10

Дожен никогда не учил его петь. И вообще ничему его не учил, кроме японского языка. И сам никогда не пел, только отдавал приказы: заниматься, исправлять ошибки, колоть дрова, перенести тяжелую корзину с карпами от рыбного пруда в какой-нибудь отдаленный дом, где их даже не заказывали. Часто Дожен мог пожелать нечто странное: цветок с ветки дерева, до которого Сэмми не мог дотянуться, камень с самого высокого утеса Бриллиантовой гряды, перо птицы, которая гнездилась в зарослях ланая.

Что касается цветов и камней, то их можно было достать: мальчик научился прыгать, лазить по скалам и деревьям. По субботам он отправлялся с Доженом на Бриллиантовую гряду. Десять миль туда и оттуда, без передышки. Дожен небрежно принимал эти с трудом добываемые призы, чуть кивнув головой, и опускал их в воду в черном кувшине, что стоял возле Сэмми за столом. Когда обед заканчивался, мальчик относил кувшин в свою комнату, ставил его на пол и, заняв свое место в постели, смотрел в воду, пытаясь понять, почему Дожен пожелал именно этот Предмет. Но что касается пера, то здесь все было непросто. Сэмми следил за птицей и ее гнездом часами. Узнавал, что она ест, где приземляется. Из беседы с гавайцами выяснил, как лучше сделать ловушку, и растянул сеть между ветвей.

Когда птица попалась, он осторожно вынул перо из ее хвоста, а потом отпустил.

Дожен принял перо молча. На исковерканном японском языке Сэмми объяснил, что поставил ловушку, замаскировал ее. Дожен слушал, не говоря ни слова. Во время обеда Сэмми не увидел ни пера, ни черного кувшина. Он залился краской стыда, так и не поняв, в чем допустил ошибку. Вспомнил, что провел много часов, наблюдая за птицей, как она хлопочет около гнезда. Сэмми забрался на ближайшее дерево и застыл там, наблюдая немигающим взглядом за крошечной птицей, перелетающей с ветки на ветку, недосягаемая для него.

Однажды Роберт вошел в комнату и застал Сэмми с игольной подушечкой в руках. Тот пытался, подбросив ее в воздух, поймать с быстротой молнии, словно птицу. Маленький мальчик подумал, что это игра, ему ведь было всего шесть лет, и Сэмми считал его глупым. А вот Кэй в свои три года бывала задумчивой, спокойной, Роберт же ни на минуту не переставал вертеться, болтать или реветь, кроме того времени, когда спал.

Сэмми притворился, что это игра. Привязал шнур к подушечке и продолжал подбрасывать ее. Но Роберт был так неловок и неповоротлив, что ему ни разу не удалось попасть в цель прежде, чем Сэмми перехватывал мишень своей рукой. Даже с закрытыми глазами он мог переиграть Роберта, пока тот не начал плакать, и его отчаянные вопли становились громче с каждой неудачей.

Пришла леди Тэсс, остановилась в дверях с недовольным видом. Роберт подбежал к ней, зарывшись лицом в ее юбки, плача так, что не мог даже говорить, рыдания душили его.

Сэмми стоял в стороне, пока она ласкала сына, успокаивала его.

– Извините, – сказал он скороговоркой, – я дразнил его. Я виноват.

Дыхание его было тяжелым и болезненным, подступала тошнота.

Мать погладила ребенка по спине, дала ему выплакаться в своих объятиях. Когда она поднялась, Сэмми отступил, наблюдая за ее лицом, страшась увидеть ее хмурой и осуждающей. Его тайный страх заключался в том, что вдруг он станет ей не нужен, что она поймет, что не любит его. Сэмми на знал, куда идти и что делать, если она прогонит его, он ждал одного, чтобы она оставила его возле себя.

– Какие глупые мальчики, – сказала леди Тэсс и протянула руку Сэмми. – Иди сюда и скажи, какое чудовищное испытание ты придумал для этого малыша.

Огромное облегчение охватило все его существо от ее улыбки. Он вышел вперед и, когда она положила руку ему на плечо, внезапно сделал то, что не посмел три года назад – он схватил ее за юбку своими кулачками и упал к ней в объятья, тесно прижавшись, как к своему единственному надежному родному убежищу в жизни.

