Пожалуй, последние, предсмертные слова Макинтоша дают представление о том, что ему пришлось когда-то пережить, но, кроме груды бумаг, увязанных в старую тряпку, я не обнаружил в комнате никаких свидетельств того, кто он и кем был.
      Бумаги оказались безнадежно перепутаны
      Стрикленд помог мне разобрать их и сказал, что автор либо бессовестный лгун, либо чрезвычайно выдающаяся личность. Он склонялся к первому. В один прекрасный день вы сможете судить об этом сами. Рукопись пришлось основательно почистить и выкинуть всякую греческую чепуху перед каждой из глав.
      Если эту книгу когда-либо напечатают, то, может быть, кто-нибудь вспомнит этот рассказ, который я публикую как доказательство того, что автор "Книги о матушке Матурин" не я, а Макинтош Джелалуддин.
      Я не хочу, чтобы ко мне применяли слова о "плаще гиганта".
      перевод И. Разумовской и С. Самостреловой
      * СБОРНИК "ТРИ СОЛДАТА" *
      ТРИ МУШКЕТЕРА
      И вышел нам приказ прогнать афганца враз
      И гази побежал от нас, да, братцы!
      И мы вошли в Кабул, и взят Балар-Хисар,
      Чтоб уважали все британского солдата.
      Казарменная баллада
      Малвени, Ортерис и Лиройд -- рядовые роты "Б" одного английского полка и мои закадычные приятели. Когда они вместе, во всем полку, я думаю, хоть и не уверен, не найдется солдат более ловких на всякие проделки
      Эту историю они рассказали мне на днях, когда мы сидели на амбалском вокзале, в буфете, ожидая поезда. Я поставил пиво. Рассказ стоил дешево -всего полтора галлона.
      Вы, конечно, знаете лорда Бениру Трига. Он герцог, или граф, или вообще какое-то неофициальное лицо; кроме того, он пэр, а также турист. По трем этим причинам он, как говорит Ортерис, "не стоит внимания". Он приехал в Индию на три месяца, чтобы собрать материалы для книги под заглавием "Наши трудности на Востоке", и кидался на всех, словно казак во фраке.
      Была у него одна страсть, свойственная ему, должно быть, потому, что он радикал,-- это устраивать гарнизонные смотры. После смотра он имел обыкновение обедать с командиром и ругать его за скверное состояние его войск, сидя за столом офицерского собрания. Вот как поступал Бенира.
      Одно время он устраивал смотры уж слишком часто. В военный городок Хелантхами он приехал во вторник. В среду он собирался делать покупки на базарах и "выразил пожелание", чтобы в четверг был устроен смотр войскам. Вы только подумайте.. в ч-е-т-в-е-р-г! Командующему гарнизоном неудобно было отказать в этой просьбе, так как Бенира был лорд. В офицерском собрании состоялся митинг негодующих младших офицеров, и они обозвали полковника всякими ласкательными именами.
      -- Но настоящая демонстрация, -- сказал Малвени,--состоялась в казарме роты "Б"; мы трое были зачинщиками.
      Малвени взобрался на табурет у буфетной стойки, удобно устроился поближе к пиву и продолжал:
      -- Когда галдеж был в самом разгаре и рота "Б" уже собиралась укокошить этого Трига на плацу, Лиройд снимает свой шлем и говорит... Что ты там сказал-то?
      -- Я сказал,-- ответил Лиройд,-- выкладывайте монету. Начинайте подписку, братцы, чтобы отменить парад, а ежели парад не отменят, я монету верну. Вот что я сказал. Вся рота "Б" меня поддержала. Я собрал большую подписку -- четыре рупии восемь ан -- и пошел налаживать это дельце. Малвени и Ортерис пошли со мной.
      -- Мы обыкновенно орудуем все сообща, -- объяснил Малвени.
      Тут Ортерис перебил его.
      -- Вы газеты читаете? -- спросил он меня.
      -- Иногда, -- ответил я.
      -- Мы тоже читаем газеты, и мы задумали совершить невзаправдашний дакайти, э... как это... совращение, что ли?
      -- Похищение, олух ты этакий, -- сказал Малвени.
      -- Похищение или совращение -- не велика разница. Одним словом, мы решили убрать с дороги мистера Бениру, пока четверг не минует, а там ему будет некогда возиться с парадами. Я сказал: "На этом дельце мы несколько рупий наживем".
