Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Боги ждут жертв

ModernLib.Net / Приключения: Индейцы / Кинжалов Ростислав Васильевич / Боги ждут жертв - Чтение (стр. 6)
Автор: Кинжалов Ростислав Васильевич
Жанр: Приключения: Индейцы

 

 


Хун-Ахау уже успел успокоиться и понять бесцельность своей вспышки. Разве этот старик виноват в том, что он стал рабом? Вот если бы на его месте был Одноглазый или Экоамак… Надо терпеть, но не сгибаться. Опахалоносец или раб, таскающий камни, – все равно он лишен свободы, и ее надо завоевать. Но разве Цуль виноват в его рабстве?

Цуль увел Хун-Ахау к большому деревянному обрубку, оставленному для чего-то в углу двора, и с помощью юноши поставил его стоймя.

– Вот тебе знатное лицо, которое ты должен обмахивать, – сказал он (назвать обрубок царевной старик не решился). – Становись сзади и начинай работу.

Цуль отошел на несколько шагов и стал внимательно наблюдать за учеником. После нескольких неудачных попыток дело наконец пошло на лад, движения Хун-Ахау стали ровнее и естественнее. Учитель разглагольствовал о сокровенных тайнах этого замечательного занятия, и юноша старался повторить и запомнить их. Но после того как прошел час, Цуль стал снова сердиться. Непривычные к такой работе руки Хун-Ахау устали, и плавно двигать опахалом стало трудно. Кроме того, юноша время от времени переступал с ноги на ногу, а опахалоносец, по словам Цуля, должен стоять как статуя, двигаться могут только его руки.

К счастью Хун-Ахау, неожиданное обстоятельство вскоре положило конец его мучениям. Во дворец по вызову повелителя прибыл владыка Ах-Меш-Кук, и его свита и носильщики расположились на том самом дворе, где происходили занятия. Их пристальное внимание к происходящему и насмешки над учеником и учителем, на которые они не скупились, разозлили Хун-Ахау и привели в бешенство Цуля. Поэтому он быстро прекратил упражнения и, бросив несколько язвительных слов насмешникам, удалился и увел с собой юношу.

Пройдя полсотни шагов, старик внезапно остановился.

– Стой, стой! – воскликнул он, удерживая Хун-Ахау. – Вот что поможет нам!

Цуль нагнулся и быстрым движением схватил переползавшую дорогу сороконожку. Затем он вытащил из складок набедренной повязки острый осколок обсидиана и, шепча заклинания, разрезал насекомое на девять частей.

– Разрезанная вот так сороконожка приносит большое счастье, – наставительно сказал он юноше. – Задумывай скорее желание, теперь оно непременно исполнится!

Задуманное желание – сегодня же увидеть своих друзей – не исполнилось; девять частей сороконожки не помогли Хун-Ахау.

Два следующих дня были почти целиком заполнены упражнениями. Хун-Ахау постепенно постигал сложное искусство владения опахалом и наконец удостоился похвалы старика.

– Ты молодец, – заявил он, утирая заслезившиеся глаза, – и теперь не подведешь меня. Вот видишь, сороконожка не подвела! Право, я начинаю думать, что ты родился не в Ололтуне, а где-то неподалеку от Тикаля. Ололтунец никогда не бывает таким смышленым. Сейчас тебе можно дать в руки и настоящее опахало!

И конец дня прошел в упражнениях с настоящим опахалом, выпрошенным у управителя. Цуль важно расхаживал по двору, а за ним двигался Хун-Ахау, отгоняя от его особы мух и навевая легкую прохладу. Неожиданно явился управляющий царевны, и Цулю пришлось уступить место. Тот также остался доволен новым опахалоносцем и предупредил юношу, что завтра тот будет сопровождать юную владычицу.

– Смотри, чтобы все было хорошо! – добавил управляющий многозначительно, впиваясь холодным взглядом в усталое лицо Хун-Ахау. – Пойдем со мной, получишь праздничную одежду.