– Я виноват, – прошептал он снова, – я виноват. Она погладила его по волосам. Внезапно Роберт вырвался от матери, уже не хныча, придумав новую забаву.

Леди Тэсс отпустила его и стояла, крепко обхватив Сэмми. Стук голых ног Роберта по полу прозвучал до самого холла. —

Наступила тишина. Сэмми продолжал крепко обнимать, ее. Она – , ласкала пряди его волос и сильно прижала к ул себе.

– Я люблю тебя, Сэмми, – сказала она нежно. – Ничего не бойся.

Она была единственной, кто мог назвать его этим давним и тайным именем, единственная, кто знал его. Никто, ни Дожен, ни даже лорд Грифон не понимали, какая жизнь у мальчика, кроме нее. Она была рядом, все видела. И все же сказала, что любит его, и он хотел всегда находиться рядом с ней, чувствовать себя в безопасности и обнимать ее всю жизнь.

Когда он заглянул ей в лицо, она вытирала пальцами слезы.

– Ну вот, сказала она глухо, – ты видишь, Роберт не так уж огорчен, но я считаю, что дразнить его, – дело, не заслуживающее награды, видимо, ты просто очень эмоциональный мальчик. Ты же не хочешь его помучить?

– Нет, мэм!

Она вынула платок и вытерла свое лицо.

– Улыбнись, Сэмми. Ты почти никогда не улыбаешься.

– Да, мэм, – сказал он и растянул губы в улыбке. Держа все еще платок, она кивнула головой и сказала ободряюще:

– Хорошо!

Мальчик оторвался от нее и подошел к ящику в деревянном бюро. Порылся под своими чистыми рубашками, достал коричневый камень с тонкими сверкающими зелеными вкраплениями внутри, который он принес с утеса Бриллиантовая голова.

– Это тебе, – он протянул ей камень. Леди Тэсс взяла его, покатала на ладони, нежно коснулась пальцами, как будто перед ней была дорогая вещь.

– Спасибо. Красивый!

Он улыбнулся. Камень не был так уж красив, но было приятно, что он ей понравился. Сэмми сел на пол, поигрывая подушечкой для иголок.

– Ты все еще помогаешь Дожену? – спросила она. – Ты помнишь, о чем мистер Грифон говорил тебе? Ты можешь этого не делать. Не думай, что тебе необходимо работать.

– Да, мэм. – Самьюэл прокатил подушечку для иголок по гладкому полу. – Я помню.

– Пока у тебя в школе все нормально, а насколько я знаю, это так, ты можешь в свободное время просто играть.

– Я люблю работать. Мне нравится.

Сэмми чувствовал, что она смотрит на него, и ему было от этого жарко, но он все равно сидел неподвижно, как на дереве, когда следил за птицей.

– Ну хорошо, – в конце концов сказала леди Тэсс, как будто уступая. – Если это тебе действительно нравится.

Он услышал ее тихий вздох, а затем удаляющийся шорох юбки.

Днем Сэмми снова попытался поймать птицу. Он затаился на дереве, а когда она подлетела, сделал слишком резкое движение и стал падать, ломая ветви. Дожен нашел его, беспомощного, под деревом. Сэмьюэл смутно помнил, как слуга поставил свою обнаженную ступню на его предплечье, а потом резко дернул его за руку. Боль была ужасной, и мальчик потерял сознание.

Он проснулся в постели и оставался там еще неделю. У него было сотрясение мозга и вывих плеча.

Сэмьюэл боялся, что Дожен им недоволен. Долго он не решался после этого случая заговорить с японцем. Когда тот появлялся где-то поблизости, мальчик пытался скрыться тихо и бесшумно, будто мышь. Но однажды Дожен натолкнулся на него случайно, проходя через пустую столовую.

Сэмми услышал его шаги и только успел шмыгнуть за дверь и застыть там.

Слуга накрыл стол, наполнив комнату легким звоном серебряной посуды.

– У тебя все в порядке? – спросил он по-японски, положив вилку. – «Киоитсу» трудно освоить, но ты идешь по правильному пути.

Сэмми знал, что Дожен говорит с ним. Никто больше здесь не знал японского. Он только не понял слова «киоит-су». Но был убежден, что Дожен знает это.