      -- Мы устроили военный совет,-- продолжал Малвени, -- и совещались, пока гуляли вокруг артиллерийских казарм. Я был председателем, Лиройд -министром финансов, а коротыш Ортерис был...
      -- Проклятым Бисмарком! Ведь я и наладил все представление.
      -- Этот настырный Бенира сам все за нас проделал, -- сказал Малвени,-а мы.. провалиться мне на этом месте, если мы знали, что произойдет через минуту. Он шлялся по базару за покупками, пешком. Уже смеркалось, мы стояли и смотрели, как наш коротышка бегает из лавки в лавку и все старается заставить черномазых малум его бат. Вот он подкатывается к нам -- руки полны всякого товара -- и говорит с важным видом, выпятив животик: "Братцы, говорит, не видали вы коляски полковника?" -- "Коляски? -- говорит Лиройд.-Тут никакой коляски нет. только одна икка стоит".-- "Это что такое7" -говорит Триг. Лиройд показывает ему икку, что стояла на улице, а он говорит: "Вот это настоящий Восток! Я поеду на икке". Тут я и смекнул, что наш полковой святой выдал нам Трига с руками и ногами. Я побежал за иккой и говорю болвану извозчику "Эй, черная морда, говорю, вот тут один сахиб желает на икке прокатиться. Он хочет джалди доехать до Падшахова джхила, -а это было мили две оттуда, -- чтобы пострелять бекасов... чирия. Вези побыстрей прямо джаханнам ке муафик, малум? И незачем файда бакна сахибу, потому что он все равно не самджхао твою бат. Если он что боло, ты просто чуп и чал. Декха ? Первые адха мили от поселка поезжай ахиста. Потом чал шайтан ке муафик. И чем дольше ты будешь чул и чем больше джалди будешь чал, тем больше хуш будет сахиб, и вот тебе рупия". Извозчик смекнул, что тут чем-то пахнет Оскалил зубы и говорит: "Бахут аччха! Буду гнать во весь дух". Я молил судьбу, чтобы полковникова коляска не приезжала, пока мой милый Бенира милостью божьей не очутился где следует. Ну, коротышка наш кладет свои товары в икку и лезет в нее сам, как жирная морская свинка, и ведь невдомек ему дать нам на чай за нашу услугу, что мы ему до дому добраться помогли. "Поехал на Падшахов джхил,-- говорю я товарищам.
      Рассказ продолжал Ортерис:
      -- А тут как раз подвернулся Бхалду, сынишка одного артиллерийского саиса, -- в Лондоне из него вышел бы замечательный газетчик, такой он шустрый, ловкач на всякие штуки. Он увидел, как мы сажали мисгера Бениру в его коляску, и говорит. "Чего это вы делали с сахибом?" -- говорит. Лиройд схватил его за ухо и говорит...
      -- Я говорю,-- сказал Лиройд,-- "Слушай, постреленок, этот мошенник хочет, чтобы в чегверг -- каль -- вывезли пушки, а это значит, чю тебе придется поработать лишнее. Так ты ситх на тат, возьми лакри и вали что есть духу на Падшахов джхил. Поймай там эту икку и скажи извозчику на своем языке, что пришел его сменить. Сахиб этот не понимает вашей бат, и он немножко с придурью. А ты направь икку в Падшахов джхил -- прямо в воду. Оставь там сахиба и беги домой; и вот тебе рупия".
      Тут Малвени и Ортерис стали рассказывать, перебивая друг друга, причем начал Малвени. (Вам самим придется по мере сил разобраться в том, кто из них что сказал.)
      -- Этот Бхалду был смышленый чертенок... "Бахут аччха", говорит, и наутек... да еще подмигнул... А я сказал, что на этом можно деньжонок нажить... А я сказал, что надо поглядегь, чем кончится кампания... А я сказал: "Вали, братцы, на Падшахов джхил!.. Давайте спасать коротышку, а то как бы разбойник Бхалду его не зарезал... Явимся туда, словно спасители в мелодраме, что дают в театре королевы Виктории...", Ну, поперли мы, значит, к джхилу, а тут слышим -- сзади дьявольский топот... Видим -- трое мальчишек на татах косарей несутся во всю прыть... Провалиться мне, если Бхалду не собрал целое войско дакайтов... Это чтобы получше обделать дельце. Ну, они мчатся, мы мчимся, а сами прямо лопаемся от смеха, и наконец подбегаем к джхилу... А тут слышим вопли отчаяния, печально плывущие в вечернем воздухе...
