ВТОРАЯ КОРЗИНА

До сих пор ещё не было сказано ни слова о чёрной овце. Она пришла позднее, и Гарри, черноволосый мальчик, был главным виновником её появления.

«Юди — кто мог не любить маленькую Юди?» Так говорили в кухне и так думала и чувствовала тётя Роза. Гарри был единственным ребёнком тёти Розы, и Понч был лишним мальчиком в доме. Здесь не было определённого места для него и для его маленьких дел, и ему было запрещено забираться на диван и рассказывать о своих планах и надеждах на будущее. Валяются по дивану только лентяи, и от этого портится диван, а маленьким мальчикам нечего много разговаривать. Они должны слушать то, что им говорят, и поступать так, как им приказывают. Полновластный господин дома в Бомбее, Понч никак не мог понять, как это случилось вдруг, что никто не считается с ним здесь, в этой новой жизни.

Гарри мог протянуть руку и взять со стола все, что ему нужно. Юди могла указать пальчиком и получить то, что просила. Пончу было запрещено то и другое. Седой человек оставался его единственной надеждой много месяцев после отъезда мамы и папы, и он забыл говорить Юди, чтобы она помнила маму.

Упущение довольно извинительное, если принять во внимание, что за короткое время тётя Роза познакомила его с двумя поразившими его ум понятиями. Первое, отвлечённое, называлось Богом, жило, по представлению Понча, в углу, за кухонной печью, потому что там было всегда жарко, и было неизменным другом и союзником тёти Розы. Второе — маленькая, грязная книжка, листы которой были испещрены какими-то непонятными точками и значками. В голове Понча сохранились ещё некоторые воспоминания из прошлой жизни в Бомбее, и он смешивал рассказ о сотворении мира с индусскими волшебными сказками. Результаты этого смешения он передавал Юди, приводя в ужас тётю Розу. Это был грех, величайший грех, и Пончу говорили об этом в течение четверти часа. Он не смог проникнуться мыслью о важности преступления, но остерегался повторять его, так как тётя Роза сказала ему, что Бог все видит и все слышит и может очень рассердиться. Если это правда, думал Понч, почему же Бог никогда не придёт сам и не скажет ему этого. Потом он забыл и слова тёти Розы. Затем он научился тому, что Господь единственное существо на свете, более страшное, чем тётя Роза, находящееся за нею и считающее удары розги.

Чтение оказалось ещё более серьёзной вещью, чем религия. Тётя Роза сажала его за стол рядом с собой и говорила ему, что «а» и «б» будет «аб».

— Почему? — спрашивал Понч. — «А» есть «а» и «б» есть «бе», почему «а» и «б» будет «аб»?

— Потому что я тебе так говорю, — сказала тётя Роза, — и ты должен повторять за мной.

Понч повторял и через месяц с величайшими усилиями воли одолел грязную книжонку, нисколько не усвоив её значения и содержания. Его выручал дядя Гарри, который гулял очень много и почти всегда в одиночестве. Он входил в детскую и внушал тёте Розе, что Понч должен идти гулять с ним. Он мало разговаривал, зато показал Пончу весь Роклингтон, от грязных отмелей на песчаном берегу бухты до громадных гаваней, где стояли корабли на якорях. Он показал ему доки, где безумолчно стучали машины, и морские склады, и светлые медные монеты в конторе, где получали соверены в обмен на листочки голубой бумаги, как пенсионеры инвалидной кассы. От него же узнал Понч историю Наваринской битвы, во время которой матросы на кораблях оглохли и могли потом объясняться друг с другом только знаками. «Это от грохота выстрелов, — говорил дядя Гарри. — Там и я получил пулю, которая и теперь сидит во мне».

Понч смотрел на него с любопытством. Он не имел ни малейшего представления о том, что такое пуля, и называл так громадные пушечные ядра, которые видел в доках и которые были больше его головы. Как мог дядя Гарри носить в себе такую пулю? Он не решался спросить, боясь, что дядя Гарри рассердится.

Понч никогда не видел, как люди сердятся, сердятся по-настоящему, до того ужасного дня, когда Гарри взял его ящик с красками, чтобы рисовать вместе лодку. Понч протестовал. Во время этой сцены в комнату вошёл дядя Гарри и, пробормотав что-то о «чужих детях», начал бить Гарри палкой по плечам, пока тот не раскричался на весь дом. Прибежала тётя Роза и стала упрекать дядю Гарри в жестокости к собственной плоти и крови, а испуганный Понч дрожал с ног до головы. «Я не виноват», — уверял мальчик Гарри и тётю Розу, обвинявших его, но они укоряли его, что он лжёт. В результате он был лишён прогулки с дядей Гарри на целую неделю.

