Может быть, он и прав, наверное, так и надо -- стряхнуть прошлое, освободиться от него. Кому нужен труд во имя каких-то неясных, абстрактных, туманных целей? Надо работать, чтобы нормально жить, делать карьеру, чтобы жить еще лучше. Твоя зарплата, это и есть твоя стоимость в этом мире.
      Наверное, он прав. Не надо копаться в себе и страдать. Лучше делать дело и спокойно идти вперед. Полшага -- это уже часть пути.
      Но как трудно сделать эти полшага...
      Светлана не думала именно так, четко, определенно, она вообще тогда не могла размышлять, она просто сразу поняла, какой он есть, ее знакомый, ей было с ним легко и грустно. Почему грустно -- она тоже не думала. Может, это была прочно поселившаяся в ней грусть, которой в суете сует некогда было проявиться. А тут расслабилась, и опять стало себя жаль.
      -- Стоит не посылать бумаги, -- сказал он, -- а зайти самой. Может, на тебя посмотрят и удостоят. Очень может быть.
      -- На тебя, конечно, не ссылаться?
      -- Ты сообразительная ученица.
      -- Меня хорошо учат.
      Оба опять рассмеялись.
      -- И вот. Прежде чем идти, посмотри вот это, -- он протянул ей несколько брошюр -- ксероксы на газетной бумаге. -- Я снял копии для тебя. Это самое новое, что у нас есть и что нам нужно.
      Она развернула листы, чтобы взглянуть, что там. Было уже темно, но невдалеке горел фонарь, и Светлана подошла к свету, стала смотреть. Он тоже подошел, взглянул на Светлану сверху:
      -- Ты хочешь сказать дяде "спасибо"?
      Она улыбнулась. В самом деле было похоже -- ребенку принесли шоколадку, он сразу развернул и стал есть, не заботясь о правилах этикета.
      -- Надо раньше попробовать, -- сказала Светлана, -- вкусная ли шоколадка.
      -- Я так и думал, -- он покачал головой насмешливо-ласково, как будто она в самом деле была маленькой, -- я так и думал: ребенок с характером.
      Как прекрасно быть ребенком, когда о тебе заботятся, за тебя думают и еще дарят конфеты. Но она взрослая, давным-давно взрослая, и самой все надо решать.
      А он? Она о нем ничего не знает. Женат? Дети? Сколько ему лет? Он моложе ее? Конечно, моложе. У него еще все будет. Может, даже своя фирма. Или хотя бы филиал.
      Но какое это имеет значение -- для нее?
      -- В общем, конечно, спасибо, -- сказала Светлана.
      Он проводил ее до автобуса. И опять сказал серьезно:
      -- Держись и не опускай планку.
      В общем -- спасибо. А в частности? Конкретно?
      Конкретность такая -- надо идти. Надо, надо, надо. Но кто знает, сколько требуется сил, чтобы подняться на второй этаж и открыть дверь с номером, указанным в объявлении. Вымыть виллу по сравнению с этим -- пустяк.
      Секретарша, или кто она там, измерила Светлану оценивающим взглядом. Под этим взглядом стало неуютно. Она почувствовала себя старой, некрасивой и плохо одетой. Хотя час назад, выходя из дома, остановилась перед зеркалом и сама себе поставила довольно высокий бал. Она подумала, что хорошо выглядит и может сойти за уверенную в себе, преуспевающую женщину. И старалась так держаться. Но женщина по ту сторону стола видала и не таких. Она для того и сидела здесь, чтобы фильтровать посетителей.
      -- Начальник не принимает. Оставьте документы.
      -- Я бы хотела видеть...
      Господи, как будто не была всю жизнь человеком, знающим себе цену. Была ведь, была.
      -- Сейчас никого нет. Оставьте документы. Если вами заинтересуются... Какая уничтожающая вежливость! Даже отвлеклась на минуту от своих бумаг. А руки, руки -- пальцев не видно из-за колец.
      Нет, документы она не оставит. Смешно. Для чего? Получить еще одно сожаление?
      -- Когда будет начальник?