      (Ортерис под влиянием пива пришел в поэтическое настроение. Дуэт возобновился, причем опять начал Малвени.)
      -- И вот, слышим, дакайт Бхалду орет на извозчика, а один из дьяволят как хлопнег своей лакри по верху икки, а Бенира Триг как заревет: "Караул! Режут!" Бхалду хватает вожжи и как сумасшедший гонит прямо в джхил -- от извозчика он отделался... А извозчик подходит к нам и говорит : "Этот сахиб, говорит, прямо гхабра -- очумел от страха! К какой это дьявольщине вы меня припутали?".--"Ничего, говорим, ты пакра своего пони и ступай за нами. На этого сахиба дакайты напали, и мы хотим его спасти!". А извозчик говорит: "Дакайты? Какие дакайты? Да это бадмаш Бхалду".-- "Какой Бхалду? -говорим.-- Это дикий головорез-патан с гор. Их человек восемь на сахиба навалилось. Ты это запомни и получишь еще рупию!" И вот видим -- икка в пруд опрокинулась, слышим плеск воды -- хлюп-хлюп-хлюп -- и голос Бениры Трига, который просит бога простить ему все прегрешения... А Бхалду с приятелями в воде плескаются, словно мальчуганы в Серпентайне.
      Тут три мушкетера одновременно принялись за пиво.
      -- Ну, что же дальше? -- спросил я.
      -- Что дальше? -- ответил Малвени, вытирая рот.--Неужто вы позволили бы трем дерзким солдатским ребятишкам ограбить и утопить в джхиле украшение палаты лордов? Мы построились колонной и пошли в наступление на врага. Минут десять нельзя было расслышать своих собственных слов. Тат ржал в лад с Бенирой Тригом и войском Бхалду, палки свистели вокруг икки, Ортерис бил кулаками по ее крытому верху, Лиройд вопил: "Берегитесь ихних ножей!", а я кидался туда-сюда в темноте и обращал в бегство армию патанов. Пресвятая матерь Моисея! Хуже было, чем в боях при Ахмед-Кхеле и Майванде, вместе взятых. Немного погодя Бхалду со своими мальчишками пустился наутек. Видали вы настоящего, живого лорда, когда он старается спрятать свою знатность под коричневой водой в полтора фута глубины? Ни дать ни взять бхишти машк, который трясется к тому же. Пришлось повозиться, пока мы не убедили нашего Бениру, что ему не выпустили кишок; а еще больше было возни с иккой, когда ее на берег вытаскивали. Извозчик вернулся уже после того, как битва кончилась, и клялся, что помогал отражать врагов. Бенире стало худо с перепугу. Мы проводили его до военного городка -- тащились, еле ногами двигали, -- чтобы страх и холод хорошенько его пробрали. Да и пробрали-таки! Слава нашему полковому святому, до самых костей пробрало лорда Бениру Трига!
      Тут Ортерис проговорил медленно и с невероятной гордостью:
      -- Он говорит, вы мои благородные спасители, говорит. Вы слава британской армии, говорит. И тут расписывает, какая страшная шайка дакайтов на него напала. Их, мол, было человек сорок, и потому они его одолели -- вот как дело было; но он не потерял присутствия духа, уж конечно, нет. Он дал возчику пять рупий за благородную помощь и сказал, что нас наградит после того, как поговорит с полковником. Потому что мы, говорит, краса полка.
      -- А мы трое, -- сказал Малвени с ангельской улыбкой, -- не раз обращали на себя о-со-бенное внимание нашего Бобса-бахадура. Впрочем, он славный малый, этот Бобс. Дальше, Ортерис, сын мой.
