-- Я буду писать. И ты пиши. Все будет хорошо, вот увидишь, -- повторяла она, как заклинание.
      Все куда-то разбрелись, муж, уходя, поручил нам смотреть за вещами, и, машинально глядя на чемоданы, я замечала, что происходило возле. Память сама сложила в свою кладовую снимки мгновений, и сейчас я смотрю на них, словно перебираю фотографии или прокручиваю ролик.
      В большом новом здании вокзала в тот день мы были одни с такой поклажей, не стоило труда выхватить нас из муравейника обычных пассажиров и вычислить, кто мы такие. Подходили какие-то люди, о чем-то говорили, уходили. Потом появился сын с мужчиной в темном, постояли спиной к нам лицом к чемоданам, поговорили. Мужчина в темном ушел, пришел муж с каким-то небритым, поговорили втроем. Я видела -- сын согласно кивнул небритому, услышала, как сын произнес свое любимое:
      -- Лады.
      Небритый ушел, а муж и сын подсели к нам.
      -- Пасут, -- сказал муж.
      Я не сразу поняла.
      -- Кто? Кого пасут?
      -- Они -- нас.
      -- Ну ребята... -- сказал сын насмешливо, но и явно отдавая им должное: знают люди, как работать.
      Я заметила на лице у сына знакомое мне выражение: он готов был вступить в игру, не ради денег, ради азарта -- кто кого переиграет. Он был спортсмен, борец, он знал азарт схватки, но и умел держать себя в руках, я знала. Здесь был не ковер, и на карту надо было ставить не ступеньку пьедестала почета. Совсем иное.
      Наверное, муж тоже заметил, что боролось в сыне.
      -- Что делать? -- сказал он предусмотрительно. -- Монополия. Нам ли с ней тягаться?
      -- Что случилось? -- спросила я и сама удивилась, как безучастно прозвучал мой голос. Я знала, все как-то решится, мы уедем.
      -- Все нормально, -- сказал муж.
      -- Много просят? -- спросила подруга.
      -- Не знаем, сказали: "Договоримся".
      -- Что они -- одни на вокзале?
      -- Как видишь.
      -- Сегодня это их куш, -- добавил сын.
      Появилась Алина с ее двоюродным братом. Он провожал нас, они вместе гуляли, ожидая посадки.
      -- Мы пойдем в игральный зал, -- сказала она. -- Я должна просадить последние деньги.
      И они исчезли опять.
      -- Что за деньги? -- спросила меня подруга.
      Я объяснила. Как и все мы, Алина отрывала от себя дорогие ее сердцу вещи. Родители сказали: "Вот это берешь и ни грамма больше". И она раздала свои сокровища подругам. Но не все. "Это, -- сказала она про электронные игры, -- я продам". Бизнесмена из нее не получилось, игры она продала меньше, чем за полцены, но какие ни есть деньги лежали в кармане, надо было с ними что-то делать. Мороженого уже не хочется -- наелись, напились ситро.
      -- Жаль, -- сказала подруга. -- Жаль игры. Они же так мало весят.
      Тут она, видно, решилась, открыла свою сумку, достала из нее книжку.
      -- Может, ты все-таки возьмешь с собой? -- Она протянула мне книжку, маленький томик. Это был Пастернак. -- Когда станет грустно, он тебе поможет. Здесь всего двести граммов. Двести граммов Пастернака.
      Я взяла книжку, машинально наугад открыла, стала читать знакомое. И поняла, что, конечно, увезу ее с собой, и выкину, если надо будет, что угодно, из чемодана.
      Время шло, носильщики не появлялись.
      -- Пойду поищу, -- сказал сын. -- Что-то мне неспокойно.
      -- Не волнуйся, -- остановил его муж, -- они своего не упустят.
      Старший был опытнее и мудрее, он больше разбирался в людях. Младший, хоть и был спортсмен, но все равно горяч и импульсивен. Да к тому же взял на себя заботу о нашей дороге и должен был, так он считал, я понимала, стелить соломку во всех местах возможных падений. Направлять штурвал нашего семейного ковчега в обход рифов.