      В эту секунду открылась дверь. Это была случайность, это было просто везение, но должно же было и ей когда-нибудь повезти! В приемную вошел мужнина, высокий, поджарый, лысоватый, узел галстука спущен. Тоже оценивающе оглядел Светлану. Под этим взглядом не было неуютно. Нормально было.
      -- Вы что-то хотели?
      Спокойно, спокойно, спокойно.
      -- Да. Я по поводу работы. Прочитала ваше объявление.
      -- Вы программист?
      -- Да.
      -- Но в объявлении сказано: присылать документы, -- вежливо, чуть холодновато сказал он. -- Почему же вы пришли?
      -- Каха, -- произнесла Светлана. Это было первое, что пришло ей, нет, не в голову -- на язык. Она сама удивилась тому, что, словно бывалая израильтянка из не очень высоких кругов, на вопрос "почему?" запросто ответила: "так". Нелепо было бы объяснять, отчего она явилась собственной персоной, а не в сто первый раз воспользовалась услугами почты.
      Он чуть-чуть улыбнулся этому уличному ивриту женщины, которая несомненно приехала из России и не так давно. И сдался.
      -- Пройдемте сюда, -- и провел ее в свой кабинет.
      Это был не самый высокий босс в фирме, Светлана поняла это сразу, маленький боссик, но, наверное, и от него что-то зависело. Он посадил Светлану в удобное кресло, сел за стол. Спросил, как зовут, откуда, где живет, есть ли семья. Все очень вежливо, приветливо, доброжелательно. Стал задавать вопросы по работе. Спрашивал и спрашивал. Странное дело, она и не думала, что сможет так держаться. Как будто вдруг решила для себя: будь, что будет. Ну, что ей грозит? Самое худшее -- скажут: "Извините, очень сожалеем". Ну и пусть. Светлана расслабилась, внутри появилось ощущение свободы. Она ловила вопросы, как теннисный мячик, но отвечала не торопясь, отбивала мячик без суеты. Она умела сосредотачиваться и решать задачи. Чего там скромничать -- умела. Откуда-то из глубины памяти даже вытащился давно неиспользованный английский, загнанный туда двумя ульпанами, где она учила иврит.
      Светлана сама удивлялась своему спокойствию в эти полтора часа. Потом удивлялась. А тогда просто отвечала на вопросы.
      -- Тов, -- сказал маленький боссик со спущенным узлом галстука, -- оставьте ваши бумаги. Через несколько дней приедет начальник отдела, которому нужны сотрудники, я передам ему. Возможно, вас вызовут на интервью.
      Светлана закрыла за собой дверь, и тут силы оставили ее. Она прислонилась к стенке и стояла минуту, а может, все десять, прежде чем решиться пойти по лестнице вниз.
      Он сказал: "тов", но это ничего не значит. Расхожее слово, слово-штамп. Конечно, это могла быть и оценка, мол, то, что он услышал, это хорошо, это его устраивало, но возможно, он просто устал или у него больше не было времени, и "тов" могло означать: "Ладно, с меня хватит", или: "Ясно, с вами все ясно". Но тогда зачем бы ему оставлять документы? Из вежливости? Или так принято?
      Прошло уже две недели. Значит, уже все. Можно не ждать. Интересно. пришлют ли сожалеющее письмо?
      Главное, не ждать. Не думать все время об этом. Невозможно жить в ожидании. Это значит -- не жить.
      Анатолий погасил сигарету, взял другую, зажег спичку. Опять потянуло дымом. Вдруг он сказал:
      -- Может, переберемся в Галилею?
      -- Чего вдруг?
      -- Там есть электронные фирмы.
      -- Сначала надо, чтобы хоть в одной из этих фирм тебя взяли на работу.
      -- Надо, -- Анатолий не возражал. -- Я навел кое-какие справки.
      Он не стал рассказывать, что узнал, где. Сказал только:
      -- Всюду -- работать для фирмы, но опять через каблана. Опять -- "тебе половина и мне половина", пропел он на мотив старой когда-то популярной советской песни. Это прозвучало, как злая насмешка над происходящим. В той песне делились краюхой хлеба, а здесь отбирают больше половины тобой заработанного. Но от насмешки не легче. Выбора нет.
