засыпала улицы, и некому было подметать, плати за это хоть по двадцать кирпичей. Мне становилось грустно и одиноко, особенно по вечерам. Даже Шнырь заходил к нам все реже.

Всю артель я поставил на строительство клуба. Несколько дней подряд на работу являлся капитан Прунамель с матросами. Они получили заработок, государственное жалованье и взяли авансом кирпичей вперед за полгода, заверив меня, что спать не лягут, а будут строить на берегу маяк. Погрузив свое богатство на четыре телеги, они уехали к морю.

Однажды, выбрав свободный часок и хорошую погоду, я пошел проверить состояние Мурлындского флота. Корабль «Диоген» уже не болтался просто так, носом в песок. Он солидно стоял ошвартованный у длинного бревенчатого причала. Над рубкой возвышалась труба, из нее валил густой дым. Моряки приняли меня очень дружелюбно, угостили крепким чаем и хлебом.

— Откуда хлеб? — удивился я. — У нас пекут только лепешки…

« Не пользуется ли капитан подачками Главного?» — мелькнула у меня нехорошая мысль.

Капитан Прунамель показал мне формочку, которую сам смастерил из жести. Он сказал:

— Вот в этом приспособлении и пеку.

— Очень здорово, — сказал я. — Оказывается, вы все умеете!

— Далеко не все, — смутился от похвалы капитан Прунамель. — Но кое-что у меня получается. Когда плаваешь далеко от берегов, не всегда найдешь на судне нужного специалиста, если потребуется что-то сделать. Приходится самому. Отсюда и умение…

Мы пили чай, ели теплый хлеб. Я спросил капитана:

— Как вы попали в Мурлындию? Случайно или с заранее обдуманным намерением?

— И так, и так… — сказал капитан. — Это печальная история…

— Расскажите! — попросил я.

— Я служил штурманом на большом пароходе и считал, что вполне достоин быть капитаном. Но капитаном меня не назначали, и я затаил в душе горькую обиду. Особенно страдала моя гордость, когда капитан парохода делал мне замечания, что я поступаю не так, как надо. Я еще больше обижался, но все-таки поступал по-своему…

Однажды капитан парохода сказал, что если я не перестану обижаться и поступать по-своему, то он вообще переведет меня из штурманов в матросы…

От этих слов я так обиделся, что кровь моя вскипела, как Мальштремский водоворот во время прилива. Я ушел с вахты, заперся в каюте, раскупорил три бутылки рома и развернул пачку галет. Я страдал от того, что не видел на свете справедливости, хотя сам и был кругом виноват. Но я не понимал этого. Я слушал, как плещется вода за бортом, и пел грустные матросские песни.

Вечером ко мне постучались. Я впустил в каюту корабельного плотника. Этот корабельный плотник был отчаянный лодырь и любитель красивой жизни. Он постучался ко мне потому, что почуял своим длинным носом запах рома. Он сел и сразу потянулся к бутылке.

— Не горюй, штурман! — сказал он, выдув третий стакан. — Из любого положения есть выход. Если человек не робкого десятка, он обязательно найдет на свете то, что ему по душе. Надо только не лежать на боку и раскидывать мозгами.

— Все мои мозги уже раскиданы, корабельный плотник, — ответил я грустно. — Но я не вижу выхода из своего скверного положения.

Корабельный плотник осушил еще стакан и запел грубым голосом:

Есть на свете такая страна, возле берега моря она, там на елках растут огурцы, и все жители там мудрецы.

Они делают что захотят, кверху пузом на пляже лежат, нет у них ни тревог, ни забот, а еду им волшебник дает.

Ловят рыбку они на крючок, правит ими король-добрячок.

Там веселье с утра дотемна.

Ах, Мурлындия — это страна!

Я не поверил корабельному плотнику и сказал:

— Обыкновенный художественный вымысел! Если даже допустить, что огурцы на елках — это метафора, все остальное тоже не выдерживает критики. Страны без несправедливого начальства и без ограничения личной свободы человека быть на свете не может. Признайся, что ты вьдумал страну Мурлындию, корабельный плотник!

