– Осторожность никогда не повредит. Ты мог оказаться кем угодно: духомдвойником только что с Кулла, стучащим в мою дверь, – и он указал рукой с длинными пальцами на полку под самым потолком. Полка была уставлена банками, и в каждой плавало лицо: отсеченная голова с ярко полыхающими глазами. Глаза на одном лице моргнули, а рот разверзся в беззвучном рыке. Рол содрогнулся.

– Но, думаю, теперь я могу тебя освободить. Не пытайся сесть. Необходимо, чтобы припарка сделала свою работу. – Он начал развязывать узлы на веревках, удерживавших Рола. – За ним в конце концов явились? Понаперло местное быдло?

– Наш дом сожгли. И убили Морина и Айд. Пселлос не оченьто обеспокоился.

– Я бы не стал сильно расстраиваться изза големов, хоть они и полезны. Твой дед умел с ними обращаться, что правда, то правда. Мои дарования лежат в иной области.

Припарка все сильнее жгла грудь Рола. Ему казалось, что его ребра прилипли к спинному хребту. Рол скорчил рожу.

– Дарования? Понятия не имею, о чем ты. За что его убили? Почему они нас так ненавидели? Чем мы отличаемся от других?

Странные глаза Пселлоса потемнели.

– Думаю, мы поговорим об этом в другой раз, когда твои кишки не будут торчать из живота. Пока отдохни. И не пытайся встать или хотя бы поднять голову. Не касайся припарки.

– Я хочу пить.

– Тебе нельзя пить. Пока что.

– Почему она на меня напала? Эта девушка? Пселлос запрокинул голову и рассмеялся. И Рол мог бы поклясться, что в это время на миг острый и тонкий, как нож, язык вылетел изо рта. Совсем черный.

– Спроси ее, если осмелишься. Но если бы она обрекла тебя на смерть, ты бы уже несомненно был мертв, есть в тебе кровь Орра или нет. А теперь спи и будь благодарен, что я вовремя явился домой. – Он с треском щелкнул пальцами, и Рол уснул.

Юношу разбудило прикосновение к его груди. Там скользило чтото теплое и тяжелое. Оцепенев от страха, он почувствовал, как нечто сползает с него, шлепается на кровать, а затем так же мягко спрыгивает на пол. Дрожащей рукой Рол ощупал место, куда его поразила девушка. Грудь покрывало нечто вроде слизи. На коже остался неровный шрам, но рана закрылась. Он почувствовал, что голова у него ясная и что его мучает невероятная жажда. В комнате было темно, только у кровати светился жалкий огарок сальной свечи.

Рол сел, и немедленно тень вынырнула из угла, и прохладная рука резко пихнула его в грудину, вновь заставив принять лежачее положение. Это была девушка, Рауэн. Рол чувствовал, как глухо заколотилось его сердце под ее ладонью, пока она его удерживала. Ее темные волосы вороновым крылом нависали над одним глазом, другой, казалось, вобрал в себя все желтое сияние, идущее от свечи. Девушка оказалась старше, чем он думал, уже не девочка, а взрослая женщина, старше его лет на десять, не меньше. Под глазами у нее залегли тени, тонкие линии пробежали от уголков носа ко рту. Губы были темные, точно синяки, а на тыльной стороне ладони, которая удерживала Рола, заметно выдавались над поверхностью белой кожи синие вены. Рол был силен для своих лет, его мышцы окрепли от работы в море и на суше, но он понял, что силы в изящной руке Рауэн больше, чем у него. И тем не менее она казалась ему одним из самых прекрасных созданий, какие он встречал.

Она медленно убрала руку, как если бы ожидала, что он опять вскочит. Ни на миг не сводила она с него взгляда. Но вот она потянулась в сторону от кровати и, не глядя, взяла глиняную чашку. Затем поднесла чашку к его губам, наклонив. Рол жадно выпил прохладой воды. Часть ее тонкой струйкой стекла по его подбородку и шее.

– Спасибо, – выдохнул он.

Девушка ничего не сказала, а лишь, поставив чашку, склонилась над его грудью и осмотрела место, куда его ранила. Ее волосы коснулись ребер Рола, его живота и далее скользнули через его пупок. С мгновение он чувствовал у себя на животе прохладные пальцы, но вскоре Рауэн вновь выпрямилась.