Но эта же неделя принесла и большую радость Пончу.

Он повторял до полного изнеможения фразу: «Кошка лежала на ковре, а крыса вошла в комнату», пока, наконец, не прочёл её совершенно правильно.

— Теперь я умею читать, — сказал Понч, — и больше не буду читать никогда ничего на свете.

Он положил азбуку в буфет, где лежали его учебные книжки, и случайно наткнулся на довольно увесистый том без обложки, с надписью «Sharpe's Magazine». На первой же странице книги он увидал страшную картинку, изображающую дракона, со стихами внизу. Дракон ежедневно таскал по овце из немецкой деревни, пока не пришёл человек с мечом и не разрубил его пополам. Богу одному известно, что такое меч, но здесь был дракон, имевший, конечно, большие преимущества перед надоевшей кошкой.

— Это интересно, — сказал Понч, — и теперь я хочу знать все на свете. — Он читал книжку, пока не стемнело, понимая едва десятую долю прочитанного и мучимый наплывом целого ряда новых слов, тайну значения которых ему необходимо было разгадать.

— Что такое «меч»? Что такое «крошечный ягнёнок»? Что такое «зеленые паст-би-ща»? — С пылающими щеками забрасывал он этими вопросами тётю Розу, укладывавшую его в постель.

— Читай свои молитвы и спи, — ответила ему на все тётя Роза. И в дальнейшем он находил в тёте Розе так же мало опоры в том новом мире, который открыло перед ним искусство чтения.

«Тётя Роза знает только о Боге и тому подобных вещах, — решил Понч. — Дядя Гарри расскажет мне».

Ближайшая прогулка обнаружила такую же беспомощность и со стороны самого дяди Гарри. Он только дал Пончу полную свободу рассказывать и даже сел вместе с ним на скамью, чтобы дослушать рассказ о драконе. Последующие прогулки приносили дяде Гарри все новые и новые рассказы из разных старых книг, отрытых Пончем в том же буфете. Там же прочёл он поэмы Теннисона и восхитительные, чудесные приключения Гулливера.

Как только Понч сумел связать между собой несколько крючков и палочек, он послал собственноручное письмо в Бомбей с требованием прислать ему, как можно скорее, «все книжки, какие есть на свете». Такого скромного желания папа не смог исполнить, но прислал ему сказки Гримма и Андерсена. Этого было достаточно. Если бы Понч был предоставлен сам себе, он всецело погрузился бы в свой, отдельный от всех мир, куда не проникли бы ни тётя Роза с её Богом, ни Гарри с его приставаниями, ни Юди с её просьбами поиграть с ней.

— Не мешай мне, я читаю, — урезонивал сестру Понч. — Иди играй в кухне. Тётя Роза пускает тебя туда.

У Юди прорезывались коренные зубы, и потому она была очень раздражительна. Она звала тётю Розу, которая набрасывалась с упрёками на Понча.

— Я читаю, — пытался возражать мальчик, — мне нужно читать книгу.

— Это ты только все напоказ делаешь, — говорила тётя Роза. — Играй с Юди и не смей раскрывать книжку целую неделю.

Такая вынужденная игра Понча не могла доставить удовольствия Юди. Была одна маленькая подробность в этом запрещении, которой он не мог объяснить себе, хотя и пытался.

«Мне нравится это, — говорил он себе, — она знает и мешает мне нарочно».

— Не плачь, Ю, ты не виновата. Пожалуйста, не плачь, она подумает, что я обидел тебя.

Юди добросовестно вытирала глаза, и оба играли в своей детской в нижнем этаже, в полуподвале, куда обыкновенно отсылала их тётя Роза после обеда, когда сама ложилась спать. Она пила вино, т. е. что-то из бутылки в погребце, для желудка. Но если она не спала, то приходила в детскую, чтобы убедиться, что дети тут и заняты игрой. Теперь кирпичики, деревянные обручи, кегли и фарфоровая посуда потеряли своё прежнее значение в сравнении с волшебной страной, куда попадали оба, как только открывалась книга или как только начинал Понч рассказывать или читать из неё Юди. В этой стране чудес и пребывали они, пока не приходила тётя Роза и не наказывала их за то, что считала нарушением закона. Она уводила Юди и оставляла Понча играть одного, прибавляя, что она «будет знать все, что он делает».