— Я бывал в Мурлындии, — сказал корабельный плотник. — Только пришлось уйти. Там нет ни табаку, ни рома. Как жаль! Мурлындские жители живут вольнее, чем птицы небесные. Непривычному человеку ничегонеделание даже приедается… Я там от скуки смастерил небольшой кораблик. Наверное, он до сих пор болтается у берега…

Я спросил просто так, из интереса:

— А где находится эта страна? Ты знаешь координаты?

Корабельный плотник ухмыльнулся в кулак и выдул еще стакан.

— Тебе захотелось сбежать в Мурлындию? — спросил он.

— Это мое дело, — ответил я. — Ты только скажи мне, где находится такая прекрасная страна?

После шестого стакана корабельный плотник рассказал мне, где находится Мурлындия, и даже нарисовал карту.

Этот лодырь неплохо знал географию.

Наш пароход проплывал неподалеку от мурлынского берега. Была глухая ночь, и справа по борту то и дело вспыхивали голубые зарницы. Я вышел на палубу и погрузил в маленькую шлюпку продукты и пресную воду. Я положил в шлюпку теплую куртку и компас. Честное слово, дорогой шеф, месячное жалованье, которое я оставлял в корабельной кассе, как раз покрыло стоимость этих предметов.

Я подошел к шлюпке и снял брезентовый чехол. Стало вдруг жалко расставаться с родным пароходом, с нашим экипажем, который стал мне в сотню раз роднее и дороже в этот момент расставания. Но слепая злоба на жестокого капитана снова вскипела в сердце, и я без колебания спустил шлюпку на воду.

Пароход ушел во тьму, и постепенно затих шум его машин.

Я вставил весла в уключины, поплевал на ладони и поплыл к югу, в сторону мурлынского берега. Теплый морской ветер наполнил мои легкие воздухом свободы. Я греб без устали и думал о маленьком суденышке, которое ждет хозяина у берегов Мурлындии, страны мудрецов. «Стану на нем капитаном, — думал я, — обучу себе в помощь пару матросов и буду плавать куда захочу». В общем, жизнь мне представлялась самая великолепная. На рассвете я достиг берега и увидел свой корабль…

— Ваши мечты исполнились? — спросил я капитана.

— Мои мечты исполнились, — тихо сказал капитан Прунамель. — Никакого начальства надо мной нет. Я стал капитаном. Могу плавать куда захочу… Плохо только, что никуда не хочется плавать… Поставишь парус, отойдешь от берега, возьмешь курс, скажем, на Пескадорские острова, да вдруг задумаешься: а зачем? Груза и пассажиров я не везу. Научных работ не произвожу. Рыбным или зверобойным промыслом не занимаюсь… Любой моряк может меня спросить: «А для какой надобности, капитан Прунамель, баламутишь ты мировой океан?» Что я этому моряку отвечу? Нечего мне, дорогой шеф, ответить этому моряку… Вот и плаваю на остров Высшей Мудрости и обратно… Выпьем еще по стаканчику, шеф. С вареньем.

— Знаете, что вы возите на остров? — спросил я.

— Продукты для мудрецов, — сказал капитан. — Что же еще?

Значит, его тоже обманывали…

Я поблагодарил за вкусный чай и собрался уходить. Но только я отошел на несколько шагов от причала, капитан закричал вслед:

— Эй, шеф! Вернитесь! Событие!

Я вернулся на причал.

— Смотрите! — сказал капитан и протянул вперед правую руку.

К нашему берегу приближался плот. Он был сделан из вырванных с корнями деревьев. На середине плота стояла мачта с парусом, сшитым из черных плащей. Бородатые жители лежали на плоту и подгребали руками.

— Мне кажется, это беглецы с острова Высшей Мудрости! — сказал я, справившись с первоначальным изумлением.

Плот ткнулся в песчаную отмель. Мудрецы спрыгнули с него и побежали на сухое место.

— Здорово, Стропила! — крикнул Прунамель. — Что там у вас на острове? Чума или революция?

— Вопросы потом! — сказал Стропила, лязгая зубами. — Сперва дай согреться. Видишь, мы всю одежду на парус употребили!

Капитан провел мудрецов в надстройку «Диогена», где жарко топилась печь. Они облепили горячие бока печки и скоро согрелись.

Стропила спросил:

— Послушай, Прунамель, у вас еще делают кирпичи?

— А как же, — сказал капитан. — Даже дом строят.