      Я поняла, что плохо себя веду: надо бы покормить людей, и позвала всех есть. Нас было много, все сгрудились вокруг меня, кто сидел, кто ждал стоя. Я доставала из кастрюли куски холодного мяса, клала их на хлеб, увенчивала соленым огурцом и протягивала каждому. Сын стоял так, чтобы видеть вход в здание вокзала, он уже было потянулся за своим обедом, но вдруг отдернул руку, бутерброд чуть не упал на пол.
      -- Сейчас, -- бросил он и ринулся к выходу.
      Я оглянулась, в дверях была видна морда небритого.
      Через несколько минут сын возвратился.
      -- Сволочи, -- сказал он, машинально взял хлеб с мясом, не сел, стал стоя жевать.
      -- Что случилось? -- спросила дочка.
      -- Темнят.
      -- Успокойся, -- сказал ему отец.
      -- Но до поезда уже не так много времени, -- сын посмотрел на часы. Он явно проигрывал. У них в руках были все козыри, а у него ни одного. У него -только боль и тревога. Оттого, что мы уезжаем. В неизвестность. А он остается.
      -- В крайнем случае погрузим сами, -- сказал муж. -- Вот поедим и начнем выносить вещи.
      Но я видела, что и муж начинает нервничать.
      "Ребята" во главе с небритым явились, как только мы кончили есть. Они окружили сына, как ни в чем не бывало.
      -- Все будет в порядке, хозяин, -- сказал небритый тоном, за которым стояло: "Мы свое дело знаем". Он оглядел поклажу, словно видел ее впервые и оценивал. -- Значит так... Надо две телеги, -- и назвал сумму.
      -- Ладно, -- сказал сын, багровый от злости. Ему редко приходилось проигрывать схватку. -- Давай, грузи.
      Небритый кивнул команде -- берите.
      -- Да... ребята... -- угрюмо произнес сын, когда мы уже были в вагоне.
      Но они и в самом деле неплохо работали. Они пронесли вещи через дверь, которая для всех остальных была закрыта, и когда мы вошли в вагон, все было удобно и аккуратно разложено. Мы могли спокойно сесть и ждать, когда тронется поезд.
      Мы молчали. Молчал и сын. Может быть, он готовил себя к тому, что еще не раз ему придется проиграть в этой дороге. А может, это я сейчас так думаю, а тогда он просто немного расслабился и ни о чем не думал.
      Сейчас я прокручиваю в памяти свой ролик и думаю, что нам повезло. Рассказывали потом друзья разные вокзальные истории. Одних на московском вокзале ждала машина, заказанная накануне родственниками, живущими в Москве. Но у машины оказались проколоты шины -- она заехала на территорию, уже присвоенную кем-то. Другой шофер, наивный человек, согласился приехать за друзьями москвичей. Его взял за грудки детина в голубом комбинезоне.
      -- С этого вокзала в аэропорт отправляем только мы, -- сказал детина. -Запомни это. Но если ты уже приехал и очень хочешь везти, можешь откупиться. -- Шофер вынужден был заплатить дань.
      Нет, нас Бог, хвала ему, почему-то миловал. На вокзале нас встретил друг дочери, он взял на работе машину, отвез нас в чью-то пустующую в то время квартиру. Через три дня, уладив все дела, мы приехали на другой московский вокзал к поезду "Москва -- Будапешт".
      Людей на вокзале было невозможно много, как на всех больших вокзалах, но среди этого множества легко узнавались наши попутчики. По всем залам ожидания разбросаны были островки из компактно сложенных баулов и чемоданов. Островки эти были чуть большими или чуть меньшими, но все чем-то походили друг на друга, как походили друг на друга и люди, печально стоящие рядом с вещами. Может быть, в том, что вещей в каждой компании было все-таки многовато, но были они не обычно по-вокзальному свалены, а уложены заботливо и аккуратно, угадывалось грустное -- это все имущество, весь скарб уезжающих куда-то людей. Все, что у них осталось. Больше у них ничего уже не было, только эти огромные нарядные новые чемоданы.
      Сколько ж их едет вместе с нами? Именно сегодня, именно этим поездом? Словно это последний поезд, который увозит моих соплеменников из родных мест.