      -- Тут мы его совсем больного оставили на квартире у полковника, а сами двинули в казармы роты "Б" и сказали, что спасли Бениру от кровавой погибели, значит, вряд ли парад состоится в четверг. Минут через десять приносят три конверта, по одному на каждого из нас. Провалиться мне, если старый хрен не дал нам каждому по пятерке -- а на базаре она стоит шестьдесят четыре монеты! Весь четверг Бенира пролежал в госпитале -выздоравливал после своей жестокой схватки с шайкой патанов, -- а рота "Б" пила и чокалась повзводно. Так что никакого парада в четверг не было. А полковник услышал про наш доблестный подвиг и говорит: "Я догадываюсь, что тут какая-то чертовщина, говорит, но не могу вывести вас троих на чистую воду".
      -- А мое личное мнение, -- сказал Малвени, встав из-за стойки и опрокинув стакан вверх дном,-- что если б он и знал, так все равно не стал бы выводить нас на чистую воду. Устраивать парады по четвергам -- это противно, во-первых, природе, во-вторых, уставу и, в-третьих, воле Теренса Малвени.
      -- Правильно, сын мой! -- сказал Лиройд.-- Но слушайте, приятель, зачем это вы вынули записную книжку?
      -- Пускай его, -- сказал Малвени, -- ведь через месяц мы напялим мундиры без погон и... домой! Джентльмен хочет нам бессмертную славу обеспечить. Но молчок про все это, пока мы не уедем подальше от моего приятеля Бобси-бахадура.
      И я выполнил приказ Малвени.
      перевод М. Клягиной-Кондратьевой
      ДОЧЬ ПОЛКА
      Джейн Хардинг, обвенчалась ты
      С сержантом в Олдершоте
      И с ним моря переплыла
      На славном нашем флоте.
      (Хор):
      Знакома ль вам Джейн Хардинг,
      Джейн Хардинг,
      Джейн Хардинг,
      Джейн Хардинг, та, которой мы
      Гордимся в нашей роте?
      Старая казарменная баллада
      -- Если джентльмен не умеет танцевать черкесский танец, так нечего ему и соваться, другим мешать.
      Так сказала мисс Маккенна, и сержант, мой визави, всем своим видом выразил согласие с ней. Мисс Маккенна внушала мне страх: в ней было шесть футов росту, сплошные рыжие веснушки и огненные волосы. Одета она была без всяких штук: белые атласные туфли, розовое муслиновое платье, ядовито-зеленый из набивного материала пояс, черные шелковые перчатки и в волосах желтые розы. Посему я сбежал от мисс Маккенна и в полковой лавке разыскал моего приятеля, рядового Малвени, -- он прилип к стойке с напитками.
      -- Значит, сэр, вы плясали с крошкой Джханси Маккенна? Она вот-вот за капрала Слейна выйдет. Будете разговаривать с вашими дамами и господами, так не забудьте помянуть, что танцевали с крошкой Джханси. Тут есть от чего загордиться.
      Но я не загордился. Я был полон смирения. По глазам рядового Малвени я видел, что у него есть в запасе история; кроме того, я знал: задержись он у стойки подольше -- и не миновать ему еще парочки нарядов. А набрести на уважаемого друга, когда он марширует с полной выкладкой у караулки, очень неприятно, особенно если в это время вы прогуливаетесь с его командиром.
      -- Пошли на плац, Малвени, там прохладнее. И расскажите мне об этой мисс Маккенна -- кто она, и что она, и почему ее зовут Джханси.
      -- Вы что ж, никогда не слыхали про дочку мамаши Пампуши? А думаете, будто знаете все на свете! Вот раскурю трубку, и пойдем.