В этом заявлении было немного утешительного, так как он должен был, во всяком случае, производить шум, соответствующий игре. Проявив немало изобретательности, он приспособился, наконец, соединять игру с чтением. Сделав из кирпичиков стол о трех ногах, он держал груду кирпичиков под рукой для четвёртой ноги и читал в это время сказки. Но в один несчастный день тётя Роза поймала его на этом и уличила во лжи.

Дело было после обеда, когда она бывала большей частью в дурном расположении духа.

— Если ты настолько вырос, чтобы обманывать, — сказала она, — то, значит, можешь выдержать и побои.

— Но… ведь бьют животных, а я не животное, — пробовал возразить Понч.

Он вспомнил палку, которой били Гарри, и побледнел. А у тёти Розы была уже припасена лёгкая трость в руке за спиной, и она начала хлестать его по спине и по плечам. Это было для него откровением. Затем его заперли в комнате и оставили в одиночестве для раскаяния и выработки нового евангелия жизни.

Тётя Роза может бить его, как захочет. Это было несправедливо и жестоко, не может быть, чтобы папа и мама позволили ей это делать. Хотя тётя Роза как будто намекала на секретные распоряжения, полученные ею. Если это так, то он, конечно, вполне в её власти. Надлежало быть осторожным в будущем, чтобы умилостивить тётю Розу. Хотя опять-таки это очень нелегко, потому что даже в тех случаях, когда он не был ни в чем виноват, его обвиняли, что он «выставляется напоказ». Так выставлялся он перед гостями, которых осаждал разными вопросами о драконе, мече, волшебной колеснице и тому подобных предметах, представляющих для него высший интерес в настоящей жизни. Очевидно, от тёти Розы никак не убережёшься.

На этом пункте размышлений в комнату вошёл Гарри, остановился в отдалении и смотрел с отвращением на Понча, скорчившегося в углу.

— Ты лгун, маленький лгун, — сказал Гарри, выговаривая эти слова с видимым удовольствием. — И ты должен пить чай здесь, потому что мы не хотим разговаривать с тобой. И с Юди ты не будешь разговаривать, пока мама не позволит тебе. Ты испортишь её. Ты можешь разговаривать только с прислугой. Это мама сказала.

Повергнув Понча в новый прилив отчаяния, Гарри отправился наверх с известием, что Понч все ещё упрямится.

Дядя Гарри сидел, нахмурившись, в столовой.

— Черт побери, Роза, — сказал он наконец, — разве ты не можешь оставить ребёнка в покое? Я ничего худого за ним не замечаю.

— Он подлизывается к тебе, Генри, — сказала тётя Роза, — но я опасаюсь, очень опасаюсь, что он в семье, как Чёрная овца в стаде.

Гарри слышал это определение и запомнил его. Юди заплакала, пока ей не приказали перестать, говоря, что её брат не стоит слез. Вечер закончился возвращением Понча в верхние апартаменты, причём он сидел в отдалении от всех, и весь ужас адских мучений был разоблачён перед ним стараниями тёти Розы.

Самые большие огорчения, однако, доставляли Пончу круглые глаза Юди, смотревшие на него с выражением несомненного упрёка. И он ушёл спать, погруженный в глубочайшие пропасти скорби и унижения. Он спал в одной комнате с Гарри, а потому знал, что мучения его не кончатся и здесь. Часа полтора ещё донимал его этот юный господин, вдохновлённый назиданиями матери, приставая с вопросами, зачем он солгал и как он мог решиться на такой ужасный грех.

С этого дня началось падение Понча, или отныне Чёрной овцы.

— Раз солгал в одном, так уж ни в чем нет тебе веры, — говорила тётя Роза, и Гарри чувствовал, что Чёрная овца отдаётся в его руки. Он будил его даже среди ночи вопросом, зачем он такой лгун.

— Я не знаю, — отвечал Понч.

— Так молись Богу, чтобы он вложил тебе другое сердце.

— Хорошо.

— Вставай и молись!

И Понч вскакивал с постели, с бешеной ненавистью в душе ко всему видимому и невидимому миру. Оторванный от сна и в полном душевном смятении, он сбивался с толку искусным перекрёстным допросом Гарри, в точности воспроизведённым утром тёте Розе.