– Вставай, – произнесла она, отворачиваясь. – Одевайся.

Пока она его осматривала, Рол испытал невероятное возбуждение, но Рауэн даже знака не подала, что заметила это. Юноша повернулся к ней спиной и с пылающими щеками стал натягивать одежду. Та лежала на табурете близ постели, отстиранная, с тщательно залатанными прорехами. Рядом он заметил иглу и нить. И подумал, что, наверное, эту тщательную работу проделала его сиделка, но предпочел не спрашивать.

Теперь он смог осмотреть комнату и с удивлением обнаружил, что она больше, чем он полагал. В ее стенах темнело несколько дверей и ниш. Вдоль стен выстроилось множество полок и шкафов, полных рукописей, банок, горшков и переплетенных в кожу рукописных книг, толстых, как бицепсы мужчины. Несколько маленьких круглых столиков стояло здесь и там, вдали мерцала жаровня в ярд высотой. Тлеющие в ней угли нагревали помещение достаточно сильно, чтобы на лбу у Рола выступили капли пота. На свободном участке стены в камень были вделаны тяжелые железные кольца. С них свисали кандалы.

Женщина отодвинула стул от одного из столиков и указала на него Ролу, мол, садись. На столе высился полный воды кувшин и лежали хлеб, яблоки, холодная баранина и маринованные овощи. Рол поволчьи набросился на еду и питье. Он едва ли помнил, когда в последний раз как следует ел. Айд устроила бы ему выговор за такое поведение за столом, но Айд мертва. Да и чем она была, в сущности?

Он поглядел на женщину, Рауэн, с новой решимостью. И подумал, что если есть на свете королевы и принцессы, то они должны походить на нее. Но он не забыл холодную силу ее рук, от которой уже пострадал.

– Кто ты? – спросил он, расхрабрившись от доброй пищи в желудке.

– А ты кто? – спросила она в свой черед, подняв бровь.

– Я? – Рол заколебался. – Похоже, я этого не знаю и сам. Теперь не знаю.

Она передернула плечами, как если бы ее устроил такой ответ, и, достав кинжал из ножен, висящий на поясе, принялась нарочито точить его о маленький оселок.

– Почему ты на меня напала? Она указала лезвием на его лицо.

– У тебя был нож в руке, и ты колотил в двери Пселлоса. Обычно одного моего удара достаточно. В Аскари вначале наносят удар, а потом задают вопросы.

– Ты пыталась меня убить? Рауэн приостановила работу.

– Пселлос так не думает.

– Пусть думает что ему угодно.

– Ты его дочь или жена?

Ее переменчивые глаза наградили Рола взглядом холодным и враждебным, точно у недовольной кошки.

– Не жена. И не родня. Я работаю на него.

– И что ты делаешь?

Она улыбнулась, но без добродушия, а скорее с горечью.

– Все, что нужно.

– Ну а Пселлос? – В голосе Рола решимость боролась с отчаянием. – Что он за человек? Там, на причалах, один моряк предостерег меня насчет него. Откуда Пселлос знает моего деда, мою мать? – При последних словах Рол едва не сбился на рыдание.

Рауэн разглядывала его с кротким любопытством.

– Скажу одно: в свое время ты сам узнаешь.

После чего Рол оставил ее в покое. Он поднялся изза стола и приступил к обследованию помещения. Его отнюдь не удивило, когда он обнаружил, что все двери заперты. Своего кинжала он тоже не нашел, равно как и ничего, что мог бы использовать как оружие. А мысль вступить в схватку с этой женщиной с голыми руками его мало воодушевляла. Потирая грудь, он принялся рыться в потрепанных книгах на полках. Он, собственно, умел читать, но слова в этих книгах были на языках, которых он не знал, и сопровождали их темные и загадочные гравюры. Некоторые тома вызывали чувство нечистоты, побуждая Рола вытереть пальцы о штаны после того, как он возвращал том на место.