      Надо было искать носильщиков. Муж и сын ушли. Когда вернулись, еще продолжали говорить, я помню обрывки фраз.
      -- Черт с ним, -- голос мужа. -- Спокойнее. Выхода-то нет.
      -- Я понимаю, -- это голос сына. -- Но... Ловят момент, сволочи. -- Он уже не злился, плыл по течению, с трудом удерживая штурвал, чтобы не занесло на мель.
      -- Конечно. Ты же видишь, другие не берутся, только эти.
      Муж вспомнил и рассказал, как много лет назад он ехал в Москву в командировку поездом, который шел с Кавказа. На московском вокзале поезд еще только замедлял ход, а вдоль перрона бежали носильщики с тележками и кричали проводникам:
      -- Евреи есть?
      -- Нет, -- сказал проводник вагона, где ехал муж.
      -- Как -- нет? -- возразил муж. -- Я еврей.
      Проводник окинул взглядом мужа, стоящего в тамбуре с портфелем в руке, и усмехнулся.
      В чем дело, муж понял, как только сошел на перрон. Евреи с Кавказа уезжали в Израиль.
      -- С тех пор все в стране изменилось, -- закончил муж свой рассказ. -Носильщики тоже.
      Похоже, что носильщики разбивали здание вокзала на невидимые геометрические фигуры, и если команда забивала кол в одной из фигур -- это мое, другие не подходили. Чтобы держать цену. Но это сейчас, вспоминая, я думаю так, а тогда мыслей этих не было, тогда все кружилось и расплывалось. Приехало и пришло много родных и друзей -- проводить нас, лица вокруг были грустными, они время от времени приближались и впечатывались в память крупным планом, я вижу теперь их хорошо и отчетливо, словно вот они -- стоит протянуть руку.
      Плакала дочка брата, единственная моя племянница, очень похожая на меня. Она стояла с опущенными плечами и вытирала слезы. Наверное, она горевала не столько о том, что мы уезжаем, хотя и нас терять ей было тяжко, она оставалась -- об этом она плакала, о том, что остается. Брат мой не приехал, он был болен, мы простились с ним накануне. Приехал сын его, внешне похожий на моего сына. Странно было от него услышать:
      -- Нет, я никуда не поеду. Моя земля здесь.
      Мой сын не мог бы сказать этого. Кто знает, где -- наша земля?
      Плакала самая близкая подруга дочки, она знала, что ей самой никуда не уехать, она оставалась в страшном и неясном мире. Всю оставшуюся жизнь она будет только писать письма и ждать писем.
      Пришел друг дочери, тот самый, что встретил и приютил нас в Москве. Он стоял рядом с молодой миловидной круглолицей женой своей, она улыбалась, и он тоже говорил бодряще:
      -- Семнадцать лет назад я провожал туда свою тетю, через год она прислала фотографию -- в брючном костюме и в темных очках. Совсем заграничная дама. Так что не волнуйтесь, все там будет у вас хорошо.
      -- Я куплю себе брючный костюм и темные очки?
      -- А почему бы нет?
      -- Спасибо, хороший ты человек. Пишите, когда вас встречать -- там.
      -- Да, конечно.
      Я вижу высокую статную фигуру сына. Он приблизился ко мне:
      -- Прощайтесь.
      -- Да-да... уже... -- у меня сдавило горло.
      Жена сына приехала в Москву нас проводить и привезла детей, чтобы мы могли увидеть их еще раз. Маленькая дочка сына, моя тезка, бегала и каталась по скользкому полу вокзала. Она все подбегала ко мне и просила: "Не уезжай!" При этом казалось, она вот-вот заплачет. Но она не плакала, вновь убегала и вновь возвращалась: "А когда ты приедешь?" Так она спрашивала всегда, когда мы расставались, нам часто приходилось расставаться: мы жили в разных городах. Но раньше были и встречи. А теперь -- будут? Старший брат ее, сын сына, тоже далеко не взрослый, наверное, многое понимал. Он ничего не спрашивал и был грустным.