— Но я вовсе не лгал, — пытался выпутаться Понч, чувствуя вместе с тем всю безнадёжность своего положения. — Я не говорил, что молился два раза в день. Я сказал, что один раз, а во вторник два раза. А Гарри не понял. Я не лгал…

И так далее, до слез, после которых его выгоняли из-за стола.

— Зачем ты такой нехороший? — спрашивала Юди, убеждённая перечнем ужасных преступлений Понча. — Прежде ты не был таким дурным.

— Не знаю, — был ответ Чёрной овцы. — Они мне надоедают. Я хорошо знаю, что делал, так и говорю, а Гарри все переворачивает на свой лад, и тётя Роза ему верит. О, Ю! Не верь им, что я дурной!

— Тётя Роза говорит, что ты нехороший, — сказала Юди. — Она сказала вчера это и священнику.

— Зачем она всем рассказывает обо мне? Это нехорошо, — сказал Чёрная овца. — Когда я делал что-нибудь дурное в Бомбее, мама говорила папе, и папа говорил мне, что было нужно, вот и все. Чужие люди ничего не знали, даже Мита не знал.

— Я не помню, — задумчиво говорила Юди. — Я была маленькая тогда. Мама тебя любила так же, как меня, правда?

— Конечно. И папа тоже. И все другие.

— Тётя Роза больше любит меня, чем тебя. Она называет тебя лгуном и Чёрной овцой. И не велит мне разговаривать с тобой.

— Всегда? Даже тогда, когда я ничего не сделал?

Юди печально кивнула головой.

Чёрная овца в отчаянии отвернулся, но руки Юди обвились вокруг его шеи.

— Ничего, Понч, — шептала она. — Я буду разговаривать с тобой так же, как и прежде. Ты мой, мой братец, хотя ты и… хотя тётя Роза и говорит, что ты дурной, и Гарри говорит, что ты маленький трус. Он говорит, что, если бы я выдрала тебя за волосы, ты стал бы плакать.

— Ну выдери.

Юди осторожно дёрнула его за волосы.

— Дёргай как следует, так сильно, как можешь!.. Так!.. Если ты сама захочешь дёргать меня за волосы, то можешь, сколько хочешь. Но если Гарри придёт сюда и заставит тебя дёрнуть меня за волосы, я знаю, что заплачу.

Дети скрепили дружеский союз поцелуем, и сердце Чёрной овцы смягчилось. Соблюдая самую тщательную осторожность в разговорах с Гарри, он заслужил прощение тёти Розы и получил возможность читать беспрепятственно в продолжение недели. Дядя Гарри брал его с собой гулять и старался утешить его своими неуклюжими ласками, никогда не вспоминая прозвище Чёрная овца.

— Будет с тебя, Понч, — говорил он обыкновенно. — Посидим теперь. Я устал.

Они ходили гулять теперь не к бухте, а на Роклингтонское кладбище через картофельные поля. С час сидел старик на какой-нибудь из могильных плит, пока Понч бродил по кладбищу и читал надписи на памятниках и крестах. Затем дядя Гарри вставал со вздохом и тяжёлой поступью направлялся к дому.

— Скоро и я здесь лягу, — сказал он в один зимний вечер Пончу, и бледное лицо его напоминало в это время старую, стёртую серебряную монету. — Не говори только тёте Розе.

Ещё через месяц он неожиданно повернул назад во время утренней прогулки и с трудом дошёл до дому.

— Уложи меня в постель, Роза, — сказал он. — Больше я уж никогда не пойду гулять. Пуля зашевелилась во мне.

Его уложили в постель, и две недели, пока болезнь и близость смерти царили в доме, Чёрная овца был предоставлен самому себе. Папа прислал ему ещё несколько новых книг, и ему не велели только шуметь. Он опять ушёл в свой собственный мир и был счастлив. Даже ночью никто не нарушал его блаженства. Он мог спокойно лежать в постели и мечтать о путешествиях и приключениях, так как Гарри спал теперь внизу.

— Дядя Гарри скоро умрёт, — сказала Юди, которая почти не расставалась с тётей Розой.

— Мне очень жаль дядю, — грустно сказал Чёрная овца. — Он давно уж сказал мне об этом.

Тётя Роза слышала разговор.

