-- Тебе же сказали, -- услышала я голос мужа, -- не было инструмента. -- Мол, до чего тупая, не понимаешь.
      -- Да, -- еще раз подтвердила А., -- не было. -- Мол, представь себе -- не было, а теперь есть.
      Странно. Когда-то я знала другой инструмент, заставляющий человека вести себя внешне прилично -- красную книжечку с профилем одного глиняного божка. Но книжечка эта была не только инструментом, для многих она еще служила отмычкой... Мне хотелось додумать эту мысль, но не получалось, она от меня ускользала. А может, мешал низкий, баритональный голос хозяина.
      -- Мы приехали пятнадцать лет назад, и далеко не сразу все получилось, не сразу все устроилось. Жену приняли на работу, а я никак не мог устроиться, хотя она специалист не чета мне, она знает это. -- Жена согласно кивнула. -- Я лежал и никуда не хотел идти, ничего не хотел делать. Даже за дочкой в детский сад не ходил. -- Жена опять подтвердила кивком: не ходил.
      О своем прошлом он рассказывал так, словно вспоминал о былых подвигах. Вот я какой, хотите -- любите, не хотите -- дело ваше.
      -- Я злился на весь свет, я знал, какой я специалист, а они не хотят меня брать, пусть им будет хуже. Но жить-то как-то надо было. Я пришел на одну фирму, куда требовались специалисты совсем другого профиля и другого уровня -- пониже, предложил свои услуги. Производства того я не знал совершенно, но подумал: что же я -- совсем осел? Попробую разобраться. Надо было пройти собеседование, но прежде я попросил, чтобы мне показали производство, посмотреть оборудование, с которым, возможно, придется работать. Меня повели в цех, я стал смотреть, лазить, спрашивать. Сопровождающий сначала отвечал, а потом вдруг сворачивает бумаги, чертежи, что брал с собой, и говорит: пойдем. Ну, думаю, все. Лихорадочно пытаюсь сообразить, что не так сказал и что не так сделал. Чувствую -- опять отворот. Да ладно, привык. А тот привел меня к начальству и без всякого собеседования заявляет: "Этого парня берем". Спрашивают: "Так сразу? Вы уверены?" Отвечает: "Он задавал такие профессиональные вопросы, что можно не сомневаться".
      Говоривший примолк, может быть, ожидая реакции на свой рассказ в стиле О. Генри -- с неожиданным концом. Увидел у публики интерес и остался доволен.
      -- А сейчас? -- спросила я.
      -- Сейчас я работаю в очень солидной фирме, руковожу бюро. Мог бы занять пост и повыше, но мне это не нужно. Я сам определяю направление работ, распоряжаюсь финансами, принимаю на работу, увольняю, то есть подбираю себе команду. Получаю высший в Израиле оклад инженера. -- Он назвал цифру, помолчал секунду, насладился реакцией и добавил с удовольствием:
      -- Я -- классный инженер.
      О! Сын не похож на папу. На своего папу -- в молодости. Может, потому что у него есть мощная поддержка -- Всевышний?
      -- Я не боюсь спорить с начальством, -- заявил хозяин дома, когда я в очередной раз проявила свое невежество, сказав, что в Израиле нельзя спорить с начальством, чуть скажешь что-нибудь не так, укажут на дверь и пикнуть не дадут. Мне элементарно разъяснили, что в Израиле, как и везде, что нельзя быку, Юпитеру дозволено. Главное -- быть Юпитером.
      -- Был вот такой случай. Одного моего сотрудника хотели отправить в командировку. На месте надо было быть в воскресенье утром, значит -- вы лететь в субботу. А тот -- человек религиозный, в субботу, естественно, лететь не может, но и без работы остаться тоже страшно. Приходит ко мне, спрашивает, что делать. Я решил позвонить начальству, высокому начальству, до которого и по телефону-то добраться непросто. Берет трубку, я объясняю ситуацию и добавляю: "Тот, кто со мной работает, не может ни летать, ни работать в субботу". "Понятно", -- сказал большой начальник и положил трубку.