      Надо было прощаться: их поезд в большой русский город, где они живут, уходил раньше нашего. Мы пошли проводить их немного, и, выходя из здания вокзала, жена сына оглянулась и незаметно перекрестила нас. Она просила Господа сохранить нас. И сказала тихо:
      -- Все. Теперь все у вас будет в порядке.
      Но о чем я пишу? Я же собиралась рассказать о Васе.
      До Васи на ролике, что я прокручиваю, есть кадры, где -- носильщики московского вокзала. Последние кадры в Москве. Носильщики вели себя, как их коллеги в нашем областном центре. Появились как раз вовремя, погрузили часть вещей на телегу, увидели -- не помещается, тут же подкатили еще одну, работали дружно, слажено, молча, с сознанием важности того, что делали. Вагон еще был закрыт для посадки, а наши ребята уже грузили поклажу с другого входа, и когда разрешили посадку и мы вошли в вагон, все было уложено здесь в лучшем виде, мы могли спокойно сесть и расслабиться.
      Сын вошел в купе последним, на лице у него я заметила такое выражение, словно его уложили на ковер. Муж, видно, тоже заметил, потому что спросил:
      -- Что случилось?
      -- Знаешь, сколько пришлось выложить?
      Сын назвал сумму. Она была вдвое больше той, которую запросили, когда договаривались, и почти вчетверо превышала сумму, которую отважились получить с нас три дня назад на вокзале в областном центре.
      -- Как? -- не понял муж.
      -- Сказали, что мы так договаривались. С каждой семьи -- по столько.
      -- Но ведь раньше не было речи о том, что -- с семьи? -- спросила дочка.
      -- Ясное дело. Грузят не людей, а вещи. О вещах и договариваются.
      -- Почему они решили, что нас две семьи? -- дочка возмущалась. -- Не надо было давать.
      -- Да, конечно, -- усмехнулся сын, -- ты бы так и сделала. Я бы посмотрел, что бы из этого вышло.
      -- Да... -- сказал муж. -- Ситуация непредсказуема. Ладно. Все в порядке. Едем.
      Поезд тронулся, мы в самом деле поехали. И вскоре появился Вася. Несколько секунд -- и Вася оценил ситуацию.
      -- Значит так... сколько вас?
      Нас сидело семеро. Четыре места у нас были в этом купе, одно -- в соседнем, а у сына и Алеши билеты были в другой вагон. Наш шел до Будапешта, а им ехать только до границы, кассир решил, что вместе нам быть ни к чему, никакие уговоры не помогли.
      -- На ночь -- туда, -- строго сказал Вася, медленно рассматривая наши билеты.
      Да... журналистам бы, писателям, врачам-психологам, учителям и прочим инженерам человеческих душ васино понимание людской природы, знание, что человеку надо, кто на что клюнет.
      Секунду-две сын и Вася смотрели друг на друга, затем Вася быстренько сложил билеты в свою сумку, похожую на кассу первоклассника, и молча вышел.
      -- Надо бы поговорить с ним, -- сказала я.
      -- Надо, -- согласился сын.
      Он знал, как это важно для нас -- еще около полутора суток вместе. Ему и самому это было важно, хотя, наверное, он думал о другом -- чтоб мне было спокойнее. Но говорить с Васей не хотелось, это было тягостно, и он медлил.
      Но тут открылась дверь, и вошел Вася. Он сел рядом со мной на полку и сказал горестно, очень сочувствуя нам.
      -- Вещей многовато... Вдруг выгрузят на таможне.
      -- Зачем?
      -- Как -- зачем? Проверить.
      Из слухов мы про таможню знали. Рассказывали, как вытряхивают все из чемоданов, попробуй потом -- сложи. Чемоданы полным-полны, набиты туго, дома все не раз перекладывалось, чтобы все было аккуратно и рационально. А как сделать это быстро и в чужом помещении? Выгрузят, ни за что не успеешь обратно на этот поезд, он уйдет, пишите письма, жди, когда придет следующий. Да еще будут ли в следующем места. И сына уже не будет рядом, чтобы помочь. И носильщиков -- где взять? И на чем добираться? На таможню отвезут, а к поезду -- как хочешь.
      -- Вы же не хотите, чтобы вас проверяли на таможне? -- сочувственно спросил Вася.