Шли часы. Рауэн сидела, наблюдая за Ролом, терпеливая и неутомимая, словно камень. Юноша подумал, а сколько времени прошло? Конечно, до зимней зари не должно быть далеко. Он чувствовал себя изнуренным. Наконец, метнув последний сердитый взгляд на свою сиделку, он уснул, привалившись к стене спиной. Ему не нравилась самая мысль о кровати с веревками.

Тем не менее, пробудившись, он обнаружил, что лежит на кровати. Солнечный свет вливался в его спальню через окна, которые минувшей ночью надежно скрывали занавеси. Уголья в жаровне прогорели и рассыпались золой. Пселлос и Рауэн стояли у жаровни спиной к Ролу.

– Он чистокровный, – говорил Пселлос. – Не знаю, как это может быть, но старина Грейвен не ошибается. Я знал, что Амери наверняка наставила рога своему дурню, несмотря на все ее заверения в любви.

– Так кто же тогда был отец? – спросила Рауэн.

– Ничего не могу сказать. Но я намерен выяснить это, так или иначе. А пока что он остается здесь.

– Еще один ручеек, который иссякнет?

– Нет. Он не таков. – Тут Пселлос поднял руку к черной гриве Рауэн. Ухватив прядь, он резко запрокинул ее голову и приложился губами к ее губам. Когда он отпустил ее, на ее темных губах остались красные отметины зубов. Он протянул другую руку, и, не говоря ни слова, она чтото туда вложила. Звякнула монета. Пселлос улыбнулся, глядя на ее бледное лицо, сжимая ее дар в ладони. – Добрая ночь. Книга у тебя?

– Да. Теперь мне надо переодеться. От меня воняет.

– Мне нравится, когда от тебя воняет, – заметил он, ухмыляясь. Роуэн высвободилась, оставив несколько черных волос в его пальцах. Лицо Пселлоса скривилось в насмешливом раскаянии. – Все имеет свою цену, Рауэн. Так устроен мир.

– Знаю. Ты меня хорошо этому научил. – Она покинула комнату, ни разу не оглянувшись.

Пселлос стоял, покачивая головой. И все еще улыбался. Затем он убрал монету в карман и, повернувшись, лягнул ногой кровать.

– Вставай.

Рол сел в постели.

– Вылезай! Если ты остаешься здесь, надо приносить пользу.

Башня была еще обширней, чем казалась снаружи. Рол следовал за хозяином по множеству винтовых лестниц, пока они не выбрались на широкое открытое пространство: на галерею, которую Рол заметил в ночь прибытия. Настало утро. Они находились в нескольких сотнях футов над уровнем моря и в зимнем, но ярком солнечном свете отлично видели весь Аскари, раскинувшийся внизу, а за ним протянувшийся до горизонта синий простор Моря Неверных Ветров. Они глядели на восток в сторону Деннифрея и жизни, которая уже казалась частицей исчезнувшего прошлого.

– Значит, Рол? – небрежно спросил Пселлос. – Подойди. Теперь я твой учитель и хозяин, Рол. Ты остаешься здесь под моим покровительством, как и Рауэн, но взамен я жду полного повиновения.

– Моя лодка…

– Продана нынче утром. Деньги не помешают. Тебе предстоят расходы.

С трудом сдерживая ярость, Рол с минуту молчал, пытаясь обуздать свой голос.

– А что, если я не пожелаю остаться?

– Тогда ты никогда не получишь ответов на свои вопросы. Рол бросил на Пселлоса гневный взгляд. И тот рассмеялся.

– Я тебе не нравлюсь. Хорошо. Достаточно недурно для начала.

Началось учение. Хорошо то, что прекратилось бегство. Сознание Рола приняло опекунство Пселлоса с большей легкостью изза того, что у юноши никого не осталось на всем белом свете. Ни одного знакомого лица рядом. Так проще было убедить себя, что другого выхода нет. И Рол смирился.

Но ему не дозволялась близость. В сущности, сперва его положение было лишь немногим лучше, чем у поваренка. Ему поручалась работа в Башне, какую только мог выдумать Пселлос. Возможно, Ролу хотели указать его место, но он рос, учась принимать тяжелую работу без ропота. Так что он скоблил полы, потрошил рыбу и выметал очаги с достаточным рвением и все это время наблюдал, слушал и вникал в то, как ведется хозяйство в Башне. А оно было не маленьким, ибо, хотя Башня являла внешнему миру суровый лик, Пселлос, как вскоре открыл Рол, был человеком богатым и влиятельным, а посему держался определенных правил. Для чего ему требовалось окружить себя небольшим воинством служителей и подчиненных.