      -- Ну -- и?
      -- Все в порядке.
      -- Было муторошно?
      -- Нисколько, я знал, что поступаю правильно, а он, -- взгляд на небеса -мне поможет.
      -- Он тебе всегда помогает?
      -- Конечно.
      И он рассказал еще одну -- совершенно невероятную -- историю.
      Их фирма как-то оказалась в очень трудном положении, почти что горела. Могли спасти только американские вливания, американцы должны были бы заказать им проект. Представители заокеанской фирмы приехали, заказывать сразу отказались: мол, сделайте, мы посмотрим, что получилось, и решим, покупать или не покупать ваш товар. Но выполнять проект было не на что.
      -- А я заявил: "Посмотрите, американцы заключат с нами сделку и оплатят все расходы", -- эту фразу рассказчик произнес, выделяя каждое слово.
      Коллеги посмотрели на него, как на шутника, но он был уверен, что так и будет, его вроде как осенило.
      Следующая встреча с американской фирмой проходила на поле противника. Сын Н.Н. тоже поехал в Штаты. Сначала в переговорах принимали участие только чины высокого ранга. Но воз стоял недвижимо. Каждый вечер, вернувшись после безрезультатной говорильни, вспоминали о пророчестве и печально подсмеивались. Но пророк не шутил, он советовал:
      -- Утром, перед тем, как идти на переговоры, наложите тфиллин.
      Но начальство себя не утруждало, ему было не до шуток.
      За день до отъезда представители израильской фирмы вернулись вечером в гостиницу совсем унылые. Что делать?
      -- Я же говорил, -- вновь сказал сын Н.Н., -- надо наложить тфиллин. Это же несложно, попробуйте, что вам стоит.
      Утром на переговоры отправилась вся делегация, в том числе сам пророк, но каждый прочитал молитву и выполнил все, что требовалось по ритуалу утреннего религиозного обряда.
      Никто не поверил бы, что такое может быть, если бы не произошло на самом деле. На этот раз руководителем группы американской фирмы почему-то был другой человек, и все выглядело невероятно и закончилось фантастически. Американцы взяли на себя заботу о проекте и подписали договор на кругленькую сумму.
      Потом руководители фирмы и члены американской группы, что вели переговоры, никак не могли понять, как такое могло случиться. Назавтра все словно очнулись от гипнотического сна, но дело было уже сделано, американскую сторону уже заглотнули. Оставалось платить деньги и выполнять взятые обязательства. Единственное, на чем отыгрались в фирме, -- уволили с работы того, кто в тот день возглавлял группу.
      -- Это была награда вам за хорошее поведение? -- спросила я.
      -- Называйте как хотите, -- вмешался Н.Н. -- Это было.
      -- Я могу рассказать еще много подобных историй, которые ничем иным, кроме помощи Бога, объяснить невозможно, -- сказал хозяин дома.
      Разговор за столом шел в основном на тему "верю -- не верю", но мы с мужем не спорили, мы слушали, мы уже знали, что спорить сейчас и об этом -- дело совсем бесполезное. Но потом речь зашла об алие, а она не могла не зайти, нас, естественно, спросили о том, как мы живем, и мы рассказали, как живем -мы. Возможно, хозяин дома, как и его родители, чувствовал некоторое неудобство оттого, что он получает высший в Израиле оклад инженера (хотя, конечно, заслуженно: он инженер классный), а мы -- только пособие на бедность.
      Но может, он ничего этого не чувствовал, просто говорил, потому что говорить любит, а слушать -- нет.
      А может, я все это сочиняю, просто он был гостеприимным хозяином и старался нас хорошо принять и ободрить.
      -- Вы говорите, вам плохо, -- хотя, видит Бог, мы этого не говорили, но мы были представители алии девяностых годов и, по его опыту, не могли не жаловаться. -- Нам тоже было трудно, и у вас все образуется.
      Не знаю почему, но память вдруг подбросила мне нашего друга, врача, который привез с собой оригинальные свои приборы, но не работает, никому здесь его метод оказался не нужен. А ведь специалист -- классный.