      Он опять стал говорить о том, о чем говорено тысячу раз: есть ли еще гденибудь, в какой-нибудь другой цивилизованной стране, чтобы какой-то дядя, назови его хоть кабланом, хоть подрядчиком, хоть английским лордом, который сам ничего не делает, а возможно, и не умеет делать, набирает тех, кто умеет и делает, и продает, как рабов, на стройку, на завод, в магазин, куда хочешь, получает за труд их сполна, а платит им только часть.
      -- Где? Где еще есть такое? Или это могли придумать только наши мудрые еврейские головы?
      -- Если что-то происходит, -- сказала Светлана, -- значит, это кому-то надо.
      -- Кому надо? Тебе? Мне? Премьер-министру? Каким-то сильным мира сего это подходит, их устраивает, а если сильным нужно, можно оправдать и узаконить любую нелепость.
      Светлана лежала с закрытыми глазами. Спать...
      Но Анатолий продолжал:
      -- Мы очень кстати приехали: чтобы нас продавали, сдавали напрокат.
      -- Выходит, и мозги нужны. Если их можно купить, перепродать, сдать напрокат. Если на них можно заработать.
      Он не возразил, молчал. Светлана натянула повыше одеяло, но глаз не открыла, они просто не открывались. Подумала вслух:
      -- Может быть, стоит съездить в Галилею самому, на эти фирмы, не ходить по конторам посредников.
      -- Может быть...
      Наконец-то. Наконец послышался звук открываемого замка. Слава Богу, Светка вернулась. Надо бы встать, посмотреть на дочь. Но сил не было. Светка дома, хорошо, что дома. Теперь можно уснуть.
      -- Толя, -- сказала она тихо, -- не грызи себя. Так было написано в Торе, что мы сюда вернемся. Надо жить, как получается. И ложись.
      Анатолий лег. Придвинулся к Светлане, положил на нее руку, обнял. Господи, как спать хочется.
      -- Спи, -- сказал он почти шепотом, но руку не принял.
      Светлана не шевельнулась.
      -- Света...
      -- Я устала...
      -- Я знаю...
      -- Я спать хочу...
      -- Спи, конечно, спи...
      Теперь уже точно не уснуть.
      Он прижался щекой к ее плечу.
      -- Хорошо, что ты у меня есть. Я так тосковал по тебе в Эйлате.
      -- Да, да... -- почти сквозь сон.
      -- Света, Света... Я люблю тебя...
      Сейчас? Зачем сейчас -- о любви?
      Сколько лет она ждала этих слов. Когда-то, давным-давно... Когда это было? Было ли? Все сегодня, как в тумане нереальности реальной жизни. Их корабль дал трещину, они еле-еле выдержали шторм. Но -- выплыли. Они выплыли.
      С тех пор они жили спокойно, нормально жили, вроде как прежде, внешне у них был порядок, даже родился Игорешка, поздний прелестный ребенок, яблоко раздора, умненький папин сынок. Правда, здесь, в Израиле, папе не до Игорешки, но то, что случилось, осталось с ними. В них.
      Тогда она ждала слов. Как ждала! Женщине нужны слова. Но слов она не услышала, покаяния не было.
      А сейчас? Зачем?
      Когда-то Анатолий говорил: "Женщины любят сильных мужчин, мужчина должен быть уверен в себе, у него должна быть почва под ногами. Тогда можно брать, а не ждать милости". Светлана испугалась, что он что-нибудь похожее скажет сейчас. Не надо. Не надо.
      Она повернулась к нему, готовая утешить. Без слов. И уснуть.
      Завтра рано вставать. Завтра снова -- уборка, автобус, занятия, магазины, рынок, опять автобус, поздняя дорога домой. Но главное -- не опускать... Нет, не планку, лапки. Не опускать лапки. Память подбросила ей это слово вместе со старой притчей.