Здесь был повар Джиббл, кругленький коротышка с лысой башкой и кустистыми бровями. Он был полным властелином в подземельях, где размещались кухни, но трепетал от страха перед своим работодателем. При нем состоял отряд бойких уличных сорванцов, которые делали для него покупки или воровали, смотря что требовалось к столу в тот или иной день. По вечерам, когда последнее блюдо подавалось в покои Господина, Джиббл нырял в свои бездонные владения и прикладывался к бутылке с преданностью, внушавшей благоговение наблюдателю, меж тем как его ошеломленные подданные насыщались остатками пиршества, вознаграждая себя за дневные труды.

Был здесь также слуга, тощий, как рыба. Его звали Куаре, у него были длинные белые пальцы, оставлявшие влажный след на всем, чего ни касались. Его черные волосы были зачесаны прочь ото лба и намазаны. В своих черных чулках он ступал по лестницам Башни бесшумно, точно паук. Рол быстро научился избегать встреч с ним наедине после того, как однажды внезапно наткнулся на него в винном погребе. Куаре занимал почетное положение, дававшее ему доступ к Господину в любое время дня и ночи. Он был глазами и ушами Пселлоса среди подвластного ему люда, и любой здесь от всей души его ненавидел.

Были и другие слуги, число которых непрерывно менялось. Лакеи, конюхи, швеи. Горничные, по прибытии очаровательные и веселые, со временем казались изнуренными, с затравленными взглядами. Но прежде чем они исчезали, их сменяли новые. И каждую неделю являлись и удалялись товарищи Пселлоса (так они сами себя называли), все на один лад заискивающие перед ним и презрительно взиравшие на любого другого. В Башне Пселлоса существовала жесткая иерархия, и хотя Рол был во всех отношениях в самом ее низу (спал на груде тряпья поверх жарких плит буфетной), его тем не менее выделяли среди прочих. Внимание к нему Куаре внезапно прекратилось после нескольких первых дней, и теперь тот поглядывал на Рола со смесью настороженности и ненависти.

Какое место занимала в этом хозяйстве Рауэн, Рол никак не мог себе уяснить. Все выказывали ей почтение, если не из чего другого, то из страха. Но в то же время создавалось впечатление, что ее презирают. Только Джиббл вел себя иначе. Он обращался с ней почти как с дочерью и всегда бодрствовал, если и не был вполне трезв, когда она возвращалась с ночных сборищ. Он заботился, чтобы ее всегда ждали пища и горячая вода, и удостоверялся, что она получила все что нужно, прежде чем припустить вперевалочку к своей постели. Что до Рауэн, в ее распоряжении была вереница богато обставленных комнат в верхней трети Башни, и ее часто звали за стол к Пселлосу, особенно когда он принимал гостей, но она ела на кухне всякий раз, когда это ей удавалось, и частенько бралась за какоенибудь низменное занятие, как если бы на нее чтото находило, и выполняла эту работу за длинным дубовым столом, меж тем как Джиббл гремел кастрюлями и болтал, оборачиваясь к Рауэн от пылающего очага. Казалось, жаркая полутьма кухонь смягчает ее тяжелые настроения, и порой она оставалась там до зари, точа ножи и вертелы для Джиббла, очищая сочленения с ловкостью хирурга или просто глядя в огонь. Никто, кроме Джиббла, никогда не смел к ней обращаться.

Впрочем както ночью, когда все в доме спали, Рол наблюдал за ней через дверь буфетной и видел, как она стоит и пьет вино в свете кухонного пламени. Она только что вернулась после одной из своих обычных вылазок и была одета помужски, в облегающие штаны, камзол и короткий плащ. Ее волосы были убраны, и она выглядела почти как прехорошенький парнишка. Но какаято одеревенелость сменила ее обычно столь гибкие движения, она держалась с осторожностью, свидетельствовавшей о некоей скрытой боли.