– Глупые люди прячутся все одинаково. – Дожен продолжал накрывать на стол. – «Шин» – это то, что у тебя на уме, что в твоем сердце. «Итцувари» – это то, каким ты притворяешься, но по сути не являешься. Вместе «шин» и «итцувари» составляют «киотсу». Можно быть тигром все время. Использовать «кату» тигра, двигаешься, как тигр. А если ты встретишь тигра еще сильнее, что тогда? Ты в опасности. Надо тогда знать «кату» мыши. Уметь быть маленьким и тихим. Может, большой тигр не заметит тогда тебя, а ты вновь потом станешь тигром.

Сэмьюэл слушал внимательно и вздрогнул, когда До-жен заговорил о мыши, как будто понял его намерения. Но японец не был рассержен или оскорблен, голос слуги был таким, словно мальчик поступает правильно. Тогда он медленно вздохнул и вышел из-за двери.

Дожен продолжал раскладывать серебро.

– Я не могу достать перо. Мне стыдно. Дожен-сан. Дожен оторвался от стола и посмотрел на мальчика. Лицо его было спокойно и внушало доверие. Впрочем, на нем никогда не отражались гнев, ярость, желания. Загадочные глаза восточного человека вызывали доверие и любопытство.

– Почему стыдно? У тебя же было перо. Ты принес его в первый раз, когда пользовался ловушкой. Сэмьюэл заколебался:

– Я думал, что-то неверно. Ты же не положил перо в кувшин.

– Ты думаешь слишком много. Откуда тебе знать, что верно, а что неверно. Ты слишком юн, а хочешь слишком многого. Ты хочешь, чтобы перо было в кувшине. А что ты для этого делаешь? Падаешь головой вниз с дерева. Сегодня вечером я положу перо в кувшин для тебя. Ты будешь Рад?

– Нет, Дожен-сан.

– Тебя трудно обрадовать.

Сэмми посмотрел снизу вверх.

– Я думаю, это тебя трудно обрадовать, – сказал он по-английски, затем отступил на шаг и взялся за ручку двери, удивленный собственной смелостью.

Дожен сделал небрежный жест рукой.

– Никто не может радовать всех, – сказал он, переходя на плохой английский, как будто передразнивая неуклюжий японский язык Сэмьюэла. – Хочешь спастись, используй «кату» тигра, затем «кату» мыши. Дожен хочет и немногого. Пусть Самуа-сан не падает с дерева. Тверда земля?

– Очень! – ответил мальчик, опустив голову. Дожей начал расставлять тарелки. Он заговорил вновь на японском.

– А если я научу тебя падать? Это называется «гаи-хенджутцу», «у ке ми». Могу научить этому. Но какую пользу это принесет мальчику, который хочет так много. Я не могу подставлять чан с водой, если он хочет упасть. Я не могу дать ему все, что он желает. Если он научится падать, то это все, что он получит. Он только научится превращать твердую землю в мягкую, но что это для мальчика, который хочет только, чтобы перья были в кувшине?

– Дело не в перьях в кувшине, – возразил Сэмми. – Ты не понимаешь.

– Глупый человек я. Очень глупый.

– Я так не думаю. —

– Значит, ты хороший, да?

Сэмьюэл держался за дверную ручку. Он был смущен и растерян.

– Я не знаю, чего ты хочешь.

Плечи мальчика поникли. Он наблюдал за тем, как До-жен вновь идет за тарелками, подождал, пока тот их расставит, а потом прошептал на японском:

– Дожен, ты научишь меня падать?

– В эту субботу пойдем со мной к Бриллиантовой горе.

11

Леда всматривалась в толпу людей на улице. Взглянув на одного слоняющегося бездельника, она отчасти ожидала увидеть серые светлые глаза мистера Джерарда под поношенной шляпой на голове. Или узнать его в фигуре угольщика с грязными руками. После того, как она отклонила его предложение о найме на работу – стать секретарем во-па! неслыханно! – ей казалось очень странным, как он повел себя. Снял свой плащ, а затем, воспользовавшись угольной пылью из ее камина, натер руки и лицо. Это настолько изменило его, что, когда она вернулась после своего короткого похода за тростью, которую взяла из корзинки миссис Докинс, то слегка вскрикнула от испуга, встретив странного человека на лестнице, оборванного и какого-то бескостного, подобно пьяному, опершемуся на перила.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, кто это. Мягкая шляпа нависла над его лицом, и виден был только подбородок. Его пиджак был расстегнут, а на выглядывающей рубашке не хватало двух пуговиц; воротник болтался. Он оторвал мыски своих странных сапог и всунул в дырки газеты.