      Две лягушки однажды вечером допрыгались до того, что попали в бочку со сметаной. Стали тонуть. Одна решила: "Все равно умирать. Чего трепыхаться? 3ачем тратить силы?" Сложила лапки, не двигалась и -- утонула. А другая... Другая изо всех сил била лапками, била, била, била. Всю ночь. И к утру, когда рассвело, вдруг обнаружила, что под ней что-то твердое, она стоит, не тонет. Под ней оказалось масло. Она сбила его из сметаны.
      -- Я не женщина, -- подумала о себе Светлана, -- я лягушка в сметане.
      И холодна она была, как лягушка.
      Утром Светлана уже собиралась уходить, когда раздался телефонный звонок.
      Светлана остановилась, прислушалась. Мама взяла трубку.
      -- Алло! Да. Тебя, -- сказала она Светлане.
      -- Госпожа Домски? -- спросили на иврите. -- Вы могли бы завтра приехать к нам на интервью?
      Она положила трубку, отошла к окну. По лицу текли слезы. Она не могла их остановить.
      -- Мама, ты плачешь? -- спросил Игорешка.
      -- Нет, малыш, мне что-то попало в глаз.
      Мама подошла, стала рядом.
      -- Света, -- сказала мама, -- это только интервью...
      -- Я понимаю. Это ничего не значит.
      -- А что же будет, когда тебя в самом деле примут на работу?
      -- Ты думаешь, это когда-нибудь будет?
      1994-96 гг
      * ДОРОГА НА ВЫСОТУ (записки в пути) *
      ВАСЯ
      Вася был росту небольшого, не худой, не толстый, нормальный мужичок лет тридцати пяти. Он быстро бегал по вагону, заглядывал в купе, потом куда-то исчезал, появлялся снова, останавливался, опять убегал. Вот он есть, вот его нет, ищи, где хочешь, если нужен, все равно не найдешь. И вдруг -- Ва-а-ася! Заглядывает в наше купе:
      -- Ну как, все нормально?
      Я думаю, он мог быть и выше ростом и ниже, толще или худее, но глаза у него должны быть только такие -- светлые, водянистые, словно краску развели водой и размазали кисточкой по блюдцу, прежде чем выкрасили Васины глаза. На круглом курносом лице его они были, как две лужицы, ни маленькие, ни большие, в них можно заглянуть, но при этом только увидишь свое отражение, а узнать, о чем думает Вася -- нет. Можно лишь догадываться.
      К тому же и имя у него могло быть только такое -- Вася. Его не могли звать никак иначе.
      Но до Васи была еще дорога в несколько суток -- от дома. От того мгновения, когда я протянула ключи новой хозяйке моих стен. Уже не моих.
      Я пытаюсь вспомнить, какая была погода. И не могу. Стоял декабрь, но кажется, было сухо, поднималось солнце. Это было утром, в восемь часов утра. Маленький автобус, заказанный накануне, подошел к подъезду. Мы спустились вниз в окружении друзей и знакомых, что пришли взглянуть на нас, наверное, в последний раз. Их лица, их глаза я помню. Многие, я видела, не верили в реальность происходящего. Мы тоже -- не верили.
      В то утро и в те несколько дней все было, как в фильме на телеэкране, который не смотришь. Фильм крутится, а ты, занятый своим делом, лишь иногда взглядываешь на экран. Эпизоды не связывались и не осмысливались, просто запоминались, чтобы потом всплыть, как всплывают сейчас, когда я об этом пишу.
      До последней минуты из квартиры что-то выносили и выносили.
      Рано-рано пришли бывшие наши соседи, когда-то мы дружно жили рядом на одном этаже. Они собирались взять обещанные им стулья, без которых мы не могли обойтись до отъезда и потому не отдали раньше.
      -- А это что? -- спросили они, увидев на полу кучу неупакованных вещей.
      -- Хотите -- берите.
      Они отобрали из кучи какую-то обувь, одежду, на кухне присмотрели посуду. Я знала, они купили за городом дом, все это могло туда пригодиться. Барахла приглянулось им довольно много, а сумку они непредусмотрительно не принесли и стояли растерянные. Мне стало жаль их. Я машинально открыла баул и достала, что было сверху -- не новый, но еще хороший пододеяльник. Они побросали в пододеяльник отобранное шматье, и бывший наш сосед, начальник отдела большого научного института, взвалил все это, как мешок, на плечо и поволок домой через весь город. Правда, было еще рано, город только просыпался...