У Рола перехватило дыхание, когда она вдруг прямо на месте принялась раздеваться, не догадываясь, что он наблюдает за ней расширенными глазами. Первым делом она высвободила из тугой прически свои волосы цвета воронова крыла, и те упали ей на плечи. Затем сбросила одежду почти что с отвращением. Ее белая кожа, омытая светом угасающего пламени, сделалась алой, крепкие мышцы двигались на ее бедрах и голенях, а также вдоль изгиба спины, когда она себя осматривала. Множество ярких ранок и чегото, неприятно похожего на следы укусов, сбегало по ее бокам. Она омыла их дышащей паром водой Джиббла, подергиваясь с натянутым лицом. Это зрелище неделями представало перед Ролом во сне.

Башня уходила под землю почти столь же глубоко, сколь высоко поднималась к небу. Проходили дни, когда Рол ни на миг не видел солнечного света, ибо работа удерживала его в кухнях и погребах, бесконечных кладовых, буфетных и мастерских, основательно врытых в холм. Он помогал разгружать повозки с высокими бортами, подкатывавшие в положенное время и груженные самыми разными плодами, овощами, дичью, а также бочонком на бочонке вина, бренди или пива. Все это, как он узнал, производилось в поместьях самого Пселлоса, на обширных пашнях, пастбищах и в охотничьих угодьях, раскинувшихся дальше в глубь суши за Эллидонскими холмами, где трудились арендаторы и егеря. Целое королевство, где Михал Пселлос был единовластным правителем.

Если выдавалась спокойная минутка, Рол расспрашивал Джиббла и горничных, прослуживших дольше других, об их Господине и Башне, но они не оченьто охотно отвечали. Все они до единого испытывали ужас перед хозяином, и всетаки чтото удерживало их на этой рабской службе, не давая ее покинуть. Рол открыл, что Пселлос не благородных кровей. И, хотя он торговал всякого рода добром и отправлял грузы на множестве больших кораблей туда и сюда по Двенадцати Морям, он не принадлежал к Купечеству. Откуда же взялось его безмерное богатство?

Рол часто подумывал, а что, если просто уйти, спуститься на оживленные причалы Аскари и наняться на какоенибудь судно, где нужны рабочие руки. Теперь он обрел некое новое равновесие, коечему научился в большом мире, это будет нетрудно. Но его удерживали две вещи.

Пселлос знал его семью. И знал, возможно, больше, чем просто о происхождении Рола. Если Рол уйдет, он, может, так ничего и не узнает сам, сколько бы ни скитался по свету. И Рауэн. Было в ней чтото, что его притягивало. Не просто ее красота, но печаль, чувствовавшаяся под холодной наружностью. Если Ролу требовалось узнать о себе самом, то он просто отчаянно жаждал узнать и о ней.

В течение нескольких первых дней Рол явно недостаточно познакомился с Господином. Он часто видел его, но ни разу с ним не говорил, да и тот к нему не обращался. Оба, Пселлос и Рауэн, казалось, начисто забыли о его существовании, и первые несколько месяцев своей новой жизни Рол не особенно на это досадовал. Он многое видел, многому учился, знакомился с другими людьми. Требовалось войти в здешние обыденные дела, вникнуть в отношения всех со всеми, обдумывая подлинные и мнимые обиды, догадки, оброненные шепотом намеки и ставящие в тупик мелкие правила. В ходе стычкидругой с прочими поварятами вскоре определилось его превосходство в силе.

Хоть они и были старше его, Рол опрокидывал большинство из них, не особенно себя утруждая, и мог бы разбить им головы, даже если бы на него одновременно напустились трое. Самый маленький и угрюмый из них, Ратцо, предложил ему после этого перемирие.

– Мы все в одной лодке, – заметил он, шепелявя, ибо у него недоставало передних зубов. – Коекто вполне мог бы выпустить тебе кишки, пока ты спишь, но ходят слухи, у Господина к тебе особое отношение, так что мы воздержимся. Пока у тебя испытательный срок, Рыбий Глаз.

Они поплевали друг другу на ладони и обменялись рукопожатием, после чего Рола более или менее приняли как своего. Прозвище прилипло, и, хотя оно изрядно раздражало Рола, он в конце концов стал откликаться. Он понял, что у него общего с Пселлосом и Рауэн: нечто в глазах, что тревожит всех остальных. Некая необычность.