Человек посмотрел на нее из-под шляпы, и не смотря на темноту в коридоре и угольную пыль на лице, его глаза лучились серым светом. И, этот взгляд умных глаз, свойственный только ему.^не миг скрыть даже весь ужасный маскарад.

Она протянула ему трость:

– Вам лучше не поднимать глаз, если вы не хотите привлечь внимание недоброго человека.

Он коснулся своей шляпы, словно бы мрачно соглашаясь с ней.

Если бы Леда наверняка не знала, что руки у него не повреждены, то подумала бы, что у него отсутствуют большой и средний пальцы.

– Вы уверены, что можете идти? Он в упор посмотрел на нее. Леда внезапно подумала, что видит его в последний раз, и это, наверное, к счастью.

– У вас есть моя карточка? – заботливо спросил он. Его карточка, наверное, уже прожгла дыру в кармане. Она кивнула.

– Может быть, вы передумаете, – сказал он. В его тоне не было никаких эмоций. Возможно, когда он уйдет, она направится в полицию.

Девушка внезапно вспомнила, что мисс Миртл никогда не разрешала ей сидеть на скамейках в парке, когда Леда была еще ребенком, потому что какой-нибудь странный Джентльмен мог присесть рядом. Лакированные туфли считалось носить неприличным, потому что мужчина мог увидеть отражение нижней юбки.

Мистер Джерард облокотился на трость, словно проверяя ее надежность, и она увидела, как от боли исказилось его лицо.

– Вы не должны идти. Я найму кэб. Он прошел еще три ступени, медленно, но легко. Его движения были грациозны, как будто сама мысль об отсутствии легкости в походке была ему чужда.

– Ваша хозяйка поблизости?

– Она была в гостиной, когда я выходила.

– Ее двери закрыты? Леда кивнула.

– Но она может появиться при малейшем шуме. Еще немного, и я не смогла бы… э… позаимствовать эту трость. Вы хотите уйти незамеченным?

– Боюсь, что эта надежда несбыточна, но я бы предпочел, чтобы ваша хозяйка меня не увидела. А вы избавитесь от неприятностей, если дадите ей понять, что трость украли.

– Я думаю, что ее украли, если уж называть вещи своими именами.

Он улыбнулся уголками губ.

– Я заплатил ей достаточно. Напомните ей об этом, если она вдруг захочет назвать меня преступником. До свидания, мисс Этуаль.

Он оперся на трость и протянул ей вторую руку. Леда машинально взяла его руку, ее голые пальцы коснулись его ладони; впервые в жизни она прощалась с мужчиной без перчаток. Джентльмен, конечно, снимал свою. Такая оплошность мистера Джерарда – забыть о том, что она одета не по этикету.

– Я надеюсь, что еще смогу заслужить прощение, – пробормотал он, крепко держа ее руку, совершенно не торопясь исправлять свою ошибку.

– О, пожалуйста, – сказала Леда слабым голосом. Его прикосновение было теплым и очень приятным. Он вновь посмотрел на нее так, как в тот момент, когда увидел впервые. Затем он выпустил ее руку и слегка поклонился. Начал спускаться вниз, медленно передвигаясь со ступени на ступень, избежав опасного участка на пятой ступени, как будто он все здесь знал.

Уже прошли целый день и ночь после того, как мистер Джерард покинул Джекоб Айленд, а Леда все еще продолжала искать его в толпе. И это было так странно. Ее как-будто нес с собой поток ревущего транспорта Уатхолла. Королева должна была прибыть в Лондон в понедельник, дн все волновались уже сейчас, суетились, создавали пробки на улицах. Леде казалось, что мистер Джерард где-то неподалеку, в самой середине всей этой толпы, со сломанной ногой, в своей импровизированной повязке. Чушь! Он наверняка в постели. В Морроу Хаус, на Парк Лейн, где ему окажут должный уход.