— Ничто, кажется, не удержит твой скверный язык, — сказала она сердито. Глаза её были обведены тёмными кругами.

Чёрная овца поспешил скрыться в детскую, чтобы погрузиться там в чтение о кометах. Книга эта считалась «греховной», и потому ему запрещали открывать её, но теперь тёте Розе было не до него.

— Я рад, — сказал Чёрная овца. — Она теперь несчастна. Но я не солгал. Ведь я действительно знал, только он не велел мне говорить.

Ночью Чёрная овца проснулся испуганный. Гарри не было в комнате; снизу слышались рыдания. Затем в темноте прозвучал голос дяди Гарри, поющего песню о битве при Наварине.

«Ему лучше», — подумал Чёрная овца, который знал наизусть эту песню. Но темнота, одиночество и голос, продолжавший петь мрачную песню, заставляли дрожать его от страха в своей постели.

— Дядя Гарри! — невольно воскликнул он и сейчас же испугался собственного голоса.

Дверь отворилась, и тётя Роза прошипела с лестницы:

— Тише! Ради Бога, тише, ты, маленький чертёнок! Дядя Гарри умер!

ТРЕТЬЯ КОРЗИНА

«Не знаю, что будет теперь со мною, — думал Чёрная овца, когда были окончены полуязыческие похоронные церемонии, назначенные для людей среднего класса, и тётя Роза, ещё более страшная в чёрном крепе, вернулась к прежнему течению жизни. — Кажется, ничего дурного я ещё не сделал. Но она стала очень печальная после смерти дяди Гарри и Гарри тоже. Я буду сидеть в детской».

Но, к несчастью для этих планов Понча, было решено, что он будет посещать школу, где учился Гарри. Это могло заменить утреннюю прогулку с дядей Гарри и, может быть, также вечернюю, но мечтам о свободе не суждено было сбыться.

«Гарри будет говорить обо всем, но я постараюсь не делать ничего дурного», — думал Чёрная овца. Утвердившийся в этих добродетельных намерениях, он пошёл в школу и там нашёл уже готовую репутацию, созданную ему Гарри, и, конечно, это новое обстоятельство не служило к украшению его начинающейся новой жизни. Он стал сторониться своих товарищей. Некоторые из них были очень грязны, некоторые говорили на незнакомом ему языке. Там было два еврея и один негр, или кто-то другой, только совершенно чёрный. «Даже Мита смеялся бы над ним, — сказал себе Чёрная овца. — Я не думаю, чтобы это было приличное место». Он сердился на всех, по крайней мере, с час, пока не поразмыслил, что каждое выражение чувств с его стороны будет считаться тётей Розой «выставлением напоказ», а Гарри расскажет обо всем мальчикам.

— Как тебе понравилась школа? — спросила тётя Роза в конце первого дня.

— Мне кажется, там очень хорошо, — спокойно сказал Понч.

— Надеюсь, ты предупредил мальчиков о характере Чёрной овцы? — спросила тётя Роза Гарри.

— О, да, — ответил цензор нравственных качеств Чёрной овцы. — Они все знают о нем.

— Если бы я жил с отцом, — сказал Чёрная овца, задетый за живое, — я не стал бы и разговаривать с этими мальчиками. Он не позволил бы мне. Они живут в лавчонках. Я видел, как они входили туда. Их отцы мелочные торговцы.

— Ты слишком хорош для этой школы, не правда ли? — спросила с насмешливой улыбкой тётя Роза. — А по-моему, ты должен быть благодарен, Чёрная овца, этим мальчикам, если они будут разговаривать с тобой. Не всякая школа держит лгунов у себя.

Гарри, конечно, не преминул воспользоваться мнением Чёрной овцы о товарищах, так неосторожно высказанным им. В результате некоторые из товарищей скоро дали Пончу наглядные доказательства относительно равенства рас и людей вообще посредством здоровой трёпки. В утешение тётя Роза сказала, что это послужит ему хорошим уроком за чванство. Постепенно он приучился скрывать своё мнение и подделываться к Гарри, нося его книги в школу и оказывая разные другие мелкие услуги. Существование его было не из радостных. С десяти до двенадцати и затем с двух до четырех часов он проводил в школе, и так каждый день, кроме субботы. Вечером его отсылали в детскую готовить уроки к завтрашнему дню, а ночью его будил Гарри для перекрёстного допроса. Юди он видел очень редко. Она была чрезвычайно религиозна — в шесть лет религия усваивается довольно легко — и обидно разделяла свою прежде нераздельную любовь к Чёрной овце между ним и тётей Розой.