Как и другие поварята, Рол пытался подружиться с Джибблом, но в отличие от остальных достиг некоторого успеха, равно как потому, что его ничуть не волновала возможность получить больше объедков (жизнь в Эйри не отличалась большей надежностью), так и потому, что он не боялся тяжелой работы, не жаловался и все, что ему поручали, выполнял проворно, испытывая особую гордость за то, что самое низменное дело выполнял безупречно.

Както вечером, гдето два с половиной месяца спустя после того, как он попал в этот дом, он сидел с Джибблом, и здоровякповар откупорил свою неизменную бутыль агуарпуты, дешевого, но крепкого пойла из трущоб Аскари, а Рол терпеливо выслушивал привычные жалобы Джиббла на никчемность и неумелость его подчиненных, жадность торгашей в верхнем городе, ухудшение качества привозных мускатов. Рол слушал только наполовину. Снаружи под звездным небом шелестела весенняя ночь. Даже здесь в пределах кухонь, похожих на темницы, можно было ощутить перемены в природе. Рол думал о «Нырке», ходит ли тот попрежнему в море, подкрасил ли ему глаза новый владелец, смазал ли ему нос, как проделывал дед каждый год, едва расцветали примулы. И он рассеянно ворошил кочергой в алой преисподней внутри громадной черной железной пасти, протянувшейся вдоль целой кухонной стены, поддерживая жар в угольях, чтобы нагреть воду для Рауэн. По мере того как шли часы, Джиббл все заметней пьянел, и его громогласные разговоры перешли на дела, отличные от кухонных. Он описывал с немалым упоением, что делал с Миной, старшей из служанок, в ночь накануне в обмен на роскошное кушанье из жареной дичи. Обычно добродушный, Джиббл тем не менее нетнет да чувствовал потребность измерить пределы своей власти. Недовольная, но голодная служанка уступила ему, и этого пока было достаточно, его веря, что он занимает положенное ему в мире место, укрепилась, и теперь в течение нескольких недель ему для полного счастья не понадобится приставать ни к чему более живому, чем бутылка. По правде говоря, служанки не были особенно против заигрываний Джиббла, хотя бы если сравнить его с Куаре. Если тот уделял им внимание, они целыми днями потом ходили в синяках и рыдали, неспособные рассказать о том, что он с ними вытворял, но неспособные также это забыть. Джиббл по меньшей мере пытался не делать им больно. От Рола все они падали в обморок с самого начала, и ему тоже был предоставлен недурной выбор. Он утратил невинность в первую неделю, прижав настойчивую девицу к темной стене в погребе и накачав ее. Его поразило, как мало это для него значило. Время от времени к нему снова липли, и он уступал. Но всякий раз, всаживая член в визжащую счастливицу, он видел Рауэн в кухне перед огнем в ту ночь и почти чувствовал, как ее темные губы жадно приникают к его рту.

Джиббл оставил свои похотливые воспоминания. Чем больше он пьянел, тем горестней становился. Вот он проверил водяные часы и, кажется, встревожился. Рол вздремнул ненадолго, уже не час и не два, как минула полночь, а его день начался еще до зари. Когда толчок вывел его из сна, Джиббл все еще бормотал себе под нос.

– Ничего хорошего в том, что он заставляет ее делать. Ведь не то чтобы Господин нуждался в деньгах. Нет, он так поступает, чтобы ей было стыдно, чтобы знала свое место. И все эти создания, ведь он ее… – Повар осекся, воззрившись на зевающего Рола. – И ты тоже. Ясно как день, у тебя все на лице написано, но он думает, что только он замечает. Он стал беспечным, вот что. – Джиббл основательно глотнул из горлышка своей початой бутыли и вытер рот мясистым предплечьем.

– Что у меня на лице написано? – еле слышно спросил Рол.