Этот адрес написан на оборотной стороне карточки, которую он оставил ей, как будто будет бедой, если она его не запомнит.

Участники концерта репетировали в последний раз перед прибытием королевы, все это только усиливало хаос среди множества развевающихся красно-белых лент. На улицы вылился праздник. Яркое небо, трепещущие знамена, снующие толпы. Леда брела сквозь все это, страшно озабоченная, с одной стороны – радостное волнение толпы, обдающей ее своими волнами, а с другой – неприятное сознание того, что у нее осталось только два шиллинга.

Вчера она потратила часть своих сбережений на баню. Затем заглянула на Южную улицу, где, в конце концов, леди высказали согласие написать рекомендацию, но совершенно безоговорочно настаивали на том, что она должна слово в слово совпадать с образцом, который находится в книге, изданной последним мужем миссис Ротам, где можно найти все необходимые обороты речи для подобных писем; а эта книга (миссис Ротам уверена в этом абсолютно) в последний раз использовалась в качестве подпорки для дверей столовой. И с тех пор ее как-то никто не видел, но миссис Ротам была совершенно убеждена, что найдет ее среди своих вещей, будь у нее достаточно времени. Безалаберное написание рекомендации исключается. Миссис Ротам совершенно убеждена, что Леда могла бы найти, однако, одно из писем покойного мистера Ротама, исполненных в великолепном стиле и в совершенных оборотах речи. Нечто отличное от этого образца будет столь жалким подобием, что она не отважится делать самостоятельные шаги, чтобы не потерять уважения к самой себе.

Будучи столь взволнованной, Леда как-то не догадалась сама составить письмо. В конце концов, не так это важно.

После посещения Южной улицы она заглянула в агентство по найму мисс Герншейм, но нашла лист, прикрепленный к двери: закрыто в честь юбилейных празднеств, посвященных пятнадцатой годовщине правления Ее Величества королевы Виктории, королевы Англии, императрицы Индии. Консультации по найму возобновятся в понедельник, 27 июня.

Понедельник. Сегодня суббота. Королева даже еще послезавтра не приедет, пик празднований придется на вторник, чествования продлятся неделю. Самое лучшее, через восемь дней мисс Герншейм что-нибудь посоветует. Восемь ужасных дней – и два шиллинга.

Леда подумала о награде в двести пятьдесят футов. Она почувствовала, что ее лицо залилось краской…

Они все равно не поверят. Она была уверена, не поверят.

Девушка шла без цели. Повсюду – юбилей, юбилей.

Сегодняшние газеты даже не печатали объявлений о вакансиях. Но все же вокруг очень мило и красочно. Все обсуждают, где и как они проведут воскресный вечер, а потом и всю ночь, чтобы хоть одним глазом увидеть экипаж королевы, прибывший в город в понедельник. Весь мир собрался здесь приветствовать ее, вся Англия, и сердце Леды радостно забилось. В пику своей несчастной судьбе она решительно потратила свои два шиллинга на памятную розетку с портретом Ее Величества, обрамленную длинными алыми, голубыми и золотыми лентами, а также памятную юбилейную кружку, копию тех, которые принц также предназначит для каждого из тридцати тысяч британских школьников, которые будут приветствовать королеву в Гайд-Парке.

Это было очень глупо. Настолько глупо, что вскоре ее глаза наполнились слезами, и ей пришлось идти, внимательно вглядываясь в витрины, делая вид, что они представляют для нее большой интерес.

Ей придется продать черное шелковое платье, которое на ней сейчас, а также перчатки, чтоб на это прожить неделю. А что же она наденет, когда пойдет в агентство? Она всегда выглядела несколько забавно в своей коленкоровой юбке, словно продавщица… Что ж, возможно, это теперь ее судьба.

Есть еще серебряная расческа и зеркало мисс Миртл.

Может быть, пришло их время. Или… немного менее печальный поворот: возможно, сержант Мак-Дональд, наконец-то, преодолеет свою застенчивость. Он никогда не видел ее в черном шелковом платье и в этой шляпе. Она посмотрела на свое отражение в витрине: цветная розетка с ленточками выглядит очень соблазнительно на ее груди, обтянутой черным шелком. Она отвернулась от витрины. Ее прежде бесцельная прогулка, наконец-то, обрела назначение.