— Крепко сказано: дом строят! — повторил Кикимор.

— Прунамель, — сказал Стропила, — ты всегда был своим парнем, только чуть-чуть глуповатым… то есть, я хотел сказать, слишком доверчивым…

— Так-то вернее, — буркнул Прунамель. — Что тебе нужно?

— Познакомь нас с Главным комендантом! — попросил Стропила.

Приземистый и кривоногий Кикимор, выдернув пальцы из дремучей бороды, поддержал:

— Сделай одолжение, сведи с начальством!

Кинув на меня быстрый взгляд, капитан Прунамель спросил:

— А на какой предмет вам нужен Главный комендант?

Стропила тяжело вздохнул и сказал:

— Надоело жить на этом паршивом острове. Никакие мы не мудрецы, все сплошной обман, надувательство и обираловка.

— Крепко сказано: надувательство и обираловка! — повторил Кикимор.

— А тут кирпич появился… И вдруг вспомнил я, — поднял глаза кверху Стропила, — сколько на земле построено из этого простейшего предмета! Дома, дворцы, святилища, кинотеатры, бани!..

— Крепко сказано: бани! — зажмурился волосатый Кикимор.

— И до чего же велика его сила, — продолжал Стропила, глядя в потолок, — если даже в стране Мурлындии завелся кирпич! Значит, пришла мурлындскому образу жизни с этим кирпичом полная и окончательная погибель!

— Крепко сказано: окончательная погибель! — улыбаясь, повторил Кикимор.

— Собрал я несколько приятелей повдумчивее, — продолжал Стропила рассказывать, — и объявил им, что надоел мне этот постылый остров хуже, чем Робинзону Крузо. И что надо кончать с этой обманной мудростью, пока вовсе не пропали… Наломали мы деревьев, сплотили, соорудили из одежек парус и безлунной ночью тайным образом покинули остров Высшей Мудрости. Теперь ты понял, друг Прунамель, доя чего нам нужен Главный комендант?

— Понял, — сказал Прунамель. — Ну, знакомьтесь!

Я выступил вперед, вынул из кармана золотую комендантскую медаль и повесил на шею. Я сказал:

— Кто старое вспомянет, тому глаз вон, да, Стропила?

— Конечно, уважаемый, конечно, — торопливо согласился Стропила, вглядевшись в мое лицо. — Стоит ли вспоминать ошибки? Никто от них не застрахован.

— Скажите мне, для чего вы возите на остров желтых муравьев? Кому и зачем они нужны?

— Мы отдаем их Главному мудрецу. Раз в неделю к северному берегу острова подходит судно и забирает, что накопилось. Больше мы ничего не знаем. Нам хорошо платят, вот мы и действуем, не интересуясь, как и что.

Мы еще поговорили, потом пошли в город. В гостях у Лидки сидел Митька-папуас. Он глядел на Лидку ласковыми глазами и показывал ей новые Ежунины фокусы.

— Лидия, кончай забавляться! — сказал я строго. — Возьми ножницы, обстриги вот этим жителям бороды и сделай по возможности человеческие прически. Они бежали с острова Высшей Мудрости.

— Ой, как интересно! — пискнула Лидка. — Сейчас сделаю!

Мне надо было уйти по делам. Прощаясь со Стропилой, я спросил:

— А вы не знаете, Стропила, доя чего это нужно, чтобы жители всю зиму спали?

— Дорогой, это же и Ежуне понятно! — ухмыльнулся Стропила. — Зачем жителей зимой кормить, ежели они не могут муравьев добывать?

— Так я и думал. Стригитесь, мойтесь. На ночь распределю вас по одному в домах у жителей.

Когда все дневные дела были сделаны и мы с Лидкой ужинали, сидя у натопленной печи, за стогом вдруг возник тайный человек.

— Поздравляю с прибавлением, — сказал Шнырь. — Ну и влетит вам от Главного! Теперь уж он непременно распотрошит вашу лавочку.

Лидка подала ему лепешку и брусничный компот.

Шнырь очень любил брусничный компот.

— Это моя единственная слабость, — сказал он, отхлебнув и погладив живот. — Во всем остальном я железный человек. Когда-нибудь… Когда-нибудь я отплачу вам полноценным добром за это божественное удовольствие… Мда… Ваш милый Петька сегодня зарылся в сено.