      Мы вышли. Над нами было звездное небо. Малвени уселся на артиллерийский передок и, по своему обыкновению зажав трубку в зубах, свесив тяжелые кулаки между колен и лихо сдвинув на затылок головной убор, начал:
      -- Когда миссис Малвени, я хочу сказать мисс Шедд, еще не стала миссис Малвени, вы, сэр, куда моложе были, да и армия здорово с тех пор переменилась. Нынче ребята ни в какую не хотят жениться, потому и настоящих жен -- этаких, знаете, самостоятельных, преданных, горластых, здоровенных, душевных, жилистых баб -- у нас намного меньше, чем когда я был капралом. Потом меня разжаловали, но все равно я был капралом. Мужчина в ту пору и жил, и умирал в своем полку, ну и, понятно, женой обзаводился, если он был мужчина. Когда я был капралом -- господи боже мой, весь полк с того времени и перемереть успел, и опять народился! -- сержантом моим был папаша Маккенна, человек, понятно, женатый. А жена его -- я о первой говорю, наш Маккенна еще два раза потом женился, -- мисс Бриджит Маккенна, была родом из Портарлингтона, моя землячка. Как там ее девичье имя, я забыл, но в роте "Б" все звали ее мамаша Пампуша, такая у нее была округлая личность. Барабан, да и только! И эта самая Пампуша -- упокой ее душеньку во блаженстве! -- только и знала, что рожать детей. И когда их стало не то пятеро, не то шестеро пискунов на перекличке, Маккенна побожился, что начнет их нумеровать при крещении Но Пампуша требовала, чтобы их называли по фортам, где они рождались. И появились у нас в роте и Колаба Маккенна, и Муттра Маккенна, весь, можно сказать, округ Маккенна, и эта самая крошка Джханси, которая сейчас отплясывает там. Рожала Пампуша младенцев одного за другим и одного за другим хоронила. Нынче они у нас помирают как ягнята, а тогда мерли как мухи. Моя малышка Шедд тоже померла, но я это не к тому. Что прошло, то прошло, у миссис Малвени больше детей не было.
      О чем это я? Да, так вот, жара в то лето была адовая, и вдруг приходит приказ какого-то чертова идиота, забыл как его зовут, полку переквартироваться в глубь округа. Может, они хотели узнать, как по новой железной дороге войска будут переправляться. И провалиться мне на месте, они узнали! Глазом еще не успели моргнуть, как узнали! Мамаша Пампуша только-только похоронила Муттру Маккенна. Погода стояла зловредная, у Пампуши одна Джханси и осталась, четырех лет от роду. За четырнадцать месяцев пятерых детей схоронить -- это не шутка, понимаете вы это?
      Отправились мы по такой жарище на новое место -- да разразит святой Лаврентий того типа, который сочинил этот приказ! Вовек не забуду этой поездки. Дали они нам два состава, а нас восемьсот семьдесят душ. Во второй состав запихали роты "А", "Б", "В" и "Г" да еще двенадцать женщин -понятно, не офицерских жен -- и тринадцать детей. Ехать ни мало ни много шестьсот миль, а железные дороги были тогда еще в новинку Провели мы ночь в утробе нашего поезда, ну, и ребята в своих мундирах прямо на стенки стали лезть, пили что попало, жрали гнилые фрукты, и ничего мы с ними поделать не могли -- я тогда был капралом, -- а на рассвете открылась у нас холера.
      Молитесь всем святым, чтобы никогда вам не довелось увидеть холеру в воинском поезде. Это вроде как божий гнев с ясного неба. Добрались мы до промежуточного лагеря -- знаете, вроде Лудхианы, только сортом похуже. Командир полка тут же телеграмму отправил в форт за триста миль по железной дороге -- мол, шлите помощь. И уж верьте слову, в помощи мы нуждались. Состав еще остановиться не успел, а уже со станции всех как корова языком слизнула. Пока командир составлял телеграмму, там ни единой души не осталось, кроме телеграфиста, да и тот оттого только не удрал, что зад от сиденья оторвать не мог -- как его, труса черномазого, ухватили за загривок да сдавили ему глотку, так до конца и не отпускали. Наступило утро, в вагонах все орут, на платформе грохот -- людей перед отправкой в лагерь выстраивают на перекличку, а они во всей амуниции на землю брякаются. Не мое дело объяснять, что такое холера. Наш доктор -- тот, может, и объяснил бы, да он, бедняга, вывалился из вагонных дверей на платформу, когда мы трупы выволакивать стали. Помер ночью -- и не он один. Мы семерых уже холодных вытащили, и еще добрых два десятка еле дышали, когда мы их несли. А женщины сбились в кучу и выли от страха.
      Тут командир полка -- забыл его имя -- говорит: "А ну, отведите женщин в манговую рощу. Заберите их из лагеря. Им тут не место"
      Мамаша Пампуша сидит рядом на своих узлах и крошку Джханси успокаивает. "Идите в манговую рощу, -- говорит командир.--Не мешайте мужчинам".