Скупая вообще на привязанности женщина здесь отвечала на чувство полностью. Юди часто пользовалась своим исключительным положением, чтобы выпросить смягчение наказания Чёрной овце. Плохое знание уроков в классе вело за собой запрещение в течение недели читать какие-либо книги, кроме учебников, и Гарри с особенным удовольствием приносил домой известия о школьных неприятностях. Затем Чёрную овцу обязали отвечать на сон грядущий уроки Гарри, который отличался особенным искусством доводить его до отчаяния и затем утешать самыми мрачными предсказаниями на завтрашний день. Гарри удачно совмещал в себе качества шпиона, насмешника, инквизитора и подручного палача тёти Розы. Все эти обязанности он выполнял с отменным усердием. Теперь, после смерти дяди Гарри, он ни перед кем не был ответствен за свои поступки. Чёрной овце не удавалось поддерживать своё достоинство ни в школе, ни дома, где он был унижен до последней степени. Он был благодарен за доброе слово каждой прислуге, которые часто менялись в доме, так как все непременно оказывались лгуньями. «Всех вас повесить бы на одну осину с Чёрной овцой», — слышала непременно каждая Дженни или Элиза из уст тёти Розы, не прослужив у неё и одного месяца. И все эти девицы быстро осваивались с положением Чёрной овцы в доме и всецело приравнивали его к себе. Гарри был у них «мастер Гарри», Юди официально называлась «мисс Юди», а Чёрная овца всегда был только Чёрной овцой.

С течением времени стиралась память о папе и маме, превращаясь постепенно в одну неприятную обязанность писать каждое воскресенье письма под наблюдением тёти Розы. Мало-помалу Чёрная овца утратил всякое представление о жизни до переезда сюда. Даже предложения Юди поговорить о Бомбее не оживляли его.

— Я ничего не помню, — говорил он. — Мне кажется только, что все там делали, что я хотел, а мама целовала меня.

— Тётя Роза будет целовать тебя, если ты будешь хорошим, — благоразумно возражала Юди.

— Фу! Я не хочу, чтобы тётя Роза целовала меня! Она скажет, что я подлизываюсь к ней, чтобы поесть побольше или выпросить что-нибудь.

Неделя за неделей проходили месяцы, и приближались каникулы, но как раз перед каникулами Чёрная овца впал в смертный грех.

Среди мальчуганов, которых Гарри науськивал на Чёрную овцу, говоря, что его можно тузить, потому что он не смеет сопротивляться, был один особенно назойливый. Однажды он пристал к Чёрной овце в ту минуту, когда, на беду, Гарри не было поблизости. Чёрная овца, разъярённый ударом кулака изо всей силы, бросился на обидчика и подмял его под себя. Тот заревел. Чёрная овца опьянел от своего успеха и, не чувствуя отпора, начал с яростью молотить руками и ногами своего врага с добросовестным намерением убить его. Прибежавшие товарищи и Гарри оторвали его от противника и притащили домой дрожащего, но торжествующего. Тёти Розы не было дома. Не дожидаясь её прихода, Гарри начал сам читать проповедь Чёрной овце о грехе убийства, которое приравнивал к убийству Каином Авеля.

— Почему ты не боролся с ним открыто? Зачем ты бил его, когда он лежал, несчастная дворняжка?

Чёрная овца посмотрел на горло Гарри, а потом на ножик на обеденном столе.

— Я ничего не понимаю, — сказал он усталым голосом. — Ты всегда натравливал его на меня и дразнил меня трусом, когда я ревел. Оставь меня в покое, пока не придёт тётя Роза. Все равно она будет меня бить, если ты скажешь, что меня нужно бить, ну и успокойся, значит, все хорошо.

— Ничего нет хорошего, — высокомерно заявил Гарри. — Ты почти убил его, и я думаю, он умрёт.

— Умрёт? — спросил Чёрная овца.

— Я уверен, — отвечал Гарри, — и тогда тебя повесят, и ты пойдёшь в ад.

— И прекрасно, — ответил Чёрная овца, хватая нож со стола. — Я и тебя убью. Ты всегда говоришь, что со мной это будет. Ты никогда не оставляешь меня в покое. Ну и пусть будет!