На следующий день первые лучи солнца еще только позолотили белый гребень храма Небесного бога, а весь дворец уже давно жужжал сотнями голосов, как потревоженный пчелиный улей. Сновали взад и вперед рабы, неся своим хозяевам парадные одежды, краски для украшения тела, благовония, теплую воду для утреннего купания. В спешке они сталкивались друг с другом и тихими голосами перебранивались. Время от времени важно шествовал чей-то управляющий, осторожно держа в руках деревянную шкатулку с драгоценностями. Крестьяне доставляли во дворец свежие гирлянды и букеты цветов. С домашних алтарей тоненькими столбиками поднимались в утреннее небо черные дымки курений. Двое вельмож, уже одетые по-праздничному, с гордыми и счастливыми лицами, пронесли бамбуковые рамки, покрытые великолепными перьями кецаля[27] – часть торжественного одеяния повелителя. Кое-кто провожал их завистливыми взглядами.

В одной из комнат верхнего этажа происходила торжественная церемония – владыка Тикаля облачался в праздничное одеяние правителя. Несколько самых знатных и самых доверенных лиц, в том числе и Ах-Меш-Кук, с неослабевающим интересом смотрели на длительную, но всегда волнующую процедуру превращения человека в божество.

После утренней ванны, укрепляющего массажа и растираний благовонными маслами тело повелителя расписали красками, среди которых преобладала красная. Он стоял посреди комнаты, а вокруг суетились рабы и приближенные – участвовать в такой церемонии считалось высоким отличием для любого, как бы знатен он ни был.

Одевание началось с того, что бедра правителя были обернуты широкой повязкой из желтой, расшитой прихотливыми узорами ткани. Один конец ее, свешивавшийся спереди в виде передника, был расшит особенно богато и тщательно: центральную часть рабов. Ножной браслет правителя первого города мира стоил двести сорок человеческих жизней.

За браслетом последовала сандалия – миниатюрное кожаное чудо; ремни ее скрывались за большим красным цветком, искусно сделанным из оленьей кожи. Такая же операция была проделана и над левой ногой, и рабы поспешно отступили назад. Отошел и Ах-Меш-Кук, на которого с завистью смотрел Ах-Печ. «Почему удача всегда сопутствует именно Ах-Меш-Куку?» – с горечью подумал он.

Теперь наступило время украшения торса. Хранитель драгоценностей вынул из ларца и осторожно надел на шею правителя широкий воротник, состоящий из множества рядов нефритовых бус; нижний край его был украшен рядом маленьких головок из нефрита, подвешенных волосами вниз, – опять напоминание о побежденных противниках; каждая из них символизировала снятый с побежденного вождя скальп. Неважно, что нынешний повелитель Тикаля ни разу не участвовал в сражении, – таков был установленный веками обычай.

Хранитель сокровищ принес наконец главные символы власти. Но прежде чем облачиться в них, правитель сам воздал им почести – магическая сила, заключенная в этих предметах, вызывала почтение и суеверный страх даже в его душе.

Первым был небольшой овальной формы диск, на лицевой стороне которого была выгравирована плетенка – символ циновки[28]. Диск этот, укрепленный на длинной ленте, был надет так, что находился на левом боку правителя. Поверх нагрудника одели ожерелье из нефритовых бусин, на груди оно оканчивалось длинной нефритовой же трубкой.

Затем хранитель подал корону – сложное сооружение из деревянной маски божества, нефритовых вставок и пышного пучка драгоценных перьев кецаля. Привычным жестом правитель Тикаля возложил ее на голову, а начальник дневной стражи поспешно завязал под подбородком ленты, придерживавшие корону, чтобы она не накренилась или не соскользнула со священной главы, что считалось плохим предзнаменованием. Ах-Печ, не отрываясь, смотрел на поднесенную корону; вид ее, как всегда, зачаровывал честолюбца.

В специальных петлях пояса на спине правителя были закреплены бамбуковые рамки, унизанные перьями кецаля. Казалось, что он раскрыл большие изумрудные крылья. Сквознячок, проходивший по комнате, играл ими и султаном короны.