      "Черта с два я уйду",--отвечает Пампуша, а крошка Джханси уцепилась за ее подол и пищит: "Черта с два уйду!" И вот поворачивается Пампуша к другим женщинам и говорит: "Вы, сучьи дочки, прохлаждаться уйдете, а наши парни помирать будут, так выходит? -- говорит она,--Им воды надо принести. А ну, беритесь за дело!"
      И тут она засучивает рукава и идет к колодцу за лагерем, а крошка Джханси трусит рядом с лота и веревкой в руках, и все женщины идут за Пампушей как овцы, кто с ведром, кто с кастрюлей. Набрали они воды в эти посудины, и мамаша Пампуша во главе своего бабьего полка маршмаршем в лагерь, а там вроде как на поле боя после отступления.
      "Маккенна, муженек, -- говорит она, а голос у нее что твоя полковая труба, -- успокой мальчиков, скажи, что Пампуша сейчас займется ими, всем даст выпить, и притом задаром".
      Тут мы во всю глотку гаркнули "ура!" -- почги, можно сказать, заглушили вопли наших бедных парней, которых одолевала холера. Почти, да не совсем.
      Были мы все тогда еще желторотые, в холере ни черта не смыслили. Так что толку от нас не было никакого. Парни бродили по лагерю, как одуревшие бараны, ждали, кто следующий на очереди, и только твердили шепотом: "За что же это наказание, господи? За что?" Вспомнить страшно. И все время среди нас, как заведенная, взад-вперед, взад-вперед, ходила мамаша Пампуша и с ней крошка Джханси -- так она и стоит перед глазами, на головенке шлем с какого-го покойника, ремешки на пузе болтаются,-- ходила наша Пампуша, воды давала попить и даже по глотку бренди.
      Иной раз Пампуша не выдержит, запричитает, лицо у нее щекастое, багровое, и по нему слезы текут: "Ох, вы, мальчики мои, бедняги мертвенькие, сердечные мои!" Но чаще она подбадривала ребят, чтобы они держались, а крошка Джханси повторяла, что к утру они все будут здоровы. Это она от матери переняла, когда Муттра в лихорадке горела и Пампуша ее выхаживала. К утру будут здоровы! Для двадцати семи наших ребят то утро так во веки веков и осталось утром на кладбище святого Петра. И под этим окаянным солнцем еще двадцать человек заболело. Но женщины трудились как ангелы, а мужчины как черти, покуда не приехали два доктора и не вызволили нас.
      Но перед самым их приездом мамаша Пампуша -- она стояла тогда на коленях возле парня из моего отделения, в казарме его койка была как раз справа от моей, -- так вот, Пампуша начала ему говорить те слова из Писания, которые любого за сердце берут, и вдруг как охнет: "Держите меня, ребята, мне худо!" Но ее солнечный удар хватил, а не холера. Она позабыла, что у нее на голове только старая черная шляпа. Померла Пампуша на руках у Маккенны, муженька, и когда ребята ее хоронили, все как один ревели.
      В ту же ночь задул здоровенный ветрище, и дул, и дул, и дул, пока все палатки не полегли, но и холеру он тоже сдул, и ни один человек больше не заболел, когда мы десять дней в карантине отсиживались. Но поверьте мне на слово, до ночи эта самая холера раза четыре с палатки на палатку перекидывалась и такие кренделя выписывала, будто как следует набралась. Говорят, ее с собой Вечный Жид уносит. Пожалуй, так оно и есть.
      -- Вот оттого, -- неожиданно закончил Малвени, -- крошка Джханси и стала, какая она есть. Когда Маккенна помер, ее взяла к себе жена сержанта квартирмейстерской части, но все равно она из роты "Б". И вот эту историю, которую я вам сейчас рассказал, я ее в каждого новобранца вколачиваю, учу строю, а заодно и обхождению с Джханси Маккенна. Я и капрала Слейна ремнем заставил сделать ей предложение.
      -- Да ну?