— Он построил дом? — спросила Лидка. — Или кто-то пустил его к себе?

— Никто его не пустил, — сказал Шнырь. — Петька теперь неинтересен. Раньше он чего-то выдумывал, а последнее время приходил к жителям только затем, чтобы попросить лепешку. Даже собирать муравьев ему лень. — Шнырь обожал порассуждать за кружкой компота. — Если разобраться в вопросе философски, придется сделать вывод, что никто никому не дает лепешек даром. Жители дают лепешки или за то, что для них уже сделано, или за то, что соискатель лепешки сделает впоследствии. От Петьки уже ничего не ждут. Он исчерпал свои способности и силу характера.

— Я не считаю, что Петя такой уж пропащий, — сказала Лидка. — А если бы и был пропащий, все равно дала бы ему лепешку.

— Где он спит? — спросил я.

— Под вывороченной сосной. Натаскал сена, зарылся в него и заснул.

— Вытащу и заставлю заниматься делом!

Шнырь усмехнулся.

— Что, не верите? — спросил я…

— Мое дело наблюдать, — сказал Шнырь. — Верит пускай тот, кто мало видел и мало знает.

— Увидите и узнаете, — сказал я. — Между прочим, я заметил, что доктор очень сдружился с зампотехом. К чему бы это?

— Тут, по-моему, дело очень тонкое, — сказал Шнырь, подумав. — Федя убедил доктора в том, что, если вы устроите клуб, жители разовьются эстетически и поймут, что за ересь сочиняет доктор… Старик до смерти перепугался. Мурлындия — единственная страна на свете, где его еще слушают и хвалят. Вы же знаете его стишки… Вот вам, например, его последний сонет:

Я полем шел, задумчивый и тихий, срывал цветы и слушал птичий гам.

Я думал: может, так же по лугам бредет сейчас охотник наш Евтихий.

А может быть, он ждет под елкой птицу?

А может, починяет старый лук?

Стреляй, губи живое, старый друг!

Всем тварям с жизнью суждено проститься.

Нам тоже… А кругом шумели травы.

И я подумал: может, травы правы?

Шуми, пока не ляжешь под косой!

Шуми, пока коровами не съеден!

Я снял ботинки и пошел босой.

А мир вокруг был скучен и безвреден.

Видите, обе катрены совершенно беспомощны по мысли. В первой терцете есть слабый намек не интеллектуальное переживание, но вторая терцета его совершенно зачеркивает и все сводит к нулю. Подучилось, что мелкая мыслишка болтается в сонете, как высохшее ядро в ореховой скорлупе. Ничего, кроме звона. Это самый непреложный признак бездарности автора. С такой поэзией не сунешься в приличное место. Вот Федя и подновил его на большом вопросе.

— И что решил доктор? — спросил я.

— Решил вредить вам в меру сил.

— Как именно? — задал я невеселый вопрос. Еще один активный враг мне был сейчас меньше всего нужен.

Шнырь улыбнулся:

— Я Знаток подноготной жизни, а не прорицатель будущего. Чтобы я знал о событии, этому событию необходимо, как минимум, произойти.

— Да, да, — сказал я. — Извините, спросил не подумав… Значит, Петька залег под вывороченной сосной?

— Совершенно верно. Лежит на правом боку, а сверху набросаны сухие листья и хвоя. Одна рука сжата в кулак и подсунута под правую щеку, другая рука вытянута — кисть между коленями. На лбу у Петьки две царапины и одна шишка. В левой пятке торчит застарелая заноза. Это все, что я о нем знаю.

Шнырь допил компот, перевернул кружку вверх дном, всплыл к потолку и исчез.

ТЕТРАДЬ 16

Мне представилось, как Петька лежит под корнями вывороченной сосны, зарытый в мокрое сено. Его заносит снегом. Над маленькой дырочкой, которую он продышал, вьется легкий парок. Подходят голодные волки, смотрят и принюхиваются… Меня так передернуло, что зубы лязгнули об кружку. Если мы его не поднимем, он погибнет. Не замерзнет зимой, так проснется в апреле обросший шерстью, будет рычать, ходить на четвереньках и удивляться, что это за драная тряпка висит у него на бедрах…

— Почему ты перестал пить компот? — спросила Лидка.