Наконец верховный жрец торжественно возложил на руки повелителя главный символ его власти – «великого змея» – деревянную резную доску, оканчивающуюся головами двух божеств. Она обозначала власть над всеми силами неба и земли.

В единодушном славословии придворные и сановники склонились перед повелителем Тикаля. Одевание было окончено.

Хун-Ахау не принимал никакого участия в праздничной суете, потому что по распоряжению Эк-Лоль был освобожден от своих обычных утренних обязанностей. Он не спеша вымылся, с аппетитом поел и уже собирался надеть праздничную одежду, когда появился Цуль.

– Подожди, подожди, – торопливо сказал он, – я прежде тебя раскрашу!

Из небольшой тыквенной чаши старик достал щепотку оранжевой краски, смешанной с кабаньим жиром, и быстро и ловко разрисовал грудь и руки юноши сложным красивым узором. Окончив, он отступил шага на два назад, полюбовался результатами своей работы и удовлетворенно причмокнул губами. После этого Хун-Ахау надел праздничную одежду, что не заняло много времени, так как она состояла лишь из богато расшитой набедренной повязки. Цуль привел в порядок его волосы и укрепил в них пучок ярких перьев – подарок юной владычицы своему новому опахалоносцу, пояснил он, надувшись от важности сообщаемого известия.

Взяв опахало, Хун-Ахау поспешил с Цулем во двор, где уже начали собираться сопровождающие первых лиц Тикаля. Особняком стоял большой оркестр – музыкантов в нем было не меньше сотни. Управляющий царевны поставил юношу позади носилок, которые держали двое крепких рабов. Цуль в сегодняшней процессии, к его большому огорчению, не участвовал. Он отошел в сторону и оттуда время от времени ободряюще кивал головой Хун-Ахау; все, мол, будет хорошо. Появился небольшой отряд воинов; юноша с завистью посмотрел на их копья, мечи и палицы. С каким бы удовольствием он обменял свое дурацкое опахало на копье!

По рядам собравшихся прошел шепот, взгляды всех поднялись вверх. Хун-Ахау оторвался от созерцания оружия, не дававшего ему покоя, и увидел появившуюся на террасе второго этажа свою повелительницу.

На царевне было надето длинное платье из тяжелой, почти не гнувшейся материи, расшитое эмблемами ее рода и унизанное бляшками из нефрита и перламутровыми дисками, сверкавшими на утреннем солнце. Шея и грудь были закрыты драгоценными ожерельями; в мочках ушей были закреплены длинные, почти до плеч, серьги. В пышных волосах не было ни одного украшения, кроме двух белых цветков каринимака[29], приколотых у висков. Сильно нарумяненные щеки казались двумя кровавыми пятнами на бледном неподвижном лице, и только блестящие глаза, устремленные на стоящую внизу толпу, жили своей, особой жизнью.

Несколько минут Эк-Лоль стояла неподвижно, как бы давая возможность собравшимся полюбоваться на нее. Затем медленными шагами, под разноголосый шум приветствий, она стала осторожно спускаться по лестнице; за ней в строгом порядке двинулись знатные дамы, сопровождавшие дочь правителя. Царевна вышла во двор, стала около своих носилок, но не села в них, а обратилась лицом к дворцу, чего-то выжидая. Хун-Ахау почувствовал резкий запах благовоний; Эк-Лоль стояла прямо перед ним. Неожиданно он поймал взгляд выкатившихся от ужаса глаз Цуля и вспомнил свои обязанности: опахало в его руках мерно заколыхалось. Снова посмотрев краем глаза на Цуля, он понял, что старик был испуган его промедлением; теперь его лицо снова стало спокойным.

На террасе левого крыла дворца появился молодой человек, почти ровесник Хун-Ахау. Хотя Хун-Ахау никогда не видел наследного принца Тикаля, он сразу понял, что это ахау-ах-камха[30] Кантуль. Невысокого роста, с постоянно подергивающимся лицом, брат совсем не походил на сестру; мелкие черты лица и узкие глаза он унаследовал от матери – второй жены повелителя. Несмотря на неопытность в сложных тонкостях придворной жизни, Хун-Ахау ясно почувствовал, что наследный царевич пользуется значительно меньшей популярностью и любовью, чем Эк-Лоль. Приветствия, обращенные к нему, носили отпечаток холодной официальности, да и хор голосов звучал нестройно и значительно слабее.