      -- Вот вам и ну. С виду она не так чтоб очень, но она дочь мамаши Пампуши, и мой долг пристроить ее. За день до того, как Слейна произвели в капралы, я говорю ему: "Слушай, Слейн, если я завтра подниму на тебя руку, это будет нарушение субординации, но вот клянусь райской душенькой мамаши Пампуши, или ты побожишься мне, что сию минуту сделаешь предложение Джханси Маккенна, или я нынче же ночью спущу с тебя шкуру вот этой бронзовой пряжкой. И без того позор роте "Б", что девка так засиделась", -- говорю я ему. Вы что, думаете, я позволю щенку, который всего-навсего три года отслужил, перечить мне и наперекор моей воле поступагь? Не выйдет дело! Слейн пошел как миленький и сделал ей предложение. Он хороший парень, этот Слейн. Вскорости отправится он в комиссариат и наймет на свои сбережения свадебную карету. Вот так я и пристроил дочку мамаши Пампуши. А теперь идите и пригласите ее еще разок потанцевать.
      И я пошел и пригласил.
      Я преисполнился уважения к мисс Джханси Маккенна. Был я и у нее на свадьбе.
      Об этой свадьбе я, может быть, расскажу вам на днях.
      перевод Э. Линецкой
      БЕЗУМИЕ РЯДОВОГО ОРТЕРИСА
      О чем я мечтал с пересохшим ртом?
      О чем я просил судьбу под огнем?
      О чем помолюсь я перед концом?
      О том,
      Чтоб рядом стоял дружок.
      Со мной он разделит воды глоток,
      Глаза по смерти закроет мне,
      Домой отпишет моей родне,
      Дружка да пошлет нам бог!
      Казарменная баллада
      Перевод Ю Корнеева
      Мои друзья Малвени и Оргерис однажды собрались поохотиться. Лиройд все еще лежал в лазарете, оправляясь после лихорадки, которую подхватил в Бирме. Они послали за мной и не на шутку разобиделись, когда я прихватил с собой пива в количестве почти достаточном, чтобы удовлетворить двоих рядовых линейного полка и меня.
      -- Мы вас не из корысти приглашали, сэр, -- с укоризной сказал Малвени. Мы ведь и так рады вас видеть.
      Ортерис поспешил спасти положение:
      -- Ну уж раз принес, не откажемся. Что мы с тобой за гуси такие, мы просто два пропащих томми, брюзга ты ирландская. За ваше здоровье!
      Мы проохотились все утро и подстрелили двух одичавших собак, четырех мирно сидевших на ветке зеленых попугаев, одного коршуна около площадки, где сжигали трупы, одну удиравшую от нас змею, одну речную черепаху и восемь ворон. Добыча была богатая. Гордые, мы уселись на берегу реки перекусить воловьим мясом и солдатским хлебом, как выразился Малвени, и, в ожидании очереди на единственный имевшийся у нас складной нож, постреливали наугад по крокодилам... Выпив все пиво, мы побросали бутылки в воду и открыли по ним пальбу. Потом ослабили пояса, растянулись на теплом песке и закурили. Продолжать охотиться нам было лень.
      Ортерис, лежа на животе и подперев голову кулаками, испустил тяжелый вздох. Потом тихо выругался в пространство.
      -- С чего это?--спросил Малвени. -- Недопил, что ли?
      -- Вспомнил Тоттнем-Корт-роуд и одну девчонку в тех краях. Здорово она мне нравилась. Эх, проклятая жизнь солдатская!
      -- Ортерис, сынок, -- торопливо перебил его Малвени, -- не иначе, ты расстроил себе нутро пивом. У меня у самого так бывает, когда печенка бунтует.
      Ортерис, пропустив мимо ушей слова Малвени, медленно продолжал:
      -- Я томми, пропащий томми, томми за восемь ан, ворюга-собачник томми с номером взамен порядочного имени. Какой от меня прок? А останься я дома -женился бы на той девчонке и держал бы лавочку на Хэммерсмит Хай: "С. Ортерис, набивает чучела". В окошке у меня была бы выставлена лисица, как на Хейлсбери в молочной, имелся бы ящичек с голубыми и желтыми стеклянными глазами, и женушка звала бы: "В лавку! В лавку!", когда зазвонит дверной колокольчик. А теперь я просто томми, пропащий, забытый богом, дующий пиво томми. "К ноге -- кругом -- вольно! Смирно! Приклады вверх! Первая шеренга напра-, вторая нале-во! Шагом марш! Стой! К ноге! Кругом! Холостыми заряжай!" И мне конец.
      Ортерис выкрикивал обрывки команд погребальной церемонии.