По субботам сержант Мак-Дональд и инспектор Руби заступали на дежурство утром. Когда Леда появилась в Бермондси, они были уже там, потягивая чай, только что разлитый молодой леди в габардиновой кофточке, украшенной кружевами. Та очень суетилась, но когда Леда вошла, отставила чайник и посмотрела на нее.

– Это она? – спросила молодая женщина недружелюбным тоном, а оба полицейских вскочили.

Лицо сержанта Мак-Дональда заливала краска, он поправил пояс и слегка поклонился, сдержанно улыбаясь Леде.

– Да, это мисс Этуаль, – сказал он. – Мисс, это моя сестра, мисс Мэри Мак-Дональд.

Мисс Мак-Дональд смотрела на Леду снисходительно.

– Мисс Этуаль, – сказала она, произнося эту фамилию с намеренным французским акцентом, руки при этом она не протянула, – мой брат часто о вас говорил, и я решила, что должна придти и увидеть все сама.

Это объяснение было настолько недружелюбным, но Леда сделала вид, что не заметила этого, и вежливо улыбнулась.

– Я очень рада познакомиться с вами, мисс Мак-Дональд. Такой приятный день, и так мило, что вы заглянули сюда именно сегодня, – Леда говорила так, как будто район Бермондси более привлекателен, чем майская ярмарка. – А вы будете вместе с нами завтра смотреть приезд королевы?

– Мой брат говорит, будет толкотня. Всякий сброд будет на улицах. Я думаю, в таких случаях лучше оставаться дома. Но я полагаю, вам все равно, мисс Этуаль. Я даже отважусь сказать, что вы привыкли…

– Не выпьете ли вы с нами чаю, мисс? – быстро спросил сержант Мак-Дональд, а инспектор Руби сухо улыбнулся.

– С удовольствием, – сказала Леда и протянула кружку. – У меня даже есть с собой, из чего попить. Я хочу предложить тост за королеву.

Кружка явилась поводом для искреннего восхищения которое шумно выражали сержант Мак-Дональд и инспектор Руби, а последний даже сказал, что купит такую же для своей жены.

– Не советую вам нести домой такую ужасную посуду. Я видела прекрасную чашку с памятными надписями ценой в один стерлинг, если уж ваша жена захочет что-нибудь на память.

– К сожалению, это дороговато, мисс Мак-Дональд, – запротестовал он, потом поднял свою чашку. – За Ее Величество!

– За ее славное правление, – добавила Леда, поднимая свою.

– Как глупо провозглашать тосты чаем, – сказала мисс Мак-Дональд, и сержант опустил свою чашку, так и не раскрыв рта, хотя явно намерен был это сделать.

Леда и инспектор чокнулись своими керамическими бокалами. Инспектор ей ободряюще подмигнул.

Леда улыбнулась в ответ, но сердце ее екнуло. Было совершенно ясно, что мисс Мак-Дональд не имеет ни малейшего желания позволить кому-то из Бермондси подцепить ее брата.

После минутного молчания, пока все пили чай, сержант Мак-Дональд опрометчиво сказал:

– Знатная посуда, мисс.

– Спасибо, – сказала Леда. Она отхлебнула еще глоток и небрежно спросила, есть ли какие-нибудь новости о неизвестном воре?

– Нет, ничего.

Инспектор добавил себе ложку сахара. Леда знала, как готовить для него чай, а мисс Мак-Дональд явно не удосужилась спросить.

– Этот японский меч испарился, как и все другие вещи. И, как обычно, была оставлена записка… Когда добрались до того места, которое в ней указано, меча там, конечно, не было, а была какая-то ерундовая безделушка. До сих пор ничего не нашли. Предполагают, что, может быть, совсем другой человек совершил кражу, но обставил точно так же, как и первый преступник. Так думает руководство. Дополнительные силы посланы дежурить в… – он поперхнулся и посмотрел на мисс Мак-Дональд. – Туда, где, предполагается, может быть меч.

– И до сих пор нет никаких предположений, кто это? – спросила Леда. Ее сердце билось часто, но она старалась, чтобы ее речь была естественна.

– Мне никто не говорил, кто это. В Скотланд-Ярде многое держат в секрете.