      -- Слушай, -- спросила я у Н.Н., -- ты помнишь?.. я назвала имя и фамилию. -Вы ровесники, он говорит, что вы учились в одной школе.
      Что-то промелькнуло в глазах Н.Н., может, он вспомнил, а может, пытался вспомнить.
      -- А что он? -- вместо ответа тоже спросил Н.Н. Поистине еврейская традиция -- вопросом на вопрос.
      Я рассказала -- что он.
      -- Нет, -- сказал Н.Н., -- не помню. Может, он что-то путает, школа была так давно.
      -- Вряд ли. Когда я назвала тебя, он сразу вспомнил и сказал: "Такой был полный румяный мальчик, мы вместе заседали в комитете комсомола".
      На это никто за столом не отреагировал, будто слова эти пролетели мимо всех ушей, только А. усмехнулась, а вот мое возмущение ситуацией, в которой оказался наш общий земляк, Н.Н. охладил короткой фразой:
      -- Ты же понимаешь, что никто не подвинется.
      Он уже не интересовался бывшим своим однокашником, хотя, может быть и вправду, тот что-то перепутал.
      Н.Н. поднялся, взял какой-то журнал, полистал его, нашел то, что искал, и стоя стал читать. Автор статьи рассказывал, как он переживал трудности абсорбции, искал работу, и как со временем у него все устроилось. Статья была построена как обращение к нашей алие.
      Через трудности проходили все, писал умудренный опытом автор, мы прошли, у вас со временем тоже все будет хорошо, потерпите. Надо иметь терпение.
      Боже мой, мы этими проповедями уже сыты по горло. А вместе с проповедями глотаем и глотаем свое эмигрантское несъедобное варево. Я думаю, оно несколько отличается от того, что ели вы.
      -- Это, конечно, ты написал? -- спросил муж.
      -- Конечно, я, -- подтвердил Н.Н.
      -- Понятно.
      И об этом, я понимала, спорить бесполезно. Но то, что я прочла сегодня утром в другой статье Н.Н., сидело во мне, как заноза, а тут еще -- "не подвинется", а тут еще -- "потерпите", я не выдержала и спросила:
      -- Скажите, пожалуйста, как это понимать: если государство допускает, что учитель математики моет полы у какой-нибудь хозяйки магазинчика, а конструктор подметает на улицах окурки, а скрипач развлекает публику в подземных переходах, и ему бросают в футляр монеты, а он надевает темные очки, чтобы не было так стыдно, если все это государство допускает, значит ему нужно это, значит это в интересах государства, или в интересах тех, кто сегодня изрекает от имени государства?
      -- Я думаю, ты несколько перегибаешь палку, -- мягко сказала А. -- Есть в жизни главное и неглавное. Главное для нас -- жить, как положено евреям, и нам, женщинам, тоже. Жить, как заповедано. И находить в этом радость.
      Вместо роли громоотвода у нее вышла роль катализатора. Я сорвалась:
      -- Прекрасно! Но хотела бы я посмотреть, как бы ты радовалась жизни и какие чувства испытывала бы, как еврейская женщина, если бы единственным источником твоих доходов было мытье чужих сортиров?
      -- О! -- воскликнула А., смеясь. -- Я бы с удовольствием. Когда я прихожу к людям и вижу грязный туалет, мне хочется его тут же вымыть.
      Все-таки она умная женщина, очень умная, свела все к шутке, надо бы и мне остановиться.
      За столом молчали. Какой кошмар! К чему был весь этот пафос? Вся эта буря в стакане воды? Здесь -- для чего?
      Нас встретили в этой большой гостеприимной семье добрыми улыбками и вкусной едой. Надо бы поесть, сказать "спасибо", погладить головки детей и распрощаться. И пожелать всего хорошего и здоровья детям -- на прощанье. А я?!
      Спасти нас, вывести из электрического поля, в котором мы оказались, могло только чудо, и это чудо свершилось. В соседней комнате, где спал самый младший представитель этой семьи, как раз во время минуты молчания послышался шорох, мама мгновенно метнулась туда и вынесла на руках теплое от сна очаровательное существо, которое смотрело на наше сборище с подозрением и прижималось к маме пухлой щечкой. В этой худенькой хрупкой женщине было надежное для него укрытие.