      Большой раздвижной обеденный стол уволокли бывший сослуживец моего мужа и его жена. Они пришли, когда мы кончали есть, и говорили:
      -- Ничего, ничего, кушайте, мы подождем.
      Но есть уже не хотелось.
      Я смотрела, как они разбирают стол на части, складывают и связывают их. За этим столом еще обедал мой папа, он любил обедать за большим столом -спокойно и неторопливо. Папа, как живой, встал вдруг перед моими глазами и посмотрел на меня печально, словно тоже прощался. Я прикрыла глаза и, наверное, пошатнулась, потому что кто-то спросил:
      -- Тебе плохо?
      -- Нет, ничего, все в порядке.
      Прислонив к себе разобранный стол, новые его владельцы стояли в коридоре и очень грустили, что мы уезжаем, и желали нам благополучно устроиться на той земле. Они грустили так искренно... Я слушала, а в руках еще держала скатерть, только что снятую со стола. Скатерть была красивая -- белая с украинским узором. Папа любил, когда стол был накрыт ею.
      -- Возьми, -- я протянула скатерть жене сослуживца мужа. -- Пусть уж вместе...
      Она кинула скатерть в сумку. И они ушли -- надо было успеть на работу.
      Пришла приятельница моих приятелей. Это была высокая полная и шумная женщина. Наверное, она неплохая женщина, но есть в ней две черты, которые вызывают у меня чувство протеста и раздражают: знание всего обо всем и любовь... к евреям. Она очень гордилась тем, что родственники и православные знакомые упрекали ее: "Чего это ты дружишь с жидами? Что ты в них нашла?" И говорили о евреях скверно, она рассказывала, что говорили. Но женщиной она была мужественной, дружбу не рвала, любовь ее не гасла. Она даже не обижалась, когда евреи, которых она объявляла своими друзьями, не приглашали ее на застолья по случаю семейных праздников. Она приходила сама.
      В то утро она тоже пришла без зова, хотя, правда, без зова пришли многие. Я думаю, она просто не могла допустить, чтобы мы отбыли на святую израильскую землю без ее напутствия.
      -- Мне очень жаль, что вы уезжаете, -- услышали мы, -- даже представить себе невозможно, что вас здесь не будет. Но вы правильно делаете, что уезжаете, ничего хорошего здесь не будет. -- Имелось ввиду: ничего хорошего -- для нас.
      Полминуты спустя она заметила на подоконнике электронный будильник. Этот будильник несколько лет назад нам подарила дочь. В то утро, на рассвете, он разбудил нас в последний раз.
      -- Ты не берешь часов? -- спросила гостья.
      -- Нет.
      До сих пор не знаю, почему мы не взяли их с собой. Первое, что пришлось нам купить на нашей исторической родине был именно будильник: по утрам надо было подниматься в ульпан, занятия начинались рано. Но вещей нужных, дорогих сердцу было множество, а в самолет разрешалось брать только по сорок килограммов на человека. На двоих восемьдесят. Это -- постель и одежда. И то далеко не все, что нужно. Нас предупреждали разные рекламные проспекты: "Не вздумайте брать с собой больше груза, все придется бросить в аэропорту". Мы зажали себя и откладывали и то, и это, в том числе и изящный светло-серый будильник.
      -- О! -- воскликнула приятельница моих приятелей. -- Я возьму их себе. На память о вас. И вообще -- мне нужны часы.
      С этой минуты разлука с нами стала уже не так тяжела для нее. Я не пишу о тех, кто застыл, замер от горя, прощаясь с нами. О них -- в другой раз. Это рассказ о Васе.
      Но до Васи, раньше, на дороге, что уводила нас из обжитого дома, появилась Наташа. Почта принесла голубоватый конверт -- вызов в страну предков, мы свернули на эту дорогу и шли по ней долгие месяцы. Были встречи, наверное, и до Наташи, но вот сейчас я почему-то вспоминаю ее.