Когда общее внимание было обращено на появившегося Кантуля, Хун-Ахау вдруг услышал тихий голос царевны. Полуоборотив к нему лицо, она шепнула:

– Не робей, Хун! Только смелый возвратится в Ололтун!

При этих неожиданных словах сердце юноши запрыгало. Уже не в первый раз он задавал себе один и тот же вопрос: почему царевна всегда так добра к нему? Чем он заслужил ее благосклонность? Почему из множества своих рабов она выделила именно его? Спросить об этом Цуля он не решался.

Царевич Кантуль спустился с террасы и занял место впереди своей многочисленной свиты; Хун-Ахау заметил, что у него было два опахалоносца. Царевич тоже смотрел на дворец, и только теперь юноша понял, что все ожидали торжественного выхода повелителя Тикаля. В молчании прошло несколько томительных минут.

Резкими голосами взвыли длинные трубы, пронзительно заверещали свистульки, заухали барабаны, застонали флейты. На верхней террасе появилась высокая мужская фигура – человек подошел к краю и застыл. Хун-Ахау впился глазами в повелителя великого города: в первый раз за свою жизнь он видел человека, от воли которого зависела жизнь и смерть многих тысяч людей.

Правителю Тикаля было уже много лет; ни краски, ни фантастически пышный костюм, из-за которого он казался какой-то сказочной птицей, не могли скрыть тяжелых мешков под глазами, спускавшихся на шею жирных дряблых щек и согнувшейся спины. Холодные глаза его безучастно смотрели куда-то поверх зданий, на синеватые отроги дальних гор. Снова и снова из глубины двора неслись к нему бурные волны приветствий, но он как будто не замечал собравшихся и не слышал ничего. Сзади него, образуя яркую красочную стену, выстроились самые знатные люди Тикаля и придворные. Все они, подражая правителю, застыли в неподвижных позах.

Взглянув на царевну, Хун-Ахау увидел, что лицо ее, вплоть до лба, залито ярким румянцем, ноздри вздрагивают, широко открытые глаза искрятся. При каждом новом всплеске приветствий по ее стройному телу проходил легкий трепет и она едва заметно склоняла голову, как бы отвечая на них.

Неожиданно правитель простер вперед руки с жезлом, словно благословляя собравшихся. Крики перешли в рев. Еще мгновение – и его фигура скрылась за красочной толпой приближенных; правитель начал спускаться по внутренней лестнице к своим носилкам, ожидавшим его по ту сторону дворца. За ним в строгом порядке, согласно званиям, двигались владыки знатных родов и придворные.

Оркестр поспешил вперед, чтобы встретить повелителя у выхода. За ним двинулся царевич Кантуль со своей многочисленной свитой. Пока знатная молодежь, составлявшая ее, весело переговариваясь, проходила мимо, царевна обратилась к юноше:

– Как ты счастлив, Хун, что тебе довелось видеть это! – В ее голосе звучала твердая убежденность, что на свете не может быть ничего лучше, чем торжественный выход повелителя Тикаля.

Хун-Ахау промолчал и лишь почтительно наклонил голову. Эк-Лоль, улыбаясь, села в носилки, и ее кортеж: тронулся вслед за наследным царевичем.

Процессия, растянувшаяся на огромное расстояние, медленно двигалась сквозь огромные толпы народа, собравшегося на центральных улицах, и только через полчаса носилки царевны достигли здания для игр в мяч. Собственно говоря, это было даже не здание, а целый комплекс сооружений: два огромных вала, расположенных параллельно, несли на широких и плоских вершинах по большому храму. По наружным сторонам этих валов шли лестницы, а внутренние стороны были вертикальными, и в них были укреплены, высоко над землей, плоские каменные изображения гигантских голов попугаев и ягуаров. Длинное и узкое пространство между валами и было площадкой для игры – она была покрыта толстым слоем белой штукатурки, блестевшей на солнце; кое-где на ней виднелись небольшие вмурованные плиты, украшенные барельефами.