      Господи, какое счастье прижимать к себе родное здоровое дитя!
      Электрическое поле рассеялось, гроза миновала.
      Мы возвращались домой от их сына. На улице было душно и жарко. И трудно идти. Н.Н. даже остановился по дороге и присел на скамейку -- у него болела нога. Присел спокойно, молча, без жалоб, А. подошла к нему, они о чем-то тихонько говорили, мы подождали в сторонке. Н.Н. немного посидел и поднялся, мы пошли медленно.
      С главной улицы мы свернули в переулок, что вел к их дому, и оказались возле большого красного здания. Н.Н. сказал, что здесь живет их вчерашний гость, вдовец, но А. никак не прореагировала на это и не предложила зайти. Может быть, ее беспокоила нога Н.Н. и она хотела, чтобы он скорее добрался домой и лег. К тому же все устали, и ни у кого уже не было сил.
      Дома нас обдало волной охлажденного воздуха. Как здорово, что существуют умные приборы, и Н.Н. умеет задавать им программу. Приборы знали, когда мы вернемся, и приготовили нам приятную прохладную встречу. Нам в субботу работать нельзя, но на нас работать можно. Крутится же по субботам шарик, и светит солнце. Это Господь отлично все придумал.
      Крутится шарик, работает кондиционер, падает за дома солнце. Я опять не сплю. "Я Н.Н. из города X. Шалом". Когда это было? Кажется, давным-давно. И целая вечность прошла с тех пор, как мы переступили порог их дома. О чем была передача? Да, я помню, о том, отдавать или не отдавать Голанские высоты. Н-ка дока и в этом вопросе...
      Кажется, на этом я засыпаю.
      x x x
      Утром после короткого зыбкого сна я поднимаюсь с трудом. Выхожу на кухню, А. уже на ногах, она укладывает в баночки еду, делает бутерброды. Я смотрю удивленно.
      -- Это еда для Н-ки. У него болит желудок. То, что дают на работе, ему есть нельзя, там все острое, а я беру то, что ему можно. Вот, если хочешь, помой мне огурчики -- для него.
      Я мою огурчики и предлагаю:
      -- Давай я приготовлю кофе.
      -- Хорошо, делай на троих.
      -- То есть?
      -- Я сегодня не ем, после вчерашнего у меня разгрузка. -- А. опять усмехается. -- Как видишь, в молодости я спокойно относилась к своей полноте, а сейчас хотелось бы быть похудее. А Н-ку надо покормить. И вас тоже.
      -- А где Н-ка? Спит?
      -- Ну что ты, он молится.
      В это время на кухню заглядывает Н.Н. Он еще в талите, и это белое покрывало еще сильнее подчеркивает бледность и седину, словно сливается все воедино. Меня опять вдруг поражает сходство Н.Н. с великим заокеанским ребе.
      -- Скорее, ты знаешь, который час! -- говорит Н.Н., сбрасывает талит, и сходство сразу же пропадает.
      На кухню заходит муж. Н.Н. кивает ему как-то подчеркнуто сухо, А. здоровается не глядя, продолжая укладывать свертки. Но может, им просто не до нас, они спешат.
      Через четверть часа мы садимся в машину. За рулем А., Н.Н. рядом, пристегивает ремень. Она уже, наверное, пристегнулась, но мне не видно, я сижу за ней, а черную полосу, что пересекает его грудь, я вижу, мне кажется, что это цепь, которой он себя приковал. К чему? И сам ли?
      -- Все? -- А. оглядывается на нас. -- Двери закрыты?
      Она очень деловая и озабоченная в эти минуты. Машина трогается, мы мчимся по утреннему городу в строю машин. Я вижу на руле руки А. Они лежат спокойно и уверенно, и мне чудится, что это не серийная машина японской марки, а единственный в мире, их корабль, и руки А. лежат на штурвале.