      Подразумевалось, что он понимает -- у нас есть недозволенный груз. Но мыто понимали, что он видит нас насквозь и знает, что такого груза у нас нет, что такие, как мы, ничего незаконного вывозить бы с собой не стали, но выгружаться на границе у нас нет ни сил, ни желания -- у кого может быть такое желание?
      -- Да... -- потянул Вася, неожиданно поднялся и вышел.
      Несколько минут в купе царило молчание. Потом я опять сказала, что надо поговорить с Васей.
      -- Надо, -- опять согласился сын.
      -- Положимся на судьбу, -- сказал муж.
      Но как раз Вася и был послан нам судьбою. Он опять появился, приоткрыл дверь, сделал сыну знак: выйди.
      -- Значит так, -- сказал ему Вася в коридоре, -- можно сделать, что вас не тронут на таможне. -- У него был вид заговорщика, озабоченного тем, чтобы мы провезли свой недозволенный груз.
      -- Давай, -- сказал сын, -- делай.
      Говорить, так обо всем сразу.
      -- В соседнем купе есть два свободных места, -- сказал Васе сын.
      -- Должны сесть в Киеве, -- сказал Вася.
      -- Жаль.
      -- Подумаю, -- бросил Вася и снова быстро ушел.
      Сын вернулся в купе и попросил меня:
      -- Собери чего-нибудь повкуснее. Пойду выпью с Васей.
      Дома за бутылкой коньяка в дружеской беседе решались многие вопросы. Из всего, что было, я выбрала еду получше, сложила на тарелку и накрыла салфеткой. Сын взял бутылку водки, положил в пакет и вышел. Вернулся он через несколько минут -- без пакета. На мой немой вопрос он ответил жестом: все нормально. Наивный человек -- он хотел играть с Васей в кореши. Очень он ему нужен был -- в кореши! Презент Вася взял, но сына выпить не пригласил, кореши у него были свои, он пил со своими, а чтоб было, за что, -- надо, чтобы мы ехали.
      Так даже лучше, хотя, конечно, немного не по себе. И главное -- что будет?
      Вася явился через полчаса, к водке он явно уже приложился. Опять вызвал сына в коридор:
      -- Перетаскивайтесь и рассчитывайся.
      -- Сколько?
      Вася сказал. Сын присвистнул. Вася развел руками -- дела сложные, того стоят.
      Сын вернулся в купе, отец задал ему тот же вопрос, что и он Васе:
      -- Сколько?
      Сын сказал.
      -- Что? -- не выдержала я.
      -- Да, цены растут. Торговаться?
      -- Бесполезно, -- махнул рукой муж.
      -- Я тоже так думаю.
      Вмешалась дочка:
      -- Но он может взять деньги, а когда придут таможенники и станут нас потрошить, сделает вид, что не при чем.
      -- Конечно, может, -- подтвердил муж.
      -- А если плюнуть на этого Васю? -- предложил муж дочки. -- Ничего же у нас нет, чего мы боимся?
      -- И Вася знает, что ничего у нас нет, -- сказал сын, -- но хочет заработать. А сорвется куш, обязательно приведет таможню.
      -- Ну, не обязательно, -- умудренно произнес муж. -- Но может.
      -- Слушайте, о чем мы думаем? Он переведет вас в соседнее купе? -- спросила я у сына.
      -- Да.
      -- Плати.
      Только за это надо было платить -- еще немного вместе.
      Мы долго сидели, далеко за полночь, больше молчали. Иногда я давала наставления: надо следить за здоровьем, надо чаще писать. А сын все говорил, чтобы я не плакала, хотя я не плакала -- у меня уже не было слез, обещал, что скоро приедет. Потом муж сказал, что надо бы поспать, уже поздно, все устали, завтра будет еще день. Мы разошлись по своим купе, но только улеглись, еще не успели заснуть, в коридоре послышался шум.
      -- У меня все места заняты, -- услышали мы Васин голос.
      И чьи-то незнакомые голоса:
      -- Но у нас билеты.
      -- У меня тоже все по билетам.
      -- Безобразие! Мы билеты брали за целый месяц.