– Я здесь дольше, чем кто угодно, восемнадцать лет. Я все это видел. Еще два, и выйдет мое времечко, так он мне сказал. Еще два, и я опять вольная птица. И не то чтобы дело того не стоило, видеть этих сукиных сынов, удавленных их собственными кишками. – Тут Джиббл не в меру расчувствовался и начал плакать. – Она была такая красивая. Вот в чем дело. Говорят, они не могут страдать после смерти. Боги над нами, надеюсь, что это правда. Правда для нее. Но Господин помнит о своем праве. И всегда держит слово. Он пообещал, что они будут умирать медленно, так и вышло. Двадцать лет. Полжизни. Ей было девятнадцать, когда она умерла. – И повар начал негромко всхлипывать.

Кухонная дверь распахнулась, хлопнув о стену. Оба, Джиббл и Рол, вскочили. Бутыль выскользнула из толстых пальцев повара и разбилась о скользкие плиты пола.

То был сам Господин в сопровождении Куаре. Пселлос оглядел комнату и, чуть его взгляд задержался на Роле, нахмурился, как если бы присутствие мальчика напомнило ему о чемто, что он предпочел бы забыть.

– Где Рауэн? – спросил Пселлос. – Еще не вернулась? Джиббл попытался встать прямо, но безуспешно. Пселлос подошел совсем близко.

– Нет, твоя милость. Ни слуху ни духу, на несколько часов припозднилась. У меня здесь наготове вода для нее. Сижу вот, жду…

– Вижу. Куаре, ступай принеси Вертел. И фонарь. Поторопись.

Доверенный слуга мгновенно и бесшумно скрылся. Пселлос стоял и глядел на свет пламени, льющийся через распахнутую дверь. Снял пару перчаток с пояса, в задумчивости натянул их, тщательно облекая в телячью кожу каждую костяшку. Опасный огонек появился в его переменчивых глазах. Рол сидел молча и неподвижно, вдыхая пары расплесканной вокруг агуарпуты, и наблюдал.

– У моего прелестного юного ученика засалены волосы. Какова ему жизнь в Башне Пселлоса? – При этих словах Господин не отвел взгляд от огня.

– Не хуже и не лучше, чем в других местах, – ответил мальчик и тут же получил хлопок по плечу от Джиббла. Пселлос улыбнулся и, повернувшись, стал рассматривать Рола.

– По моей воле шкуру спускали с людей, задевших меня словом, мальчик.

– Зачем задавать вопрос, если не желаешь услышать честный ответ?

– Люди редко задают вопросы из чистого любопытства. Им нужно подтверждение того, что они уже знают. Или им нужен ответ на вопрос, которого они не задавали. Хорошо, что ты крепок духом, мальчик, но будь внимателен и смотри, перед кем это обнаруживаешь. Не все люди моего положения так снисходительны с теми, кто ниже их.

Рол готов был огрызнуться, но глаза Пселлоса остановили его. Темный человек вновь улыбнулся, серебро блеснуло в уголках его рта.

– Такто лучше.

Куаре вернулся с сияющим высоким лбом.

– Твоя милость.

Пселлос принял у него длинный тонкий меч с гардой у рукояти. Ножны были отделаны серебром и обсидианом. Господин неспешно пристегнул оружие к поясу.

– Идем со мной, – приказал он Ролу.

Пселлос, Куаре и Рол вступили на винтовую лестницу, ведущую на наземный уровень. По ней они выбрались в обширный круглый вестибюль, занимавший почти весь этот этаж Башни. Здесь Куаре зажег фонарь от свечи в стенном подсвечнике. Пселлос заговорил с Ролом. Голос его был холоден и грозен:

– Ты останешься здесь у двери и станешь ждать нашего возвращения. Если ктолибо другой попытается войти, ты должен запереть засов у него перед носом. Не открывай никому, кроме меня. Даже Куаре не впускай. Понял?

Рол немо кивнул, думая, а что же случилось. Господин и его доверенный слуга выскользнули в воротца, которые некогда Рауэн отворила Ролу, и быстро двинулись по извилистой дороге к нижнему городу. Фонарь бросал к их ногам полосы света и тонкие лучи. Как раз перед тем как эти двое исчезли.

Рол сам выбрался за воротца. Движимый неведомо чем, он вернул дверь на место, но позаботился, чтобы не защелкнулся, запирая ее, большой замок с язычком. И затем побежал, стараясь не упустить из виду Пселлоса и Куаре.