— Брось ты о компоте… Надо выручать Петьку. Он конечно, дурак, но он не какой-нибудь житель, а человек и наш товарищ.

Лидка придвинулась к столу, подперла щеки кулаками.

— Миша, ты должен узнать одну вещь, — сказала она. — Раньше я не говорила, потому что не думала, что так выйдет. А теперь, когда это случилось, я должна рассказать. Позавчера, когда тебя не было, приходил Петя. Лохматый, грязный и голодный. Я уговорила его помыться и дала лепешку. Он съел ее с такой жадностью, что я перепугалась. Никогда в жизни не видела таких голодных мальчиков!.. Он говорил, что работать под твоим начальством ему стыдно, а получать от тебя заработную плату кирпичиками — и вовсе немыслимо. И очень ему обидно, что не он все это придумал. Разве он не мог бы выдумать такую простую вещь, как кирпич?

— Мог бы, — согласился я. — Но он предпочел пить носом воду. Видишь, чем это кончается, когда человек пьет носом воду, вместо того чтобы выдумывать простые вещи?

— Вижу, — пригорюнилась Лидка. — Все равно мне его жалко.

Я спросил:

— Он все еще в тебя влюблен или приходил только за лепешкой?

Лидка покраснела и опустила глаза.

— Значит, влюблен, — решил я. — Хоть и не больше, чем в себя. Что он тебе предлагал?

Лидка молчала.

— Он предлагал мне обежать на остров Высшей Мудрости и устроить там страну еще получше, чем Мурлындия, — сказала Лидка.

— Эх, Петька… — вздохнул я.. — Каждый раз попадает пальцем в небо. Знал бы он, что творится на этом острове!

— А что там творится? — полюбопытствовала Лидка.

У меня появилось желание рассказать ей, что я узнал за последние дни. Я уже раскрыл рот, но вовремя осекся. Не стоит расстраивать девчонку. Пусть верит в волшебство…

— Да так, — сказал я. — Скучно там… Наверное, Петька сказал, что если ты с ним убежишь, то он перестанет лениться, будет работать дни и ночи, а насчет того, чтобы пить носом воду, забудет и думать?

— Да, — ответила Лидка. — Еще он сказал, что если я с ним не убегу, то он заляжет на зиму спать и мы его не найдем.

— Дураки вы оба! — сказал я. — Капитан Прунамель не перевез бы вас на остров. Он рассказал бы мне и спросил разрешения.

— За кирпичи многое можно сделать…

— Только не с капитаном. Прунамель не продаст меня ни за какие кирпичи… А ты что ответила Петьке?

Лидка уткнулась носом в ладони, и плечи ее затряслись.

Этого еще не хватало…

Я стал говорить разные приятные слова, но она все ревела.

— Капитану ты веришь, а мне нет, — произнесла Лидка, всхлипывая. — Ты все забыл, Миша. Когда тебя назначили Главным комендантом, я поклялась, что никогда не брошу тебя на произвол судьбы. Ты ничего не помнишь, ты толстокожий и никого, кроме своих кирпичей, не любишь. У тебя черствая душа и каменное сердце. Спрашиваешь, что я ответила Петьке!..

Она снова зарыдала.

— Лидочка, не надо! — взмолился я. — Прости, пожалуйста. Я все помню, только сейчас немножко забыл. У меня столько дел, а тут еще этот Петька!

Лидка сразу перестала плакать, улыбнулась и сказала:

— Прости, Миша. Когда я решила зарыдать, я упустила из виду, что ты занятой человек и Главный комендант целой страны. Больше не буду… Не могла поверить, что Петька заляжет спать…

Я сказал:

— Завтра мы его поднимем. Приготовь побольше воды, чтобы его вымыть и вообще привести в порядок.

Наступило утро, и мы пошли в лес. Дождик как бы раздумывал: стоит ли идти, не остаться ли в своей тучке? Было пасмурно и сыро. Лидка захватила берестяное лукошко. Она обрывала поздние грибы, которые хотела добавить к засоленным на зиму. Я поторапливал ее, потому что люблю идти к цели прямо, не отвлекаясь пустяками. Но так уж Лидка устроена — она не могла пропустить ни одного, даже плохонького, гриба. Зато когда добрались до вывороченной сосны, у нее было полное лукошко.