– Он должен быть повешен, – провозгласила мисс Мак-Дональд. – Если они его поймают, то его нужно четвертовать. Это ужасно.

– Не знаю, – сказал инспектор Руби – ведь, честно говоря, этот вор приносит пользу городу.

– Это отвратительно. Не нужно об этом даже писать в газетах. Я заболеваю при одной мысли об этом.

– Возможно, вам не нужно думать об этом, мисс Мак-Дональд, – сказал инспектор.

– Я думаю, мисс Этуаль интересуется подобными грязными делишками?

Сержант Мак-Дональд уставился на свои ботинки. Ярость охватила Леду. Нет ни малейшего шанса заслужить симпатии мисс Мак-Дональд, и тот дьяволенок, который сидит в ней и о существовании которого она не подозревала, заставил ее выпалить:

– О, я чрезвычайно интересуюсь этим. Это мое хобби. Поэтому я очень дорожу знакомством с вашим братом – он может рассказать мне все самые ужасные детали любого мерзкого преступления.

– Меня это нисколько не удивляет, мисс Этуаль. Я его предупреждала. Приходите сюда каждый день и пытаетесь одурачить честного человека, а он уже готов поверить, что вы леди.

Сержант Мак-Дональд вскочил, лепеча что-то невнятное, протестующее, пытаясь схватить сестру за руку, но она оттолкнула его.

– Раскрой глаза шире, Майкл. Я была уверена, что эта женщина – просто хитрая дрянь, но теперь я вижу, что все даже хуже, чем я предполагала.

– Конечно, – Леда встала, – это верно, все намного хуже. – Она глянула на сержанта, но тот избегал ее взгляда. Теперь все было ясно.

– До свидания, инспектор. До свидания, сержант. Мисс Мак-Дональд…

Она взяла свою кружку, повернулась к двери (ее платье при этом издало приятный шорох), даже не кивнув сержанту, когда он рванулся открыть для нее дверь.

– Мисс, – пытался он что-то сказать, но она не обратила внимания, спустилась по ступенькам, с силой сжимая кружку и стараясь удержать слезы ярости и обиды.

Ей не хотелось сейчас встречаться с миссис Докинс, но не прошло и десяти минут после того, как Леда появилась в своей комнате, как хозяйка громко постучала в ее дверь.

– К вам джентльмен, мисс, – объявила она. Сердце Леды забилось от гнева. Придти сюда после того, что случилось? Неужели он осмелился? Не сказать ни слова в ее защиту? Даже не пролепетав чего-нибудь в пику своей сестре… Она распахнула дверь и гордо прошла мимо миссис Докинс.

– В моей гостиной, – сказала хозяйка, торопясь следом. В конце лестницы она обогнала Леду и открыла дверь.

– Вот она, сэр, хороша, как пятипенсовик. Сами видите. Прекрасная девочка, сэр, достаточно зрелая, чтобы знать, как доставить вам удовольствие, но достаточно молодая – свежа, как маргаритка.

Леда остановилась. Она ожидала увидеть сержанта Мак-Дональда, но вместо него сидел странный человек не моложе пятидесяти лет и гасил свою сигарету в пепельнице на столе миссис Докинс. Он посмотрел на Леду, затем кивнул и улыбнулся:

– Очень хорошо, – сказал он медленно.

На какую-то долю мгновения эта вежливость смутила Леду. Ее гнев перешел в замешательство.

Он подошел к ней. Девушка уловила запах сигары и почувствовала головокружение. Никогда еще она не была столь унижена и выбита из колеи. Ее комната – ее последнее убежище, какой бы убогой она ни была. Плата раз в неделю, замок на дверь, чтобы отгородиться от всего.

Мужчина взял ее за руку, но она вырвала свою и бросилась к двери. По пятам бежала миссис Докинс, выкрикивая проклятья вперемешку с извинениями.

Леда шла и шла, пока толпа на улице не начала редеть. Приближалось время ужина, кафетерии и чайные заполнялись народом. Девушка начала подумывать о том, не напроситься ли к миссис Ротам, у которой есть свободная спальня. Ситуация, действительно, ужасная. Удастся ли ей объяснить миссис Ротам, у которой трясутся руки и чуть подрагивают серебряные букли, что Леда не может вернуться домой, потому что ее хотят заставить… развлекать незнакомого мужчину?