      У нас была неплохая квартира: три комнаты, немаленькая кухня, балкон -все, что нужно для нормальной жизни. С тех пор, как город узнал, что мы уезжаем, в нашей квартире не переставал звонить телефон. Знакомые и незнакомые, услышав от нас одно и то же -- "нет", удивлялись все одинаково:
      -- Вам что, деньги не нужны?
      И делали один и тот же вывод:
      -- Вы ненормальные. Как можно бросать квартиру просто так?
      Мы не бросали квартиру. Мы сдавали ее жилищно-коммунальной конторе.
      Муж позвонил в контору:
      -- Когда принимает начальник?
      -- По какому вопросу? -- строго спросила секретарша.
      -- Мне нужно сдать квартиру.
      -- Сдать?
      -- Да. Мы уезжаем за рубеж. Совсем.
      Трубка немного помолчала. Конечно, работники конторы жили не в вакууме, они знали, что евреи "валят" из страны, но то были жители других городов, из нашего города евреи только начали уезжать, и в нашей конторе таких случаев еще не было. Раньше подавались за длинным рублем на Север, тогда квартиры оставляли за собой и пускали туда на время бездомных. Бывало -- люди переезжали в другие города, тогда квартиры меняли. Но еще никто никогда не приходил и не говорил: "Я уезжаю совсем, нате вам квартиру".
      -- Начальник очень занят, -- пробормотала секретарша.
      -- Мне нужно срочно.
      -- Сейчас я узнаю.
      Молчание длилось еще полминуты и было каким-то непробиваемым, возможно, трубку в приемной жилконторы зажали рукой -- совещались. Наконец, на том конце провода опять возник голос секретарши:
      -- Обратитесь к главному инженеру, она принимает сегодня с четырех. Главный инженер была женщина средних лет, немногословная и деловая.
      Она уже знала, зачем к ней пришли, до того, как муж открыл рот. Она взглянула на него внимательно, словно оценила.
      -- Хорошо, я пришлю к вам мастера.
      -- Зачем?
      -- Посмотреть состояние квартиры.
      -- Когда придет мастер?
      -- Завтра утром.
      Приятельница моих приятелей, та самая, которая потом стала обладательницей часов, подаренных дочкой, та самая, которая все обо всем знала, сразу оценила ситуацию:
      -- Они заставят вас делать ремонт.
      Ремонт? В моей вылизанной квартире с золотыми обоями и сверкающими, как зеркало, полами?
      -- Да, -- сказала она. -- Зря вы не согласились продать мне квартиру. Я бы все сама устроила, и теперь вы бы уезжали спокойно, без всякой бюрократии.
      Боже мой, что же это будет? Мы уже нахлебались из бюрократического котла, оформляя документы, сыты по горло, и все не кончается эта трапеза. Билеты на руках, а визы не выдают -- нужна справка о том, что сдали квартиру. Значит, просто выйти из дома и отправиться на вокзал нельзя. Заранее сдать квартиру мы тоже не могли -- где жить до отъезда?
      Что делать? Надо ждать утра, утром должен прийти мастер. Мастера, мы знали, зовут Наташа.
      Утром Наташа не пришла. И вечером тоже. Мы пытались найти ее по телефону, но безуспешно. Мастер была "на объекте", и никто не знал, когда она вернется в контору.
      -- Звоните, -- советовали нам и спокойно клали трубку.
      Терпение накалялось. Муж отправился в ЖЭК.
      -- Буду ждать, пока появится. Должна же она появиться.
      Когда Наташа вернулась с объекта, неизвестно, может быть, и не уходила, в мастерской шла пятиминутка, Наташа была там. Мужу велели подождать, его терпения хватило минут на пятнадцать, затем он не выдержал и открыл дверь в мастерскую. Наташа оказалась очень молода и смазлива, она совсем не походила на мастера строительных работ. В изящном платье, в туфельках на каблучках, с распущенными волосами она сидела в окружении слесарей и маляров. И решала государственные дела.
      -- Вам что? -- спросила Наташа, обратив на вошедшего свои светлые глаза.
      Муж сказал.
      -- Ах да, я совсем забыла... Но уже поздно, конец дня... Теперь -- завтра.