Я заглянул под корни и сказал:

— Здорово спрятался. Сверху ничего не видно.

Она молча кивнула, отставила лукошко и начала разгребать ветки и листья. Показалось сено. Лидка разгребла его, и мы увидели черные пятки. В одной торчала старая заноза. Лидка сказала:

— Дальше я не могу… Как могилу разрываешь. Давай ты!

Я не стал разрывать могилу, а взял Петькину ногу, уперся в корень и потянул. Из берлоги послышалось рычание. Лидка охнула и отвернулась. Петька рычал все громче и за что-то цеплялся. Я и на этот раз оказался сильнее его. Вскоре Петька очутился на поверхности, сел и протер глаза. Увидев наконец меня, он спросил:

— Рабочих не хватает, Главный комендант? Фига тебе! Убирайся прочь и не мешай мне делать то, что я хочу. Тут Мурлындия!

— Уберемся вместе, — сказал я.

— Не желаю тебя слушать! — отрезал Петька. — Пошел прочь, пока я тебе не надавал по шеям.

— Ты… мне? — спросил я со смехом.

— Именно я тебе! — грозно крикнул Петька. — Я и укусить могу. Я теперь отчаянный, мне все равно.

— Ой, какой ужас! — вскрикнула Лидка. — Разве можно кусаться?

Только теперь Петька ее заметил.

— Чего притащилась? — спросил он, стряхнув с головы сено.

— Прошлый раз ты был в тапочках, а теперь босой. Где твои тапочки? — спросила Лидка.

— Тапочки ее интересуют, — буркнул Петька. — Внешний вид… Когда в жизни нет главного, все остальное не имеет никакого значения. Проваливайте, а то я у вас еще лепешку попрошу!

— Я захватила! — радостно воскликнула Лидка.

Она подала Петьке толстую поджаристую лепешку. Петька схватил ее и, ворча, стал кусать. Лицо его становилось добрее. Лидка подсела ближе, глядела на Петьку во все свои синие глаза и ласково гладила его руку.

— А что там? — спросил Петька, заглянув в лукошко. — Грибы?

— Ой, Петенька! — закричала Лидка. — Отравишься! Они сырые!

— Чушь! — коротко сказал Петька и стал есть сырые грибы горстями. — Я их сколько уже съел, а все здоровый… Хороши еще можжевеловые ягоды. От них сытость. А лучше всего орехи. Только их мало, не уродились в этом году.

Лидка охала, вскрикивала и закрывала лицо руками.

— Завтрак окончен, — сказал я, когда Петька доел грибы и облизнулся напоследок. — Брось дурить. Пойдем домой, Петька!

— Проваливай, проваливай, — замотал он головой. — Чего это я позабыл в твоем доме?

— Это и твой дом, — вмешалась Лидка. — Ты его тоже строил.

— Точно, строил… — сказал Петька. — Хорошее было время.

— Еще лучше будет! — воскликнула Лидка. — Только надо умыться, причесать волосы и попить горячего чаю.

Петька взглянул на нее исподлобья и проговорил:

— Горячий чай — это убедительно… Такого баловства я себе давно не позволял… Ну, а потом что?

— Потом сколотишь себе кровать, — сказал я.

— Допустим… А потом?

— Потом будешь делать все что хочешь. Работать тебя никто не заставит, закон Мурлындии остается в силе. Только живи как человек, мой шею и ешь ложкой. Остальное придет само собой.

Лидка сказала:

— Помнишь, ты мечтал: «Сяду посреди улицы и буду играть на гитаре».

— Не сяду, — сказал Петька.

— Почему? Ты же хотел!

— Мало ли что хотел… Я не умею играть на гитаре.

Он разгреб листья и вытащил облупившуюся, покоробленную гитару.

— Волшебник дал за три банки муравьев, — сказал он. — Я думал, что если все что хочешь, так сел и заиграл. А оказалось, еще научиться надо…

Петька размахнулся и трахнул ненужной гитарой об сосну.

— Видишь ли, Петр, — сказал я ему, — все дело в том, что никаких высоких желаний у тебя нету. Просто до удивительности мелкие у тебя желания. Все свелось к тому, чтобы полегче жить.