Царевич Кантуль со своей свитой и Эк-Лоль с сопровождавшими ее женщинами расположились у входа в храм на левом валу. Хун-Ахау, стоявшему непосредственно за царевной, было хорошо видно все поле стадиона, зато знатные госпожи, перешептываясь и пересмеиваясь, теснили друг друга, чтобы занять наиболее удобное место.

Снова зазвучал оркестр; повелитель Тикаля появился на вершине правого вала и вошел в храм; началось торжественное моление перед началом игры. Пока оно продолжалось, на поле с разных сторон стадиона появились команды игроков. В противоположность пышно разодетым зрителям, участники игры имели только набедренные повязки и маленькие щитки на голенях; их обнаженные тела, густо расписанные красками и обильно смазанные маслами, лоснились на солнце. Впереди каждой команды шел предводитель; только у него голова была украшена пучком длинных перьев. Игроки остановились у вмурованных плит. Хун-Ахау отметил, что узоры на телах левой команды были сделаны синей краской, а у правой – ярко-красной. Воцарилось молчание, нарушавшееся только протяжным пением, доносившимся из правого храма.

Но вот пение, завершенное резким кличем, оборвалось, и из темной глубины храма медленно выступила процессия. Впереди шел высокий, невероятно худой человек в широкой белой мантии, болтавшейся на нем, как на палке. В вытянутых руках он нес большой серовато-черный шар. Рядом с ним семенил низкого роста толстый горбун, одетый только в набедренную повязку: он держал большую фигурную курильницу, из которой вырывались тяжелые черные клубы дыма. За ними шествовал правитель, за ним Ах-Меш-Кук и након, а далее торопливо выходили остальные сановники, стараясь занять место получше.

В торжественной тишине человек в белой мантии – это был верховный жрец Тикаля – дошел до края площадки и остановился. Игроки внизу подняли головы, внимательно наблюдая за его движениями. Горбун несколько раз торопливо взмахнул курильницей перед шаром, чтобы клубы дыма коснулись его. И тогда верховный жрец с заметным усилием – это показало Хун-Ахау, как тяжел шар, – высоко подбросил его вверх.

Мяч взвился в воздух, на какое-то мгновение остановился высоко над центром стадиона и ринулся вниз. Хун-Ахау, сопровождая полет мяча глазами, увидел, что игроки уже стоят посередине поля. Бум-м! – шар ударился о штукатурку и снова высоко подпрыгнул. Но во второй раз он уже не коснулся поверхности поля: предводитель синей команды принял мяч на бедро и каким-то неуловимым движением тела послал его опять вверх. Поле закипело, то один, то другой игрок подхватывали мяч и перебрасывали его кому-то из участников; теперь он почти не касался поверхности стадиона, то и дело слышались звонкие шлепки мяча о голое тело игроков. Удачные удары сопровождались дружным ревом восхищенных зрителей.

Скоро Хун-Ахау понял, в чем состояла конечная цель игры: мяч, посланный членом синей команды, должен был ударить по скульптурному изображению головы попугая, укрепленному в стене, а затем отскочить на вмурованную в поле стадиона плиту. Члены красной команды, наоборот, старались, чтобы мяч ударился о голову ягуара и затем попал бы на ту плиту, около которой в начале игры стояли синие. Однако выполнить эти условия было совсем не легко: надо было очень точно рассчитать удар, чтобы мяч, отпрыгнув от скульптуры, попал на плиту. А при постоянной сумятице вокруг – игроки все время толкались – добиться такого удара было почти невозможно. Впоследствии Хун-Ахау узнал, что игрок, забивший мяч, считался необычайно счастливым. Кроме того, бить по мячу только локтями, бедрами и спиной было очень неудобно, и много раз игрок пропускал хороший мяч только потому, что был обращен к нему лицом.