      -- Не кричите, -- тихо и спокойно сказал Вася. -- Люди спят. Сейчас мы все уладим. Пойдемте к бригадиру.
      Голоса стихли, видно, они ушли.
      -- Кошмар... -- прошептала я. -- Что же теперь будет?
      -- А ничего, -- ответил муж. -- Спи.
      Шум больше не возникал. Возможно, новых пассажиров поместили на места, которые освободили сын и Алеша. Почему-то меня не мучила совесть.
      Мы все-таки заснули, но поднялись рано. Впереди было около суток пути, мы могли наслаждаться последними часами вместе и не думать о будущем.
      Но вдруг -- опять прибежал Вася. Он не вызвал сына в коридор на секретный деловой разговор, как делал это уже несколько раз, а вошел в купе, прикрыл за собой дверь, сел на полку напротив сына и с полминуты загадочно молчал. Эти полминуты он смотрел в лицо сыну, словно изучал своего визави.
      -- Что, Вася? -- спокойно спросил сын.
      -- Давай честно, -- произнес Вася тоном следователя из советского детектива. -- Что ты положил под потолок?
      -- Я? Под потолок? Где? Когда? Зачем?
      -- Люди видели и мне доложили.
      -- Что видели?
      -- Во время стоянки в вашем купе какой-то мужчина что-то делал под потолком.
      -- Ну и что?
      -- Как -- что? Он положил туда пакет.
      -- Откуда ты знаешь, что положил пакет?
      -- Видно из моего купе.
      -- Пакет над нашим купе?
      -- Нет, подальше. Но его можно было положить и протолкнуть. А видели, как кто-то клал -- в вашем.
      -- Но я не клал.
      -- Не клал?
      -- Нет.
      -- Может быть, негр? Ты не видел?
      -- Нет, не видел.
      -- Не ты?
      -- Нет.
      -- Значит, негр.
      В соседнем купе, где у нас было одно место и куда Вася поселил сына и Алешу, на левой верхней полке ехал негр. Он был чуть выше среднего роста, худощав, мускулист, одет аккуратно, застегнут на все пуговицы, лицо у него было, пожалуй, интеллигентное. Хотя я не так много встречала людей этой расы, чтобы с уверенностью судить об их интеллекте и о роде занятий, но похоже, он был студент или молодой инженер. В разговоры он не вступал, возможно, оттого, что не знал русский, а может, было ему неинтересно. Мы тоже не знали английский, и было нам не до него -- у каждого свои заботы. Негр или лежал на верхней полке или стоял и смотрел в окно.
      -- Ну что ты! -- возразил сын. -- Не похоже.
      -- Ты их не знаешь, они могут, -- уверял Вася. -- Хочешь посмотреть?
      -- Можно.
      Они вышли, сын вернулся вскоре, и я спросила:
      -- Ну, видно?
      -- Может, что-то и видно. Но я ведь не знаю, что там было и как там должно быть. Может, тряпки остались после ремонта.
      Под крышей через весь вагон шел воздушный канал, а в купе, где ехал сын, был доступ туда -- квадратное отверстие, в которое была утоплена плотно подогнанная крышка, привинченная болтами. Добраться туда мог только человек высокий, а чтобы проникнуть в канал, нужны были еще сила и ловкость: за считанные секунды человек, оставшись один в купе, должен был провернуть всю операцию -- открыть, положить, протолкнуть, закрыть, слезть на пол и изобразить интерес к тому, что делается за окном. Вася явно льстил моему сыну -- только ему под силу такая задача.
      -- Нет, -- сказал Вася, он пришел вслед за сыном. -- Это не негр -- ростом маловат.
      -- Я тоже думаю, что не негр, -- согласился сын. -- Похоже, что он человек приличный. А что там может быть в этом пакете? Бомба?
      Вася с сомнением покачал головой.
      -- Скорее наркотики. Провезет через границу, а там -- миллионер. Вот, может, ты своим сделал такой подарок. Там продадут и будут при деньгах.
      -- Как это я не подумал раньше? -- сын повернулся к нам. -- Были бы вы там при деньгах.