Я думал, что Петька начнет ругаться, но он посмотрел на меня понимающим взглядом и произнес:

— Мой бывший друг Митька-папуас сказал бы: «Это мудро». Ладно, ребята, пошли домой. Для начала я хочу помыться!

Лидка чмокнула его прямо в немытый нос. После такого Петька уже не шел, а просто-таки летел на крыльях…

Я проводил их до дома, потом отправился на стройку посмотреть, как там идут дела. Улицы были совсем пустынны. Казалось, что жизнь в Мудросельске прекратилась. Но я знал, что это не так. Над половиной домов возвышались, дымя, печные трубы. Значит, половина жителей не спит. Мои усилия не пропали даром.

Когда дело получается, хочется трудиться дальше. А если ничего путного не выходит, руки опускаются, глаза на работу не смотрят, так и подмывает забросить все к собачьей бабушке…

С такими мыслями я дошел до стройки — и вдруг сердце мое забилось сильно и радостно: на стене стоял Степан Кузьмич с мастерком в руке.

— Степан Кузьмич! — закричал я. — Да вы ли это?!

— Я, мой друг. Я собственной персоной! — сказал Степан Кузьмич и спустился со стены.

— Наконец-то вы выздоровели!

— Да уж такие теперь времена, что помирать обидно, — сказал Степан Кузьмич. — Вот и пришлось выздороветь.

— Тоща принимайте государственные дела обратно.

— Нет, Миша. Ты будешь государством править, а я, по старости возраста, к простому занятию обращусь. Я ведь в молодости каменщиком работал, большие строения возводил. Назначь меня бригадиром. И мне, и делу польза будет.

Тут же я объявил жителям, что назначаю Степана Кузьмича бригадиром. Работа закипела еще яростнее. Степан Кузьмич указывал, жители бойко исполняли, особенно бывшие мудрецы с острова. У костра никто не грелся, хотя у нас это и не запрещалось. Принцип добровольности ни разу не был нарушен.

Вдруг Митька-папуас положил мастерок и сказал:

— Правильно Лида заметила, что в моем доме стенки шатаются. Хотелось бы построить дом из кирпичей. Вот был бы крепкий!

— Кто же тебе запрещает? — сказал я.

— Кирпичей у меня маловато, — сообщил Митька. — Не играю, ни на что лишнее не трачу, а все равно медленно накопляются.

Я утешил папуаса:

— Не беда. После того как закончим клуб, получишь из общественного фонда.

Вокруг собирались жители, прислушивались к нашему разговору.

— А почему мы сперва строим клуб? — спросил Грызушка. — Ведь он будет ничей. Лучше сперва жителям дома построить. Когда у каждого будет хороший дом, тоща можно и клуб сложить на досуге. Я так понимаю этот вопрос.

— Неверно понимаешь, — сказал бывший мудрец Стропила. — Ты к себе в дом один придешь, а меня не пустишь. Верно?

— Это уж как захочу! — надулся Грызушка.

— А в клуб каждый житель может прийти и провести там время с пользой и удовольствием.

— Крепко сказано: с пользой и удовольствием! — поддержал друга Кикимор. После того как Лидка его постригла, Кикимор стал совсем не страшным.

Бывший зампотех Федя разогнулся, потер поясницу и пробубнил:

— Еще неизвестно, что мы в том клубе будем делать.

Может, спать даже интереснее. Когда спишь, приятные сны видишь!

Я начал говорить:

— В клубе мы будем делать все что захотим! В первом этаже мы устроим спортивную базу…

— Крепко сказано: спортивную базу! — обрадовался Кикимор.

— Мы сделаем лыжи, санки, а когда научимся ковать железо, то и коньки! Будем устраивать прогулки, соревнования и кроссы. Будем строить снежные крепости и играть в войну. На Новый год украсим елку и навешаем на нее подарков для всех жителей!

— Здорово! — закричали жители. — А что такое «Новый год»?

— Это самый веселый праздник, — сказал я. — В этот день открывается чистая страница твоей жизни и ты думаешь о том, какие интересные события будут на ней записаны. Когда наступит весна и вы расскажете проснувшимся жителям, как провели время, они взвоют от обиды, что проспали зиму и все прошло мимо!