      -- В котором часу? -- резко спросил муж.
      На лице у Наташи отразилось недовольство, но потом она смилостивилась:
      -- Ладно, позвоните с утра. Если будет транспорт, подъеду.
      Наверное, так и полагалось по намеченному сценарию -- натягивать тетиву нашего терпения.
      -- Ну, а если потребуют, чтобы мы делали ремонт? -- вопрошала я в ужасе целый вечер.
      -- Ты же понимаешь, что это невозможно, -- урезонивал меня муж. Наконец, Наташа появилась. Она приехала седоком на мотоцикле и была еще раскрасневшаяся от ветра. На ней были обтягивающие брючки, кроссовки и светлая -- под цвет глаз -- куртка. Наташа прекрасно выглядела.
      Не обтерев ног, она прошлась по квартире, оставляя следы на полах. Заглянув во все углы, она остановилась посреди комнаты и спокойно уставилась в лицо мужа своими светлыми глазами.
      -- Надо делать ремонт.
      -- Какой? Вы же видите: квартира в хорошем состоянии.
      -- Вот, -- сказала Наташа и ткнула пальцем в какую-то царапину. -- Вот, -она отыскала пятнышко.
      Я не могла этого вынести. Я готова была убить эту девицу в роли мастера. Или хотя бы выцарапать ее наглые глаза.
      -- Выйди, пожалуйста, -- сказал мне муж, почувствовав опасность. Из-за двери я слышала их разговор.
      -- Мы уезжаем через неделю. До этого нам нужно еще получить документы. За это время, вы же понимаете, сделать ремонт невозможно.
      -- Почему?
      -- Ладно, предположим, мы согласились делать ремонт. Где взять материалы?
      -- Купить.
      -- Где? Вы же знаете, что в магазинах ничего нет.
      -- На стройке.
      -- Значит -- украсть?
      -- Почему -- украсть? Купить.
      -- Значит тот, у кого я куплю, должен украсть.
      -- Не знаю... Это ваше дело. Без ремонта я не дам справки.
      -- Может, это могут сделать ваши маляры?
      -- Они заняты.
      -- Ну, потом. Мы предварительно оплатим.
      Она помолчала чуть-чуть, словно обдумывала, можно ли это сделать, хотя заранее было ясно, что возражений не будет.
      -- Хорошо, я составлю смету, -- сказала Наташа.
      Ожидание сметы было повторением уже пройденного. Мастер была "очень занята", "где-то на объекте", а когда муж застал Наташу в конторе, оказалось, что она "еще не успела".
      -- С ума сойти можно! -- восклицала я. -- Сколько они могут запросить?
      -- Сколько угодно. И придется платить.
      -- Ну конечно!
      -- У тебя есть другой выход? -- Муж всегда отличался здравомыслием. У меня не было выхода. И у него тоже. У нас обоих не было выхода. Были деньги, немного денег, ведь мы все продали. Эти деньги мы все равно не могли увезти с собой.
      Наконец, Наташа сказала:
      -- Приходите.
      В ЖЭКе она спокойно протянула мужу написанную от руки бумажку. Читать он не стал -- какая разница, что будет делаться в бывшей нашей квартире, -- а сразу посмотрел вниз на графу "итого", увидел сумму. Что ж, еще и побожески.
      -- Нет визы главного инженера, -- сказал муж.
      -- Пожалуйста, можно подписать.
      Главный инженер была очень занята и подписала бумагу, не глядя.
      -- Деньги сдать в кассу? -- спросил у нее муж.
      -- Можете отдать мастеру.
      -- Да, -- подтвердила Наташа, -- можете отдать мне. Они вышли в коридор, муж вынул из кармана и протянул Наташе пачку купюр. Она, не считая, сунула их в карман брючек. Наташа была еще в брючках -- видно, только вернулась с объекта.
      -- Справку... -- напомнил муж.
      -- Ах да, справку... -- Наташа нагнулась над столом, что-то написала на узеньком листочке бумаги, расписалась. Протянула листочек мужу.
      -- Нужна печать, -- сказал муж.
      -- Поставьте у секретаря.