      Ах, как хотелось ему, я видела, поиграть с Васей. Может, изобразить испуг, а может, интерес. Или достать пакет трясущимися руками, а потом развернуть и показать -- вот, смотри, Вася, здесь же ничего нет, только яичная шелуха и кожура от той копченой колбасы, что я приносил тебе вчера на закуску в презент. А может, вообще ничего не найти...
      -- Сынок, -- сказала я, -- не надо.
      Он и сам знал, что не надо. Слишком многое стояло на карте.
      -- Все сходится на тебе, -- настаивал Вася. Люди видели в вашем купе.
      -- Не знаю, Вася, может, им показалось.
      -- Слушай, -- предложил Вася вдруг, словно только-только придумал, -пойдем, заберешь пакет. Ты же высокий, достанешь. Если найдут, будет плохо и тебе и мне.
      -- Тебе-то чего?
      -- Как? Я же здесь хозяин. Пойдем -- достанем, выкинем, сделаем все, как надо, будет тихо, спокойно.
      -- Нет, Вася, я не пойду.
      -- Ты лучше скажи честно...
      -- Ну, Вася, -- игра приняла другой оттенок, -- ты же понимаешь, если бы это был я, я бы тебе признался. Ты мне уже как друг, ты же видишь.
      -- Значит, не ты, -- опять сказал Вася.
      -- Нет, не я.
      -- Значит, негр. Ты английский знаешь, давай спросим негра.
      -- Нет, я не знаю английского. Может, никто не клал.
      -- Ты же видел -- пакет?
      -- Далеко, видно плохо.
      -- Ты что -- слепой?
      -- Немного, -- сказал сын и достал из кармана очки.
      -- Значит, -- негр, -- еще раз сказал Вася и ушел.
      Через полчаса он пришел опять.
      -- Слушай, ну ты же высокий, давай достанем.
      -- Нет, -- твердо сказал сын, -- я не буду. Да и тебе не советую. Лучше доложи на таможне, что заметил что-то подозрительное, тебе же еще и благодарность объявят.
      -- Да, -- подтвердил Вася, -- в самом деле, будет благодарность. Только вдруг это -- ты, а тебя уже не будет. Ищи тебя.
      -- Меня-то как раз найти нетрудно, я ведь остаюсь, не уезжаю.
      -- Значит, не ты? -- еще раз спросил Вася.
      -- Нет, не я.
      -- Значит, негр.
      Неужели он придет еще? И что-то еще придумает? Или это последний раунд?
      Сейчас я пишу и вспоминаю, с каким серьезным видом вел Вася следствие и как произносил убежденно: "Значит, негр," и думаю, как это было смешно и наивно, и нелепо, и глупо, но тогда нам было отнюдь не смешно, хотя мы понимали весь комизм и нелепость ситуации. И невозможно было послать этого Васю подальше, далеко-далеко, закрыть перед ним дверь: "Гуляй, Вася!"
      Благодарность ему нужна, думала я со злостью. Повесить в рамочке под стеклом! Показалось, что не добрал бумажки, хочет еще. Решил взять на испуг. Да и в самом деле, как не струхнуть, все было задумано так хорошо. Интересно, попался ли кто-нибудь на этот крючок из моих соплеменников, или это премьера спектакля? Мы первые удостоились такой чести. Уж очень сын подходил к отведенной ему роли -- высокий, сила вроде есть, общительный, и деньги первый раз выложил, не торгуясь, значит, есть деньги.
      Сейчас я понимаю, что психолог Вася видел: сын не только физически крепок, но и нервы у него не шалят, потому не вызвал сына в коридор говорить один на один, а пришел вести допрос при нас, чтобы мы испугались очень, чтобы уговорили сына достать этот злосчастный пакет, выкинуть, дать Васе на лапу и замести следы. Это не мы, конечно, не мы, но надо было все сделать тихо и гладко, чтобы никто ничего не видел и не знал, и чтобы не было задержек и пускания крови. Мы должны были уговорить сына... Я должна была... Я, слабая женщина.
      Но я не сделала этого. Я ненавидела этого Васю, от которого зависел мой покой. Я задыхалась от злости. Молча.
      -- Спокойно, мама, -- сказал мне сын. -- Все нормально.