Некоторые игроки становились на четвереньки и, находясь в таком положении, взбрыкивая задом, искусно посылали мяч высоко вверх. Не обошлось дело и без несчастного случая: падая с высоты, мяч ударил зазевавшегося синего игрока по голове и сломал ему шею. Быстро появившиеся младшие жрецы унесли труп; на зрителей это происшествие особого впечатления не произвело: случаи такого рода при игре в мяч не были редкостью.

Время шло. Солнце палило все сильнее, но темп игры не ослабевал. Теперь Хун-Ахау понял, почему Цуль говорил, что священная игра требует великого умения и большого искусства: игрок действительно должен обладать незаурядными силой и ловкостью, чтобы при такой жаре часами неутомимо гоняться за тяжелым мячом. А ведь перед игрой всем участникам предписывалось сутки поститься!

Правителю Тикаля принесли освежающий напиток. Он жадно прильнул к чаше, и блестящие капли сползли с губ по подбородку. Глядя на них, Хун-Ахау и сам почувствовал жажду. Каково же было игрокам сейчас? – мелькнуло у него в голове. Нет, эта игра владык совсем не так хороша, как расписывал ему Цуль.

Мимо юноши неслышно скользнула Иш-Кук и подала царевне чашу с питьем. Почтительно склонившись перед Эк-Лоль, девушка в то же время, как будто случайно, наступила ножкой на пальцы левой ноги Хун-Ахау и то легонько надавливала на них, то отпускала. Лицо юноши залилось краской от такого бесстыдства, но сама виновница происходящего выглядела невинным младенцем. Приняв назад чашу, она снова скользнула мимо Хун-Ахау, бросив на него мимоходом горячий взгляд. Руки юноши усиленно заработали опахалом, хотя ему больше хотелось как следует огреть палкой бесстыдницу, осмелившуюся на подобные проделки.

«Ягуары» предприняли решительную атаку на «попугаев». Они неуклонно теснили своих противников все ближе и ближе к их метке, и все старания «красных» изменить положение не имели успеха. Страсти накалялись и среди зрителей: то здесь, то там слышались восклицания гнева или радости, горькие вздохи или смех, в зависимости от того, за какую команду «болел» человек. Заключались пари. Ставками были рабы, богатые одежды и украшения. Один сановник, не знавший в азарте никаких границ, предложил соседу в виде ставки собственное рабство. Тот, улыбаясь, охотно согласился.

Ахау-ах-камха Кантуль издевательским тоном обратился к царевне:

– Дорогая сестра, ставлю на «ягуаров», что они победят. Не поставишь ли ты против? Пусть твоей ставкой будет новый опахалоносец!

Сердце у Хун-Ахау оборвалось. Он с тревогой ждал ответа Эк-Лоль.

– Хорошо, – улыбаясь, согласилась царевна, – пусть будет так. Или нет, еще лучше – ставкой будет Иш-Кук. Ты благосклонен к ней! А что ставишь ты?

– Все что угодно, – самодовольно засмеялся Кантуль, – я уверен в победе!

– Право на то, чего у тебя сейчас нет, но что может быть![31] – все так же улыбаясь, сказала царевна.

– А что это такое? – подозрительно спросил Кантуль. – Ты всегда хитришь со мной… Это какая-то загадка?

– Как хочешь… – И Эк-Лоль равнодушно отвернула голову от брата.

– Хорошо, я согласен, – сразу же крикнул царевич, – но все равно победа будет за мной!

Хун-Ахау стоял как громом пораженный. А он ведь думал, что царевна выделяет его среди других! Наивно считал, что она не такая, как все, – лучше, отзывчивее. «Раб везде остается рабом», – с горечью подумал юноша. Но горечь обиды тотчас уступила место другому чувству, ни с чем не сравнимому ужасу перед возможностью стать рабом Кантуля. Он не очень хорошо понял последние слова царевны об Иш-Кук. Внешне Хун-Ахау оставался спокойным, мерно покачивалось в его руке опахало. Но сердце бешено колотилось. Он весь обратился в зрение, следя за ходом игры. Ведь от ее изменчивого счастья зависела его дальнейшая жизнь. Мысленно он клял свою владычицу за то, что она так беззаботно согласилась на предложение брата. Ах, почему так плохо играют «попугаи»? На подергивающееся лицо Кантуля юноша уже не мог смотреть без злобы и отвращения. «Участь раба – горькая участь!» Проклятье им всем, жирным, самодовольным, бесчувственным владыкам, не знающим ни трудов, ни забот, ни горя простых людей!