      -- Заткнись! -- заорал Малвени. -- Палил бы ты над могилами хороших людей, сколько мне приходилось, так не повторял бы попусту этих слов! Это хуже, чем похоронный марш в казармах свистеть. Налился ты до краев, солнце не жарит -- чего тебе еще надо? Стыдно мне за тебя. Ничуть ты не лучше язычника -- команды всякие, глаза стеклянные, видишь ли... Можете вы урезонить его, сэр?
      Что я мог поделать? Разве мог указать Ортерису на какие-то прелести солдатской жизни, о которых он сам не знал? Я не капеллан и не субалтерн, а Ортерис имел полное право говорить что вздумается.
      -- Пусть его, Малвени, -- сказал я. -- Это все пиво.
      -- Нет, не пиво! -- возразил Малвени. -- Уж я-то знаю, что будет. На него уже накатывало, ох как худо, кому и знать, как не мне, -- я ведь парня люблю.
      Мне опасения Малвени показались необоснованными, но я знал, что он по-отечески заботится об Ортерисе.
      -- Не мешайте, дайте душу излить, -- как будто в полузабытьи произнес Ортерис. -- Малвени, ты разве запретишь твоему попугаю орать в жаркий день, когда клетка ему розовые лапки жжет?
      -- Розовые лапки! Это у тебя, что ли, розовые лапки, буйвол? Ах ты,-Малвени весь собрался, готовясь к сокрушительной отповеди, -- ах ты слабонервная девица! Розовые лапки! Сколько бутылок с ярлыком Басса выдуло наше сбесившееся дитятко9
      -- Басс ни при чем, -- возразил Ортерис -- Тут кое-что погорчее. Тоска у меня, домой хочу!
      -- Нет, вы слышите! Да он поплывет домой в мундире без погон не позже, как через четыре месяца!
      -- Ну и что? Все едино! Почем ты знаешь, может, я боюсь сдохнуть раньше, чем получу увольнительные бумаги.
      Он опять принялся нараспев повторять погребальные команды.
      С этой стороной характера Ортериса я еще не был знаком, однако для Малвени она, очевидно, не была новостью, и он относился к происходившему весьма серьезно. Пока Ортерис бормотал, уронив голову на руки, Малвени шепнул мне:
      -- С ним всегда этак бывает, когда его допекут младенцы, из которых нынче сержантов делают. Да и от безделья бесится. Иначе от чего еще -- ума не приложу.
      -- Ну и что тут страшного? Пусть выговорится.
      Ортерис начал петь веселенькую пародию на "Шомпольный корпус", полную убийств, сражений и внезапных смертей. При этом он глядел за реку, и лицо его показалось мне чужим. Малвени сжал мне локоть, чтобы надежнее привлечь внимание.
      -- Что страшного? Да все! С ним вроде припадка. Я уже видал, все наперед знаю. Посреди ночи вскочит он с койки и пойдет к пирамиде свое оружие шарить. Потом подкрадется ко мне и скажет: "Еду в Бомбей. Ответь за меня на утренней перекличке". Тут мы с ним бороться начнем, не раз так бывало, он -- чтоб сбежать, а я -- чтоб его удержать, и оба угодим в штрафную книгу за нарушение тишины в казармах. Уж я его и ремнем лупил, и башку расшибал, и уговаривал, но когда на него найдет -- все без толку. А ведь когда мозги у него в порядке, лучше парня не сыщешь. И ночка же сегодня будет!.. Только бы он в меня не стрельнул, когда я подыматься буду, чтоб его с ног сбить. Вот о чем я молю денно и нощно.
      Этот рассказ представил дело в менее приятном свете и вполне объяснил тревогу Малвени. Он попытался было вывести Ортериса из припадка и громко крикнул (тот лежал поодаль):
      -- Эй ты, бедняга с розовыми лапками и стеклянными глазками! Переплывал ты Иравади ночью, как подобает мужчине, или прятался под кроватью, как в тот раз при Ахмед-Кхеле?
      Это было одновременно грубое оскорбление и заведомая ложь -- Малвени явно затевал ссору. Но на Ортериса словно столбняк нашел. Он ответил медленно, без всякого раздражения, тем же размеренно-певучим голосом, каким выкрикивал погребальные команды:
      -- Сам знаешь, я переплывал Иравади ночью, когда город Лангтангпен брали, нагишом переплывал и ничего не боялся.