      Кажется, эту схватку он выиграл.
      ...Поезд остановился у границы. Сумки у сына и Алеши были уже собраны, они были одеты, только без курток.
      -- Все, -- прибежал Вася, -- выходите.
      -- Все, -- как эхо повторил сын и решительно потянулся за курткой.
      -- А вы сидите в купе, -- на ходу крикнул нам Вася.
      Мы все-таки вышли в коридор -- проводить сына и Алешу. Я припала к сыну; рядом к Алеше, своему сыну, припала дочь. Несколько секунд я вдыхала родное тепло. Сын слегка обнял меня за плечи, не давая себе расслабиться, провел по плечу рукой и легко, но уверенно отстранил меня:
      -- Все, мама, пора. Ты только держись, я приеду.
      Потом обнялся с отцом.
      -- Я на тебя надеюсь. Держитесь.
      Он ушел, высокий, статный, и Алеша, тоже высокий, но худющий, куртка свободно спадала с плеч. А ведь два года назад, когда он жил дома, нормально питался и занимался спортом, он тоже был крепок и широк в плечах. И вот, что стало с ним за два года на скудных студенческих московских харчах... И от этой худобы его, может, это была последняя капля, у меня по щекам полились слезы. Господи, что это делает с нами жизнь?! Несет, словно сухие листья.
      Мы вернулись в купе и сели. Все молчали. Дочка отвернулась и смотрела в темное зашторенное окно. Наверное, чтобы мы не видели, как текут слезы.
      -- Да... -- сказал муж.
      В вагоне было тихо, в коридоре пусто. Все будто затаилось и ждало. Потом вдруг раздался топот, пробежали какие-то люди в военной форме, наверное, они заглядывали во все купе, заглянули и в наше:
      -- Оружие есть?
      -- Нет.
      Оглядели помещение, секунду-другую всматривались в лица -- похожи ли мы на террористов? -- решили, что не похожи, и исчезли.
      А мы все сидели, почти не разговаривали -- прислушивались. Наконец, в вагоне появились таможенники. Мы поняли это по тому, что все как-то задвигалось и задышало. Двери в коридор были открыты, мы слышали, как люди останавливались, заходили в купе, выходили, шли дальше. До нас доносился тихий звук разговора, но слов разобрать было невозможно. Так они добрались до соседнего купе, где негр был сейчас один -- мы все собрались вместе. Там они, кажется, даже прикрыли дверь, кажется, задержались дольше, чем у других. Но может быть, это казалось нам тогда, это были как раз те минуты, которые кажутся вечностью.
      Что происходило в соседнем купе, я могу только гадать, наверное, более тщательный досмотр и только, все-таки ехал не человек из Союза, иностранец. Что они там досмотрели, не знаю, скорее всего -- ничего, потому что, когда поезд тронулся дальше, негр спокойно лежал на своей левой верхней полке.
      Наконец, они появились и в наших дверях -- двое серьезных мужчин в форме. Я окинула взглядом наши чемоданы -- неужели их придется раскрывать?
      -- Документы.
      Мы протянули документы. Все внутренне сжались.
      -- Доллары есть?
      Конечно. У нас были доллары -- по сто пятьдесят на нос. Их поменяли нам на рубли один к шести. Сейчас, когда в беснующемся бывшем Союзе доллар стоит сто-сто пятьдесят, а то и все двести рублей, этот курс кажется нам невозможно низким, так не бывает, а тогда он только подскочил в десять раз, и мы считали, что с нас сдирают шкуру.
      Мы показали доллары и документ на право вывоза этого несметного богатства.
      -- Советские деньги есть?
      Еще днем этот вопрос задал нам Вася. Мы удивились: зачем нам советские деньги -- в ту страну. Вася был другого мнения, он знал больше нашего и не поверил или сделал вид, что не поверил, что у нас нет с собой денег из страны исхода. Но он заботился о том, чтобы весь свой нелегальный груз мы провезли благополучно, ему за это заплачено. И Вася дал нам наставление:
      -- Скажете, что есть двадцать рублей, ходили в ресторан, обедали, осталось. Лучше положите на стол.