Вдруг единодушный вопль, вырвавшийся из сотен глоток, потряс стадион. Могучим ударом один из «попугаев» откинул мяч на середину поля, где уже каким-то образом оказался их предводитель. Удар – и мяч снова в воздухе, и снова его принимает на себя предводитель «попугаев». Толпа игроков устремляется к центру стадиона, «ягуары» растеряны. Поздно. Точно посланный мяч ударяется о каменную голову ягуара и, отпрыгнув, ложится отдыхать на плите «синей» команды. Игра была закончена!

В веселой суматохе поздравлений с победой, криков огорченных проигрышем и погони друзей победителя за несколькими богато одетыми юношами (по обычаю выигравший имел право на костюм любого из зрителей) прошло немало времени. Царевна не напомнила о своем выигрыше Кантулю, а он сам, по-видимому, совершенно забыл о недавно заключенном пари, но на всякий случай избегал смотреть в сторону, где сидела его сводная сестра.

Неожиданно шум стих. Хун-Ахау, охваченный своей радостью, что игра кончилась для него благополучно, не заметил ухода игроков с поля. Удивленный наступившим молчанием, он поднял голову и увидел, что перед входом в правый храм появились предводители соперничавших команд. Они почтительно приветствовали правителя Тикаля, который сказал несколько слов победителю. Затем предводитель «ягуаров» подошел к краю террасы и высоко поднял руки, как бы прощаясь со всеми. Солнце било ему прямо в лицо, и Хун-Ахау хорошо видел его спокойное и бесстрастное выражение. Незаметно появившийся около «ягуара» горбун нанес ему сильный удар ножом в сердце и моментально отскочил. Жрец был настолько опытен, что побежденный пал с террасы уже мертвым. Глухой удар тела о пол стадиона – и все было кончено.

Хун-Ахау оцепенел от ужаса, и только руки его продолжали уже ставшее привычным дело. Так вот какова священная игра в мяч! Убить в бою врага – да, но убить своего же, убить хладнокровно и расчетливо… Как хорошо, что на его родине нет таких обычаев. И юноша с новой силой почувствовал, как ненавистен и чужд ему Тикаль – глаз и рот мира, как хвастливо называл его Экоамак. Прочь, прочь отсюда, во что бы то ни стало!

Жертвоприношением побежденного церемония была завершена. Длинная процессия снова потянулась во дворец. Солнце уже садилось, когда носилки с Эк-Лоль достигли дворца; по лицу ее было заметно, что и она утомлена прошедшим днем. Когда царевна поднялась к себе, к Хун-Ахау подошел управляющий, заметивший его утреннюю оплошность, и ударил юношу ногой в пах.

– В следующий раз не будешь считать птиц в небе, ленивая жаба, – произнес он с ненавистью.

Глава одиннадцатая

ВОЗДВИЖЕНИЕ «ВЕЛИКОГО КАМНЯ»

Двадцатилетие II владыки, в начале его в Кинколош-Петен воздвигнут камень. В это же двадцатилетие умер «Приносящий жертву воде».

«Хроника III»

После игры в мяч царевна на несколько дней отлучилась из дворца – об этом Хун-Ахау сказал Цуль. Куда она отправилась, вряд ли знал и сам старый раб, да юноша и не допытывался. С Эк-Лоль исчез управитель, две рабыни (Иш-Кук и старуха) и четверо рабов-носилыциков. Так у Хун-Ахау появились свободные, ничем не заполненные дни. Никто им не интересовался, ничего не поручал и не следил за ним. Цуль, теперь явно расположенный к юноше, не мешал ему уходить на несколько часов из дворца.