      Дома он развернул Наташино писание. Оказалось, что наша квартира превосходна и ремонта не требует.
      -- Комедия... -- произнес муж.
      Но мне не хотелось смеяться. Хотелось плакать.
      ...Мы спустились вниз в окружении друзей и знакомых. Маленький автобус стоял у подъезда. Он был единственной реальной вещью в этом нереальном мире. Нас ждет автобус -- мы уезжаем. Уезжаем впятером -- мы с мужем, дочка, ее муж и Алина, их дочь, наша внучка. Сейчас заедем за ними на соседнюю улицу, потом -- на вокзал в областной центр. А там: Москва -- Будапешт -- Тель-Авив. И дальше -- куда занесет.
      В областном центре мы выгрузили чемоданы и баулы, сложили их у стены в здании вокзала.
      Боже мой, сколько у нас оказалось вещей! Откуда?
      Но нет, все верно, все нормально, ничего лишнего. На каждого из нас пятерых по сорок килограммов багажа, да еще по небольшой сумке, что разрешается брать с собой в самолет -- в руках. До Москвы нас провожают друзья, а до границы, до станции Чоп, едем всемером -- с нами наш сын и Алеша, сын дочки, наш внук. Они пока остаются. Так получилось.
      Компанию эту надо чем-то кормить и в дороге и в Москве, в Москве не очень-то купишь, а будем там три дня -- нужно еще оформить какие-то документы. Да... Сумки с едой неподъемные.
      Эти два баула... Они -- до Москвы. Жить там будем у родственников знакомых, слава Богу, что пускают под крышу, но обеспечить постелями такую ораву... Надо что-то стелить, чем-то укрываться. Везем с собой, в Москве оставим. Что делать?
      На нас теплые пальто и сапоги -- в Москве зима. В Будапеште тоже зима. В солнечном краю, куда мы едем, нет зимы, нет морозов, там вечное лето, там не нужны сапоги и пальто. Мы везем с собой легкие куртки и кроссовки. В Будапеште перед тем, как сесть в самолет, мы их наденем. Зимнюю одежда придется бросить.
      И еще -- у каждого, кто провожает, своя сумка.
      Всю эту гору (как аккуратно ее не складывай, все равно -- гора) венчает выпирающий из-под прозрачной пленки велосипедный руль. Это муж дочки везет с собой своего старого верного друга -- спортивный велосипед. Он разобран на части и обтянут пленкой, но все равно привлекает внимание.
      -- Ты с ума сошел, -- сказала я, когда увидела, как велосипед заносят в автобус.
      -- Не провезем, -- успокоил меня хозяин велосипеда, -- выбросим.
      Я забегу вперед, за черту рассказа, и скажу, что бросать нам ничего не пришлось. В Будапеште нас встречали представители страны, куда мы ехали, все, что было при нас, погрузили в самолет, мы могли прихватить и больше, но -- кто знал? В Будапеште нас только попросили проверить, нет ли в багаже бомбы или чего-нибудь другого, что может взорваться -- вдруг кто-то незаметно нам подложил. Нам и самим бомба была ни к чему, мы проверили, все было в порядке. А велосипед, против которого я так возражала, выручал нас неоднажды в начале нашего пути по дорогам исторической родины.
      -- Ну и ну... -- услышала я голос мужа.
      И голос сына:
      -- Да...
      Они стояли возле Монблана из наших чемоданов и, наверное, пытались представить себе, как эта гора переместится в вагон.
      -- Пойду искать носильщиков, -- сказал сын.
      ...Мы сидели с подругой, самым близким моим другом, на жестких неудобных вокзальных стульях. Нас неумолимо куда-то несло, ничего уже нельзя было изменить. Я как-то вдруг сразу отключилась от суетных дел, бразды правления по устройству этих дел были отданы сыну вместе с остатками денег на их оплату. Мы сидели с подругой, касаясь друг друга плечами, мы не плакали, больше молчали. Иногда она говорила:
      -- Ты увидишь, все будет хорошо, все у вас там будет хорошо. Ты только пиши.
      -- Да, да, конечно, я напишу. У вас тоже все будет хорошо. Ты тоже пиши.