Хун-Ахау пытался разыскать товарищей. Первоначально, захваченный водоворотом событий, он меньше думал о них, теперь же, в дни относительной свободы, голос дружбы, сочувствия к ним и стыда за себя заговорил в нем с новой силой.

После нескольких тщетных попыток юноша нашел тот участок дороги, где он расстался со своими спутниками по несчастью. Но стелы, которую они тогда тащили, здесь, конечно, уже не было. По следам выбоин в дороге и раздавленных в щепки катков Хун-Ахау отправился дальше. В глубине души он надеялся, что где-то впереди, сравнительно недалеко, он обнаружит группу рабов, по-прежнему надрывающихся над тяжелым куском камня, который станет когда-то стелой.

Юноша с удивлением заметил, что дорога поворачивала по направлению к дворцу. Значит, его товарищи работали где-то близко от него. Они по-прежнему мучились под палящим солнцем и бичами надсмотрщиков, а он в это время вел такую беззаботную жизнь! Кровь тяжело хлынула к щекам. Хун-Ахау невольно ускорил шаги. Но надежде на скорую встречу не суждено было оправдаться.

Еще поворот и – перед взором внезапно открылась площадь. В ее левом углу перед величественным зданием стояла прочно вкопанная в землю стела. Хун-Ахау сразу узнал ее – слишком много мучительного труда и боли было вложено в этот проклятый камень. Мускулы рук, спины и ног мгновенно одеревенели, словно он только что, напрягаясь, тащил его. Наверное, если собрать весь пролитый на долгом пути пот и кровь, то в образовавшемся озере можно было бы утопить тяжкую ношу. Юноша вспомнил, как умело хлестали надсмотрщики: кровь всегда брызгала на дорогу, а не на стелу – ее белизну ничто не должно было запятнать!

Площадь была пуста. Вокруг стелы теснились легкие деревянные подмостки. Назначение их было непонятно. На нижнем помосте виднелись какие-то молотки, кувалды, клинья, рядом стояла большая глиняная чаша с чистой водой.

Только теперь юноша заметил, что вся лицевая поверхность камня была густо исчерчена тонкими черными полосами. Они то сплетались, образуя сеть, похожую на паутину, то шли параллельно, как струи летнего ливня. Хун-Ахау тщетно пытался понять, что это такое.

– Ну как, нравится? – неожиданно услышал он веселый голос за спиной.

Хун-Ахау резко повернулся. Перед ним стояли два юноши, немного старше его, одетые в скромные белые одежды.

– Нет, – откровенно признался он.

– Почему же? – удивился спрашивавший.

– Здесь что-то изображено, но я ничего не могу понять!

– Неужели? Вот что значит неопытный глаз! А я все вижу совершенно ясно!

В разговор вмешался второй.

– Неужели ты не понимаешь, Кануль, что тренированный глаз ваятеля видит все, в том числе и подготовительный рисунок, совершенно иначе, чем человек, занимающийся другой работой. Кто ты, юноша?

– Я Хун-Ахау, раб и старший опахалоносец царевны Эк-Лоль, – ответил немного смущенно Хун-Ахау.

Юноши учтиво поклонились.

– Привет старшему опахалоносцу царевны! Мы – ученики великого ваятеля Тикаля Ах-Цииса, Кануль и Ак. – Говоривший указал на себя. – Наш учитель сделал этот набросок на камне, а мы будем высекать по нему рельефные изображения. Ты, конечно, уже видел готовые стелы, стоящие около дворца?

Хун-Ахау ответил утвердительно.

– Если ты вспомнишь их, то легко поймешь и набросок, сделанный нашим учителем. Смотри, – Ак показал на центр стелы, – вот фигура трижды великого правителя: вот его лицо, а это – перья головного убора. В руках его – священный двухголовый дракон. Здесь и здесь, – он указал на левый верхний и правый нижний углы, – а также на обороте стелы будут высечены надписи. Вот их образцы…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14